Г. Борн. Бледная графиня. Роман. Часть 2 из 3

Георг Борн

БЛЕДНАЯ ГРАФИНЯ

Роман приключений

Перевод с немецкого Олега Азарьева

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I. В НЬЮ-ЙОРКЕ

На Бродвее — самой роскошной улице Нью-Йорка — много театров и концертных залов. «Аполло» среди них считался самым лучшим. В один из холодных зимних вечеров в нем давали бал, на который съезжались сливки городского общества.
Просторный театральный зал был на время превращен в бальную. Громадные зеркала отражали огни множества люстр, отчего казалось, что длинный ряд огней не имел конца. Зал украшали роскошные тропические растения. Куда ни брось взор — всюду сверкали бриллианты, шелка и бархат.
И зал, и соседние с ним комнаты, в которых шла игра в карты, постепенно наполнялись. Но и ложи не пустовали: много народу в них глазело на веселье и танцы высшего света.
Оркестр в конце зала был совершенно скрыт за выставленными там в кадках тропическими пальмами.
Между тем экипажи с новыми гостями все еще подъезжали.
Из красивой четырехместной кареты вышла богато одетая дама. Ее сопровождали двое мужчин во фраках.
Оба господина казались большими друзьями. Один из них — молодой еще человек — походил на ирландца. Другой — значительно старше первого, одетый с особой изысканностью — носил пышную черную бороду и тоже напоминал иностранца. Его темные глаза беспокойно бегали.
Что касается их дамы, то она, в белом платье с белыми цветами, смотрелась ослепительной красавицей. Она явно не была ни американкой, ни англичанкой. По ее черным блестящим глазам, черным волосам и смуглому лицу угадывалась женщина южных кровей.
Действительно, красавица была испанкой, в прошлом балетной танцовщицей. Когда-то приятельницы звали ее Эглантиной, но теперь она превратилась в мисс Бэлу.
Несмотря на громадное число поклонников, она для каждого умела найти приветливую улыбку и приветливое слово.
— Нет, наша мисс Бэла несравненна, фон Арно! — горячо и восхищенно зашептал своему спутнику ирландец. — Какие глазки! Какие губки! Какой бюст!.. С ума можно сойти.
— Мак Аллан, — раздался голос испанки. — Будьте так добры, сходите за моим веером. Я забыла его в артистической уборной.
Услужливый ирландец поспешил исполнить просьбу красавицы, а она, подав руку его другу, шла по залу, возбуждая всеобщий восторг. Правда, некоторые мужчины с недоумением поглядывали на ее кавалера. Большинство же дам не могло скрыть негодования по поводу того, что бывшая танцовщица осмеливается явиться на бал, где собралось самое изысканное общество Нью-Йорка.
Вдруг тот, кого ирландец назвал фон Арно, увидел нечто, что произвело на него сильное впечатление. Этим «нечто» оказался господин, беседовавший неподалеку с одним из высших сановников Соединенных Штатов.
— Знаете вы этих господ? — спросил фон Арно ирландца, когда тот возвратился.
— Один из них — шеф полиции штата Нью-Йорк, другого я не знаю. Он, должно быть, иностранец.
— Постарайтесь узнать, кто этот иностранец и что он делает в Нью-Йорке? — сказал фон Арно. — Но сделайте так, чтобы не было известно ни обо мне, ни о моем поручении.
Мак Аллан укоризненно улыбнулся, как бы говоря: за кого вы меня принимаете?!
— Если этот иностранец — полицейский инспектор Нейман, — продолжал фон Арно, — постарайтесь подслушать его разговор. А я пройду с сеньорой в нашу ложу.
Ирландец поклонился испанке и ее спутнику (в котором читатель, надеемся, уже узнал бывшего управляющего фон Митнахта) и поспешно смешался с толпою гостей.
Неожиданное появление в Нью-Йорке полицейского инспектора произвело на Митнахта сильное впечатление. Он то и дело невольно оглядывался на инспектора и, к удивлению Бэлы, поспешно вышел из зала.
— Куда вы так спешите, Курт? — спросила его танцовщица.
— Пойдемте в ложу, Бэла. Я надеюсь, моя прелестная спутница не откажется выпить бокал шампанского? — тихо ответил фон Митнахт. Вид его был немного рассеян.
Сейчас его занимало только одно желание: узнать, обманулся ли он, или действительно видел полицейского инспектора? Если да, то что привело последнего в Нью-Йорк? Неужели открылось что-то такое, что могло послужить поводом к преследованию его, фон Митнахта, ныне фон Арно, ставшего весьма заметной фигурой в определенных кругах Нью-Йорка, где процветали разврат и азартные игры?
Однако фон Митнахт справился с волнением. Из зала он повел свою спутницу к заранее купленной ложе. Здесь он мог наблюдать за всем происходящим в зале, оставаясь вне досягаемости посторонних взглядов.
Он приказал подать шампанского, чокнулся с сеньорой и выпил. Однако любимый напиток на сей раз не доставил ему удовольствия. Томила неизвестность. Знай он определенно, что его ищут, и волнение уступило бы место твердой решимости, которой фон Митнахт всегда отличался.
Но что могло случиться? Графиня должна была молчать, а она единственная его соучастница. Он с нетерпением ожидал остаток причитавшегося ему полумиллиона, так как жизнь, которую он вел в последнее время, стоила громадных денег.
Напрасно мисс Бэла старалась насмешливыми репликами поднять настроение своего собеседника. Он оставался по-прежнему рассеянным и недовольным.
— В качестве наказания сегодня ночью вы должны будете поставить за меня тысячу долларов на трефовую даму, — смеясь, сказала Бэла.
— Ага, вот идет Мак Аллан! — вместо ответа заметил фон Митнахт.
— У вас есть глаза и уши только для него, Курт, — обиделась Бэла.
— Он должен мне кое-что сообщить…
— Ах, вот как! Это секрет?
— Вы тоже можете слушать.
В ту же минуту дверь отворилась, и ирландец вошел в ложу.
— Прежде всего дайте мне промочить горло, — сказал он, наливая себе стакан воды, и залпом выпил.
— Вы говорили с обоими господами? — спросил фон Митнахт.
— Сначала с обоими, а потом отдельно с немцем. Он — полицейский инспектор Нейман.
— Так это он?
— Вы его хорошо знаете, фон Арно? — спросил ирландец, бросая на собеседника испытующий взгляд.
— По наружности только. Я видел его всего раз, когда он искал одного господина…
— Теперь он ищет девушку.
— Он здесь по случаю любовного приключения?
— Нисколько, любезный Арно, нисколько.
— В таком случае я хочу с ним познакомиться, — смеясь, заявила Бэла. — Он, наверное, редкий человек.
— Значит, ищет даму?.. — задумчиво переспросил фон Митнахт. — Он преследует ее по долгу службы?
— Этого я не знаю, — сказал Мак Аллан. — Он ищет молодую девушку, чтобы удостовериться, что она жива.
— Он не назвал ее по имени?
— Нет. Сказал только, что думал найти здесь господина по имени Кингбурн и что девушка, которую он ищет, — гувернантка в доме этого Кингбурна.
Теперь фон Митнахт знал все, что ему было нужно. На мгновение, чокаясь с испанкой, он задумался. Вдруг лицо его приняло насмешливое выражение.
— Мы подшутим над ним, Мак Аллан, — сказал он. — Пойдите к нему и предложите свести его с Кингбурном.
— Но я уже сказал ему, что не знаю никакого Кингбурна.
— Все равно, скажите, что не поняли его, а теперь поняли свою оплошность и хотите свести его с Кингбурном.
— Но если он мне не поверит?
— Он поверит, если вы скажете, что молодую гувернантку зовут Марией Рихтер. Запомните хорошенько это имя, Мак Аллан. Вы ошибались, когда говорили, что инспектора привело сюда не любовное дело. Он ищет молоденькую гувернантку именно потому, что любит ее и хочет увезти с собой.
— Хорошо, я готов, — сказал ирландец, вставая.
— Еще одно, Мак Аллан, — придержал его Митнахт. — Обязательно проследите, что и кому Нейман будет писать или телеграфировать в Европу.
Мак Аллан поспешил выполнить поручение, а Митнахт опять повеселел и стал пить шампанское с Бэлой. Затем снова спустился с ней в зал.
Он проводил взглядом ирландца и увидел, как тот вновь подошел к Нейману и скрылся с ним в нише, чтобы спокойно переговорить.
— Скажите, пожалуйста, — начал Мак Аллан после нескольких ничего не значащих фраз, — я не ошибся: вы давеча упоминали имя Кингбурна?
— Да, именно. Я, наверное, не очень ясно его произнес. А что, вы разве знаете мистера Кингбурна? — удивился полицейский инспектор. — Здешний мировой судья о нем не слышал.
— Я думаю! — засмеялся Мак Аллан. — Это вполне естественно. Кингбурн не живет в Нью-Йорке.
— Вот как?
— Да. Кингбурн мой друг. Не так давно я гостил у него в имении.
— Но где же это?
— Под Питсбургом.
— Значит, ему можно написать?
— Мистер Кингбурн недавно возвратился из Европы, куда ездил с семейством, и привез оттуда молодую немку-гувернантку.
— Немку?!
— Давеча вы, вероятно, говорили про эту самую немку.
— Очень может быть, сударь, очень может быть! — воскликнул Нейман. — Не помните ли вы ее имени?
— Ее звали мисс Рихтер, мисс Мери Рихтер.
— Тысячу раз благодарю вас. Это как раз та, которую я и ищу. Сомневаться не приходится — это она. Ваше известие столь же важно, сколь и неожиданно.
— Она, наверное, ваша родственница? Или, может быть, родители поручили вам найти следы дочери?
— Нечто в этом роде, мистер. И я очень рад, что благодаря вашей доброте напал на ее след. Хочу заметить, что кроме меня вам за это многие будут благодарны.
— В Европе?
— Да, в Германии. Я сейчас же телеграфирую об этом важном известии. Только вот еще, — продолжал Нейман. — Вы очень меня обяжете, если сообщите точный адрес Кингбурна.
— Вы хотите ехать туда?
— Да, непременно. На днях.
— Это в десяти милях от Питсбурга, у большого Питсбургского озера. Когда приедете к Кингбурну, кланяйтесь ему от меня.
— С удовольствием, но я еще не знаю вашего имени.
— Ах, извините, — сказал Мак Аллан и поспешно протянул Нейману визитную карточку.
Тот взглянул на нее и поклонился.
— Весьма признателен, господин Арно.
В спешке Мак Аллан вручил не свою карточку, но промолчал.
— Желаю вам успеха! — попрощался он с Нейманом, которого заметно обрадовало столь важное для него известие.
Полицейский инспектор сразу же покинул бал.
— Все удалось отлично, — докладывал ирландец, возвратясь в ложу к Бэле и Митнахту. — Наш общий друг отправляется в Питсбург, в имение Кингбурна, искать гувернантку Марию Рихтер.
— Едемте домой, — сказала испанка.
Все трое встали.
Экипаж фон Митнахта скоро привез их в загородную виллу сеньоры. Еще до их приезда тут собралась многочисленная публика, состоящая из аристократии полусвета и мужчин всех слоев общества, которые посещали модные салоны Эглантины, чтобы попытать свое счастье в карточной игре.
Приезд Митнахта еще более оживил игру. Ставки резко возросли. С лихорадочно сверкающими глазами стоявшие у стола дамы и господа следили за картами, мелькавшими в руках банкомета.
Игра продолжалась до утра, и долго еще вилла бывшей танцовщицы светилась огнями.

II. МАРИЯ РИХТЕР НАЙДЕНА

Счастливо выскользнув из палаты, где вместо Лили он нашел сумасшедшую, Гедеон Самсон тотчас же спросил Дору, куда делась молодая девушка.
— Вы про кого говорите? Про мнимую графиню? — равнодушно спросила Дора.
— Про кого же я еще могу говорить, как не про больную, которая до сих пор была здесь?! — вскипел Гедеон.
— Я не знала, что вы хотите ее видеть, — все так же невозмутимо отвечала Дора. — По ее желанию я отвела ее к новой больной. Как оказалось, они знакомы друг с другом.
— К буйной?
— Да, — коротко подтвердила Дора.
— Вы тоже взбесились?! — рявкнул Гедеон. — Или потеряли остатки сознания?
— Остановитесь, господин Самсон, — перебила его сиделка. — Я поступила так потому, что думала принести обеим пользу.
Гедеон, не сказав ни слова, бегом бросился по коридору.
Дора с ненавистью взглянула ему вслед. Она всегда поступала так, как ей хотелось, и не один доктор был вынужден покинуть больницу по ее милости. Впрочем, Гедеону и самому не хотелось поднимать шума: ведь его могли спросить, почему он ночью очутился в палате больной, нарушив правила заведения.
Гедеон поспешно добежал до двери палаты буйных, но не мог найти нужного ключа.
— Помогите! — раздался за дверями слабый голос. — Неужели никто не придет спасти меня?! Помогите!
Это был голос Лили.
В лихорадочном волнении Гедеон пробовал один ключ за другим.
Дора медленно шла по коридору, радуясь, что Гедеону не удается отыскать нужный ключ.
— Сюда! — закричал он. — Откройте дверь. Разве вы не слышите, что зовут на помощь?
Дора подошла к двери.
— Для чего же вы вырвали у меня ключи? — язвительно сказала она.
— Откройте! Я вам приказываю!
— Помогите, ради Бога, помогите! — снова раздался голос Лили.
— Тут, верно, случилось несчастье, — спокойно заметила Дора. — Я слышу голос буйной.
— И вы поместили их вместе?
Наконец дверь была открыта. Свет фонаря в руках Доры проник в комнату. Ужасная картина предстала их взорам.
Лили лежала на полу полумертвая от страха, а на одном из стульев билась, привязанная за руку, буйно помешанная. Ремень еще кое-как держался, однако она так бешено рвалась, что вся рука была в крови. На постели лежала мертвая София.
Увидев входящих, Лили бросилась было им навстречу, но тут же упала без сил.
Гедеон вырвал фонарь из рук сиделки.
— Посмотрите сами на последствия вашего легкомыслия. Я сейчас же обязан доложить обо всем директору! — заорал он. —Немедленно свяжите буйную, пока она не вывихнула себе руку. Смотрите: пол в крови. А другая сумасшедшая умерла…
Дора подошла поближе.
— Умерла? — спросила она и довольно спокойно констатировала: — Впрочем, она бы и так недолго протянула.
Затем Дора схватила больную и, силой посадив ее на железный стул, быстро и крепко привязала к спинке болтавшимися ремнями. Сумасшедшая кричала в бессильной ярости. Вид ее был ужасен. Губы, зубы, ногти у нее покрылись кровавой пеной. На шее вспухли кровавые раны. Волосы растрепались, платье разорвалось. Глаза, казалось, вот-вот готовы были выскочить из орбит.
— В комнате нет света. Принесите и зажгите фонарь над дверями, — приказал Гедеон. — Да, и приведите сюда сумасшедшую из отдельной палаты, и привяжите ее к кровати.
Дора, конечно, не могла не исполнить его приказаний, однако особенно и не торопилась. Тогда Гедеон с фонарем в руках подошел к Лили и хотел поднять ее, но Дора опередила его и, взяв на руки бесчувственную девушку, понесла ее.
— Куда? — вскричал Гедеон.
— Куда? Конечно, назад, в ее палату. И я прошу, чтобы впредь никто не ходил туда в неположенное время.
Дора унесла Лили, а Гедеон яростно сжимал кулаки.
— Погоди, проклятая! — прошипел он. — Ты еще раскаешься в своих словах.
Он подошел к расположенной недалеко ручке звонка и позвонил. Через некоторое время явился инспектор. Гедеон приказал убрать мертвую Софию. Явились двое сторожей и унесли труп. Гедеон дал еще несколько распоряжений и затем, уже перед самым утром, ушел.
Несколько часов спустя в больницу явился Бруно и справился о Лили.
— Вы пришли как раз вовремя, сударь, чтобы присутствовать при строгом следствии, — сказал ему инспектор.
— Что за следствие? — удивился Бруно.
— Мы расследуем обстоятельства происшествия, случившегося прошлой ночью. Но войдите в приемную.
— Что это за происшествие? — спросил Бруно, побледнев от страшного предчувствия.
— В заведении есть покойница, — ответил инспектор и пошел доложить директору о Бруно.
Директор тотчас принял его.
Бруно в сильном волнении вошел в кабинет директора, где уже сидели Гедеон и Дора.
— Очень рад видеть вас, господин Вильденфельс, — приветствовал его директор. — Надеюсь, вы уже в курсе свершившегося, и полагаю, что также примете участие в нашем разбирательстве, особенно в той его части, которая касается мнимой графини Варбург.
— Что случилось?! Графиня умерла? — в неописуемом волнении вскричал Бруно.
— Мнимая графиня жива, но другая сумасшедшая, к несчастью, была найдена мертвой в палате для буйных, — прояснил ситуацию директор. — Прошу вас, садитесь. Я не нахожу в поступках сиделки Доры Вальдбергер ничего такого, что могло бы дать повод к обвинению ее в неисполнении своего долга, — продолжал директор, обращаясь теперь уже к Гедеону. — Здесь просто несчастное совпадение обстоятельств.
— Сиделка не имела права без позволения помещать вместе разных больных, — возразил Гедеон. — По крайней мере, она не должна были оставлять их одних.
— Это, действительно, упущение, но вы слышали, что у сиделки были в это время и другие неотложные дела, — заступился директор за Дору.
— Господин Самсон сердится совсем по другой причине, — подала голос Дора. — Сегодня я еще промолчу, но в другой раз расскажу все.
— В таком случае говорите немедленно! — разозлился Гедеон.
— Мнимая графиня жаловалась мне, что господин Самсон приходил к ней ночью, — объявила Дора.
— Мало ли что наговорят сумасшедшие, — поспешно заявил Гедеон. — И вообще, это все ваши интриги. Если я и хожу ночью к больным, то, значит, это нужно.
— Да, в данном случае, Дора Вальдбергер, господин Самсон совершенно прав, за больными надо наблюдать днем и ночью.
— Графиня не больна и не ранена? — спросил Бруно.
— Нет, — успокоила Дора. — Но по ее желанию я поместила ее в палату, где была София Бухгардт. Ночью с Бухгардт и с другой сумасшедшей случился припадок, они сцепились друг с другом, в результате чего одна из них погибла. Будь я поблизости, ничего подобного, конечно бы, не случилось.
— Значит, София Бухгардт умерла? — спросил Бруно.
— В сущности, это благодеяние, — заметил директор. — Она была очень буйная и, может быть, страдала бы очень долго… На этот раз я вам прощаю, Дора Вальдбергер, — строго сказал директор сиделке, — учитывая, что до сих пор претензий к вам не было. Но на будущее запомните, что я буду сурово наказывать за малейшее упущение.
— Могу я видеть графиню? — обратился Бруно к директору.
— Больная спокойна? — спросил тот Гедеона.
— Она очень взволнована и испугана событиями прошедшей ночи.
— Тогда при всем желании я не могу позволить вам свидание, — сказал директор. — В таких случаях требуется величайшая осторожность. Вы же видите, к каким последствиям может привести малейшее упущение. Мне очень жаль, что вы понапрасну потеряли время, но мы не имеем права позволить ухудшить положение больной каким-нибудь неосторожным поступком.
— Мое посещение не сделает вреда бедной графине. Я только хочу убедиться, что с ней все в порядке, — заверил Бруно. — Даю вам слово, что мое появление не причинит ей никакого вреда.
— Нет, это невозможно. Мы сами, постоянно общаясь с больными, не можем предугадать их поведение — под влиянием того или иного обстоятельства, — настаивал на своем директор. — Но я хочу заверить вас, что ночное происшествие не имело никаких других последствий. Больную вы сможете увидеть, но говорить с ней я пока не могу вам позволить.
Не добившись большего, Бруно вынужден был довольствоваться хоть этим.
Дора привела его к палате Лили и показала на маленькое окошечко в двери. Бруно прильнул к нему и убедился, что Лили невредима и в полной безопасности. Она спала. Бруно смотрел и невольно думал про себя, что богатство, оставленное отцом, принесло Лили только несчастье. Будь она бедна, то, наверное, не подверглась бы тем ужасным преследованиям, которые привели ее в сумасшедший дом.
Бруно был в страшном отчаянии, но поделать ничего не мог. Все его старания хоть как-то облегчить страдания любимой женщины оставались бесплодными. Не увенчались успехом и его попытки забрать ее из сумасшедшего дома, чтобы отдать на попечение своей матери.
Теперь последней его надеждой был Гаген: удастся ли ему распутать клубок этой интриги? А для этого прежде всего следовало узнать, жива ли Мария Рихтер?
«Несчастная, — думал Бруно, глядя на невесту. — Помоги тебе Бог! Я не могу оставаться с тобой, не могу сказать тебе, как горячо я тебя люблю, но твое сердце должно чувствовать это. Уйдут тяжелые времена, и мы будем счастливы вместе».
Бросив на девушку прощальный взгляд, Бруно отошел от двери. Сиделка проводила его вниз. Бруно опять зашел к директору, сообщил ему, в каком положении нашел больную, затем отправился взглянуть на труп несчастной сестры Губерта.
Вернувшись поздно вечером домой, он увидел Гагена, с нетерпением ожидавшего его.
Поздоровавшись с Бруно, доктор сейчас же вынул из кармана бумагу.
— Известие от полицейского инспектора? — догадался Бруно.
— Прочти, — ответил Гаген, находившийся, судя по всему, в хорошем расположении духа.
Бруно развернул бумагу. Это была телеграмма из Нью-Йорка — короткая, но многозначительная:
«МАРИЯ РИХТЕР НАЙДЕНА. НЕЙМАН».
— Гаген! — воскликнул Бруно, держа телеграмму в руках. — Возможно ли это? Его находка может решить все. Телеграфируйте Нейману, чтобы он во что бы то ни стало привез сюда Марию Рихтер.
— Я уже сделал это, — ответил Гаген. — Однако должен вам признаться, что меня удивляет полученное известие.
— Меня оно, честно говоря, тоже удивляет, — согласился Бруно. — Чей же труп был в таком случае выдан за тело Лили, утверждавшей, что это труп ее молочной сестры?
— Мне бы тоже очень хотелось узнать это, — взволнованно сказал Гаген. — Пожалуй, мне надо самому поехать туда.
— Да, это было бы самое лучшее, Гаген. Но сомневаться не приходится: телеграмма дана в слишком решительном тоне. Стало быть, след, который Нейман взял в Гамбурге, оказался верным.
— Мы завтра получим новые сведения, поскольку я телеграфировал, чтобы Нейман уведомил нас о подробностях. Я очень беспокоюсь. Дело, по всей вероятности, поворачивает на новый путь.
Затем Бруно рассказал своему другу о том, что произошло в сумасшедшем доме, и о смерти сестры Губерта.
— Когда он сбежал, то поручил свою сестру мне, — сказал Гаген. — Но, видит Бог, не в моей власти было предотвратить это несчастье. В последнее мое посещение сумасшедшего дома мне показалось, что управление этим заведением крайне неудовлетворительно. Надеюсь, что с происшедшим строго разберутся. По крайней мере, увеличат число сиделок и сторожей.
— Кажется, бывшему лесничему удалось благополучно бежать. А теперь окончилось его беспокойство о единственном близком человеке, оставленном им здесь, — заметил Бруно.
— Она была неизлечима, я сам убедился в этом. Боже, а что за жизнь приходилось ей вести! Одни мучения. Так что смерть для нее — освобождение. Теперь Губерт может спокойно искать себе новое отечество. Если ему удастся благополучно добраться до Нью-Йорка, то он станет искать следы Марии Рихтер. Но знаете… — вдруг перебил Гаген сам себя, — знаете, что меня беспокоит? Я уже говорил вам, что этот Митнахт уехал. Графиня его отпустила, и он убрался неизвестно куда.
— Если он действительно получил большую сумму, то, вероятно, отправился в Париж повеселиться. Удивительно, что графиня так неожиданно отпустила его.
— Его исчезновение крайне подозрительно. Все, что ни делает этот человек, имеет цель, но на сей раз я не могу угадать его намерений.
Друзья еще некоторое время поговорили обо всех этих событиях и расстались.
Однако напрасно ждал Гаген на следующий день ответа на свою телеграмму. Прошел день и еще день, но никакого известия так и не было получено. Беспокойство друзей усилилось. Гаген телеграфировал еще раз и снова не получил ответа.
Дней десять спустя из Нью-Йорка неожиданно пришло письмо, адресованное Гагену от мистера Кингбурна. В нем говорилось о намерении Марии Рихтер не оставлять более Америку. Кроме того, мистер Кингбурн давал понять, что мисс Рихтер не может всецело доверять совершенно незнакомому человеку, называющему себя господином Нейманом. В заключении было сказано, что мистер Кингбурн зимой не будет проживать в своем имении под Питсбургом, а переедет в Нью-Йорк, поэтому письма или депеши просит отправлять в Нью-Йорк на имя его секретаря Боба, до востребования.
Из письма становилось ясно, что Нейману не удалось уговорить Марию Рихтер поехать в Европу и, может быть, он сам уже возвращается назад, отчего и не ответил на телеграммы.
Тогда Гаген объявил Бруно, что решил сам отправиться в Нью-Йорк, поскольку во что бы то ни стало надо привезти Марию Рихтер, чтобы ее объяснениями развеять мрак, окружавший Лили.
Готовясь к отъезду, Гаген послал в Нью-Йорк мистеру Бобу краткую телеграмму:
«ЕДУ В НЬЮ-ЙОРК».
Что касается Неймана, то от него больше не поступало никаких известий. Это еще больше убедило Бруно в необходимости личного присутствия там Гагена.
Друзья простились. Бруно пожелал Гагену счастливого пути и скорого возвращения вместе с Марией Рихтер, и хотя ему было тяжело расставаться с другом, грела надежда на скорое окончание несчастий любимой женщины.

III. НОВАЯ ЖЕРТВА ВАМПИРА

После бегства Губерта его домик был передан новому лесничему Милошу, который по приказанию графини тотчас же переселился в него. Приказание это показалось Милошу следствием недоверия к нему, хотя графиня обращалась с ним по-прежнему.
Гордая владелица Варбурга держала своих подчиненных очень далеко от себя. Ее приказания были лаконичны, и она не допускала ни малейшего панибратства с прислугой.
После отъезда фон Митнахта ее ледяная холодность в обращении усилилась, и прислуга лишь изредка видела графиню.
Поселившись в домике лесничего, Милош был лишен всякой возможности наблюдать за происходящим в замке и, следовательно, не мог выполнять порученного задания. Хотя он пользовался малейшим случаем, чтобы пройти в замок, но пользы от этого не было никакой. Тем не менее, ободренный первоначальным успехом, Милош не терял надежды. Он хотел узнать немного больше и с этим намерением однажды вечером, оставив свой домик, отправился в замок.
Когда он пришел туда, уже стемнело. Накануне ударила оттепель, а сегодня снова подморозило. Небо затянули облака, однако была надежда, что оно прояснится. Милош вошел в покои.
Графиня была в своих комнатах. В замке царила тишина.
«А, это ты, изменник! — подумала графиня, украдкой выглядывая из-за занавеса своего погруженного в темноту будуара, — она успела приметить Милоша. — Значит, я не ошиблась. Теперь я знаю, что ты — слуга Этьена, я знаю, что ты рассказал ему все, что подсмотрел здесь. По ночам ты ходишь к нему с доносами. Хорошо же. Ты поплатишься за это, негодяй».
Улыбка торжества мелькнула на ее лице.
Милош приближался. Бледная графиня следила за каждым его шагом, как змея, подстерегающая добычу, — вампир замка, покинувший свою гробницу, чтобы ледяной рукой вырвать из людской толпы тех, кого он решил взять с собой в могилу. Этот вампир нашел себе новую жертву, которая, ничего не подозревая, подходила туда, где ее караулил отвратительный призрак в человеческом облике.
Верно ли народное поверье, утверждавшее, что вампир, принадлежа наполовину к мертвым, наполовину к живым, должен в полночь возвращаться в могилу? По рассказам крестьян, таинственное существо, которое они звали вампиром, могло умертвить сотни людей, так как чем больше высасывал он крови, тем сильнее жаждал ее, обретая с ней новые силы к жизни, для поддержания которых требовались все новые и новые жертвы. Были ли правы крестьяне, убежденные, что в замке живет вампир, и передававшие шепотом из уст в уста, что вампир этот — сама бледная графиня?
Да, они были правы. И Милош должен был найти доказательства этой правоты. По крайней мере, узнать, что графиня могла искать в склепе, уединенно стоявшем в парке?
Графиня спустилась по каменным ступеням лестницы и вышла из замка, не обращая внимания на холод, словно вместо крови в ее жилах был лед. В черном шелковом платье, с открытой спереди шеей, с легкой вуалью на лице, шла она по морозу, держа в руках подсвечник с тремя зажженными свечами. Свет их мигал и колебался. Графиня казалась ходячим трупом — такой бледной она была. В то же время была она столь прекрасна, что поспешно спрятавшийся в стенную нишу Милош был поражен и очарован.
Что намеревалась она делать? Куда шла среди ночи? Милош обязан был узнать это, и потому последовал за ней.
Но тут его охватило странное чувство: что-то влекло его к этой редкой красоте и в то же время отталкивало, как от чего-то нечеловеческого. Милош чувствовал, что есть у него с этой женщиной какая-то таинственная связь, хотя он ни на минуту не забывал приказания своего господина наблюдать за графиней.
Она поспешно шла по парку. Милош следовал за ней на достаточном расстоянии. Наконец он увидел, что она направляется к склепу. Что она могла искать там? Что влекло ее в уединенное место, где покоились мертвые предки графов Варбургов?
Он обязан был это узнать, увидеть своими глазами.
Ночной ветер шуршал мерзлыми ветвями, посвистывал в голых кронах, заглушая шум шагов.
В эту минуту часы в замке пробили полночь. Графиня поспешно отперла ключом дверь склепа и исчезла внутри.
Несколько мгновений Милош стоял в нерешительности. Он слышал легенды, которые ходили о бледной графине и вампире. Неужели и впрямь она пришла сюда, чтобы в полночь лечь в могилу, оправдывая народное поверье? Это надо во что бы то ни стало проверить. Интересно, как она выглядит мертвая в гробу?
Движимый всеми этими чувствами, Милош последовал за графиней, не думая о том, что может стать жертвой вампира.
Подойдя к полуотворенной двери и заглянув в склеп, Милош увидел, что графиня вынула одну свечу из подсвечника и ушла в самый конец склепа. Она стояла к нему спиной. Милош воспользовался удобным мгновением, незаметно проскользнул в склеп и спрятался за одной из гробниц, чтобы наблюдать оттуда за происходящим.
Графиня поставила подсвечник на гробницу в конце склепа, затем, как показалось Милошу, стала на другой искать годы жизни и имя усопшего. Потом вдруг обернулась, взглянула на полуоткрытую дверь и поспешно вернулась, не спуская с нее глаз.
Из-за своего укрытия Милош наблюдал за каждым ее движением. Она подошла к двери, вышла из склепа и заперла дверь на ключ. Ничего не подозревающий, Милош подумал, что графиня вот-вот вернется, так как оставила в склепе подсвечник. Но когда он услышал удаляющиеся шаги графини, его охватило волнение. Хотя в склепе мерцал слабый свет свечи, Милош не мог побороть невольного ужаса, оставшись наедине с мертвыми.
Колеблющийся свет в глубине склепа угрожал погаснуть от движения воздуха, проникавшего в два небольших крестообразных отверстия в стене.
Вдруг склеп погрузился в темноту — сквозняк погасил огонь. У Милоша были с собой спички, но в эту минуту его занимала только мысль о том, как выбраться из склепа.
Милош подошел к двери, попытался открыть ее, но безуспешно. Тогда он снова решил, что графиня вернется, и начал прислушиваться, однако снаружи до него доносился только шум ветра.
Милош ждал — до него глухо донесся бой часов в замке. Пробило час ночи. Неужели графиня не вернется? Он выглянул в крестообразное отверстие, но ничего не увидел. Час проходил за часом. Наконец настало утро. Свет нового дня проник в склеп.
Милош надеялся, что найдет окошко, через которое удастся выбраться на свободу, но вскоре, к ужасу своему, понял, что ничего, кроме двух крестообразных отверстий, в подземелье нет. Однако Милош еще не осознал до конца грозившей ему опасности, ибо рассчитывал, что в течение дня кто-нибудь из прислуги, проходя мимо, освободит его. А может, и графиня каждую ночь ходит в склеп?
Несмотря на отверстия в стене, воздух в склепе был такой затхлый, что Милош начал чувствовать дурноту. Он поспешил к отверстию подышать свежим воздухом и тут же ему показалось, что кто-то подходит к склепу.
Но вокруг была тишина.
Между тем голод и жажда все сильнее мучили Милоша. Он закричал — никто не отозвался. Неужели в течение дня ему так и не удастся выбраться и придется провести еще одну ночь в этом ужасном месте? Милош снова начал кричать, теперь — гораздо громче, но опять напрасно. Он вернулся к двери и принялся стучать в нее изо всей силы. Дверь не поддавалась.
Так прошел день, и настал вечер. Волнение только усиливало голод. А в склепе, где и днем было очень сумрачно, стало совершенно темно. Тогда Милош зажег одну свечу в оставленном графиней подсвечнике — темнота среди мертвецов становилась невыносимой. Но он чувствовал не страх, а неопределенное возбуждение, все более и более усиливающееся.
Наступила ночь — длинная ужасная ночь. Но Милоша поддерживала надежда, что графиня вернется. Милош ждал с лихорадочной тревогой. Всякий шорох казался его возбужденному воображению звуком шагов. Он не чувствовал усталости. Да и где бы он мог прилечь? На холодном, сыром полу или на каменных гробницах?
Часы в замке пробили полночь. В эту минуту Милошу послышалось, будто кто-то трогает дверь.
Милош радостно вздрогнул, но графиня не появилась. Он напрасно прождал до утра. Свеча догорела. В подсвечнике осталась всего одна.
Рассвело. Снаружи за ночь выпал снег. Голод, холод, а особенно жажда, — становились невыносимыми. Если бы он мог достать через отверстие в стене до земли и захватить горсть снега, чтобы хоть сколько-нибудь остудить пылающий язык и гортань. Но отверстие было слишком мало.
Милош собрал все силы и закричал, но крик его затерялся в аллеях заснеженного парка.
В одном углу склепа валялись короткий лом и молоток. Их, вероятно, забыли в последние похороны. Милош решил воспользоваться ими, чтобы увеличить отверстие в стене, но, принявшись за работу, увидел, что склеп сложен из громадных камней, отколоть от которых небольшой кусок — не хватит и дня. А силы его, чувствовал лесничий, уже на исходе. Тогда он попробовал молотком отбить замок у двери, но и тут не достиг успеха. В отчаянии бросил он инструменты. Страх смерти начал овладевать им. Он чувствовал, что гибнет, тем более что временами его охватывала страшная слабость. Милош попробовал еще раз позвать на помощь. И снова без ответа.
Жуткий призрак голодной смерти встал перед ним.
Вдруг в его мозгу мелькнула мысль, давшая робкий проблеск надежды.
В склепе стемнело. Милош поспешно схватил последнюю свечу и зажег ее. Надежда придавала ему мужества. Дрожащей рукой взял он свечу, осветившую его страшно изменившееся лицо, отнес ее к двери, затем разбил молотком стоявшие в склепе деревянные подмостки, на которые ставили гробы. Глухо отдавались в склепе удары молотка.
Обломки дерева Милош сложил под дверью. Потом, после долгих стараний, ему удалось поджечь дрова. Он надеялся, что от них загорится дверь, и таким образом он выйдет на свободу.
Костер пылал ярко, но дверь не загоралась. Милошем овладела ужасная догадка. Он поспешно ударил молотком по двери. Догадка подтвердилась: дверь оказалась железной. Теперь Милош понял, что окончательно погиб.
Гробовая тишина снова воцарилась в склепе. Измученный Милош упал без чувств.
Прошло много времени, прежде чем он пришел в себя. С беспокойством огляделся он вокруг, испуг выразился на его лице, он поспешно вскочил на ноги.
— Помогите! — что есть мочи закричал он. — Матерь Божья, спаси меня!
Он схватил догорающую свечу и подбежал к отверстию в стене.
— Помогите! — кричал он. — Спасите меня! Я умираю от жажды. Воды! Сжальтесь! Один глоток воды! Я в склепе. Помогите!
Голос отказывался служить ему. Милош не мог больше кричать. Едва слышные стоны срывались с его губ, пока, наконец, и они совсем не смолкли.
Но на сей раз мольбы несчастного, казалось, достигли чужого слуха. Через парк шел человек — это был ночной сторож.
Он остановился, прислушиваясь, — ошибся или нет? Что за крики доносились до него? Человек ли это кричал? Сторожу показалось, что звуки эти шли из-под земли. Он уже хотел идти назад, как вдруг взгляд его упал на склеп и, к своему ужасу, сторож увидел свет в отверстии стены.
Свет в склепе. Это изумило сторожа. Потом ему захотелось взглянуть, что там делается в склепе. Сторож три раза перекрестился и заглянул внутрь склепа, но в ту же минуту с ужасом отскочил. Подобного зрелища он не ожидал.
Он думал увидать графиню, а вместо нее перед ним оказалась еще одна жертва вампира. Это был новый лесничий. Но в каком ужасном виде! Почти в таком же, в каком был старый Вит, когда он искал спасения в деревне.
Лесничего было трудно узнать. Его губы что-то шептали, но что именно, нельзя было понять. Свеча дрожала у него в руках, ноги едва держали его.
В эту же минуту свеча погасла, и ужасное видение исчезло.
Сторож нерешительно пошел прочь от склепа, не зная, что делать.

IV. ВЕРЕН ДО ГРОБА

Возвратимся снова к тому утру, когда бедная Лили, измученная событиями прошедшей ночи, вернулась, наконец, в свою маленькую комнатку и без сил опустилась на постель.
Смерть бедной Софии Бухгардт сильно опечалила ее. Погребение сестры лесничего было совершено рано утром в абсолютной тишине, так что Лили узнала об этом лишь из разговора двух сторожей. Она тихо молилась у себя в палате за покойницу.
Ужас, который Лили испытывала от заточения в этом кошмарном заведении, усилился после всего случившегося. Хотя — кто знает! — сколько еще времени ей предстоит прожить здесь. Пока не было видно конца ее мучениям. Она боялась всех вокруг. И не только сумасшедших, но и Дору, и доктора, который так неожиданнно явился ночью к ней в палату. Даже в запертой комнате она не чувствовала себя в безопасности. Каждую ночь Лили загораживала дверь столом и стулом.
С нетерпением ждала она Бруно, но ни он, ни Гаген не приходили к ней. Она не знала, что Бруно не пустили к ней, однако верила, что он любит ее так же сильно, как она его, и что он не бросит ее в несчастье. Эта уверенность была единственным ее утешением и поддержкой. С нетерпением ждала она каждый день посещения Бруно.
Но напрасно смотрела Лили на дорогу из-за своего решетчатого окна. Никто не ехал и не шел, дорога была пуста.
Так проходил день за днем, и Лили только догадывалась, какой идет месяц. Печальные вечера и ночи были бесконечны, и Лили все не могла привыкнуть к крикам, частенько нарушавшим безмолвие ночи.
Напрасно старалась она убедить сиделку, что совершенно здорова. Она скоро поняла, что подобные старания бесполезны. Дора Вальдбергер внушала Лили безотчетный страх, и девушке казалось, что в этой женщине она обрела врага.
Наконец вернулась хорошая погода. Хотя все еще стояли холода, но, по крайней мере, солнце стало заглядывать в окна.
Больных начали в определенное время выводить на прогулку. Несмотря на холод, все спешили воспользоваться возможностью подышать свежим воздухом. Лили тоже спустилась вниз — постоять у решетки и посмотреть на дорогу.
Широкая аллея вела от ворот к подъезду, а по обе стороны железных ворот стояли две маленькие беседки. В одной из них Лили любила отдыхать, чтобы не видеть вокруг себя сумасшедших, толпившихся в саду. Здесь она могла спокойно смотреть за решетку и предаваться своим мыслям, пока колокол не призывал ее вместе с другими больными обратно в дом.
Однажды, стоя так в одиночестве у решетки, она вдруг услышала поспешно приближавшиеся шаги. За Лили тут никто не наблюдал. Сумасшедшим она была безразлична, а надсмотрщики знали, что девушка она спокойного поведения.
Лили стала невольно прислушиваться, и затеплилась надежда, что, может быть, это Бруно или Гаген.
И вдруг прямо возле себя услышала она родной голос:
— Наконец-то я могу тебя видеть и говорить с тобой наедине.
— Дорогой Бруно! — страшно обрадовалась Лили, протягивая сквозь решетку свою маленькую ручку. — Ты пришел.
— Я был здесь в часы ваших прогулок уже раза два, Лили, но меня не пускали к тебе. По крайней мере, не позволяли с тобой говорить.
— Ты был здесь?
— А разве ты думала, что я забыл тебя?
— Нет, нет, прости меня, милый Бруно. Этого я не думала, я знала, что ты меня любишь.
— И вот сегодня я имею счастье увидеть тебя здесь. Мы можем с тобой переговорить, хоть и через решетку.
— О как я хотела тебя видеть!
— Я не спрашиваю, как ты себя чувствуешь, моя дорогая. Я знаю, как ты страдаешь. Но утешься, я надеюсь, что скоро все кончится благополучно… — И он добавил: — Сестра Губерта умерла, а сам он бежал в Америку.
— Губерт бежал?
— Да, и его не поймали.
— Это хорошо, Бруно. Он тоже страдал безвинно.
— Он найдет себе там новое отечество, и я желаю ему всего хорошего. Здесь же он не оставил ничего, о чем мог бы жалеть. Сколько же ты должна выстрадать, бедная Лили!
— О Боже мой! Я не в состоянии вспоминать об этом.
— Я понимаю и знаю, как ужасно жить тебе в этом доме.
— Ужасно, Бруно! — эхом откликнулась Лили.
— Ты живешь в постоянном страхе и беспокойстве?
— О, если это только в твоей власти, Бруно, освободи меня скорее отсюда, — попросила Лили умоляющим голосом, глубокой болью отозвавшимся в душе Бруно. — Если только есть какое-нибудь средство, какая-нибудь возможность освободить меня отсюда, то сделай это, Бруно. Я чувствую, что умираю.
— Я надеюсь, что, наконец, случится нечто решительное, — отвечал Бруно. — Мария Рихтер найдена.
— Найдена? Не может быть, Бруно. Это ошибка.
— Но полицейский инспектор Нейман нашел ее в Нью-Йорке.
— В таком случае, это другая Мария Рихтер.
— Гаген сам поехал в Нью-Йорк, чтобы привезти Марию Рихтер.
— Оставь эту надежду, Бруно. Ты говоришь о невозможном. Мария умерла.
— Ты могла ошибиться, Лили.
— Никогда. Поверь мне, Мария умерла, она не вернется, и все, что делает доктор Гаген в связи с этим, совершенно бессмысленно. Марии нет на этом свете.
Страх охватил Бруно при этих словах Лили, поколебавших его последнюю надежду.
— Тогда все погибло, — прошептал он.
— Спаси меня, освободи отсюда любыми способами. Мне не нужны деньги, мне нужны только свобода и ты. Пусть мои враги оставят мне только жизнь, и я буду вполне счастлива. Поезжай в замок, скажи это.
— Теперь это не поможет, дорогая Лили. Просьбы моей матери, чтобы тебя отдали ей на попечение, также остались неуслышанными.
— Значит, я погибла. Я чувствую, что умру здесь.
Бруно задумался. Слова Лили глубоко проникли ему в душу, ради нее он готов был на все.
— Есть одно средство освободить тебя, — тихо сказал он наконец.
— Говори! Назови мне его. Сжалься! Мне здесь не только тяжело, но и опасно оставаться. Я во что бы то ни стало должна выйти отсюда. Я готова быть нищей, бросить все, жить вдали от родины, лишь бы ты был со мною.
— Дорогая моя! Верь мне, я буду верен тебе до гроба, — взволнованно прошептал Бруно.
— Ты говоришь, что есть средство освободить меня?
— Да, освободить и бежать с тобою.
В первую минуту Лили испугалась, но затем лицо ее приняло решительное выражение.
— Да, бежим, — сказала она. — С тобой и под твоей защитой я готова хоть на край света. Но твоя старая мать, твое положение…
— Все это придется оставить.
— Так тяжело… — в нерешительности прошептала Лили.
— Мне жаль только мать, — отвечал Бруно.
— А что если взять ее с нами?
— Она слишком стара и слаба.
— Тогда я должна остаться здесь, — с отчаянием сказала Лили. — Для меня нет больше спасения.
— Подождем возвращения Гагена.
— Не жди Марию, это напрасно.
— А если так, то я освобожу тебя, ты не должна больше мучиться здесь, — решительно сказал Бруно. — Я не могу видеть твоих страданий. Ты права, здесь дольше невозможно оставаться.
В эту минуту раздался звон колокола, призывающего больных обратно в палаты.
— Мы должны проститься, Бруно, — шепнула Лили.
— Одно слово! — остановил ее Бруно. — Когда мне понадобится что-нибудь передать тебе, я принесу записку и положу сюда, в беседку, так что ты можешь взять ее незаметно.
— Отлично. Так мы сможем поддерживать связь.
— Частые мои посещения могут вызвать подозрения, но письма не найдет никто, кроме тебя. Я буду класть их под эту перекладину, — показал Бруно место внизу решетки.
— Благодарю. Прощай… — еще раз шепнула Лили и поспешила из беседки через двор за остальными больными.
Бруно в отчаянье посмотрел ей вслед и дал себе слово сделать все, пожертвовать всем, чтобы спасти ее от ужасной участи.
Но прежде он все-таки хотел дождаться возвращения Гагена или каких-либо вестей от него.
Когда Лили исчезла в доме, Бруно повернулся и пошел к экипажу, ожидавшему его в некотором отдалении.
Хотя влюбленные и думали, что им удалось переговорить незаметно, тем не менее один свидетель их свидания был. Гедеон Самсон стоял у окна своей комнаты во флигеле и видел их сквозь голые, не успевшие покрыться листвой ветви акаций вокруг решетчатой беседки. Первым его порывом было броситься вниз и помешать свиданию пленившей его девушки с любимым ею человеком, но он сдержался. Какое-то шестое чувство говорило ему, что он может извлечь из их свидания выгоду для себя, поэтому Самсон остался у окна наблюдать за беседкой.

V. НЕГР БОБ

В темный дождливый вечер из одного богатого дома в Нью-Йорке, на Бродвее, вышел человек, закутанный в плащ, в шляпе с большими полями.
Пройдя несколько улиц, он вышел наконец на четырехугольную площадь Томпкинс, где никогда не прекращается оживление от экипажей и пешеходов. Проходя мимо газового фонаря, незнакомец взглянул на часы. Было почти десять вечера. Движение по улицам усилилось. Если в Европе в этот час лучшие магазины уже запирают, в Нью-Йорке, наоборот, начинается самая усиленная торговля, и большинство публики в это время отправляется в театры или в гости.
Незнакомец в черном плаще вошел в открытую стеклянную галерею, которая вела внутрь дома, и начал медленно прохаживаться по ней, явно кого-то ожидая.
Пробило десять часов, и к стеклянной галерее подошел еще один человек.
Это был негр, которых уйма в Нью-Йорке, одетый очень бедно и грязно. Он был высок и широкоплеч, имел круглое, с широким приплюснутым носом и толстыми губами лицо. В зубах у него была зажата короткая глиняная трубка.
По виду ему было около сорока. Судя по костюму, дела у негра шли далеко не блестяще.
Он заглянул в галерею и тут же заметил господина в плаще и шляпе с широкими полями. Он подошел к этому человеку.
— Добрый вечер, сэр! — поздоровался он, стараясь разглядеть лицо незнакомца. — Здесь дорога на рынок?
— Вы Боб? — вполголоса отрывисто спросил незнакомец.
— К вашим услугам, сэр. Я — Боб.
Незнакомец внимательно оглядел негра.
— Вы мне кажетесь не совсем годным для приличной работы, — заметил он.
— Не совсем годным? Ну да, вид у меня, конечно, может быть, несколько потрепанный, но ведь и дела нынче плохи. Не могу же я одеваться так же, как вы, сэр. Слава Богу, если не умираешь с голоду, а уж о покупке одежды и думать не приходится.
— Кто прислал вас сюда?
— Один важный господин. Ирландец, как я понял по его произношению.
— А за кого вы меня принимаете?
— За еще более важного иностранца.
— Мне кажется, вы — отчаянная голова?
— Вы не ошиблись, сэр.
— Вам известно, в чем дело?
— Пока нет, сэр, но надеюсь, что сейчас станет известно. Я горю нетерпением на деле доказать, чего я стою.
— Вы получите за свою работу столько денег, что сможете купить себе лучшее платье.
— Слава Богу, что я, наконец, встретился с таким достойным господином! — с воодушевлением воскликнул Боб, почтительно приподнимая шапку.
— Пойдемте отсюда. Здесь ходит слишком много народу, — пробормотал господин в плаще и прошел в маленький двор, где никого не было.
— Значит, дело важное и тайное? — спросил Боб.
— Во всяком случае, такое, которое должно оставаться между нами.
— О, Боб молчалив, как могила, и, что самое главное, не болтает, даже когда выпьет.
— Вы часто пьете?
— Что вы, сэр, редко. Но если кто-нибудь из моих собратьев сказал бы, что он не пьет совсем, знайте — он лжец и негодяй.
— Хорошо. Для начала вам надо купить себе приличный костюм, поскольку вы должны выдавать себя за моего секретаря. Поэтому я сегодня же дам немного вперед…
— И этим вы еще вернее будете держать меня в руках…
— Вот вам пятьдесят долларов…
— Я не знаю, можно ли приобрести что-нибудь стоящее за такие деньги, — засомневался Боб, почесывая у себя за ухом.
— Ну, тогда шестьдесят, только я сам проверю, как вы оделись. Приходите завтра в Кэстль-Гарден.
— Отлично, сэр, благодарю за деньги. Все будет исполнено.
— Из Ливерпуля придет пароход «Звезда».
— «Звезда»? Я его знаю, сэр. Мой приятель Джон служит там грузчиком.
— На этом пароходе приплывет один господин, по имени доктор Гаген. Запомните хорошенько это имя, чтобы тотчас же узнать его, когда будут вызывать.
— Запомню, сэр. Доктор Гаген.
— Подойдете к нему и представитесь как мистер Боб, мой уполномоченный.
— Мистер Боб. Хорошо, но…
— Вы хотите сказать, что не знаете имени того, чьим уполномоченным представитесь? Запомните тогда еще одно имя — мистер Кингбурн.
— Значит, сэр, вы зоветесь мистер Кингбурн, — сказал Боб, снова приподнимая шапку.
— Вы встретите доктора Гагена и проводите в гостиницу. Я не хочу видеть его.
— Как, сэр!
— Я не хочу ничего о нем знать, но это не меняет дела. Если он спросит вас, есть ли в моем доме гувернантка по имени мисс Мери Рихтер, подтвердите, что есть. Запомните хорошенько и это имя, Боб. Мисс Мери Рихтер.
— Не беспокойтесь. У меня отличная память. Но вот в чем главное дело. Что если доктор Гаген захочет во что бы то ни стало видеть мистера Кингбурна и мисс Мери Рихтер?
— Тогда пусть идет куда хочет.
— К вашей светлости я не могу его отвезти, так как не знаю, где вы живете. Ха-ха-ха!
— А это вам совсем не надо знать, Боб. Довольно и того, что вы уже знаете.
— Гм, мне-то положим, довольно, а вот довольно ли будет доктору Гагену?
— Он ищет Мери Рихтер, чтобы увезти ее назад, в Европу, но девушка не желает этого. Если же он начнет угрожать судом, то расправьтесь с ним коротко и решительно.
— Так-так… — пробормотал Боб, вопросительно заглядывая в лицо своему собеседнику.
— О таком старом и богатом никто не пожалеет.
При последних словах незнакомец отметил, что «старый и богатый» произвело на негра определенное впечатление.
— Понимаю, сэр, — сказал он с довольным видом. — Понимаю.
— А где живете вы, чтобы я снова мог найти вас?
— На Блэквеле, прямо на берегу, номер сто семнадцать.
— Я спрашиваю для того еще, чтобы по окончании дела передать вам остальные сто сорок долларов, — пояснил незнакомец в плаще.
— Да? Очень вам благодарен, сэр. Но мне кажется, сэр, что дело это не совсем безопасно и за него можно было бы дать не двести, а триста долларов.
— Хорошо, вы получите еще двести сорок долларов, когда…
— Когда все будет кончено, хотите вы сказать? Вот как это будет сделано, — сказал негр, подходя ближе к незнакомцу. — Вода — вещь опасная. Около Блэквеля случается немало несчастий по неосторожности…
Сказав это, он испытующе поглядел на незнакомца.
— Вы теперь знаете все, — уклончиво ответил тот. — Только не забудьте поприличнее одеться, а то испортите все дело.
— Не извольте беспокоиться, сэр. Спокойной ночи!
Незнакомец в плаще и шляпе с широкими полями поспешно кивнул негру и вышел из галереи.
Боб задержался, чтобы полюбоваться на полученные деньги. Его грязные руки давно не держали такой суммы.
— Мистер Кингбурн, — бормотал он. — Пусть меня повесят, если его в самом деле зовут мистер Кингбурн. Хе-хе-хе! Не мешало бы узнать его настоящее имя. Шестьдесят долларов теперь и двести сорок потом. Я во что бы то ни стало должен узнать, кто это. Он, кажется, богат и иностранец. Идем за ним.
Поспешно выйдя из галереи, Боб увидел невдалеке перед собой шляпу незнакомца с широкими полями и осторожно начал преследовать его, пока тот не свернул за угол.
Боб прибавил шагу, чтобы не потерять незнакомца из виду в коротком переулке.
Но в ту самую минуту, когда негр собирался повернуть за угол вслед за незнакомцем, он увидел перед своим носом кулак.
— Куда идете? — угрожающе спросил его знакомый тихий голос.
Боб понял, что его перехитрили, что человек в плаще оказался ловчее.
— Да тут, в одну лавку, на этой вот улице, сэр, — не растерялся негр.
— Здешние магазины для вас дороговаты, — возразил незнакомец. — Возвращайтесь назад и там, на берегу, ищите лавки и таверны подешевле.
— Мне было любопытно, сэр, — сознался Боб.
— Идите назад. И так вы знаете больше чем достаточно.
Боб повиновался и повернул обратно, а незнакомец в плаще и шляпе с широкими полями продолжил свой путь.
Но негр все-таки не отказался от своего намерения проследить незнакомца. Но на сей раз он делал это так осторожно, что тот не заметил его.
Вскоре Боб увидел, что незнакомец вошел в один из домов. Медленно и осторожно негр стал приближаться к нему, надеясь, что уж сейчас-то он себя не позволит перехитрить. Терпеливо простояв в некотором удалении около получаса и не видя, чтобы тот, кто назвался Кингбурном, выходил из дома, негр предположил, что тот живет здесь. Тогда Боб решился, наконец, войти в подъезд. Но тут же со стыдом вышел: подъезд оказался проходным и имел выход на другую улицу.
«Эге! — с досадой подумал Боб, отправляясь к берегу реки, где были дешевые лавки. — Ты, верно, очень состарился, Боб, раз получил такой урок от иностранца. Какой позор!»
Очутившись на одной из прибрежных улиц, заполненной тавернами, танцзалами, лавками, завсегдатаями которых были по преимуществу матросы, Боб вошел в один из магазинчиков по продаже одежды, не закрывавшихся всю ночь.
В подобных заведениях люди вроде Боба могли купить хоть и не отменный, но все-таки приличный костюм. Боб приобрел сюртук, панталоны, жилет и шляпу, заплатил за все это вместе с галстуком двадцать долларов, переоделся и гордо вышел из лавки.

VI. ТАВЕРНА «ВЕСЕЛЫЙ ОБЖОРА»

Недалеко от большого моста, соединяющего предместье Бруклина с собственно Нью-Йорком, некий предприимчивый немец открыл таверну, получившую вскоре большую популярность.
Капитаны кораблей, матросы, рабочие, маклеры, нищие составляли обычное пестрое общество посетителей таверны «Веселый Обжора», наполняя ее громким разноязычным говором.
Сам хозяин — маленький, толстенький человечек — как всегда спокойно посиживал себе за стойкой и занимался подсчетом выручки, а посетителей обслуживали хорошенькие официантки разных национальностей. Гостеприимные двери таверны никогда не закрывались. Было в ней всегда жарко, а главное, жутко накурено.
Весь большой зал таверны был заставлен столами, скамейками и стульями, а на стенах горели газовые рожки. Ярко освещенные окна таверны хорошо просматривались еще с моста.
В таверне играла цыганская музыка. Старый венгр, тоже, может быть, цыган, привыкший, во всяком случае, вести кочевую жизнь, сидел на подмостках в конце зала и держал в руках гитару. Большая седая борода покрывала ему грудь. Он был одет в белую рубашку, бархатные панталоны и башмаки, а на шее висела цепочка с амулетом. Его жена сидела на заднем плане за арфой. Двое сыновей — красивые молодые люди — играли на скрипках, а две дочери, тоже яркие красавицы со смуглыми лицами, большими черными глазами и черными густыми волосами, играли — одна на арфе, другая на гитаре.
Войдем в эту таверну с господином, которого мы уже знаем и который накануне приехал в Нью-Йорк на пароходе «Звезда», — одним словом, с доктором Гагеном.
Он был одет, как и всегда, во все черное.
Открыв дверь, Гаген на мгновение остановился, оглушенный суматохой и шумом. Не ошибся ли он? Гаген снова вышел на улицу, посмотрел на вывеску. Это, и в самом деле, была таверна «Веселый Обжора». Впрочем, название и впрямь шло к ней.
Гагену в таверне назначил встречу человек, от которого он ожидал важных известий.
Гаген прошел в зал. Почти все столы были заняты. Внимание посетителей было приковано к старому негру, который пел и танцевал под гитарный аккомпанемент другого темнокожего музыканта, а две девушки-негритянки танцевали быстрый, ритмический танец. В глубине зала оказалось свободнее. Гаген сел за стол, за которым скучал одинокий посетитель, и заказал стакан вина. Сосед исподлобья взглянул на него. Гаген улыбнулся про себя, потом спросил:
— Вы хорошо знаете Нью-Йорк?
— Я здесь родился, — услышал он в ответ.
— Может быть, вам знакомо имя мистера Кингбурна?
— Кингбурна? Да, я знаю его. Это богатый торговец сукном на Бродвее.
— Торговец сукном? Я полагал, что мистер Кингбурн богатый землевладелец из Питсбурга и живет здесь только зимой.
— Очень может быть. Он так богат, что может владеть землей в Питсбурге и жить там летом.
В это время к столу подошел человек, при виде которого Гаген вскочил:
— Губерт, вас ли я вижу!
— В первую минуту я тоже глазам не поверил, что это вы, доктор.
— Да, это я. А вас привел сюда случай? Садитесь со мной. Я приехал только вчера, чтобы самому найти Марию Рихтер.
— Так вот для чего вы здесь…
— Я постарался бы и вас разыскать здесь, — дружески сказал Гаген, отметивший, что Губерт сильно изменился, словно снял с души тяжелый камень. — Я приехал сюда, потому что для графини важно выяснить: жива ли еще Мария Рихтер. Может быть, вы что-нибудь знаете о ней?
— Я искал, господин доктор, но напрасно.
— Однако я сейчас слышал про мистера Кингбурна.
— Вы имеете в виду богатого торговца на Бродвее?
— Вы угадали.
— Ну, так это не он.
— Вы у него были?
— Да. У него в доме нет никакой гувернантки. У него только двое сыновей. А другого Кингбурна в Нью-Йорке нет.
— Значит, верно, что Кингбурн, которого я ищу, живет в Питсбурге, — как бы про себя заметил Гаген. — А не встречали вы где-нибудь здесь полицейского инспектора Неймана?
— Нет, господин доктор. И его я искал напрасно. Возможно, он уже уехал назад?
— Не думаю, — сказал Гаген и сообщил Губерту о депеше и письме Кингбурна.
— Значит, Кингбурна нет здесь, в Нью-Йорке?
— Нет, он живет здесь где-то в отеле, но человек он недоверчивый, не хочет иметь никаких отношений с иностранцами и своим доверенным лицом сделал негра.
— Негра? — удивленно переспросил Губерт.
— Да. И такого, который кажется мне довольно странным, — продолжал Гаген. — Он встретил меня вчера, представился как мистер Боб, которого послал сам мистер Кингбурн по получении моей депеши, затем этот Боб просил меня прийти сегодня вечером в эту таверну.
— А, так вот кого вы здесь ждете.
— Да. Но я должен сказать, что меня немного удивляет приглашение в подобное место. Хозяин моей гостиницы так странно посмотрел на меня, когда я спросил его про таверну «Веселый Обжора», а потом посоветовал одеться как можно проще и особенно остерегаться заговаривать со здешними красавицами.
— Вы сказали, что мистер Боб — негр, — заметил Губерт. — По-моему, все негры — очень сомнительные личности.
— Вы правы, Губерт. Может быть, здесь он может поговорить со мной откровеннее? А то вчера он мне сказал только, что мистер Кингбурн очень богат и что у него есть гувернантка мисс Мери Рихтер…
— В таком случае вы у цели, доктор.
— Надеюсь на это и ожидаю, что сегодня узнаю, где живет Кингбурн и когда можно будет поговорить с Марией Рихтер, — сказал Гаген, не спуская глаз с входной двери. — А теперь я должен сообщить вам известие хоть и печальное, однако могущее служить вам утешением…
— Моя сестра… — с испугом вскричал Губерт.
— Ваша сестра избавилась от своих мучений.
Видно было, что новость эта произвела на Губерта удручающее впечатление.
— Несчастная была неизлечима, — попытался успокоить его Гаген. — Пусть же покоится она в мире.
— Вот и она тоже… — печально промолвил Губерт. — Теперь у меня нет больше никого на свете.
— Как и у меня, Губерт. Но перед вами еще целая жизнь, вы молоды. Что вы думаете предпринять?
— Я хочу уехать на запад страны и получить место у какого-нибудь богатого землевладельца.
Тут разговор был прерван шумом из соседней комнаты. Можно было разобрать слова:
— Это он! Бей его, собаку, черного дьявола!
Шум стал громче, и уже ничего невозможно стало разобрать.
Губерт вскочил.
— Речь идет о негре. Так и есть. Вон летит его шляпа. Его изобьют в кровь.
— Есть здесь другой выход? — спросил Гаген сидевшего неподалеку посетителя.
— Да, там, в соседней комнате.
Гаген тоже встал.
— Это мистер Боб! — вскричал он, узнав негра.
— Мистер Боб? Его убьют! — Губерт бросился в соседнюю комнату в сопровождении Гагена.
Здесь толпа зевак глазела, как двое били негра. Ему приходилось туго. Вид его был ужасен. Кровь текла у него из рассеченного лба. Боб упал между стулом и столом.
Губерт пробился сквозь толпу.
— Что же вы не поможете? Двое против одного! — вскричал он и, повинуясь внутреннему побуждению защищать слабую сторону, бросился ему на помощь.
Противники Боба, увидев, что к нему подоспела помощь, тут же бросились на Губерта, крича ему что-то, чего он не мог понять.
Толпа с еще большим вниманием следила за новым актом драки. Губерт, отличавшийся большой силой, мгновенно схватил ближайшего из нападающих и так сильно саданул его кулаком в лицо, что тот без чувств растянулся на полу. Одолеть другого один на один было уже гораздо проще. Но в тот момент, когда Губерт был готов окончательно отделаться от него, из толпы отделился вдруг матрос громадного роста и с непонятными выкриками бросился на защитника Боба.
Казалось, что на сей раз Губерту придется очень плохо, поскольку матрос смотрелся настоящим Геркулесом. Но тут случилось нечто непредвиденное…
Пока Губерт храбро сражался с противниками Боба, Гаген поспешно вышел из таверны и, пройдя два дома, встретил полисмена. Узнав, в чем дело, полисмен сейчас же поспешил к ближайшему полицейскому посту и, взяв там на подмогу несколько человек, отправился вместе с Гагеном в таверну.
Появление полиции мгновенно обратило в бегство матроса, и не прошло двух минут, как порядок восстановился.
Рана Боба оказалась легкой, и, поблагодарив полисменов, слегка удивленных участием, какое иностранцы приняли в судьбе негра, Гаген вышел вместе с Бобом и Губертом из таверны.
Боб позволил довести себя до реки, где смыл кровь, после чего принялся жаловаться на свои несчастья.
— Наверное, меня приняли за другого, — говорил он, — или же попались заклятые враги всякого цветного. Что вы скажете по этому поводу, сэр? Я вхожу, ничего не подозревая, и вдруг на меня кидаются двое. В таком виде я никак не могу показаться мистеру Кингбурну.
— Скажите мне только его адрес, — попросил Гаген, — больше мне ничего не нужно. Завтра утром я буду у него.
Боб сделал вид, что не расслышал просьбы Гагена и продолжал сокрушаться.
— Адрес мистера Кингбурна, — уже настойчивее повторил Гаген.
— Я вас провожу к нему завтра утром, сэр. Иностранцу самому будет трудно найти его.
— На это есть экипажи и проводники, — возразил Гаген.
— Придется плыть в лодке. Приходите завтра, я вас провожу. В четыре там садятся за стол, — сказал негр задумчиво. — …Это неслыханно, — перебил он сам себя, — такое нападение!
— В четыре часа садятся за стол, — теряя терпение, напомнил Гаген.
— Ах, да. А в семь заканчивают обед. Приходите в семь часов ко мне на Блэквель, сто семнадцать.
— Блэквель, сто семнадцать, — повторил Гаген, глядя на Губерта, чтобы и тот запомнил адрес негра.
— Этот господин ваш знакомый? — поинтересовался Боб.
— Да, мой соотечественник. Он путешествует по стране.
— Так, так… — пробормотал Боб. — Ну, в общем, приходите завтра в семь вечера, я буду вас ждать. Спокойной ночи. Боже мой, моя шляпа! И кровь — я никуда не могу показаться…
Охая и жалуясь, он удалился.
— Губерт, — сказал тогда Гаген, — завтра вы пойдете со мной в Блэквель.

VII. КАПЕЛЛАН

Среди ночи по замку вдруг разнесся сильный стук.
Что случилось?
Слуги спали. Разбуженный стуком, лакей Макс подошел к окну, стараясь разглядеть, кто стучит.
— Кто тут? — сердито крикнул он.
— Это я, ночной сторож.
— Что вам надо? Чего вы стучитесь так поздно?
— Отворите, Макс, я должен сообщить вам кое-что важное.
От звука их голосов начала просыпаться и остальная прислуга. Женщины одевались, отворяли двери и тоже начинали переговариваться со сторожем.
— …Как — в склепе? — почти в голос удивились они.
— Человек это или дух, — отвечал сторож, — но я видел его, и он показался мне нашим новым лесничим, хоть и страшно изменился.
— В склепе? — в свою очередь поразился Макс. — Вы, наверное, видели привидение. Как мог лесничий попасть ночью в склеп?
— В склепе есть человек, и я должен сказать об этом, — настаивал сторож.
Женщины невольно почувствовали страх.
— Есть ли у вас ключ от склепа? — спросил Макс у служанок.
— Нет. Он есть только у графини. Но сейчас она почивает, и ее нельзя беспокоить.
— Но мы должны обязательно попасть в склеп, — не отступал от своего сторож. — Я не могу оставить дело так. Ключ надо достать во что бы то ни стало.
— Сторож прав. Пойдемте наверх и доложим о происшедшем, — поддержал Макс.
Служанки все еще колебались. Наконец одна из них решилась разбудить графиню. Она тихонечко постучала в дверь спальни. Графиня, вероятно, еще не спала.
— Кто там? — откликнулась она недовольно.
— Простите, ваше сиятельство, но я пришла просить у вас ключ от склепа.
— О каком ключе ты говоришь? — Графиня вышла из спальни в белом пеньюаре.
— Я прошу прощения, я не хотела вас беспокоить, но пришел ночной сторож и говорит, что ему срочно нужен ключ от склепа — там он видел свет и человека.
— Какие глупости! — рассердилась графиня. — Как мог живой человек попасть в склеп?
— Не знаю. Может быть, это какой-нибудь вор, ваше сиятельство. Правда, сторож говорит, что он узнал в человеке нового лесничего.
— Нового лесничего? В склепе? — изумилась графиня. — Да, случай… необычайный, — после некоторого раздумья сказала графиня. — Надо, и в самом деле, осмотреть склеп и привести в замок того, кто там обнаружится. Но я не верю, чтобы это была правда. — С этими словами графиня подала служанке ключ. — И сразу же доложи мне, если кого-нибудь там найдут, — приказала она.
Пока служанка ходила за ключом, Макс успел разбудить садовника и его помощника, которые присоединились к остальным, и процессия направилась к склепу.
Когда сторож открыл дверь и первым вошел в склеп, он в ужасе отшатнулся при виде представившегося ему зрелища. Да, он не ошибся. На полу лежал подсвечник, а рядом с ним — лесничий. Возле двери валялись обгорелые головешки.
Макс и садовник подошли к лежащему и осветили его лицо. Действительно, это был лесничий Милош. Но в каком ужасном виде! Мужчины молча обменялись взглядами.
В эту минуту Милош пришел в себя и широко открыл глаза.
— Воды! — вскричал он. — Дайте мне напиться.
— Мы отнесем его в замок, — сказал садовник. — Как давно вы здесь?
— Я сам не знаю. Дайте воды! Я умираю от жажды.
— Как вы попали сюда? — спросил Макс.
— Воды! Сжальтесь, воды! Хоть один глоток.
— Пошли, унесем его в замок! — скомандовал Макс.
Четверо мужчин подхватили Милоша, который был так слаб, что не мог сам передвигаться. Когда они подошли к замку, женщины выбежали навстречу — посмотреть на чудо. Это, в самом деле, был Милош. Его внесли в людскую и прежде всего напоили. А горничная отправилась к графине доложить.
На следующий день, когда Милош оправился настолько, что мог стоять, его позвали к графине.
— Что вам нужно было в склепе? — строго спросила она. — Вы знаете, что я могу отдать вас под суд? — Графиня выдержала паузу, но Милош молчал. — Однако я не хочу губить вашей молодости и довольствуюсь тем, что увольняю вас. Вы сегодня же должны оставить замок.
Милошу нечего было возразить, да и был он слишком горд, чтобы униженно просить о снисхождении. Он молча вышел от графини. А во дворе уже стояла телега, чтобы отвезти его в город.
В ту минуту, когда Милош выезжал со двора, туда въезжал почтовый экипаж, в котором сидел человек, казалось, узнавший Милоша. Это был мужчина с неприятным, неподвижным лицом, с большими беспокойными глазами, острый взгляд которых будто пронизывал человека насквозь.
Выйдя из экипажа, он спросил, дома ли графиня, и велел доложить о себе.
— Передайте графине мою карточку, — протянул он лакею визитку, на которой тот прочитал: «Филибер, капеллан».
— Будьте так добры, поднимитесь, — пригласил лакей, — а я пойду доложу о вас.
Медленными шагами поднялся приезжий по лестнице и вошел в приемную, внимательно осматривая старинное, но богатое убранство. Лакей вскоре вернулся и сказал, что графиня сейчас выйдет.
Когда графиня появилась в приемной, на губах ее играла легкая презрительная усмешка.
— Вы здесь, Филибер, — вместо приветствия сказала она. — Я ничего не знала о вашем приезде. В последнем письме вы не говорили о вашем намерении оставить Париж.
Приезжий поклонился и поднес к губам руку графини.
— О графиня, разве найдется такой человек, кто, хоть однажды узнав вас, в состоянии перенести долгую разлуку с вами.
— Оставьте! — перебила его графиня. — Довольно. Я все это прекрасно знаю. Скажите лучше, что привело вас сюда, Филибер?
— Извините меня, Камилла, — ответил Филибер, — если я вместо ответа предложу встречный вопрос: произошло ли со времени смерти графа какое-нибудь сближение?
— Сближение? С кем?
— С его светлостью.
— О чем вы говорите! Между ним и мною невозможно никакое сближение.
— Видите ли, подъезжая сюда, я видел егеря его светлости. Я не думаю, что ошибся, хотя вид у него был очень нездоровый.
— Да, он навсегда оставил замок. Его приставили, чтобы наблюдать за мной.
— Вот как. Значит, его светлость живет где-то поблизости?
— Говорят… Но вы так и не сказали, Филибер, какими судьбами здесь?
— Я приехал остаться с вами, Камилла, быть вашим защитником, советником, капелланом здешнего замка. Кто больше всего заслужил этот пост, как не тот, кто знает, что было в прошлом, кому вы можете открыть ваше сердце?
— Мне кажется, сначала вам не мешало бы спросить моего согласия, — раздраженно сказала графиня.
— Неужели это столь необходимо для меня, так давно пользующегося вашим доверием? Я приехал из Парижа и привез вам некоторые интересные для вас известия, Камилла. О той особе, которая, несмотря на все обстоятельства, если судить по вашим письмам, не забыта вами и не будет забыта, поскольку трогает ваше материнское сердце, — понизил голос Филибер, пристально глядя, какое впечатление произведут его слова.
— Вы имеете в виду Леона?
— Да, Леона, которого вы не видели с малолетства. Но я его видел вместо вас. Не хотел доверить бумаге свои впечатления, ибо не мог быть уверенным, что письмо не попадет в чужие руки.
— Где же он?
— Имею счастливую возможность успокоить ваше материнское сердце: Леон жив.
— Тогда он должен стать орудием моей мести, — с угрозой прошептала графиня.
— Его светлость поместили Леона под надзор своего бывшего доверенного камердинера, — продолжал Филибер, пропустив мимо ушей замечание графини. — Старый Брассар воспитал его.
— Значит, он в Париже, у Брассара?
— Нет. Леона у него нет, он уехал в Вену… В Париже он изучал медицину.
— И тоже медицину…
— Да, как и его светлейший отец, который, оправившись от тяжелой болезни, занялся медициной и естественной историей.
— Как вы узнали, что Леон в Вене?
— От старого Брассара.
— Вы его нашли, Филибер?
— Он почти ослеп и не узнал меня, а я выдал себя за товарища Леона.
— Брассар дал вам его адрес?
— Нет, он сам его не знал. Леон давно не подавал о себе вестей. Старик был очень сдержан и ничего больше не сказал.
— Значит, Леона надо найти в Вене, — сказала графиня. — Конечно, так, чтобы он сам ничего не подозревал. Вы понимаете меня, Филибер? Леон не должен знать о наших с ним родственных связях.
— Он считает старого Брассара своим отцом.
— Тем лучше. Когда вы едете? — отрывисто спросила графиня.
— Когда прикажете, моя госпожа, — ответил Филибер.
— Как можно скорее, Филибер. Мне очень нужно найти Леона и завлечь его сюда. Но все это должно быть покрыто глубокой тайной. Никто не должен…
— Какой напрасный страх, Камилла, — перебил Филибер. — Разве я когда-нибудь проговаривался? Разве я не был всегда верным рабом вашего очарования? Вы же знаете, что никто не может устоять против вашего прямо-таки мистического воздействия на людей.
— Вам еще представится случай доказать свою преданность на деле, — сказала графиня. — Отдохните несколько дней, а потом поезжайте в Вену. Вас там не знают, и вам легко удастся найти Леона. Займите комнаты возле капеллы. Завтра после обедни я познакомлю вас со всеми обитателями замка.
Графиня позвонила в колокольчик. На пороге возник камердинер.
— Проводите господина капеллана в комнаты рядом с капеллой, — распорядилась она. — С сегодняшнего дня вы состоите при нем.
Филибер поклонился графине и последовал за слугой.
«Леон Брассар… — подумала графиня, оставшись одна. — Леон Брассар. Филибер невольно навел меня на новую идею: использовать сына, чтобы уничтожить отца, которого он не знает. Я превращу Леона в орудие моей ненависти и мести. Очень неплохая мысль. Ничем другим я не могу поразить этого ненавистного мне человека, как его же собственным сыном…»

А в это время Милош уже приехал в город и стучался в двери дома Гагена.
Когда старая служанка открыла дверь, она всплеснула руками от ужаса и удивления.
— Боже мой! Вы ли это? — вскричала старушка. — Какой у вас вид! Я едва вас узнала. Идите и садитесь скорее. Я сейчас подам вина и мяса.
— Где господин доктор? — спросил Милош.
— Разве вы не знаете?
— Нет. А что случилось? — взволновался Милош.
— Доктор уже два дня как уехал в Америку.
— В Америку?
— И я не знаю, когда он вернется.
После такой новости Милош не стал больше задерживаться в доме Гагена.
Он снял маленький рыбачий домик на берегу моря, чтобы подлечиться и прийти в себя на морском воздухе.
Между тем в деревне пронесся слух, что новый графский лесничий сейчас выглядит точно так же, как выглядел некогда старый Вит. Мужчины предостерегали Милоша от участи бесследно исчезнувшего Вита.

VIII. СУМАСШЕДШАЯ

Под впечатлением разговора с Лили, свидетелями которого мы были, Бруно решил во что бы то ни стало освободить свою невесту.
Гаген уехал, и рядом с Бруно не осталось ни одного человека, которому можно было бы довериться. Бруно вскоре пришел к выводу, что ни ночью, ни вечером пробраться в больницу невозможно, не подкупив сиделку. Да и то он не был уверен, что у нее есть ключи от всех дверей и ворот.
Бруно не сомневался, что ему удастся подкупить Дору Вальдбергер, но само это средство было ему противно, и он стал думать, нет ли лучшего способа.
Что если попробовать освободить ее во время прогулки? Если поставить поблизости экипаж, а Лили удастся перебраться через решетку беседки, то план этот может успешно осуществиться. Тем более что ничего другого в голову и не приходило.
Бруно сначала хотел дать знать Лили о своем плане, для чего написал ей письмо. Из предосторожности оно было без обращения и подписи.
«Прежде всего, тысячу раз заочно целую тебя. Завтра в это время ты будешь свободна. Приходи в известное тебе место, я буду ждать тебя. С моей помощью ты перелезешь через решетку. Лошади будут ждать нас. Ты хорошая наездница. Я с нетерпением считаю часы. До скорого свидания».
Бруно сложил письмо и отправился к железной дороге, по которой надо было проехать большую часть пути до сумасшедшего дома.
Войдя в вагон, Бруно увидел сидевшего там ландрата, направлявшегося в окрестности города. Он раскланялся с Бруно и пригласил сесть рядом.
— Вы, вероятно, едете в сумасшедший дом? — спросил ландрат. — Там все по-старому? Я слышал, его светлость весьма интересуется этим делом и для уточнения некоторых обстоятельств уехал в Америку.
— Его светлость? — удивился Бруно. Тогда ландрат сделал вывод, что, несмотря на свою близость к доктору, тот не знает его тайны.
— Извините, я хотел сказать — доктор Гаген, — поспешно поправился ландрат.
— Да, доктор — человек самоотверженный, — сказал Бруно.
— Никто не знает этого лучше меня, — перебил его ландрат. — Если бы вы видели, какие суммы он втихомолку раздает бедным. Но об этом никто не ведает, и доктор не хочет, чтобы кто-нибудь узнал о его благотворительности. Вы, вероятно, слышали, что к весне неподалеку от города откроется новый госпиталь для больных и престарелых? Между нами говоря, строит его доктор Гаген. Он с моей помощью купил это место. Такие поступки не часты, любезный фон Вильденфельс, и заслуживают всеобщего восхищения. Но я сообщаю вам все это по большому секрету. А теперь доктор в Америке. В такое ужасное время года. С его-то не очень крепким здоровьем. И, как мне говорили, он уехал искать молочную сестру графини.
— Совершенно верно, фон Эйзенберг.
— И есть какие-то успехи?
— Я еще не получал от него никаких известий.
Беседуя, они доехали до нужной ландрату станции.
Бруно поехал дальше. Когда он остался один, ему вспомнились странные слова ландрата, который назвал Гагена «его светлостью». Разве Гаген не тот, за кого он себя выдает? Бруно давно уже заметил, что доктора окружала некая таинственность — но «светлость»?.. Или ландрат просто оговорился? Кем же он все-таки был — доктор Гаген, которого он считал другом? Да и в прошлом этого человека было немало загадочного. Верно было и то, что Гаген и раньше знал графиню, мачеху Лили, но какого рода были их отношения — этого Бруно не знал и пока понять не мог.
Погруженный в такого рода размышления, Бруно подъехал к поселку, неподалеку от которого и стоял сумасшедший дом. Покидая станцию, Бруно подумал, что для бегства будет очень удобно воспользоваться железной дорогой, и решил вместо верховых лошадей взять карету, чтобы в ней потом беспрепятственно добраться до станции. Наняв экипаж, он остановился в ста шагах от сумасшедшего дома на месте, уже известном кучеру, с которым он ездил сюда не в первый раз.
Когда Бруно подошел к сумасшедшему дому, час прогулки больных еще не наступил. Бруно незаметно дошел до решетки, у которой стояла беседка, и положил письмо на условленное место. Он решил не ждать прихода Лили, поскольку боялся возбудить подозрения, способные повредить исполнению намеченного плана.
Положив письмо, Бруно сейчас же вернулся в карету и поехал обратно в город, где до следующего дня остановился в отеле.
Побег он наметил на другой день, на четыре часа вечера. В это время уже начинает смеркаться и, по всей вероятности, бегство Лили не будет замечено до шести, то есть до ужина больных.
Бруно решил ехать с Лили до ближайшей дороги на Вену, где сразу же обвенчается с ней, надеясь, что этот факт круто изменит все, — во всяком случае, избавит Лили от пристанища умалишенных. Он намеревался отправиться путешествовать с молодой женой, и этим спасти ее от преследований графини. Конечно, при этом он должен будет бросить службу, но ради спасения Лили он готов на любые жертвы.
Вечером и поутру Бруно сделал последние приготовления к отъезду. Своей матери он уже написал, что вскоре отправится с Лили в далекий путь. Своим планом Бруно был доволен и считал, что он должен удасться. Только бы получилось вырвать Лили из этого ужасного места, а там все пойдет хорошо.
Наконец наступило время ехать, и Бруно сел в карету.
Было около половины четвертого, когда Бруно подъехал к цели. Кучер остановился невдалеке и должен был, как только они сядут с Лили в карету, что есть духу мчаться на станцию.
Бруно пошел к решетке. Он сильно волновался. Через какие-нибудь четверть часа все должно решиться.
Больные еще гуляли. Погода стояла великолепная.
Бруно подошел к беседке, но она была пуста. Лили еще не появилась. Это показалось ему странным, но он говорил себе, что, вероятно, она уже заметила его и скоро подойдет.
Он встал таким образом, чтобы его было лучше видно со двора. Сам же он в толпе больных никак не мог ее высмотреть. Его начала охватывать тревога. Неужели письмо попало кому-нибудь в руки? А может быть, Лили захворала и не смогла выйти? Бруно в нетерпении стоял у решетки и искал Лили глазами. Она не появлялась. Скоро пробьет четыре, и больные должны будут идти в дом. К тому же пора было ехать на станцию, чтобы не опоздать на поезд.
Бруно напрасно ждал — время шло, а Лили не являлась. Что с ней случилось? Только что-нибудь особенное могло удержать девушку. Пробило четыре часа. Прогулка закончилась. Больные возвращались в свои палаты. В большинстве они шли сами. Некоторых уводили сторожа и сиделки.
Итак, попытка бегства сорвалась. Терпение Бруно лопнуло. Он задумал узнать, что случилось с Лили.
Бруно решительно подошел к воротам и позвонил.
— Мне нужно видеть директора, — сказал он привратнику, отворившему ворота.
— Директор уехал в город по важному делу, — ответил тот.
— Тогда — его помощника.
— Этого я тоже не могу пригласить, — таинственно улыбнулся привратник. — Господина Самсона в заведении больше нет.
— Нет? С какого времени? — крайне удивился Бруно.
— С прошедшей ночи.
— Что же произошло?
— О, это уже не тайна. Господин Самсон убежал с одной сумасшедшей.
— С сумасшедшей? В прошлую ночь?
— Он увез ее, и они пропали бесследно.
— Кто эта сумасшедшая?! — в страшном смятении закричал Бруно.
— Хорошенькая молодая девушка, выдававшая себя за графиню…
От услышанного у Бруно потемнело в глазах.
— Вы не ошиблись? — все еще не веря своим ушам, переспросил он. — Пропала именно эта девушка?
— Будьте уверены — она. Господин Гедеон Самсон увез мнимую графиню, и никто не знает, где теперь они. По всей вероятности, они уехали утром по железной дороге.
Лили — с доктором? Перед Бруно возникла новая загадка.
— Их, наверное, не станут особенно преследовать, поскольку сумасшедшая эта была из тихих, и господин доктор может теперь ухаживать за ней сам — ха-ха-ха! Прощайте, сударь.
Сторож запер ворота.
Бруно не в состоянии был пошевелиться. Неожиданный удар поразил его со страшной силой. Лили бежала с доктором. Но разве Бруно мог допустить мысль, чтобы она изменила ему?

IX. В ГОСТИ К КИНГБУРНУ

— Это вы, Губерт? Вы очень аккуратны, — сказал Гаген бывшему лесничему, когда тот вошел в номер доктора ровно в шесть вечера. — Вы хотите отвезти меня на лодке в Блэквель? Вы знаете, где это?
— Да, доктор. Остров Блэквель лежит как раз напротив города, — ответил Губерт. — Я вчера специально побывал там.
— Отлично, идемте, — сказал Гаген, беря шляпу и перчатки.
В этот вечер над Нью-Йорком висел густой туман, который, казалось, только усиливался, отчего свет фонарей едва пробивался сквозь него.
— Значит, вы были на острове, Губерт? — спросил Гаген.
— Он довольно велик и по большей части каменист. Арестанты откалывают от него иногда целые глыбы.
— Арестанты? — удивился Гаген.
— Да. В Блэквеле есть рабочий дом, госпиталь и ночлежка для бедных.
— Неужели остров настолько большой, что на нем есть все эти учреждения да еще и много домов?
— Он и в самом деле не мал, но домов, и особенно домов хороших, я почти не видел.
— Гм, значит, мистер Кингбурн живет не тут?
— Вероятно. Но я обошел не весь остров. Я только хотел получше узнать его местоположение, чтобы наверняка знать, куда везти вас сегодня вечером.
— Какой густой туман, — заметил Гаген. — Смотрите, чтобы на воде не случилось какого-нибудь несчастья.
— Об этом не беспокойтесь, доктор. Мы доберемся до места благополучно.
В это время они подошли к берегу, где стояло множество лодок, которые можно было взять напрокат.
Через несколько минут Гаген и Губерт плыли по реке. Губерт греб, а Гаген сидел на руле.
— Мне очень приятно, что я могу сопровождать вас, — сказал Губерт. — Все-таки нас теперь двое. Мне кажется, иностранцы здесь должны сами себя защищать. И, по правде говоря, мне здесь не очень-то понравилось.
— Я тоже рад, что вы со мной, Губерт, — дружески ответил Гаген. — Мы не чужие и всегда можем друг другу помочь. Тем более что вдали от родных мест не всегда всё можно предвидеть. Однажды в Париже я случайно попал в кабак, где собирались отъявленные подонки. На меня сейчас же обратили внимание. Когда я вышел, радуясь, что, наконец, выбрался оттуда, на меня напали двое молодцов. К счастью, у меня с собой оказался револьвер.
— Здесь тоже необходимо носить оружие, — сказал Губерт.
— Да… И револьвер тогда спас меня. Нападавшие оставили меня, приняв за полицейского, и мне удалось счастливо выбраться из этого квартала. Однако видите ли вы что-нибудь в таком тумане, Губерт? Кажется, навстречу плывет лодка?
— У меня хорошее зрение. Но туман действительно ужасный.
Мимо них проплывало много лодок, но чем ближе подходили они к острову, тем тише и пустыннее становилось вокруг. Вдали, на городской набережной, слабо светились фонари. Кое-где на острове тоже мелькали одинокие огоньки.
Вода кругом казалась черной, и над ней висел густой белесый покров тумана. В глубоком молчании и тишине слышался только всплеск лодочных весел.
Постепенно очертания острова стали проясняться, и вскоре наши спутники подошли к нему.
Там и сям поблескивали огоньки, говорившие о существовании жилья.
— Остановитесь здесь, Губерт. Где-то неподалеку номер сто семнадцать — дом мистера Боба.
— Мне пойти с вами? — спросил Губерт.
— Нет, ждите меня в лодке, я пойду один, — сказал Гаген.
Он вышел на берег, оставив Губерта в лодке. Местность казалась заброшенной и пустынной. В некотором отдалении виднелся полуразрушенный дом.
Гаген несколько мгновений осматривался, но ему мешал туман. Если бы он не получил депеши Неймана и письма Кингбурна, то наверняка подумал бы, что оказался здесь вследствие чьей-то мистификации. Тем более что негр Боб произвел на него странное впечатление. Да и, честно сказать, все затеянное казалось ему в эту минуту сомнительным. Он уже хотел вернуться и сначала разыскать полицейского инспектора, как вдруг кто-то направился к нему навстречу.
— А, это вы, сэр, — раздался глуховатый голос, и перед Гагеном вырос из тумана негр Боб. — Я ждал вас. Мистер Кингбурн уже извещен и ожидает вас. Мы выбрали удачный день. Сегодня он в отличном расположении духа, что, признаться, не часто с ним случается…
— Но скажите мне, мистер Боб, — перебил его доктор Гаген, не трогаясь с места. — Разве может в этой убогой местности жить человек, имеющий, как мистер Кингбурн, большое состояние?
Негр засмеялся.
— Все это ко всеобщему удовольствию скоро объяснится, сэр, — сказал он. — Только прошу вас следовать за мной.
— Должен сознаться, что мне здесь не особенно нравится, но я не боюсь, поскольку у меня с собой заряженный револьвер.
— О, не беспокойтесь, здесь совершенно безопасно, — успокоил Боб, — иначе бы я не стал тут жить.
— Так вы и в самом деле здесь живете?
— Я же говорил — мой номер сто семнадцать.
— А мистер Кингбурн?
— Мы сейчас к нему придем.
Но несмотря на все старания разглядеть дом Кингбурна, Гаген не видел ничего, кроме приземистых хижин.
Вдруг негр повернул направо и, толкнув ногой калитку, пригласил Гагена в грязный двор. Однако терпению доктора пришел конец.
— Что я буду делать в этом дворе? — сердито спросил он.
— Здесь нас ждет лодка, сэр.
— Но ведь я уже говорил вам, что у меня есть своя лодка.
— Ничего, сэр, она подождет, пока вы вернетесь обратно. И неужели вы полагаете, что мистер Кингбурн может жить здесь?! Ха-ха-ха! Вы его не знаете, сэр. Мистер Кингбурн — миллионер. Он и живет по-королевски.
— Значит, мы направляемся к нему?
— Да, сэр, прошу вас, — сказал Боб и повел Гагена к воде. — Сегодня туман и темновато, поэтому все и кажется несколько иным, более мрачным, чем обычно. И почти таинственным, не правда ли? Будь я иностранцем, мне именно так бы и казалось, но я здесь живу и каждый день навещаю мистера Кингбурна, который жить без меня не может. Все идет через мои руки, и ни один иностранец не попадет в дом, не будучи представлен мною. Он большой оригинал. Но что против этого можно возразить? Впрочем, надо заметить, что недоверчивости мистера Кингбурна научил его собственный опыт, поэтому и живет он как в крепости. Однако скоро вы все увидите сами. А знаете причину такого его образа жизни? Его хорошенькая жена. Ха-ха-ха! У мистера Кингбурна хорошенькая жена, и он страшно боится, что она изменит ему. Он сторожит и запирает ее с детьми, как в монастыре. Только я, негр, кажусь ему безопасным. Поэтому он безгранично доверяет мне.
Словоизлияния Боба немного успокоили Гагена. Во всяком случае, как-то объяснялась странная таинственность человека, к которому они сейчас направлялись.
— Но ведь мистер Кингбурн наезжает со своей женой в Европу. А там куда больше поводов для ревности.
— О, он очень редко выезжает, а когда покидает дом, наказывает охранять жену еще пуще прежнего, — охотно пояснил Боб, но вдруг остановился. — Видите мостки?
— Вижу, — подтвердил Гаген.
— У них моя лодка. Вперед, сэр!
— Нет, вперед пойдете вы, — спокойно, но решительно сказал Гаген. — У мостков, наверное, нет перил, а сейчас не так светло, чтобы идти по ним без опаски. Я пойду за вами, мистер Боб.
— Как вам угодно, сэр, — сейчас же согласился негр. — Хотя, уверяю вас, опасности ровно никакой — мостки проложены до воды по земле.
Боб первым взошел на мостки. Гаген последовал за ним. Мостки состояли из двух рядов сколоченных досок, прогибавшихся под ногами. Но под ними чувствовалась земля, так что, действительно, особого повода для беспокойства пока не было. Негр шел впереди, и опасаться неожиданного нападения тоже не приходилось. Тем не менее Гаген решил оставаться крайне осторожным.
Боб, хорошо ориентировавшийся в знакомой местности, быстро дошел до конца мостков и спрыгнул в лодку. Гаген шел за ним почти по пятам, едва поспевая за длинноногим негром. Как только он добрался до края мостков, одна из досок у него под ногами неожиданно провалилась. Он хотел переступить на другую, но и она пошла куда-то вниз. Гаген, потеряв равновесие, сорвался в воду.
И тут же получил сильный удар по голове чем-то вроде весла или доски.
Словно гиена, негр выскочил из лодки на прибрежное мелководье и потащил Гагена из воды на сухое место. Он взвалил его себе на плечи, перенес обратно в грязный двор, из которого они недавно вышли, к грязной хижине, внутри которой не было ничего, кроме голых стен. Положив бесчувственного Гагена, негр нырнул на минуту в хижину и появился оттуда с маленькой зажженной лампой в руках. Опустившись на колени перед жертвой, Боб принялся обыскивать карманы.
Ужасное зрелище представлял сейчас этот негодяй. Когда он нашел полный кошелек, его круглое черное лицо выразило адскую радость.
Ему послышался шум на воде. Он поспешно вскочил, прислушался. Глаза беспокойно забегали, но ничего подозрительного он не обнаружил.
Тогда Боб снова наклонился над Гагеном. Снял с него часы, цепочку и другие ценные вещи, отнес их вместе с лампой в дом, затем, вернувшись, снова поволок Гагена к воде, бросил в реку и ногой оттолкнул тело от берега. Послышался всплеск, раздался слабый крик о помощи, но течение уже относило Гагена дальше, и все стихло.
Боб вернулся в свое логово, где на время оставил добычу. Негр не мог долго держать здесь награбленное. Он жил тут не один, а с несколькими другими подобными же негодяями, которые ближе к ночи являлись сюда ночевать. Боб полюбовался на часы и цепочку — обе золотые вещи были тяжелы и стоили дорого, повертел не менее дорогие кольцо и булавку и сложил все вещи в кошелек, после чего принялся хохотать и гримасничать, давая волю своей дикой радости.
Успокоившись наконец, спрятал вещи и деньги поглубже в карман и погасил лампу. Выйдя из хижины, дверь которой осталась открытой, Боб пересек грязный двор и оказался на дороге. Придя на берег, он сел в лодку и отправился обратно в город.
Было восемь часов, когда Боб очутился на городском берегу. Он направился в таверну и заказал себе плотный ужин. Он был страшно доволен собой, и смех разбирал его всякий раз, когда он дотрагивался до кармана, где лежала его добыча, как человека, сделавшего какое-нибудь большое и хорошее дело.
В девять часов он встал, вышел из таверны и отправился по лабиринту улиц к площади Томпкинс. Еще не было десяти часов, когда он добрался до стеклянной галереи, в которой состоялся его первый разговор с мнимым мистером Кингбурном, и вошел в нее. Оглядевшись, он поначалу никого не заметил.
Внезапно появился тот, кого Боб ждал, — незнакомец в широком темном плаще и шляпе с широкими полями.
Негр подошел к нему и почтительно снял шляпу:
— К вашим услугам, сэр.
— Идемте во двор.
Они вышли из галереи.
— Кончено, — сказал вполголоса Боб.
— Иностранец? Доктор Гаген?
— Да, сэр, это был он. Два часа назад с ним произошло несчастье: он случайно свалился с мостков и утонул, ударившись головой о весло…
— Мне не нужны подробности, — перебил негра незнакомец, — мне нужны доказательства.
— Вот, сэр. — Боб вынул из кармана кольцо Гагена. — Этого довольно?
— Вы его обокрали? — брезгливо поморщился незнакомец.
— К чему оставлять это на трупе? Не я, так другой бы воспользовался — тот, кто вытащит его из воды.
Человек в плаще поглядел на кольцо. В качестве доказательства Боб показал и кошелек утонувшего.
— Вот вам остальные ваши деньги, — сказал незнакомец, отсчитав негру несколько золотых монет. — У вас теперь немало денег, что вы с ними будете делать? — полюбопытствовал он.
— О, сэр, — скаля зубы, ответил негр. — У меня давно было заветное желание уехать в Новый Орлеан. Там гораздо лучше, чем здесь. В Новом Орлеане я родился и снова хочу туда. Поеду сегодня же.
— Правильно сделаете, — одобрил незнакомец, еще плотнее закутываясь в плащ, и, кивком попрощавшись с негром, ушел.
Боб подошел к фонарю и сосчитал золото, полученное от человека в плаще. Сумма была вся до цента.
Негр осторожно положил деньги в тот глубокий карман, куда были спрятаны драгоценности Гагена, и тоже исчез в толпе.

X. ФИЛИБЕР

Капеллан вступил в свою должность и уже служил обедню в присутствии всех обитателей замка.
Графиня тоже появилась на своем месте. Слуги стояли позади нее.
Обитатели замка видели в капеллане нового духовника графини, ее советника. Филиберу отвели комнату рядом с церковью. До сих пор дела его, очевидно, шли не блестяще, но теперь он мог надеяться на лучшую участь.
Когда утренняя служба была окончена и графиня вернулась к себе, из города явился верховой, каждый день привозивший письма.
По штемпелю графиня поняла, что письмо из Нью-Йорка, — следовательно, от Митнахта. Графиня поспешно распечатала его и сильно побледнела, прочитав краткое послание. Митнахт требовал денег, жалуясь, что истратился полностью.
Полностью. В несколько месяцев израсходовать сто тысяч!
Митнахт требовал всей своей доли и угрожал, что в случае ее отказа он принужден будет возвратиться, чтобы лично настаивать на своем требовании.
Письмо испугало графиню. Митнахта надо было непременно успокоить. Она пока еще не получила миллион Лили, но Митнахт этому не поверит, а потому ей следовало любым способом удовлетворить претензии бывшего управляющего.
Графиня гневно смяла письмо и бросила в горящий камин.
В эту минуту почти неслышно отворилась дверь, скрытая обоями, и на пороге появился новый капеллан, который несколько мгновений молча наблюдал за графиней.
Погруженная в мрачные мысли, она не заметила его, а он с восторгом глядел на ее чудесную красоту, покорявшую всех, кроме одного-единственного — Митнахта. Красота эта была сродни сирене, завлекавшей путников, чтобы погубить их в пучине. Ни разу графиня не терпела неудач, когда хотела пленить кого-нибудь (ее прошлое служило тому красноречивым доказательством), и насмешливая улыбка скользнула по ее губам, когда она подумала, сколько влюбленных видела у своих ног.
В Варбурге она тоже победила. Граф также пленился ее красотой и заплатил за это жизнью.
Не будучи больше в состоянии владеть собой, Филибер вдруг бросился к ее ногам.
— Как, вы здесь? — спросила графиня, без особой, впрочем, сердитости. Она хоть и поняла, что Филибер прошел через потайную дверь, не только не разгневалась, но лицо ее даже прояснилось. Она наклонилась к стоявшему перед ней на коленях капеллану и, протянув руку, сказала: — Встаньте, Филибер, что вы делаете?!
— Умоляю вас… полюбите меня… я умираю от страсти к вам…
Филибер начал с жадностью покрывать поцелуями протянутую ему руку.
— Встаньте, Филибер. Вас могут услышать. Вспомните ваше звание и место, которое вы занимаете в замке, — сказала графиня по-прежнему мягко.
— Звание! Место! Да, вы правы, Камилла. — Капеллан встал, его лицо нервно подергивалось. — Вы правы, но разве я не могу…
— Тише, Филибер. Успокойтесь. Такого с вами еще никогда не бывало.
— Моя любовь все растет, Камилла.
— Садитесь сюда и успокойтесь. Чего вы хотите? Я не прогнала вас и оставила около себя, я сделала вас моим духовным наставником…
— Благодарю, горячо благодарю за это. Но где фон Митнахт, Камилла?
— Он долго был моим управляющим…
— Где он?
— Полагаю, уехал в Америку.
— Он вернется?
— Не думаю.
— Его нет возле вас, и я благодарю за это небо, ибо, Камилла, я ненавидел его.
— Ненавидели? Почему?
— Не знаю. Может быть, из ревности, — прошептал капеллан.
Графиня принудила себя засмеяться.
— Надеюсь, вы не думаете, что я когда-нибудь любила этого человека? — ледяным тоном спросила она.
— Не знаю — почему, но я его боялся, Камилла. Я не мог видеть его. Понимали ли вы намек в моих письмах? Вы его не любили, но он любил вас?
— Он был для меня несносен.
— Несносен, — с видимым удовольствием повторил Филибер.
— Мне было трудно отделаться от него, и я боюсь, что он вернется, — сказала графиня.
— О, я всегда ненавидел этого авантюриста, которому вы покровительствовали, Камилла. Но теперь он больше не должен к вам возвращаться…
— Погодите. Прежде всего нам надо узнать, где Леон Брассар. Вам это узнать легче, чем всякому другому. Подъезжая сюда, вы признали одного человека…
— Егеря его светлости.
— Может быть, он знает, где Леон Брассар?
— Он — да. Вы правы. От него я это и узнаю.
— Ищите его в городе, в доме доктора Гагена. Если вам удастся узнать, где Леон, я докажу вам свою благодарность.
— Ваше желание очень понятно, Камилла, а для меня оно — приказ. Я сейчас же еду в город — разыскивать егеря.
Через полчаса Филибер был уже на пути в город.
Приехав туда, он не медля отправился к дому доктора Гагена. Старая служанка сказала ему, что доктор Гаген уехал.
— Тогда нет ли у вас где-нибудь поблизости лесничего Милоша? — поинтересовался Филибер.
— Милоша? — переспросила старуха. — По-моему, он живет в рыбачьей деревне Варбург. Боже мой! Сколько нынче народу спрашивает о нем, — сказала она с удивлением. — Должно быть, у него много знакомых.
— А кто еще о нем спрашивал?
— Час назад о нем справлялась какая-то молодая дама, по-видимому, актриса. Она поехала к нему. А теперь вот вы…
— Итак, в деревне Варбург. Благодарю вас, моя милая, — попрощался Филибер.
Капеллан сначала приказал отвезти себя в деревню Варбург, но не доезжая до нее, вышел из кареты и пошел пешком. Подойдя к одному из рыбачьих домишек, он спросил о графском лесничем. Рыбаки указали на дом неподалеку. Филибер постучался.
Дверь отворилась, и на пороге показался Милош, все еще больной и худой. Он узнал капеллана, поклонился и пригласил войти.
— Вот вы теперь где живете, друг мой, — сказал Филибер, входя. — Наконец-то я вас нашел. Вы кажетесь очень больным, Милош.
— Теперь мне уже лучше.
— Вы узнали меня, сын мой, меня это очень радует. Я только что приехал из Парижа по одному особенному делу. Я от старого Брассара.
— Путь неблизкий, ваше преподобие.
— Я приехал для того, чтобы отыскать сына Брассара. Леон уехал и бросил отца. Говорят, он в Вене. Что вы знаете об этом?
— Я тоже слышал.
— Знаете ли вы, где теперь Леон Брассар?
— Нет, ваше преподобие.
— От кого же вы узнали, что он в Вене?
— От одной бывшей танцовщицы по имени Рейнета, которую Леон увез с собой из Парижа, а затем бросил. Она хотела отыскать его, но я думаю, это будет довольно трудно.
— Танцовщица Рейнета — это все, что вы знаете, сын мой?
— Все, ваше преподобие.
— Вы по-прежнему на службе у его светлости или как-то с ним связаны? Может, он что-то знает?
— Не больше, чем я вам сказал.
— Значит, старому Брассару ничего больше не узнать, — печально заключил Филибер. — Да и мне тоже. Я надеялся узнать что-нибудь о нем от вас, но ошибся. Или вы что-то скрываете от меня, сын мой? Это было бы несправедливо. Вам ведь известно, каким доверием я пользуюсь даже у его светлости. Кстати, он живет где-то здесь поблизости?
— Да, но в настоящее время он уехал.
— Вот как! Но где же он живет?
— Это тайна.
— Но мне-то, надеюсь, вы доверяете?
— О да, конечно, ваше преподобие. И полагаю, что могу быть с вами откровенным.
— Значит, его светлость живет инкогнито?
— Да, ваше преподобие, под именем доктора Гагена.
— Я так и думал, — поспешно сказал Филибер. — Я даже почти знал это, и вы не будете раскаиваться в своем доверии ко мне. Это останется между нами, сын мой.
— Надеюсь, ваше преподобие.
— А вам, как я вижу, не очень хорошо живется в его отсутствие. У вас совсем больной вид, сын мой. Желаю как следует поправиться. Да хранит вас Матерь Божия!
Милош поблагодарил капеллана, которого прежде часто видел у своего господина, а Филибер, простившись, поспешил обратно в замок. Неожиданно он вспомнил, что старая служанка говорила об актрисе, похожей на иностранку, которая справлялась о Милоше, и что сам Милош упоминал некую танцовщицу Рейнету. Филибер подумал, что, может быть, танцовщица тоже ищет молодого Брассара, о котором и пыталась узнать от Милоша. Придя к такой мысли, капеллан велел снова ехать в город.
Он стал объезжать гостиницы, справляясь о вновь прибывших. В одной из них в списках приезжих он нашел имя девицы Рейнеты Полино из Парижа.
Филибер, узнав, что она еще не съехала, тотчас же отыскал ее номер и постучался. Рейнета сама отворила дверь. Это была довольно красивая молодая дама, со вкусом одетая. При виде посетителя, в котором она сразу признала духовное лицо, Рейнета удивилась и вопросительно посмотрела на капеллана.
Филибер представился и без обиняков объявил, что он — по поводу Леона Брассара.
— Леона! Этого подлого обманщика! — вскипела темпераментная парижанка. — Вы, вероятно, явились от его имени, чтобы посоветовать мне успокоиться и удалиться? Но не думайте, что вам это удастся. Я от своего не отступлю и отыщу неверного.
— Я тоже хотел бы его найти.
— Как, вы тоже его ищете?
— Да. И надеюсь услышать от вас, где он.
— О, простите меня за мою оплошность. Я думала, что вы пришли по поручению этого постыдного изменника, который обманул меня своими сладкими обещаниями, — совсем другим тоном сказала Рейнета, опуская глаза, — который соблазнил меня, а потом бросил. Да, святой отец, злодей бросил меня, уговорив поначалу ехать с ним. О, это ужасно! Но он мне заплатит за все сполна, рыжий дьявол!
Филибер видел, что Рейнета сильно взволнована и рассержена и, попадись ей Леон Брассар, маленькие ручки безжалостно вцепились бы в него.
— Ваш гнев вполне справедлив…
— О, тысячу раз справедлив!
— Но я пришел сюда не как судья. Вы должны сами решить свои дела с Леоном Брассаром.
— Я близка к цели.
— Вы знаете, где он?
— Нет, но следы этого негодяя ведут сюда. Я приехала из Вены, где понапрасну искала его. В Вене его больше нет, иначе он бы не ушел от меня. Он, скорее всего, назвался другим именем, чтобы скрыться от меня, а может быть, и по какой другой причине. Под каким — я так пока и не узнала, зато выведала, что он как будто объявился в здешнем сумасшедшем доме в качестве лечащего врача. В Вене он тоже занимался душевнобольными.
— Врач-психиатр?
— Да. В десяти милях отсюда есть больница для умалишенных. Я решила посетить ее. Если его там нет, я обыщу все сумасшедшие дома Германии.
— У вас масса энергии…
— Я говорю вам, что достану Леона даже в аду.
Филибер понял, что ему не найти лучшей помощницы для поисков Леона. Капеллан решил объединить их усилия.
— Сударыня, — сказал он, — давайте действовать вместе. Правда, разыскивая Брассара, мы преследуем разные цели, но главное, что у нас есть общего, — это желание найти его.
— Предоставьте мне остальное. Я вас уверяю, обманутая возлюбленная — лучший сыщик и полицейский инспектор! — согласно воскликнула Рейнета.
— Вы знаете, что Леон Брассар отправился в Северную Германию. Знаете, что он назвался другим именем. Знаете, что он врач-психиатр. Это три очень важных пункта, и я почти уверен, что нам удастся найти его… Вы будете продолжать ваши розыски, не так ли?
— Конечно.
— Стало быть, вы позволите через некоторое время снова наведаться к вам, чтобы справиться о результатах ваших поисков?
— Если я буду в этот момент здесь, вы все касающееся Леона Брассара узнаете немедленно.
Филибер поблагодарил брошенную возлюбленную и простился с ней.
Он оставил ее с уверенностью, что Леон действительно находится где-то в этой местности и что ему не уйти от Рейнеты, разыскивающей его со столь изумительным упорством.

XI. ПОХИЩЕНИЕ

Возвратимся еще раз к тому дню, когда Бруно отнес свое письмо в сумасшедший дом и положил его в условленном месте.
Едва он сделал это и вернулся к своему экипажу, как Гедеон Самсон поспешил в беседку. Здесь он сразу же отыскал письмо, поспешно развернул его и прочел. И в голове его тотчас созрел план. Неприятное лицо Самсона выглядело довольным. Серые глаза заблестели, улыбка мелькнула на губах. Положив письмо в карман, он взглянул на часы и убедился, что если поторопиться, то можно осуществить задуманное.
Гедеон вернулся в свой кабинет и, подделывая почерк Бруно, начал писать. Это ему вполне удавалось. Закончив подложное письмо, он довольно усмехнулся, найдя, что подделку почти невозможно обнаружить.
Бросив в печку настоящее письмо, Самсон взял подложное и отнес его в беседку, положив на прежнее место. Потом как ни в чем не бывало вернулся к себе и принялся незаметно наблюдать за беседкой.
В случае удачи он мог рассчитывать на исполнение своего страстного желания обладать той, которая все больше пленяла его своей красотой. Гедеон в последнее время ни минуты не знал покоя. Образ Лили днем и ночью преследовал его. Он во что бы то ни стало должен был назвать ее своею. Страсть, овладевшая им, требовала выхода. Она была единственной целью его жизни.
А сейчас цель эта была так близка.
Гедеон Самсон слышал, как пробили часы, как отворились двери больницы и умалишенные вышли на прогулку. Лили тоже вышла подышать свежим воздухом, надеясь, кроме того, увидеть Бруно.
Прямо из больничного корпуса направилась она к беседке. Исполненная ожидания, спешила она на то место, где на днях имела счастье видеться с возлюбленным. Осторожно оглядевшись, Лили вошла в беседку. Тотчас взгляд ее упал на то место в решетке, где лежало письмо. Бруно не пришел, зато написал.
Поспешно и радостно схватила она письмо и начала читать:
«Тысячу раз заочно целую тебя. Завтра в это время ты будешь свободна и останешься со мной. Положись во всем на доктора…»
Лили испугалась… Знал ли Бруно, кому он доверил ее? Она боялась этого доктора.
«…Гедеон Самсон действует по моему поручению, — продолжала она читать. — Он уже хотел один раз освободить тебя, но ты сама помешала этому. В нынешнюю ночь он выведет тебя из заведения. Следуй за ним, не колеблясь. Он доставит тебя ко мне. Самое позднее — утром мы будем вместе. Я вне себя от радости и считаю часы. До свидания.
Твой Бруно».
Она должна была довериться Гедеону Самсону?! Лили еще раз перечитала письмо. Бруно писал ей, Бруно ждал ее, Гедеон должен был отвезти ее к нему… Значит, Бруно обо всем договорился с Гедеоном, а она была к нему так несправедлива?
Лили удивленно покачала головой, пряча записку на груди, и задумчиво постояла в беседке. Какой-то внутренний голос предостерегал ее против Гедеона, при одном взгляде на которого она всегда чувствовала отвращение и страх. А теперь она должна была довериться ему…
Если бы сам Бруно не написал ей этого, она бы никогда не поверила, что этот человек может помочь ее освобождению.
Но скоро сомнения уступили место радости. Наконец-то она станет свободной, снова увидит Бруно и больше никогда не расстанется с ним. Лили взглянула через решетку: на дороге за больничной оградой было пустынно.
Однако скоро беспокойство снова овладело ею. Лили опять начала сомневаться — так пугал ее образ Гедеона. И тут же она укоряла себя, что было бы несправедливым по отношению к Бруно колебаться хоть на мгновение. Возможно, и с Гедеоном она была не права. Быть может, он не так уж дурен, как она думает.
Она утешала себя мыслями о Бруно. Он ждал ее завтра. Но где? Лили снова вынула письмо и перечитала его, но там место встречи указано не было. Без сомнения, Бруно договорился об этом с Гедеоном. Однако как удалось ему добиться помощи Самсона? Мог ли тот, освободив ее, оставаться в больнице? Не грозит ли ему это потерей места?
Лили покинула беседку и начала прогуливаться по двору. И больные, и обстановка вокруг с этой минуты казались не такими уж и ужасными — столь благотворно повлияла на нее надежда на близкое освобождение. Теперь Лили чувствовала сострадание к несчастным, а не прежние страх и отчаяние. И в первый раз со времени своего заключения она свободно вздохнула, чувствуя, как сильно бьется сердце от волнения и ожидания.
Прогулка закончилась. Больные возвратились в палаты. Вернулась и Лили. Дора заперла за ней дверь. Знала ли она о том, что должно произойти ночью? Об этом ничего в письме не говорилось, а ее Лили боялась не меньше Гедеона.
В это время темнеет рано. Лампы уже были зажжены. У Лили огня в палате не было. Она должна была довольствоваться светом из коридора, проникавшим через маленькое окошечко. Из предосторожности лампы в палатах не оставляли.
Лили считала минуты. В письме было сказано, что ее освободят ночью, но час не был назначен.
После десяти часов Лили начала прислушиваться к малейшему шороху. В коридорах становилось все тише и тише. Гедеон мог появиться с минуты на минуту. Однако при мысли о нем Лили по-прежнему чувствовала необъяснимый страх. Может быть, тому способствовала и ночь, темная и ветреная?
Часы пробили одиннадцать. Сердце Лили готово было выскочить от ожидания и неизвестности.
Вдруг ей послышалось, что по коридору кто-то идет. Затаив дыхание, она прислушалась. Действительно — чьи-то шаги. Вероятно, Гедеона. Дора ушла дежурить на всю ночь в палату буйных, и вряд ли она сейчас могла появиться. Дом был погружен в глубокую тишину, только ветер свистел во дворе да кричала какая-то больная, должно быть, растревоженная непогодой.
Шаги приблизились. Лили не ошиблась — шли к ней.
Сердце девушки замерло. Сейчас должно все решиться: ее жизнь, ее счастье зависели теперь от удачного бегства. Но как легко могло все сорваться! Мимо скольких сторожей надо пройти, сколько дверей отворить, прежде чем выйти на свободу. Лили говорила себе, что Бруно прав, что никто, кроме доктора, не в состоянии был сейчас освободить ее. Ключ тихо повернулся в замке, и так же бесшумно отворилась дверь. Это был Гедеон. Лили сразу узнала его длинное лицо, рыжие волосы и бороду.
Было около полуночи. Слабый свет проник из коридора в комнату Лили.
— Графиня, — послышался тихий голос, — графиня! Пора! Пойдемте, я провожу вас.
— Куда мы отправляемся, господин Самсон? — дрожащим голосом спросила Лили. — Я боюсь.
— В город, на станцию железной дороги. Я провожу вас к фон Вильденфельсу, с которым мы все уже обговорили. А завтра утром мы его встретим на одной из дальних станций.
— И вы все это время будете со мной?
— Так условлено.
— А что подумают здесь?
— Здесь? — с презрительной усмешкой ответил Гедеон, подходя ближе к Лили. — Я давно уже хотел бросить это место. Теперь без сожаления брошу.
Гедеон подошел к ней так близко, что Лили хорошо видела блеск его серых глаз. Она невольно отступила.
— Скорее. Нам некогда терять время, графиня. Идите за мной. Все двери отперты, чтобы не было ни малейшей задержки, — прошептал Гедеон, наклоняясь к самому уху девушки. — Поторопимся, а то если какой-нибудь сторож заметит, что двери открыты, фон Вильденфельс напрасно станет ждать нас. Вы же читали его письмо? Не так ли? Не отставайте от меня. Скоро полночь, а поезд прибывает в два часа. Нам нельзя терять ни минуты. Не бойтесь, я с вами и защищу вас.
Лили протянула ему свои дрожащие руки, взглядом поручая душу Богу, и пошла за человеком, которого прислал Бруно.
Лили шла, не отставая от Гедеона. В коридорах было тихо и пусто. От ламп шел слабый колеблющийся свет.
Проходя мимо палат тяжелобольных, Лили слышала то стоны, то приглушенные крики, то пение. Слава Богу, она наконец-то оставляла этот ужасный дом.
Подойдя к двери на лестницу, Гедеон тихонько отворил ее, пропустил Лили вперед, потом осторожно запер дверь за собой. Точно так же поступил он и со второй дверью, и с той, которая вела на двор. Случай ли это был счастливый, что им не попалось на пути ни одного сторожа, или же Гедеон действительно принял необходимые меры? Как бы там ни было, но им никто не мешал.
Лили дрожала от возбуждения и страха.
Наконец Гедеон открыл тяжелую входную дверь. В ту же минуту в каморке сторожа кто-то зашевелился.
— Проклятие! — чуть слышным шепотом выругался Гедеон. — Не спит, собака. Скорее бегите.
Быстро открыв дверь, Самсон вытолкнул Лили на свободу.
На дворе было темно, а в подъезде горел большой фонарь, свет которого падал прямо в лицо Гедеону. Дверь к сторожу отворилась, и показалось заспанное лицо человека, пробужденного от крепкого сна.
Гедеон взглядом остановил его.
— Это я, — тихо сказал он, — что вам надо?
— Нет, ничего. Мне послышался у дверей шум, — отвечал сторож.
— Ложитесь спать, не беспокойтесь. Я сам запру двери, когда вернусь, — сказал Гедеон.
Сторож повиновался. Ему не полагалось знать, зачем и для чего выходит доктор ночью из заведения. Сторож вернулся обратно, но на всякий случай подошел к окну, чтобы взглянуть на передний двор.
Лили стояла у самой стены, согнувшись под окном. На ней были надеты шляпа и теплый платок, тем не менее она дрожала от холода и страха.
Затворив дверь, Гедеон подошел к ней.
— Скорее! — шепнул он, схватив ее за руку, чтобы провести через двор до ворот, но тут же снова прижал к стене, потому как из окна сторожа вырвался яркий свет, осветивший весь двор.
Лили вздрогнула.
— Молчите ради Бога! Мы не можем теперь идти прямо через двор, — предупредил Гедеон, потянув ее за собой вдоль стены. Так они обогнули угол и вошли на задний двор. Здесь тоже были ворота. Через них обыкновенно ходила прислуга.
Во дворе стояла тьма. Ворота были заперты, а ключ висел в комнате, где спал другой сторож.
Гедеон подвел Лили к воротам, шепнув ей, чтобы она ждала, и ушел. Он тихонько прокрался на кухню, затем так же бесшумно — в комнату сторожа. Сторож спал, однако появление Гедеона не осталось им незамеченным. Он зашевелился и сквозь сон спросил, полагая, что вошел его товарищ:
— Миллер, это ты?
— Гм, — глухо откликнулся Гедеон.
Сторож удовлетворился этим и снова заснул.
Самсон снял висевший на гвозде ключ и вышел. Последнее препятствие было устранено. Гедеон быстро вернулся, открыл ворота и, выпустив Лили, запер их за собой.
Они очутились на больничном кладбище. Тут покоились несчастные умалишенные, чьи страдания, наконец, закончились. Могилы стояли рядами, но ни на одной не было ни креста, ни надгробия, ни венка, ни цветка. Холод и пустота вокруг, только колючий ветер шелестел засохшими листьями…
Бедная София тоже покоилась тут. Лили печально поклонилась ей и, поспешно проходя через кладбище, придерживаемая под руку Гедеоном, молча молилась за ее душу.
Вдруг ее охватил ужас. Она была с Гедеоном совершенно одна и полностью в его власти. Что если он снова начнет домогаться ее? Никто ведь не услышит ее криков. Но Лили победила страх, а мысль о скорой встрече с Бруно придавала ей силы и мужество.
Пройдя вдоль стены, они вышли, наконец, на дорогу, ведущую к городку.
Был уже час ночи. Самсон торопил свою спутницу. Он шел рядом с Лили, не спускавшей с него настороженных глаз. Но беспокойство ее казалось совершенно безосновательным. Гедеон не делал никаких попыток домогаться ее. Его словно подменили.
И вот они пришли в город, в тот самый город, где в эту ночь Бруно радовался, что завтра освободит свою невесту. Если бы он только знал, что Лили совсем недалеко от него спешит по улицам к железной дороге. Если бы какой-нибудь добрый волшебник шепнул девушке: «Стой! Бруно твой здесь, рядом. Не верь своему спутнику».
Увы! Голос волшебника не прозвучал, и Бруно, готовясь назавтра к похищению своей возлюбленной, не знал, не ведал, что в это время случилось.
Лили и Гедеон пришли на станцию как раз к отправлению поезда. Самсон взял билеты. Куда — Лили не знала. Они разместились в купе, где, к счастью, уже сидели двое пассажиров. Лили совсем успокоилась. Она стала с радостью ждать завтрашнего дня. Казалось, всякая опасность миновала, Гедеон действительно вез ее к жениху…
Самсон не говорил ей ни слова, только не спускал с нее глаз.
Они ехали до полудня. Выйдя на очередной станции, отправились в гостиницу. Лили охотно следовала за Гедеоном, надеясь скоро увидеть Бруно.
В гостинице они заняли отдельные комнаты, которые, однако, как вскоре выяснила Лили, были соединены между собой. Ей даже почудилось, что, кроме них, здесь и постояльцев-то больше не было. Хозяин с прислугой жили во флигеле.
Все это показалось Лили крайне подозрительным, но она гнала от себя плохие мысли, тем более что Гедеон сказал, будто Бруно должен явиться с минуты на минуту.
Она пообедала и ждала, но час проходил за часом, наступил вечер, а Бруно не было.
В душе Лили опять зашевелился страх. Она томилась в пустой гостинице в чужом городе. Стемнело. Лили уже не могла отвязаться от растущей тревоги. Гедеон же ни на минуту не оставлял ее одну.
— Бруно не идет, и я не останусь здесь на ночь, — объявила она наконец. — Я боюсь.
— Но куда же вы теперь отправитесь? Нет, нет, графиня, вы должны остаться, — возразил Гедеон таким изменившимся тоном, что Лили вконец испугалась. — Чего вам здесь недостает? — добавил он, обжигая ее взглядом.
— Я сама не знаю, но что-то тянет меня отсюда.
— Глупости. Я очень рад, что привез вас сюда, и теперь вы должны отблагодарить меня.
— Вчера вы обещали отвезти меня к Бруно, а теперь…
— А теперь вы должны удовлетвориться моим покровительством, маленькая хорошенькая графиня.
— До сих пор я принимала ваше покровительство, а теперь благодарю за него и хочу уйти отсюда. Мне страшно здесь.
— Бросьте вы эти капризы, Лили.
— Я ни за что не хочу оставаться здесь, — решительно сказала Лили.
— Не раздражайте меня. Вы в моих руках. Вы убежали из сумасшедшего дома, не забывайте этого, — с угрозой напомнил Гедеон. — И если вы поднимете шум, я отвезу вас назад.
Лили с изумлением взглянула на стоявшего перед ней Гедеона. Глаза его беспокойно блестели, а лицо побледнело от волнения.
— Не раздражайте меня, — повторил он. — Вы пока что в моей власти.
Лили содрогнулась от ужаса.
— А Бруно? — едва слышно промолвила она. — Значит, вы обманули меня?
— Он придет, придет.
— Нет, теперь я знаю, что это ложь! — возбужденно выкрикнула Лили. — Теперь я все понимаю. Вы подло обманули меня. Но я больше не намерена оставаться здесь ни минуты и требую, чтобы вы сейчас же отпустили меня.
— Какие глупости! Бежим со мной, умоляю вас.
— Никогда! — возмутилась Лили. — Если, господин Самсон, вы не выпустите меня отсюда, я позову на помощь.
— Ни один крик твой не будет услышан. Ты должна быть моею! — страстно зашептал Гедеон, хватая Лили за руку. — Должна быть моею, заклинаю тебя! — исступленно бормотал он. — Я не могу жить без тебя, я люблю тебя. Бежим вместе! Я отвезу тебя в безопасное место, я…
— Остановитесь! Ни слова более.
— Сжалься надо мной. Будь моей!
— Никогда! Ни за какие сокровища на свете! Вы прекрасно знаете, кому принадлежит мое сердце. Знаете и все-таки обманули меня, употребив во зло имя моего жениха. Но я вечно буду ему верна. Меня соединяет с ним священная клятва. Я люблю его одного.
— Брось его, будь моей! — словно в горячке продолжал Гедеон. — Он не заслуживает твоей любви. Он не может любить тебя так, как я. Выслушай меня, Лили. Я должен обладать тобой, Лили. Твой образ не дает мне покоя ни минуты…
— Я никогда не буду вашей! Не приближайтесь ко мне, Гедеон Самсон. Вы обманули меня, но я готова забыть и простить все, только отпустите меня.
— Я люблю тебя — и по-другому не будет. Даже если мне суждено погибнуть из-за этого.
— Выслушайте меня, Гедеон Самсон, и поверьте, что я никогда не смогу быть вашей, — сказала Лили спокойнее. — Что бы вы ни предприняли, какие бы клятвы и угрозы ни произносили, ничто не произведет на меня впечатления, ибо сердце мое навсегда принадлежит другому. Уведите меня отсюда, отведите к Бруно. Исполните мою просьбу и тем самым докажите свою ко мне любовь. И никогда, клянусь вам, ни одного слова упрека не сорвется с губ моих.
Гедеон мрачно слушал ее, глядя перед собою.
— Хорошо, — сказал он вдруг. — Пусть будет так.
— Я вечно буду вам благодарна, и никто ни о чем не узнает.
— Пусть будет так. Я сделаю это, — с мрачной решимостью сказал Гедеон. — Я уведу тебя отсюда, раз ты хочешь этого.
— Но куда, куда? — поспешно спросила Лили, так как голос Гедеона не предвещал ничего хорошего.
— Скоро увидишь. Моей ты не можешь стать, но и другому ты принадлежать не будешь — никому. Иди. Но не требуй, чтобы я бросил тебя в объятия твоего жениха, моего соперника. Ты еще не знаешь меня. Иди, сумасшедшая. Я приказываю тебе.

XII. АРЕСТ

Губерт сидел в лодке у берега и ждал возвращения Гагена. Вода казалась совершенно черной, берег был пуст и неприветлив, только вдали сквозь туман кое-где светились огоньки. Нашел ли Гаген негра? Губерт раскаивался, что не пошел с доктором. Из всего города место это представлялось ему самым опасным. Какое-то предчувствие говорило ему, что тут не все в порядке и что было бы лучше, если бы Гаген не ходил на свидание с Бобом.
Беспокойство Губерта увеличивалось с каждой минутой, а Гаген все не возвращался. Конечно, визит к Кингбурну мог занять немало времени, но Губерту очень подозрительным казался провожатый доктора — негр Боб. Внутренний голос говорил ему, что с негром надо держать ухо востро. И чувство недоверия продолжало расти. Но, увы, предостерегать было поздно — Гаген ушел в неизвестном направлении. Нашел ли он дом номер сто семнадцать? Встретились ли они с Бобом?..
Наконец терпение Губерта иссякло. Он выскочил на берег, осмотрелся, прислушался. Кругом было по-прежнему тихо и пустынно, что лишь усугубило его тревогу.
Шел девятый час, и Губерт решился-таки начать поиски своего спутника.
Убедившись, что лодка надежно привязана, он пошел по берегу, поминутно оглядываясь. Ему очень мешал туман. Довольно скоро он подошел к тому двору, через который прежде него Гаген прошел с Бобом. Толкнув калитку, Губерт очутился на пятачке перед маленьким грязным домиком.
— Есть тут кто-нибудь? — крикнул Губерт в глубину грязного двора, протянувшегося до самой реки, и не получил ответа.
Дверь в домик была не заперта. Губерт собрался было перешагнуть порог, но наступил на какой-то твердый предмет. В ту же секунду под ногами грянул выстрел. Губерт отпрыгнул.
Что же это такое? Губерт не был трусом и с юности привык обращаться с оружием, но слишком уж неожиданным оказался выстрел. Бывший лесничий наклонился. У порога лежал револьвер, из ствола которого еще вился пороховой дымок. Губерт поднял оружие и узнал револьвер Гагена.
Может быть, Гагена обокрали в этой западне? Что еще можно подумать, когда дом пуст и темен, дверь открыта, а на полу — брошенный револьвер Гагена…
Хотя Губерт и не принадлежал к числу людей боязливых, тем не менее в эту минуту и в этом мрачном месте он почувствовал себя очень неуютно. Да, без сомнения, Гагена заманили сюда. Он стал защищаться. У него вырвали револьвер, отбросили, а потом забыли о нем… Ничего удивительного, если дом этот — ловушка, попав в которую, крайне трудно обороняться.
Правда, Губерт почти не сомневался, что Гаген находится где-то здесь, поблизости. Наверное, внутри дома.
И Губерт быстро решился. Во что бы то ни стало он должен освободить доктора. Крепко сжав рукоять револьвера, он переступил через порог.
— Эй! — закричал он. — Кто бы тут ни скрывался, не вздумайте напасть на меня, иначе я без разговора выстрелю в любого.
Ответа не последовало.
Ах, если бы у него был огонь! В доме стояла такая тьма, что Губерт почти ничего не мог различить. Наконец он разглядел в глубине очаг и лестницу, ведущую, вероятно, на чердак. Здесь же, внизу, по обеим сторонам входной двери виднелось несколько дверей. Губерт по очереди открыл их, осмотрел комнаты, ища Гагена, однако на соломе, валявшейся на полу, никого не было. Он хотел уже было подняться наверх, как вдруг послышались голоса снаружи. Несколько человек вполголоса разговаривали.
Может быть, возвращались обитатели дома? Что если они унесли куда-то Гагена?
Губерт стал прислушиваться, но слов он не мог различить. Люди эти ходили туда и сюда, что-то искали. Вдруг снаружи мелькнул свет фонаря.
Губерт решил выждать. Положение его было незавидное. У дома находилось человек пять-шесть — не меньше. У него был револьвер, но ведь и они могли быть вооружены.
— Все входы и выходы заняли? — услышал Губерт.
— Да! — откликнулся кто-то в темноте.
Что бы это значило? Неужели, узнав, что он здесь, окружили дом?
— Теперь заходите в дом и забирайте всех, кого найдете в этом логовище, — раздался приказ.
Губерт вздрогнул — несомненно, это была полиция.
В дом вошли четверо с фонарями в руках. Это была тайная полиция. Именно ее люди окружили дом, давно пользовавшийся дурной репутацией, и устроили засаду.
Губерт хотел подойти к полицейским, но его уже заметили.
— Бросайте оружие! — крикнули ему. — Всякое сопротивление бесполезно, вы окружены!
— Это недоразумение, — попытался объяснить Губерт, отдавая револьвер. — Я тут не живу. Я ищу своего спутника, доктора Гагена. А револьвер я обнаружил здесь, на пороге…
Но полицейские не слушали его.
— Объясните на допросе, а сейчас вы арестованы. И не вздумайте бежать! — пригрозили ему.
— Что это значит? — вскипел Губерт. — Это переходит всякие границы!
— Стойте спокойно. Разберемся, когда доставим вас в участок, а сейчас разговаривать бесполезно, — сказали ему тоном, не предвещавшим ничего хорошего, и Губерт понял, что влип в скверную историю.
Он готов был сквозь землю провалиться. Вместо того чтобы найти Гагена с Бобом, он сам попался в сети, и теперь его считали одним из тех негодяев, на которых охотилась полиция. Правда, он без особого труда мог опровергнуть ложное обвинение, но тогда придется раскрыть свое настоящее имя, в результате чего выяснится, что он беглец, обвиняемый в убийстве, и его снова отправят в Европу и там упрячут обратно в тюрьму. Одна только мысль об этом казалась ему ужасной.
Полицейские между тем обыскали дом и, не найдя там больше никого, доложили старшему офицеру, что Губерт единственная их добыча. Офицер приказал двум полицейским посадить его в лодку и доставить в город, в полицию. Оставшиеся участники операции притаились, и дом снова стал казаться пустым и необитаемым.
Ловушка сработала, и к утру были выловлены почти все его обитатели, кроме негра Боба, который, словно предчувствуя ожидавшие его неприятности, бесследно исчез. Может быть, и в самом деле отправился в Новый Орлеан…
По дороге Губерт попытался рассказать своим сопровождающим о случившемся, о пропавшем Гагене, чтобы его поскорее принялись искать, но они не слушали его. Повторил он свой рассказ и в полиции, но и тут ему не поверили, хотя уже была найдена лодка, в которой они с Гагеном прибыли на остров, и возвращена ее владельцу.
Посчитав рассказанное Губертом выдумкой, его взяли под стражу и отправили в маленькую камеру с крохотным решетчатым отверстием под потолком вместо окна, где уже томились помимо него десять человек. Воздух в помещении был до того тяжел, что Губерт боялся задохнуться. А ночью не давали сомкнуть глаза легионы крыс.
Но куда сильнее мучила мысль об отсутствии документов. Губерт, конечно, мог назваться фальшивым именем, но сильно опасался, что это не поможет сохранить ему свободу.
Утром Губерта вызвали на допрос.
Его привели в комнату, где за столом, заваленным бумагами, сидел некий господин, который и начал задавать ему вопросы.
— Что вы делали на Блэквеле? — спросил он.
Губерт повторил свою историю.
— Действительно, примерно в том же месте из воды вытащили полуживого человека. Но есть подозрение, что это вы сами и сбросили его в воду.
— Это доктор Гаген?
— Он иностранец, как и вы. Как имя найденного? — спросил господин одного из писарей.
Писарь подал красивый бумажник. Господин бросил на него взгляд.
— Да, верно, доктор Гаген, — подтвердил он.
— Слава Богу, он жив! В таком случае прошу расспросить его.
— Сейчас его невозможно расспрашивать. Он без сознания. А вот вы сделайте милость, скажите ваше имя, звание и — что привело вас в Нью-Йорк?
— Мое имя Губерт, я отправляюсь в глубь страны, чтобы подыскать работу где-нибудь на ферме.
— Мистер Ватерфильд, — обратился полицейский чиновник к одному из своих помощников. — Дайте-ка мне досье на господина с этим именем.
Губерт вздрогнул — случилось то, чего он боялся больше всего.
— Ваши документы! — потребовал чиновник, протянув к нему руку.
— У меня их нет с собой.
— На месте, где вас арестовали, тоже не нашли никаких бумаг, касающихся вас.
Губерт ничего не мог на это ответить. В эту минуту полицейскому чиновнику подали запрошенные им сведения. Губерт побледнел, глаза его остановились. Это была ужасная для него минута.
— Губерт Бухгардт, — стал читать полицейский чиновник, — двадцати шести лет… так… сходится… Обвиняется в убийстве…
Губерт пошатнулся. Это страшное обвинение преследовало его как проклятие.
— Итак, сознайтесь, что вы — Губерт Бухгардт, — сказал полицейский чиновник.
— Да, — глухо подтвердил Губерт.
— Сообщите о поимке консулу, Ватерфильд, и скажите, что впредь, до особого распоряжения, лесничий Губерт Бухгардт будет содержаться здесь, — приказал полицейский чиновник.
Все погибло! В мгновение ока желанная свобода рассеялась, как мираж, и теперь его снова ждала тюрьма. А виною всему было желание Губерта помочь доктору Гагену. Что ждало его дальше? Высылка обратно в Европу.
Напрасно избегал он опасностей, старался обходить препятствия. Все его планы и надежды рухнули.
«Уж лучше смерть, — горько подумал он, — чем незаслуженная тюрьма».
Губерта отвели обратно в камеру. Теперь у него было достаточно времени подумать о превратностях своей судьбы.
Желание умереть все возрастало в нем. Он был близок к полному отчаянию. День проходил за днем, а о Губерте, казалось, совсем забыли. Два раза в день ему приносили еду, но что ему предстоит, было пока неясно.
Наконец однажды вечером в сопровождении полицейских к нему вошел консул, который и должен был решить его судьбу.
— Вы лесничий Губерт Бухгардт? — спросил он и сообщил: — Вы должны отправиться обратно в Европу. Я передам вас комиссару, который доставит вас туда.
Итак, для Губерта не оставалось надежды на спасение.
— Но я не в состоянии ждать здесь отправки, — показал Губерт на тесное, душное помещение, набитое людьми.
— Что ж, ваше требование справедливо, — согласился консул и приказал: — Отправьте арестованного на пароход «Бремен», который отходит через две недели в Европу. Пусть он там ожидает комиссара. Пароход стоит далеко от берега, так что нет нужды опасаться побега.
Наконец-то Губерт сможет оставить эту ужасную арестантскую. Одно это уже казалось ему благодеянием.
Он поблагодарил консула и последовал за полицейскими. Жаль только, что он так больше ничего и не узнал о Гагене. Поправился ли он?
Когда Губерта на лодке доставили к пароходу, навстречу вышел офицер, которому полицейские сообщили, что за пассажира они привезли.
— Хорошо, — согласился офицер. — Только я предупреждаю, что мы здесь не намерены быть в роли тюремщиков. Пусть он остается на пароходе, каюта свободная у нас есть, но кто-то из вас должен его охранять.
Такой поворот дела явно смутил полицейских. Они вопросительно переглянулись и стали вполголоса совещаться. Наконец один из них сказал:
— Раз, господин офицер, нельзя иначе, я остаюсь стеречь арестованного.
— Хорошо, идемте, я покажу вам каюту, — сказал офицер.
Губерт с полицейским последовали за ним. Они спустились вниз, и в конце длинного коридора офицер открыл одну из дверей. В небольшой каюте было две койки. Чистое, прибранное помещение понравилось Губерту, и он, войдя, впервые за много дней вздохнул свободно.
— Вот, — показал офицер, — каждому по койке.
Он удалился, а Губерт и его сторож стали располагаться.
Видя подавленное состояние своего подопечного, полицейский участливо заговорил с ним, и Губерт, растрогавшись, рассказал ему о своей странной, исковерканной судьбе.
Когда он закончил, сторож его покачал головой:
— Да, чего только на свете не бывает. Каких чудес с людьми не случается. Но, — тут же сказал он, — чудеса чудесами, а служба службой, вы — арестант, и я должен вас охранять.
Услышав эти слова, вполне, впрочем, естественные для исполняющего свои обязанности полицейского, Губерт еще острее почувствовал безысходность своего положения и совершенно впал в отчаяние.

ХIII. ВАЖНОЕ ИЗВЕСТИЕ

Графиня, употребив все свои усилия, послала через один из банков Гамбурга требуемые Митнахтом деньги. Однако, не получив пока миллиона Лили, она смогла собрать всего сто тысяч.
Митнахт был сильно разочарован, получив гораздо меньше, чем ожидал, но, имея хотя бы часть, он мог уже более терпеливо ожидать остального. А нужно ему было много, поскольку жил он по-княжески: имел отличные экипажи с четверкой лошадей, любовницу — прекрасную испанку, стоившую ему страшно дорого. Кроме того, был он страстный игрок, часто проигрывавший по нескольку тысяч в одну ночь.
Здесь, в Нью-Йорке, фон Митнахт на всякий случай взял себе новое имя — фон Арно — и был в городе известен только под ним. Его лошадям удивлялись. Его богатству завидовали. Любовница ласкала его, стараясь вытянуть из него как можно больше. Что же касается его самого, то он, не жалея, разбрасывался преступными деньгами, надеясь, что графиня, даже и уплатив причитающиеся ему по уговору деньги, все-таки останется для него верным источником дохода. Не напрасно же он служил ей столько времени.
Графиня, в свою очередь, начала понимать, насколько неудобен и разорителен для нее этот сообщник. Последнее письмо Митнахта красноречиво доказывало ей, чего она может ожидать от него, если не захочет или будет не в состоянии выполнять его требования, а им, чувствовалось, не будет конца. Во всяком случае, хорошо зная своего бывшего управляющего, графиня была уверена, что даже сполна расплатившись с ним, она не сможет спать спокойно, и ей придется ожидать от него новых притязаний.
Графиня боялась Митнахта, сама себе в этом до сих пор не сознаваясь. Если подобная мысль когда и приходила ей в голову, она немедленно отгоняла ее прочь, убеждая себя, что Митнахт в ее руках. Чем он мог навредить ей? Если его требования станут чрезмерными, она просто-напросто откажет ему.
Однако пока она не делала этого. Надо было дождаться, чем закончится дело с миллионом Лили. Ей самой не терпелось разбогатеть. Все ее помыслы были направлены на это. Получив его, она достигнет, наконец, цели, к которой стремилась с той минуты, когда познакомилась с покойными графом и графиней и узнала об их богатстве. Ну, а став богатой, она ни минуты не останется на холодном севере. Она продаст Варбург, получит за него большие деньги и, прибавив их к миллиону Лили, отправится жить в южные страны. Со своим богатством она сможет вести беззаботную жизнь, и все мужчины будут у ее ног.
Таковы были тайные планы Камиллы.
Однако оставался еще Гаген, которого она остерегалась гораздо больше Митнахта. Он всегда становился ей поперек дороги. Казалось, он не успокоится до тех пор, пока не достигнет своей тайной цели. Графиня боялась и его. Иногда его образ вдруг являлся ей, и внутренний голос предупреждал: берегись!
Зачем поселился он в соседнем городке? Почему проживает под чужим именем и ни словом не вспомнил о прошлом? Зачем взял Лили к себе в дом? Что хочет найти он в Америке?
«Нет, это все не случайно, — говорила она себе. — Но чего мне бояться? Пусть он преследует свои планы, для меня же он — чужой. Но отчего же тогда он глядел на меня таким испытующим взглядом? Даже больше — дерзок был его взгляд, и я удивляюсь, как я не оборвала его. Но ничего, скоро он не в состоянии будет мне помешать, скоро он будет в моих руках, сам не подозревая этого. У него есть сын, которого я найду, и тогда больше не буду бояться его отца. Вот тогда нам придется поменяться ролями. Ему нельзя будет угрожать мне. Ведь в случае чего сын его погибнет прежде меня. Да, — продолжала она говорить сама себе с демонической улыбкой, — одним ударом я изменю все, Этьен! Я знаю тебя. Знаю, что ты любишь своего сына, любишь, как, может быть, немногие. А он будет в моих руках орудием против тебя. Берегись тронуть меня. Я без колебаний разобью твое родительское сердце».
В дверь постучали, и вошел камердинер.
— Что такое? — спросила графиня.
— Господин директор больницы Святой Марии для умалишенных просит принять его.
Графиня велела пригласить посетителя. «А! — торжествующе сказала она себе. — Вот все и кончено. Он для того и приехал, чтобы сообщить мне об этом…»
Камердинер отворил дверь и впустил директора сумасшедшего дома.
— Простите, графиня, — сказал он взволнованно, — что беспокою вас, но я привез важное известие.
— Наверное, о мнимой графине? — спросила Камилла, жестом приглашая директора садиться.
— Да, о ней. — Директор кивнул в знак благодарности, но не сел.
— И что же с ней? Она умерла?
— Умерла? — с удивлением переспросил директор и тут же странно засмеялся. — Нет, графиня, я совсем о другом хотел сказать…
— Вы возбуждаете мое любопытство.
— Я приехал, чтобы сообщить вам о похищении.
— О похищении?
— Да. И это, действительно, заслуживает удивления, потому что подобного в нашем заведении еще не случалось, — все больше волнуясь, продолжал директор.
— Кто же похищен?
— Мнимая графиня.
Камилла сразу же подумала о Бруно.
— Это неслыханно, — сказала она.
— Вот именно, — подхватил директор. — Совершенно неслыханно!
— Но как же это могло случиться? Неужели надзор за больными до такой степени плох?
— Нет-нет, графиня! — Директор умоляюще сложил руки на груди. — Наше заведение хорошо охраняется.
— Тогда почему такое могло случиться? И, представьте только, какие ужасные последствия может иметь это происшествие.
— Я вне себя, графиня.
— Когда это случилось?
— Прошлой ночью.
— Похищение удалось?
— Совершенно.
— Сумасшедшей не нашли, не вернули обратно?
— Нет.
— Должна вам признаться, что все это для меня совершенно непонятно. И, хочу заметить, случившееся бросает на ваше заведение тень и сильно вредит его репутации, господин директор.
— Понимаю, сударыня, и абсолютно с вами согласен. Я и сам этого очень боюсь.
— Но все-таки как мог попасть ночью в больницу чужой?
— Чужой? — удивился директор. — Ах, да. Я ведь не сказал вам, графиня, самого главного: к прискорбию, похитителем оказался мой помощник, доктор Гедеон Самсон, — молодой человек, иностранец…
— Похититель — доктор?
— Увы! Я взял Гедеона Самсона после внезапной смерти моего прежнего врача. И принял потому, что он хороший специалист. Изучал лечение душевных болезней в Вене.
— Значит, похититель — этот молодой человек? Боюсь, что за его действиями скрывается совсем другая личность, — многозначительно заметила графиня.
— Простите, графиня, если я не соглашусь с вами, — возразил директор. — Ничего тут больше не скрывается, кроме страстной любви. Гедеон Самсон до такой степени влюбился в эту сумасшедшую, что раз уже пробирался к ней в палату, чтобы объясниться в любви, как донесла мне сиделка. Это — затмение, графиня, непредсказуемое сердечное увлечение. Поэтому — и похищение, которое не удалось бы больше никому.
— Я удивляюсь молодому человеку.
— Что делать, любовь.
— Тем не менее это крайне серьезно. Надо употребить все средства, чтобы найти и сумасшедшую, и ее похитителя и водворить их обратно.
— Мне бы только сумасшедшую найти, а доктора я не могу больше оставлять у себя, — объявил директор. — Я уже пригласил на его место другого. А Гедеон Самсон может оставаться, где ему угодно. Мне нужна только больная. Я уже потихоньку отправил на розыски нескольких сторожей и старшую сиделку Дору Вальдбергер и надеюсь, что через несколько дней все будет в порядке.
— Если вы так уверены, то я буду надеяться.
В эту минуту дверь отворилась, и в комнату вошел Филибер. На лице его было написано любопытство. Увидев постороннего, он почтительно поклонился.
— Капеллан замка, — представила его директору графиня.
Филибер снова поклонился. Директор между тем стал прощаться.
— Желаю успеха и прошу употребить все старания, чтобы поправить случившееся, — напутствовала его графиня. — Подумайте о чести вашего заведения.
Директор ушел, оставив графиню в самом мрачном расположении духа. Она обернулась к капеллану.
— Откуда вы, Филибер?
— От француженки Рейнеты. У меня интересные новости, Камилла. Но я вижу, что и вам уже кое-что известно. Однако, конечно, не все.
— Неужели нашли Леона Брассара?
— Да, он найден.
— Найден? Но не ошибка ли это опять?
— У меня есть прекрасная помощница — брошенная возлюбленная Леона. Ей удалось напасть на его след.
— И где же он? — поспешно спросила графиня.
— Вы не поверите мне, Камилла. Удивительно, как иногда судьба сводит людей. Он жил в десяти милях отсюда, и ни вы, ни его светлость даже не подозревали…
— Здесь, поблизости? Леон Брассар?
— Разумеется, не под этим именем.
— А под каким?
— Гедеон Самсон.
— Доктор из сумасшедшего дома?
— Да, это и есть Леон Брассар.
Несколько мгновений графиня не могла произнести ни слова.
— Доктор Гедеон Самсон — не кто иной, как Леон Брассар, — продолжал капеллан. — Это положительно доказано, Камилла. Рейнета убедилась в этом.
— И не нашла его.
— Вы уже знаете — почему. Его она не нашла, но в комнате у него среди других обнаружила и свою карточку, что и уничтожило последние сомнения.
— А где теперь эта Рейнета?
— Ищет Леона. Его побег с сумасшедшей довел гнев Рейнеты до последних пределов. Поэтому, я убежден, Леон Брассар не скроется от нее.
— Хочу лично переговорить с этой парижанкой. Вы знаете, Филибер, как мне нужен Леон. Я не хочу более терять его из вида, поэтому сейчас же поезжайте за Рейнетой.
Филибер поцеловал руку графине и поспешил исполнить ее приказание…
«Странная игра случая, — подумала бледная графиня. — Леон и Лили… Их надо вернуть».

XIV. СПАСЕНИЕ

Когда негр Боб столкнул в воду ограбленного Гагена, ему не случайно послышались всплеск и вскрик его жертвы. Гаген действительно вскрикнул. Но Боб не придал этому значения, так как знал, что река здесь глубока, быстра, берега ее обрывисты и круты, и сброшенному вряд ли удастся выбраться, да еще при таком тумане.
Но случилось иное. Попав в холодную воду, Гаген очнулся. И, хотя сильная головная боль мешала ему отчетливо припомнить, что же с ним произошло, он тем не менее настолько пришел в себя, что хорошо осознал грозившую ему опасность. Собрав все силы, Гаген смог доплыть до берега, но сил взобраться на него не хватило, тем более что течение было мощным даже под берегом.
Гаген понимал, что долго бороться он не в состоянии. Силы оставляли его, и он снова погрузился под воду. И снова чудом вынырнул…
По счастливой случайности одна из лодок с полицейскими, возвращавшимися из Блэквеля, плыла как раз мимо него, и Гагена, заметив, подобрали. Он тут же потерял сознание, и полицейские подумали было, что выловили мертвеца.
Спасенного Гагена отправили в госпиталь и там сделали все, чтобы вернуть его к жизни. Опасность смерти миновала, но от долгого пребывания в холодной воде у него началась горячка.
Обыскав вытащенного из воды Гагена и не найдя у него ничего, кроме небольшой записной книжки в виде бумажника с разными заметками и вложенными в нее несколькими письмами, полицейские решили, что потерпевшего обокрали. По записной книжке и письмам узнали личность спасенного.
Через несколько дней больному стало, наконец, легче. Он пришел в себя и сразу же спросил, где он, как его спасли и что с Губертом. В госпитале на последний вопрос ему не смогли дать ответа, но врач, узнав, как сильно о Губерте беспокоится его больной, сам навел справки и разузнал все, что было возможно.
Услышав о том, что приключилось с Губертом, Гаген сильно разволновался. Шутка ли — из-за него невезучий Губерт попал в такое трудное положение. Узнав, что Губерт находится на пароходе «Бремен», Гаген спросил, когда тот отплывает, и немного успокоился, когда ему сказали, что судно простоит еще две недели. Оставалось время немного поправиться и что-нибудь придумать.
К удивлению наблюдавшего за его здоровьем врача, Гаген стал быстро поправляться и скоро уже мог встать с постели, а еще через несколько дней — ходить.
В больнице Гагена полюбили. Он был щедр — жертвовал деньги и поставившим его на ноги врачам, и больным.
Когда полицейские попросили его рассказать, что за причина привела его в Америку, Гаген все рассказал. Боба тотчас же начали разыскивать, но безуспешно — его следы успели затеряться на просторах Америки. Но из хода этого странного дела Гаген сделал для себя вывод, что за негром скрывается кто-то совсем другой.
Непонятно было одно: откуда Боб знал о намерениях Гагена? И хотя он припомнил, что, по рассказам Губерта, вместе с бывшим лесничим в Америку прибыл фон Митнахт, тем не менее вопрос оставался открытым. Хотя бы потому, что Нейман тоже сообщил ему, что Мария Рихтер найдена, но самого Неймана в Нью-Йорке не оказалось. Уехал ли он обратно? Знает ли Митнахт, что Марию Рихтер разыскивают? Был ли в Нью-Йорке Кингбурн?.. В общем, вопросов оставалось немало, и Гаген пока не мог найти на них ответов. Только вот относительно Губерта, безвинно страдавшего из-за него, Гаген принял твердое решение.

Губерт томился на «Бремене» уже больше недели. О дальнейшей судьбе Гагена он ничего не знал. Комиссар из Европы все еще не приезжал. Но Губерт, покорившись своей участи, отрешенно и безразлично ждал того момента, когда начнется его неблизкий путь в Европу.
Как-то вечером Губерт задумчиво сидел на своей койке, в то время как сторож уже лег спать. В маленькой каюте было темно.
Сторож вынул ключ из замка, чтобы его подопечный не смог отворить ее изнутри, хотя снаружи это вполне можно было сделать. Наверху на палубе тоже было тихо, матросы спали, бодрствовали лишь вахтенные. Сторож Губерта громко храпел.
Пробило десять часов. Стояла тишина. Ее нарушал только плеск воды за бортом. Губерт сидел у самой стены каюты и ясно слышал этот ритмичный плеск. Ему даже почудились удары весел о воду. Может быть, это офицеры парохода возвращались из города или же просто какая-то лодка проплывала мимо. Но вот и всплески замолкли. Губерт снова погрузился в невеселые размышления о потерянной свободе, об ожидающем его тюремном заточении.
Вдруг Губерт различил шаги в коридоре — возле их каюты. Потом ему показалось, что дверь тихо открывается. Сторож продолжал как ни в чем не бывало спать. Ошибался ли Губерт, или кто-то действительно вошел в каюту?
Неожиданно он ощутил на своем плече чью-то ладонь.
— Молчите, Губерт! — чуть слышно прошептал голос, который он тотчас узнал.
Губерт вскочил. Словно луч надежды мелькнул перед ним.
Его взяли за руку и повели к двери. Тут полицейский шевельнулся и… перевернулся на другой бок, так и не проснувшись.
Губерт осторожно последовал за своим освободителем из каюты. Дверь за ними неслышно закрылась.
В коридоре тоже было темно, но когда они подошли к трапу на палубу, слабый свет от фонаря упал на них.
И здесь Губерт разглядел своего спасителя. Он не ошибся: это действительно был Гаген.
— Ни слова, — одними губами приказал тот, видя, что Губерт порывается поблагодарить его.
Они поднялись на неосвещенную палубу. Пройдя несколько шагов, Губерт вздрогнул — в двух шагах от него стоял на вахте матрос. Гаген поспешно схватил своего спутника за руку и провел мимо вахтенного, который, не заметив или притворившись, спокойно пропустил их.
Беглецы подошли к трапу, спущенному с борта на воду. Здесь была пришвартована лодка с четырьмя гребцами. Губерт спускался первым. Гаген — за ним.
До прибытия на берег они не проронили ни слова.
— Теперь мы можем спокойно поговорить, — сказал наконец Гаген, расплатившись с гребцами и отпустив их. — По моей милости вы оказались в ужасном положении.
И он рассказал все, что произошло в тот вечер с ним, когда бывший лесничий оказался в руках полиции.
— Негодяй негр, — пробормотал Губерт. — Он мне сразу не понравился. Но мы должны найти этого разбойника.
— Вряд ли это нам удастся. Он вовремя скрылся со своей добычей, — возразил Гаген. — Его нет больше в Нью-Йорке.
— Ясно, что за ним скрывается кто-то другой, — заметил Губерт. — Выяснить бы — кто? Но мне сдается, что это не кто иной как фон Митнахт.
— Я и сам склонен так думать.
— А таинственный мистер Кингбурн еще не нашелся?
— Нет.
— Мне кажется, что и он тоже выдумка.
— Едва ли. Кингбурн прошлым летом действительно приехал сюда из Гамбурга. Его имя записано в пароходной книге.
— В таком случае надо поискать его имя в книгах для приезжающих. И его немки-гувернантки — тоже.
— Мы завтра же этим займемся.
Они отправились в гостиницу.
Только теперь, обдумывая перипетии удачного бегства, Губерт не переставал удивляться, как легко и четко все у них получилось. И это наводило на мысль, что доктор — не совсем обычный человек. Располагая громадными денежными средствами, которые, конечно же, снимают многие его затруднения, он обладает еще и мощным психологическим воздействием на людей.
На другое утро они пошли в бюро для приезжающих, где обратились к одному из клерков. Едва Гаген показал ему свои бумаги, как чиновник с поспешностью пообещал сообщить все, что он желает. Гаген назвал пароход и приблизительное время прибытия мистера Кингбурна с семейством и гувернанткой. Клерк открыл одну из книг и начал просматривать списки.
Минуту спустя он жестом попросил Гагена взглянуть лично. Гаген прочел то, на что указывал клерк, и, видимо, был удивлен. Словно не веря своим глазам, подозвал Губерта. Тот, в свою очередь, прочитал следующую запись:
«Мистер Кингбурн с супругой, двумя дочерьми, одиннадцати и восьми лет, Анной и Гарьетой, и гувернанткой мисс М. Рихтер…»
Ошибки не было: в журнале регистраций действительно значилось — мисс Рихтер.
Итак, молочная сестра Лили не умерла, как та утверждала, и это делало загадку еще более трудноразрешимой. Мария Рихтер действительно уехала в Америку, как извещал об этом Нейман.
— Стало быть, мое путешествие не напрасно, — сказал Гаген Губерту. — Теперь мы имеем доказательства, что Мария Рихтер жива. Непонятно лишь, как могла Лили принять найденный в пропасти труп девушки за труп своей молочной сестры. И как мог потом обследовавший ее доктор найти на плече покойницы указанный графинею знак? Хотя вот доказательство, что Нейман оказался прав, что Мария Рихтер жива. Тогда чей же труп был найден в пропасти? Отчего его сходство с графиней было столь велико, что даже люди, хорошо знавшие ее, обманулись?
— Да, судя по этим записям, Мария Рихтер должна быть жива, — согласился Губерт.
Гаген снова обратился к клерку:
— Еще один вопрос, — сказал он, незаметно подсовывая тому деньги «за труды». — Вы, наверное, можете сказать нам также, куда отправился из Нью-Йорка мистер Кингбурн?
— О, да, — охотно согласился клерк и ткнул пальцем на запись против имени: — Мистер Кингбурн, сенатор. В Вашингтон.
— Ну вот. Теперь мы узнали все, что надо, — удовлетворенно сказал Гаген и повернулся к клерку: — Благодарю вас, сударь.
Тот низко поклонился.
Гаген и Губерт оставили бюро.
— Скоро мы будем у цели, — сказал Гаген. — Завтра поедем в Вашингтон и там найдем молочную сестру графини. Если все окажется так, как мы предполагаем, я сейчас же увезу ее обратно в Европу, чтобы она стала свидетельницей в пользу
оклеветанной графини.

XV. ЛЕОН И ЛИЛИ

Бруно был потрясен тем, что доктор Гедеон Самсон увез ночью Лили.
«Может быть, она приняла помощь доктора, чтобы скорее увидеться со мною? — предположил Бруно. — И, тронутый безвинными страданиями бедной девушки, доктор решился освободить ее, даже рискуя потерять место?»
Иначе, наверное, и быть не могло. Ни малейшей мысли об измене у Бруно не возникало. Он не сомневался в любви Лили.
Он не понимал только, почему доктор и Лили не искали его в соседнем с больницей городе. Но Бруно объяснял это тем, что в письме не было сказано, где он находится.
Бруно возвратился к себе в гостиницу, но ожидание оказалось бесплодным.
Потом он расспрашивал о беглецах в других гостиницах и в окрестностях сумасшедшего дома, но тоже напрасно. Тогда он отправился по железной дороге и начал наводить справки на всех станциях, однако и тут безрезультатно. Лили с доктором исчезли бесследно, как сквозь землю провалились.
Тем не менее Бруно продолжал ожидать их появления со все возрастающим нетерпением.
И вот он услышал стук в дверь своего номера. Он отворил в надежде увидеть Гедеона Самсона с радостным известием, но вместо него встретил человека, которого сейчас меньше всего ожидал увидеть — полицейского инспектора Неймана.
— Как, вы здесь? — удивился Бруно.
— Я приехал сегодня утром и только что побывал на квартире доктора Гагена. Оказывается, он уехал в Америку.
— Да, получив вашу депешу.
— Но в моей депеше ничего не было сказано. Только, что Мария Рихтер найдена. Это еще не давало доктору повода пускаться в такой дальний путь.
— А вы от него не получали ответной телеграммы?
— Нет.
— Имеется даже письмо от секретаря мистера Кингбурна…
— Но все это грубая мистификация, — перебил Нейман. — Обман, автора которого я не могу найти, и действия которого мне непонятны. Тут что-то нечисто.
— Расскажите поподробней, — попросил Бруно, усаживая Неймана. — О какой мистификации вы говорите?
— Письмо, полученное вами, написано теми же негодяями, которые нагло обманули и меня. А от доктора получено ли какое-нибудь известие?
— Нет, до сих пор ничего.
— Тогда надо бояться самого худшего. Я уже говорил вам, что не могу найти объяснения этой мистификации, кроме того, что Марии Рихтер нет у мистера Кингбурна в Америке, что след этот был фальшивый.
— Фальшивый! Признаться, я давно так думал. Графиня справедливо утверждала, что Марии Рихтер нет в живых.
— Я сильно беспокоюсь о докторе Гагене.
— Но скажите, почему вы телеграфировали, что Мария Рихтер найдена?
— О, это было в высшей степени удивительно! — воскликнул Нейман. — Я и теперь толком не понимаю, как это могло случиться. Я повсюду искал следы гувернантки и между прочим обратился к одному тамошнему юристу, мистеру Вуду. Однажды, когда я на балу разговаривал с ним, к нам подошел некий господин, который вмешался в наш разговор и сказал, что будто бы он хорошо знает мистера Кингбурна.
— Не возбудило ли это у вас подозрений?
— Нисколько, так как я не мог предположить, что этот господин в курсе моих намерений и хочет навредить мне. Слушайте дальше. Американец сказал мне, что его друг Кингбурн вернулся в конце августа из Европы и привез оттуда с собою немку-гувернантку.
— Вы его о ней спрашивали?
— Да, он описал мне ее.
— Но ее имя? Знал ли он ее имя?
— Да, он назвал ее мисс Мери Рихтер.
— Это, и в самом деле, непонятно, — согласился Бруно.
— Очень довольный таким открытием и не подозревая мистификации, я и послал вам телеграмму.
— Когда же раскрылся обман?
— Слишком поздно, когда я стал искать Кингбурна.
— Разве американец не дал вам его адреса?
— Он сказал, что у его друга большое имение в Питсбурге, а на зиму он переезжает в Нью-Йорк. В Нью-Йорке я не мог его найти и отправился в Питсбург, но и там потерпел неудачу. Напрасно наводил я справки и объездил все окрестности Питсбурга. Никто не слыхал там имени Кингбурна, и я убедился, что меня обманули, дав неверные или вымышленные сведения.
— Итак, вы ничего не нашли?
— Нет. Лишь убедился, что взял ложный след, что Марии Рихтер нет в Америке и надо искать, вероятно, в другом месте, — ответил инспектор. — В Гамбурге след ее теряется, как уже доктору Гагену известно. В Гамбурге Мария Рихтер неожиданно получила телеграмму, после которой сразу же уехала. Куда? Во всяком случае, как теперь ясно, не в Америку.
Вошел слуга Бруно и подал хозяину только что полученное письмо.
— От Гагена! — обрадовался Бруно. — Из Нью-Йорка. Думаю, что это и для вас будет интересно.
Бруно вскрыл письмо и прочитал:
«Любезный друг! После некоторых довольно неприятных приключений я узнал наконец, что Нейман, которого я здесь не нашел, не ошибся, утверждая, что Мария Рихтер в Америке. Она действительно жива. Завтра поеду за ней в Вашингтон, где живет сенатор Кингбурн…»
Бруно вопросительно уставился на Неймана.
— Ну, и что вы на это скажете? — спросил он.
— Новая загадка, — пожал тот плечами.
Бруно поспешно дочитал письмо и положил его в карман.
— Вам, вероятно, по ошибке назвали не то место, или, быть может, вы ослышались, — сказал Бруно.
— Я не мог ослышаться: Питсбург и Вашингтон совершенно не созвучны. Разве что тот господин ошибся. Однако в любом случае доктор Гаген должен быть осторожным, я боюсь за него. В Нью-Йорке опасности подстерегают его на каждом шагу. Ну, а это новое известие, в высшей степени удивительное, меня все-таки не убеждает.
— Однако, по-моему, на сей раз оно не подлежит сомнению. Доктор пишет, что о местонахождении Марии Рихтер узнал в бюро, где регистрируют всех приезжающих. Были ли вы там?
— Признаюсь, не был.
— Именно там доктор Гаген узнал, что мистер Кингбурн, сенатор, уехал в Вашингтон с семьей и гувернанткой Марией Рихтер.
— Выходит, поначалу я все-таки шел по верному пути. Только непростительно дал сбить себя с толку, — огорченно заметил инспектор. — Что ж, я буду очень рад, если Мария Рихтер наконец-то отыщется.

В то время как Бруно напрасно ждал вестей о Лили, девушка находилась в плену у Гедеона Самсона, которого теперь мы станем называть его настоящим именем — Леоном Брассаром. Молодые люди оставались все в том же городе и той же гостинице, куда прибыли после побега по железной дороге.
Надежды Леона назвать Лили своей были разбиты. Она с презрением оттолкнула его, и только обещание Брассара отвезти девушку к Бруно могло заставить ее молчать и следовать за ним.
Но у Леона родился план, который в случае удачи должен был отдать ему Лили.
Несмотря на ее отказ, страсть его не уменьшилась. Ни днем ни ночью Леон не находил себе покоя и, конечно же, не мог так просто и легко расстаться со своей пленницей. Употребить силу не хватало мужества. К тому же он боялся, что крики Лили о помощи могут быть услышаны.
Лили тем временем донимала его требованиями ехать отсюда к жениху.
— Как только стемнеет, мы поедем, — обещал Леон с непроницаемым лицом, — а пока потерпите. Нас могут преследовать, поэтому безопасней всего выехать ночью.
Когда стемнело, к гостинице подъехала закрытая карета.
— Разве мы отправимся не по железной дороге? — удивилась Лили.
— Нет, в экипаже безопаснее.
— Но как долго протянется наше путешествие?
— Всю ночь, а рано утром мы будем на месте.
Лили согласилась. Она больше не боялась Леона. К тому же экипажем правил кучер, который, в случае чего, услышал бы ее крики.
Они сели в карету. Кучеру, вероятно, уже загодя были отданы необходимые распоряжения, так как Леон не сказал ему ни слова. Лошади тронулись. Внутри кареты было темно, как и на улице. Лили решила ни в коем случае не спать. Да она, в надежде на скорое свидание с любимым, и не чувствовала никакой усталости. Леон затих в углу кареты. Хотя, возможно, тоже бодрствовал, ожидая, когда сон одолеет девушку. Ехали очень быстро. В полночь остановились в каком-то селении, чтобы дать лошадям отдохнуть. Путешественники не выходили.
К утру доехали до маленького городка, где пересели в другую карету.
Новому кучеру Леон отдавал приказания шепотом, и Лили заметила, как тот бросил на нее недоверчивый взгляд.
Путь оказался более долгим, чем обещал Брассар. Наступил день, а они все еще не добрались до цели.
На вопрос, скоро ли приедут, Леон ответил со странной улыбкой — через час. Ожидание приглушило все остальные чувства, в том числе и чувство голода, а волнение Лили было так велико, что она не ощущала ни голода, ни жажды.
И опять час проходил за часом, а они все ехали и ехали. Леон утешал Лили, оправдываясь, что они вынуждены так долго и утомительно ехать, опасаясь преследования. После полудня он объявил, что они почти у цели.
Лили обрадовалась. Наконец-то освободится она от крайне неприятного общества своего спутника и обнимет Бруно. Она выглянула из окна, надеясь увидеть город, где жил Бруно. Однако не узнала местности.
Где они? По какой дороге ехали?
— Куда вы меня привезли?! — воскликнула Лили.
Леон прикинулся удивленным и тоже выглянул.
— Как куда? — сказал он насмешливо. — Неужели вы действительно воображали, что я отпущу на свободу сумасшедшую? Я очень рад, что доставил вас обратно в ваше любимое заведение.
Лили с ужасом поглядела на него. Ей показалось, что все это бред. Но нет, то была истина, ужасная истина. Злодей и в самом деле привез ее не к Бруно, а в ненавистный сумасшедший дом. Вот он перед нею со всеми своими постройками.
Такого поворота событий Лили не ожидала. Она с ужасом закрыла лицо руками.
А Леон Брассар был, казалось, в восторге от остроумной своей затеи.
— Чего вы кричите? Мы уже на месте. Вас ищут, и вы должны вернуться обратно. Но, — понизил он голос до шепота, и глаза его приняли нежное выражение, — если бы ты отдалась мне, глупая девушка, то была бы сейчас свободна и мы бы весело зажили. Ты не захотела — хорошо. Тогда возвращайся назад, в сумасшедший дом.
— Это безжалостный обман! Но не спешите торжествовать, Гедеон Самсон, потому что я изобличу вас.
Леон Брассар рассмеялся.
— Глупая! — сказал он. — Неужели ты надеялась, что я сам отдам тебя в объятия твоего жениха? Вот смотри, у меня есть его письмо к тебе, которое я нашел в беседке. Он хотел бежать с тобой.
— Письмо Бруно?..
— А ты, маленькая дурочка, полагала, что я повезу тебя к нему? — продолжал Леон. — Ты должна стать моею, и здесь, в сумасшедшем доме, ты — моя!
Карета остановилась перед железными воротами.
То, что Лили сейчас узнала, было жестоким и коварным ударом, но она нашла в себе силы выдержать его.
Холодно и спокойно вышла она из кареты вслед за Леоном. Ею овладела твердая решимость. С этой минуты девушка объявила Брассару войну.
Леон позвонил. Ворота отворились.
— Как! Господин Самсон! — поразился сторож. — И больная тоже? Ну, славный скандал.
— Пропустите, — оборвал его Леон и вместе с Лили направился к подъезду главного здания.
Сиделки и сторожа сбежались посмотреть на это неожиданное явление и тихонько перешептывались.
— Дора Вальдбергер, — сказал Леон. — Отведите привезенную мной больную в ее палату.
— Нет. Я требую, чтобы меня сначала отвели к директору, — решительно возразила Лили.
В эту минуту дверь приемной отворилась, и на пороге появился директор.
— Как! — воскликнул он. — Вы снова здесь? Очень хорошо.
— Я привез мнимую графиню обратно в заведение. Никто, кроме меня, не заметил ее бегства, — объяснил Леон.
— Вы? Вы пустились за ней в погоню и догнали? — удивился директор.
— Не верьте ему, он лжет! — вскричала Лили.
— Да, я первый заметил, что ей удалось бежать.
— Но как же это удалось ей устроить? — недоверчиво спросил директор.
— Не знаю, от кого она достала ключи, но факт остается фактом: ей удалось бежать. Если бы я узнал о ее намерениях пораньше, то пресек бы эту попытку, а так мне пришлось искать ее далеко отсюда.
— Не верьте ему! — умоляла Лили. — Этот злодей лжет! Он сам отворил все двери, обманув меня.
— Безумный бред, господин директор, — вполголоса сказал Леон и многозначительно покачал головой.
— Он увел меня отсюда ночью, — продолжала Лили. — Он домогался меня, а когда я отвергла его любовь, он обманом привез меня обратно. Он один виноват во всем. Поверьте мне, я не больна, я в полном здравии и рассудке.
— Дора Вальдбергер, — обратился директор к сиделке, — может ли так быть, чтобы в ту ночь больной удалось достать все ключи?
— Никак невозможно, господин директор. Это дело рук господина Самсона, который давно уже заглядывался на мнимую графиню, — без тени сомнения отвечала Дора, люто ненавидевшая Леона.
Чтобы скрыть охватившее его бешенство, Леон развязно засмеялся.
— Но неужели же, подумайте сами, господин директор, — сказал он, — я бы вернулся с сумасшедшей обратно, если бы сам ее и увез?
— Вы не привезли бы меня, не оттолкни я вас от себя! — негодовала Лили. — Я ведь могу повторить все то, что вы мне говорили…
— Дора Вальдбергер, отведите больную обратно в ее палату, — распорядился директор. — Я рад, что вся эта прискорбная история благополучно завершилась… А у вас, доктор, кажется, большие связи среди дам? — обратился директор уже к Леону, когда Дора с Лили вышли. — Вчера к нам уже вторично приходила некая молодая француженка и в сильном волнении выпытывала о вас. И так же как наша мнимая графиня, называла вас обманщиком и подлецом. Извините, но мне все это очень не нравится. А после происшествия с мнимой графиней я и тем более не могу оставить вас у себя.
— Очень рад, сударь, — презрительно отвечал Леон. — Вы не можете оставить меня здесь? Ну и хозяйничайте с вашей тупоголовой Дорой. У вас с ней дела далеко пойдут…
Он насмешливо расхохотался и вышел.

XVI. БЭЛА И ИРЛАНДЕЦ

— Не уходите, Курт, посидите у меня еще, — говорила прелестная испанка фон Митнахту, уходившему сегодня раньше обыкновенного.
Комната, в которой она принимала своего друга, была роскошно отделана. Стены обиты коврами и украшены овальными зеркалами. Потолок покрыт резьбой. Сверху спускалась люстра с матовыми шарами. Мягкий ковер покрывал пол и заглушал звук шагов. Вдоль стен стояли низкие турецкие диваны. На мраморных столах расставлено множество безделушек.
Около мраморного камина беломраморный ангел поддерживал тяжелую портьеру, скрывавшую вход в нишу. Там находился образ Божьей Матери, перед которым постоянно теплилась лампадка. А по другую сторону камина еще одна портьера скрывала вход в спальню прелестной испанки, отделанную с самой утонченной роскошью.
В стене был скрыт заводной музыкальный инструмент, по желанию Эглантины игравший разные мелодии.
Улыбчивая хозяйка этого богатого жилища была в роскошном, выписанном из Парижа платье, облегавшем ее прелестные формы. Она пыталась удержать Митнахта.
— Не уходите, Курт, побудьте у меня еще.
— В другой раз, Бэла, завтра, — обещал Митнахт с мрачным лицом.
— Неужели я так мало для вас значу, Курт?
— Я должен поехать по одному важному приглашению, Бэла.
— Ну что будет мой салон без вас!
— Плутовка! — засмеялся Митнахт, хотя видно было, что сейчас ему явно не до смеха.
— Неужели вы все-таки уходите?
— Завтра мы снова увидимся, Бэла.
— Ну, я не знала, что вы так сердиты, Курт. До свидания.
Бэла послала ему воздушный поцелуй и отправилась в другие комнаты.
Вскоре внизу послышался стук колес и скрип отъезжающего экипажа. Митнахт возвращался в город.
Бэла в будуаре взяла со стола бархатный футляр, и, открыв его, стала рассматривать лежащий там жемчуг. У нее было множество драгоценностей, которые она прятала в сейфе, вмурованном в стену будуара и скрытом ковром.
В ту же минуту отворилась дверь, в которую недавно вышел Митнахт, и в будуар без доклада вошел ирландец. Он, должно быть, принадлежал к интимным друзьям хозяйки.
Мак Аллан — молодой еще человек, вид имел очень истощенный, отчего, несмотря на изящный костюм, выглядел ходячим трупом.
— От него? — показал он на жемчуг.
— От некого джентльмена по имени Курт фон Арно, — иронически отвечала ему Бэла. — Посмотри сюда, Мак Аллан, но не бери с него примера. Он дурно исполняет свой долг. Не правда ли, это прелестная вещь?
— Дрянь! — отрезал ирландец.
— Ты прав, — засмеялась Бэла. — Такой подарок годится разве для моей горничной.
— Он не стоит и двухсот долларов, — оценил Мак Аллан, бросая мимолетный взгляд на футляр. — Я говорю тебе, с этим Арно покончено. Он выжат как лимон, у него ничего больше нет. Я уже несколько дней как это заметил.
— Поэтому он так рано и уехал сегодня.
— Мне давно кажется, что этот Арно — преступник, преследуемый европейской полицией. Он носит чужое имя и добыл свои деньги преступным путем.
— Может, ты и прав, Мак Аллан.
— Мне, правда, совершенно непонятна эта явная забота о полицейском, к которому он послал меня тогда на балу. Я мог бы найти того инспектора и обратить его внимание на нашего с тобой друга — ха-ха-ха! В конце концов, это была бы заслуженная награда.
— Рано еще, Мак Аллан. Сначала мы должны убедиться, справедливы ли наши предположения о состоянии его финансов, — возразила осторожная испанка. — Это кажется мне благоразумнее. Если у него и в самом деле ничего нет, делай с ним что хочешь — мне все равно.
— Меня бесит его высокомерный вид. Что касается финансов, то достаточно взглянуть на его последний презент, чтобы убедиться, что это подарок нищего.
— Ну, тогда делай с ним что хочешь. Надо от него избавляться, — сказала Бэла и, вынув маленький ключик, который она постоянно носила на цепочке на груди, отомкнула сейф, скрытый под ковровой драпировкой.
Только она собралась поставить туда футляр, как вошла горничная.
Бэла поспешно опустила ковер.
— Какой-то господин спрашивает господина Арно, — доложила она. — Он привез ему важное известие.
— Кто этот господин?
— Клерк из банковского дома.
— Послушаем, что он скажет, — решила Бэла.
Ирландец, отметив про себя, что она не вынула ключ из сейфа, поспешно повернулся к ней.
— Видишь, его уже ищут, — прошептал он. — Вероятно, что-то важное и спешное, иначе не стали бы разыскивать его здесь.
Горничная привела хорошо одетого молодого человека.
— Вы ищете фон Арно? — спросила его испанка.
— Да. Я был у него дома, но меня направили сюда, сказав, что тут я непременно его найду. Вот я и позволил себе…
— Вы чуть-чуть опоздали. Фон Арно только что ушел. Но мы принадлежим к числу его друзей, и мы можем передать ему все, что вы хотите ему сказать.
— Я хотел сообщить господину Арно, что из Европы ему пришли деньги. Он давно уже ждал их, и мой долг — известить его.
— Деньги из Европы? Очень хорошо. Я передам. И велика ли сумма?
— Сорок тысяч долларов.
— От имени фона Арно благодарю вас за хлопоты.
Клерк сказал, что завтра утром снова навестит господина Арно, и откланялся.
— А источник-то его, оказывается, еще не иссяк, — заметила Бэла.
— Что значат для него эти деньги? — отмахнулся Мак Аллан. — Надолго ли ему их хватит?
— Он как-то говорил мне, что получил в наследство полмиллиона. Так что будем осторожны, Мак Аллан. У него, пожалуй, еще кое-что есть.
Вскоре горничная доложила, что гости начали собираться, и Мак Аллан повел прекрасную испанку в гостиные, где собралось много мужчин и несколько дам, чтобы провести ночь за сомнительными развлечениями и шампанским.
Около двух ночи гости стали разъезжаться. В три на вилле Бэлы все было уже тихо и сама она заперлась в спальне. Когда и прислуга заснула, внизу на дворе залаял большой пес-водолаз, но тут же замолчал, и снова воцарилась тишина.
Вдруг послышался слабый стук, словно кто-то лез в окно. И снова все стихло. Никто не слышал этого стука, а Бэла крепко спала в своей роскошной постели.
И тут в окне будуара появилась темная тень.
Комната была слабо освещена тусклым светом лампадки, проникавшим из ниши, однако его было достаточно, чтобы стоящий на карнизе у окна человек мог разглядеть внутренность комнаты. Убедившись, что будуар пуст, он алмазом осторожно разрезал одно из стекол на куски и начал их бережно вынимать.
Несколько кусков со звоном упали в сад. Человек на карнизе неподвижно замер, ожидая, не услышал ли кто-нибудь шум, но все по-прежнему было тихо. Тогда он просунул руку в образовавшееся отверстие и открыл задвижку, затем, отворив окно, влез в будуар.
Вор был в черной маске и лохмотьях, хотя чувствовал себя в них явно неудобно. Мягко спрыгнув на ковер, он стал прислушиваться. Вилла спала крепким предутренним сном.
Тогда вор подкрался к стене, где за ковром скрывался сейф с драгоценностями Бэлы. Застигнутая врасплох горничной, она забыла ключ в замке, чего прежде никогда не случалось. Маленький ключик тихо повернулся, и дверца сейфа отворилась.
Вор поспешно стал рассовывать по карманам драгоценности испанки. Он оставил в шкафу только две серебряные вазы для фруктов, которые оказались для него слишком тяжелы, и последний подарок Арно, представлявшийся ему, вероятно, недостаточно ценным. После этого он бросил на пол носовой платок и так же тихо вылез в окно, как и влез.
И тут же послышался шум, словно кто-то сорвался с карниза и упал на землю, но и он не разбудил никого.
Вдруг вор увидел, что одно окно наверху ярко осветилось. Не теряя ни секунды, он побежал через сад и благополучно выбрался на волю.
В эту же минуту в покоях испанки раздался крик.
Бэла проснулась, но не оттого, что услышала вора, а потому, что вдруг почувствовала отсутствие ключика. Она вскочила с постели, набросила пеньюар, зажгла свечу и отворила дверь в будуар. Холодный ветер встретил ее. Она ринулась к сейфу, подняла ковер, и громкий вопль раздался в доме: Бэла обнаружила, что сейф пуст, ее сокровища украдены.
Страшная ярость овладела ею. Она бросилась к звонку. Затем — снова к сейфу. В гневе швырнула последний подарок Митнахта на пол и тут же, наклонившись, заметила лежащий платок. Как тигрица, бросилась она к нему и впилась взглядом в метку на нем.
Это был платок фон Арно. Так вот кто тут побывал! Испанка немного успокоилась.
Комнату заполняли заспанные, перепуганные слуги. Бэла приказала обыскать сад и окрестности виллы, хотя и так было понятно, что вор вовсе не кто-то чужой, пришлый, потому что собака внизу постороннего не пропустила бы. При осмотре обнаружилось, что часть карниза у окна обвалилась.
Бэла приказала слугам помалкивать о случившемся и, когда наступило утро, поехала домой к Митнахту.
Он с удивлением вышел к ней навстречу.
— Я приехала к вам с вопросом, Курт, — сказала она, испытующе глядя на Митнахта, — с таким важным вопросом, что я даже не смогла остаток ночи заснуть.
— Я слушаю, садитесь, моя дорогая. — Он подвинул удобное ей кресло.
— Где вы были ночью, Курт?
— У французского консула, — ответил он, удивившись еще больше. — Но почему вы меня об этом спрашиваете?
— У вас вид очень усталый.
— Немудрено, потому что вечер продолжался до четырех часов.
— Вы пошутили надо мной?
— Пошутил? Как?
— Сознайтесь, Курт, ведь вас узнали. О друг мой, когда делают такие вещи: влезают в окно и…
— Что вы такое говорите, Бэла? — совершенно поразился Митнахт.
— Вы узнаете эту вещь, Курт? — Вместо ответа Бэла протянула Митнахту его платок.
— Это мой платок, я его вчера потерял, ну и что?
— Потеряли — и, вероятно, поздно ночью?
— Право же, не понимаю, что значат эти странные вопросы и ваши испепеляющие взгляды?
— Платок этот в четыре часа утра лежал на полу моего будуара, — ледяным тоном сказала испанка, впиваясь в лицо Митнахта взглядом, — а в окне было разбито стекло…
— Неужели вы полагаете, что я таким путем входил в вашу комнату?
— Конечно, чтобы пошутить надо мной. Чтобы наказать меня за непростительную небрежность: я оставила вчера ключ в шкафу с драгоценностями.
— Ну и… Говорите же ясней, что случилось?
— Ночью драгоценности исчезли.
— Но почему вы подумали на меня? Это очень странно.
— Но платок! Я думала, что это ваша шутка… я надеялась…
— Напрасно надеялись, — холодно сказал Митнахт. — Если бы я и хотел прийти к вам, то мне вовсе не было необходимости лезть к вам в окно. Поищите кого-нибудь другого.
Митнахт сердито повернулся и вышел, оставив Бэлу одну в полном замешательстве.
Значит, не он… Боже, какое унижение!..
Испанка в лихорадочном волнении бросила платок и вернулась в свой экипаж.
Что же ей теперь делать? Ее обокрали. Лучшие вещи похищены. Можно ли верить Арно? Может быть, он хотел подарить драгоценности другим красавицам? Нет! Этого не может быть. Явно не его рук дело. Тогда чьих? Все-таки кто-то из своих.
Вдруг она вспомнила про Мак Аллана. И сразу же возникло подозрение: ведь он один видел, что она забыла ключ в дверце шкафа. Ирландец, наверное, и похитил вещи. Тем более что он из тех людей, кто прошел огонь и воду. Ему можно было поручить все что угодно, но при этом помнить об осторожности. И он очень скользок. Если привлечь его к суду, есть опасность вообще ничего от него не добиться. Только хитростью Бэла могла возвратить свои вещи. И она задумалась, как это сделать.
Уже по дороге домой она составила план и, приехав, сейчас же приступила к его исполнению, надеясь спасти хоть что-то, что можно еще спасти. К тому же следовало помириться с Митнахтом, который, по всей видимости, был уязвлен и оскорблен.

XVII. ПОСЛАНЕЦ ГРАФИНИ

Новый капеллан — преданный слуга. Это графиня знала. Она знала его уже много лет, и ее прошлое было хорошо известно ему. Бледная графиня имела неограниченное влияние на него и умела им пользоваться. Поэтому без тени сомнения поручила Филиберу отыскать Леона Брассара.
Графине во что бы то ни стало хотелось найти этого молодого человека. Все ее желания сейчас сосредоточивались только на этом. Но, пуская по следу Филибера, Камилла была уверена в успехе.
На следующий же день капеллан нашел Рейнету в маленьком городке, близ которого стоял сумасшедший дом.
— Что вы скажете на это? — встретила она Филибера вопросом. — Он бежал, и я нигде не могу его найти. Вчера снова посетила сумасшедший дом, виделась на этот раз с директором и объяснила цель моего посещения. Все напрасно. Директор и сам ничего не знает о похитителе.
— Что же вы теперь думаете делать? — спросил Филибер.
— Последовать за ним на ближайшем поезде. О, я даю вам слово, что Леону от меня не уйти, — пылко заверила бывшая танцовщица.
— Разве вы знаете, куда они направились?
— Видите ли, я думаю, что Леон не может далеко уехать с сумасшедшей, они сейчас же обратили бы на себя внимание. Я даже придерживаюсь того мнения, что рано или поздно он снова привезет ее сюда. И мне кажется, что вам следует остаться здесь. Приходить время от времени в сумасшедший дом и, если Леон вернется, не дать ему ускользнуть. Я же буду искать в окрестностях.
— Что ж, согласен, — ответил Филибер.
Через час Рейнета уже садилась на поезд. Она хотела побыстрее найти Леона, но, как заметил себе капеллан, делала это не из любви к нему, а скорей в надежде получить от него порядочную сумму, помня, как когда-то он сорил деньгами.
На следующий день Филибер отправился в больницу Святой Марии и тут, к своему крайнему удивлению и удовольствию, узнал, что доктор вместе с сумасшедшей вернулся обратно в заведение.
— Где же доктор? — спросил капеллан.
— У себя наверху, — ответил сторож.
Это сильно обрадовало Филибера. Он последовал за сторожем, вызвавшимся его проводить, по коридору и вскоре был у кабинета доктора, в котором Леон Брассар собирал свои немногочисленные вещи.
Филибер постучался.
— Войдите, — откликнулся Леон. При виде Филибера глаза у него округлились. — Кто вы такой? Что вам здесь надо?! — воскликнул Брассар.
— Мне надо поговорить с вами, господин Леон Брассар.
Леон, видимо, испугался, неожиданно услышав свое настоящее имя.
— Не бойтесь, господин Брассар, — успокоил его капеллан. — Я пришел не с дурными намерениями и очень рад, что наконец нашел вас.
— Кто вы? — непонимающе переспросил Леон.
— Я капеллан замка графини Варбург. Прибыл из Парижа. Я знал вас еще ребенком, господин Брассар.
— Но что вам от меня нужно?
— Мне поручено привезти вас к графине. Она желает вас видеть и говорить с вами.
— Я не знаю вашей графини. Не та ли это самая графиня, за падчерицу которой выдает себя находящаяся здесь сумасшедшая? — спросил Леон.
— Да, она. Теперь я понимаю, в чем дело. Вы преследовали сумасшедшую, догнали ее и доставили обратно…
— Конечно, господин капеллан.
— И вы все-таки решили оставить заведение?
— Мои намерения неверно истолковали.
— В таком случае вам тем более надо поехать со мной в Варбург.
— Вы недавно прибыли из Парижа?
— Да, но сейчас я прямо из Варбурга. Кстати, я недавно видел в Париже вашего старика-отца.
Лицо Леона омрачилось, и он бросил злой взгляд на капеллана.
— Он не знал, где вы, — продолжал тот. — Больше старый Брассар мне ничего не сказал.
— Но я все еще не могу понять, зачем вы искали меня в Париже, а теперь ищете здесь? — сказал Леон.
— Едемте в Варбург, и вы все узнаете.
— А что нужно от меня вашей графине?
— Я же говорил — она желает видеть вас, интересуется вами, господин Брассар, — терпеливо повторил капеллан.
— Или, точнее сказать, желает видеть доктора сумасшедших, — спросил вдруг Леон. — Хочет узнать состояние мнимой графини?
— Вы все сможете узнать от самой графини. Вы все равно оставляете это заведение, вы свободны, так что же может помешать вам отправиться со мной?
Леон задумался.
— Пожалуй, вы правы, — сказал он наконец. — Но сегодня уже поздно, мы переночуем в городе, а завтра рано утром отправимся в путь.
— У меня есть экипаж, который отвезет нас в город, — сказал капеллан.
Филибер был в восторге от того, что нашел Леона.
Молодой человек уложил свои чемоданы и приказал одному из сторожей отнести их в карету, последовав за ним вместе с капелланом.
Когда на следующее утро они явились на станцию железной дороги, случилось нечто, чего не предвидел ни тот, ни другой: с громким криком кинулась к Брассару откуда-то взявшаяся Рейнета. Было видно, что Леон от этой встречи совсем не в восторге.
— Леон, это ты! Наконец-то я нашла тебя! — с воодушевлением выкрикивала она, привлекая внимание посторонних.
— Я попрошу тебя не кричать, — с досадой сказал Брассар.
— И это единственные слова, которые ты нашел для меня после нашей разлуки? — обиделась Рейнета. — Ты ни капельки не рад и не хочешь передо мной извиниться? Разве ты не помнишь, что произошло? В таком случае я напомню…
— Только не здесь. И вообще — что это за преследования? — резко оборвал ее Леон.
— Вы только послушайте этого изменника! — негодовала Рейнета. — Разве ты это мне обещал, в этом клялся? Ты сначала увез меня, а потом постыдно бросил.
— Мои средства иссякли, милое дитя. У меня теперь нет денег даже на то, чтобы дать тебе на обратную дорогу. Так что ты сделала большую глупость, поехав сюда за мной.
— Твои средства иссякли? Лжешь! — вскричала Рейнета. — И не рассчитывай, что я поверю тебе.
— Я не знаю, что меня заставляет переносить подобные сцены, — оскорбился Леон, — но мне кажется, вы имеете достаточно доказательств того, что ваше общество для меня совершенно непривлекательно…
— Ха-ха-ха!.. Непривлекательно! — исходила яростью Рейнета. — Ты так легко не отделаешься от меня…
На этой точке кипения Филибер счел необходимым прервать раскалившийся диалог, опасаясь непредсказуемых поступков от экспансивной француженки. К тому же назревающий скандал начинал интересовать публику, а это вовсе не входило в планы Филибера.
— Давайте переговорим обо всем дорогой, — принял он соломоново решение. — Только успокойтесь, пожалуйста, Рейнета, не плачьте, все образуется…
— Сесть в один поезд с этим негодяем? Никогда! — гневно сверкнула глазами Рейнета.
— Успокойтесь, успокойтесь, — продолжал утихомиривать Филибер разбушевавшуюся молодую даму. — Что делать! Вы же видите, что господин Брассар вас знать не хочет.
— Он изменил мне…
— О, не шумите, успокойтесь.
— Он хочет бросить меня здесь, в чужой стране, хотя не кто иной как сам он и увез меня из Парижа.
Леон между тем совершенно успокоился и устранился, предоставив Филиберу улаживать отношения с Рейнетой, а сам отправился в вагон, куда вскоре за ним поднялись капеллан с танцовщицей.
— Все устроится, вот увидите, — ворковал Филибер француженке. — Но обо всем надо переговорить спокойно. Хотя вы сами себе должны сознаться, что на возобновление прежних отношений в нынешнем положении трудно рассчитывать…
Рейнета в голос заплакала.
— Да и как можно поддерживать прежние отношения после всего случившегося…
Рейнета зарыдала еще пуще.
— Поэтому лучше всего расстаться друзьями. Видите ли, если вы получите приличную сумму…
Рейнета, уменьшив громкость рыданий, начала прислушиваться.
— …значительную сумму для вашего утешения и возвращения в Париж, тогда, мне кажется, вы можете вполне удовлетвориться.
Рейнета окончательно перестала плакать, а Леон продолжал равнодушно смотреть в окно вагона, словно его этот разговор совершенно не касался.
— Выслушайте меня спокойно, — продолжал Филибер вполголоса, обращаясь к Рейнете. Он спешил все уладить до приезда в Варбург. Он надеялся, что графиня охотно согласится принести маленькую жертву, лишь бы добиться желаемого. — Вы сделаете очень благоразумно, если удовольствуетесь деньгами. Предложение это, может быть, покажется вам слишком практичным и меркантильным, но на любовь, как видите, рассчитывать больше не приходится.
— Да, господин капеллан, вы правы, на любовь я уже не могу рассчитывать. Да я и не хочу его любви. Я хотела лишь доказать этому мерзавцу, что не всегда ему удастся обижать бедных девушек.
— Вы прекрасно это доказали, сударыня, поэтому можете смело возвращаться в Париж.
— Да, и я уеду как можно скорее.
— Такое решение радует меня. Вы проводите нас до Варбурга, там я опишу графине ситуацию, и вы получите свои деньги, так что вам не придется сильно страдать.
— И сколько я могу получить?
— Несколько сот талеров.
— А если перевести во франки?
— Вам дадут тысячу франков — и делу конец.
Леон искоса взглянул на капеллана.
— Конечно, эта сумма едва покрывает мои расходы, но я и тем довольна, лишь бы быстрей уехать в Париж и забыть этого бесчестного изменника, — начала успокаиваться Рейнета. — Ах, если бы вы только знали, сколько всякого он мне наобещал…
— Оставьте, не отвлекайтесь от нашего разговора. Значит, решено?
— Приходится соглашаться.
— Вы тоже согласны, господин Брассар?
Леон удивленно уставился на Филибера.
— Но у меня нет тысячи франков…
— Предоставьте, друг мой, мне позаботиться о них, — перебил его капеллан.
— Но кто же их все-таки заплатит?
— Я же сказал — предоставьте это мне. Я переговорю с графиней, и она выдаст нужную сумму.
— Это милостыня? — осведомился Леон.
— Нет, скорее плата за оказанную услугу, господин Брассар, — поправил его Филибер. — И не ломайте себе понапрасну голову. Предоставьте все мне.
Плата за услугу?.. Леон не понимал ровным счетом ничего. Графиня послала за ним. Графиня заплатит за него тысячу франков… Что же это, в самом деле? Он ведь никогда и не слыхал об этой графине! Что ей от него нужно? Его начинало разбирать любопытство.
Поезд наконец пришел на их станцию. Вскоре все трое катили в карете в замок Варбургов, и Рейнета совсем успокоилась.
Было за полдень, когда они подъехали к замку. Капеллан первым вышел из кареты. Рейнета — за ним. Шествие замыкал Леон.
Филибер провел Рейнету к себе, Леона же оставил в одной из бывших комнат Митнахта, а сам отправился к графине.
Он велел доложить о себе и немедленно был принят.
— Вы привезли Леона Брассара? — нетерпеливо спросила графиня.
— Он здесь, в замке, и ждет, когда вы примете его.
— Ах, он здесь…
— С ним девушка, бывшая танцовщица Рейнета, о которой я упоминал. Я уговорил ее уехать в Париж и обещал за это от вас тысячу франков.
— Что ж, это именно то, чего бы я и хотела, Филибер. Дайте ей деньги и отправьте ее.
Графиня вынула из письменного стола деньги, отсчитала нужную сумму и подала Филиберу.
— А Леон Брассар? — спросил капеллан.
— Пошлите его сюда.
Филибер сначала пошел к Рейнете и передал ей деньги. Очень довольная, она тотчас же поехала обратно на станцию. После этого капеллан зашел в комнату, где сидел Леон.
— Вас ждет графиня Варбург, — с некоторой торжественностью сказал он и жестом пригласил следовать за ним.
Леон повиновался, даже не вспомнив про Рейнету.
Когда они вошли в гостиную, графиня устремила на Леона Брассара пристальный взгляд. Как-то, еще не догадываясь, кто он, графиня, оказывается, уже видела Леона в больнице Святой Марии, но тогда не обратила на него никакого внимания. Теперь же он вызвал у нее неожиданный интерес.
Наружность Леона была крайне непривлекательной. Рыжие волосы, бледное лицо, покрытое веснушками, жесткая рыжая борода, серые глаза — все это не могло произвести приятного впечатления на человека, видевшего Брассара в первый раз.
Леон тоже мог видеть графиню в больнице лишь мельком. Сейчас же она произвела на него совершенно неотразимое впечатление. Она была восхитительно прекрасна, словно ожившая мраморная статуя. Леон невольно преклонился перед этой величественной красотой.
— Вы доктор из больницы Святой Марии? — спросила графиня.
— Да. Вернее, до самого недавнего времени я был там доктором, — уточнил он.
— Как — был? Разве вы ушли оттуда?
— Больная, выдающая себя за вашу падчерицу, бежала неизвестно каким образом. Я последовал за ней и привез ее обратно в больницу…
— Но ходят слухи, что вы сами увезли ее из заведения…
— Если бы я действительно сделал это, сударыня, то сильно бы за это поплатился. Больную же приняли обратно…
— Она снова в сумасшедшем доме?
— Конечно, графиня. А мне отказали в месте. Вот и все.
— Значит, вы теперь свободны?
— Совершенно.
— Ваше имя Леон Брассар, вы из Парижа, как я слышала. Я тоже прежде жила в Париже и интересуюсь всеми, кто оттуда. Есть у вас родители?
— Только старик-отец.
— А ваша мать?
— Вероятно, она давно умерла. Я никогда не знал ее, и отец тоже никогда не говорил мне о ней.
— Знаете ли вы, где провели свое детство?
— Да, сударыня, в доме моего отца.
— Вы не видели и не слышали там ничего особенного?
— Нет, графиня. Отец жил очень уединенно, и к нам никто не ходил.
Графиня, очевидно, была обрадована: Леон не подозревал о своем происхождении.
— Очень может быть, — сказала графиня, — что я рано или поздно решусь взять к себе в замок сумасшедшую, которая выдает себя за мою падчерицу. Но для этого мне понадобится хороший доктор-психиатр. Если, подумав, согласитесь остаться в замке, передайте ваше согласие через господина капеллана. Я буду очень рада видеть вас здесь.
— В замке? — ошарашенно переспросил Леон.
— Да. И вы можете находиться здесь столько, сколько вам будет угодно.
— Я не заслужил вашей доброты! — воскликнул растроганный Леон.
— Если вы согласитесь остаться в замке, то рано или поздно вам представится случай оказаться полезным, господин Брассар.
— Я остаюсь, — поспешно, словно графиня могла передумать, согласился Леон.
Камилла подошла к дверям и позвала Филибера.
— Леон Брассар согласен остаться у нас в замке, — сказала она. И снова обратилась к Леону: — Вы будете обедать за моим столом, господин Брассар, а господин капеллан поместит вас в комнатах управляющего.
Леон поклонился графине. Ее непроницаемые черные глаза на миг задержались на нем, после чего она кивнула ему, и он покинул гостиную в сопровождении Филибера, слегка оглушенный, не до конца понимая, что такое здесь только что произошло.
«Это он, — сказала себе графиня, оставшись одна. — Хотя в нем нет ни малейшего сходства с настоящим отцом. Но тем лучше. Только ему снова придется сменить имя, чтобы доктор Гаген ничего не заподозрил. Пусть опять побудет Гедеоном Самсоном и послужит моим целям. Ну, теперь-то я тебя больше не боюсь, Этьен! Можешь возвращаться из Америки, если, конечно, тебе удастся спастись от Митнахта, и берегись угрожать мне! Теперь у меня в руках есть прекрасное средство сделать тебя сговорчивым. Ты еще не подозреваешь, какая птичка в моих руках. Попытайся только стать мне на пути — я жестоко отомщу тебе. Твоей ненависти ко мне придется бороться с твоей любовью к собственному сыну».

XVIII. РАЗОЧАРОВАНИЕ

Узнав, где живет сенатор Кингбурн, Гаген в тот же день отправился вместе с Губертом в Вашингтон, чтобы узнать, действительно ли он там.
Они сели в поезд в сильном волнении — цель была близка. Гаген решил во что бы то ни стало увезти Марию Рихтер в Европу, и Губерт говорил ему, что она, не колеблясь ни минуты, согласится отправиться в путь, как только узнает — зачем.
— Фрейлейн Мария очень добра, — говорил Губерт. — Она всегда была готова на любую жертву для графини, и та любила ее как родную сестру.
— В таком случае я не сомневаюсь, что она согласится поехать. Ведь дело касается не просто разгадки странного обстоятельства, а, в конечном счете, судьбы бедной графини.
— Сейчас я все больше уверяюсь в том, что в преступлении, в котором подозревают меня, виновата прежде всего нынешняя хозяйка замка Варбург — бледная графиня, — сказал Губерт. — Именно она, думаю, заставила фон Митнахта убить свою падчерицу, чтобы воспользоваться ее богатством.
— Вы тоже так считаете?
— В тюрьме я так много думал обо всем этом, что пришел к убеждению: здесь дело нечисто. Деревенские жители первыми заметили это. Но что именно за всем этим кроется — загадка.
— Каким бы запутанным ни казалось дело, я все равно раскрою его, — твердо сказал Гаген. — Но против таких людей, как Камилла и Митнахт, надо действовать расчетливо и осторожно. Я тайно собираю доказательства, чтобы потом наверняка припереть их к стенке.
— Если кому и удастся до конца раскрыть все это, то, конечно же, только вам, доктор. Ведь вы не жалеете ничего для успеха, пренебрегаете даже смертельной опасностью.
— Смертельной опасностью! — смеясь, повторил Гаген. — Она, друг мой, не первая в моей жизни.
— Я не знаю, правильно ли я понял, но вы тоже пострадали от графини? — предположил Губерт.
— Не будем о прошлом. Сейчас вся моя жизнь посвящена тому, чтобы раскрыть преступление, совершенное в Варбурге. Я стремлюсь связать воедино все загадочные обстоятельства и объяснить их таинственную, а порой даже мистическую сущность. У меня пока не хватает для этого доказательств, но, будьте уверены, я их добуду. Тогда и ваша невиновность тоже будет доказана.
— Найдя молочную сестру графини, вы, безусловно, продвинетесь вперед. Вы, доктор, делайте благородное дело, и Бог поможет вам благополучно завершить его…
После довольно продолжительного путешествия наши спутники наконец вечером прибыли в Вашингтон. Ночь они провели в гостинице, а на следующее утро Гаген разузнал, что сенатор Кингбурн принадлежит к числу очень уважаемых жителей города, ведет большие дела и обладает громадным состоянием.
Отправившись по указанному адресу, Гаген быстро нашел роскошный дом сенатора. Первый этаж его занимала контора. Гаген вошел и спросил сенатора. Его провели в маленькую комнату рядом с конторой.
— Что вам угодно? — любезно спросил сенатор, старый уже человек, вопросительно взглянув на Гагена.
— Извините меня за беспокойство, — сказал Гаген, — одно очень важное обстоятельство привело меня к вам, господин сенатор.
— Судя по произношению, вы иностранец?
— Да, я немец. Доктор Гаген.
— О, моя жена тоже немка, и я очень рад видеть всякого немца.
— Вы прожили лето в Германии, господин сенатор…
— Да, господин доктор, в Бонне. Моя жена — дочь тамошнего профессора Броуна. Каждые три года мы проводим лето у наших немецких родственников.
— Вы привезли с собой немку-гувернантку…
— Совершенно верно. Вы не родственник ей?
— Нет, господин сенатор, даже не знакомый. Тем не менее я хотел бы переговорить с молодой особой и, может быть, увезти ее обратно в Европу.
— Как странно. Она, наверное, получила наследство? Но мисс Рихтер говорила мне, что у нее не осталось никого из родных.
— Нет, не наследство, а совершенно иной повод понуждает меня искать фрейлейн Рихтер, — сказал Гаген. — Мне необходимо задать ей один вопрос величайшей важности, от ответа на который и зависит возвращение мисс Рихтер в Европу.
— Право же, это будет очень неприятно для меня, а в особенности для детей, которые очень привязались к своей гувернантке.
— Мне весьма жаль, что я могу доставить вам неприятность, но убежден, что вы согласитесь со мной, когда я скажу, что речь идет о жизни человека. Молочная сестра вашей гувернантки рискует потерять свое доброе имя и имущество, и только показания фрейлейн Рихтер могут изменить дело, господин сенатор.
— Что ж, помогать обиженным и несчастным — наш долг. Прошу вас, пожалуйте ко мне. Там вы сможете спокойно переговорить с моей гувернанткой.
Гаген был восхищен любезным приемом сенатора и уже предвкушал успех.
Мистер Кингбурн повел его по внутренней лестнице к себе в квартиру, отделанную со вкусом и роскошью. Он открыл дверь в приемную и, позвав служанку, послал ее за Рихтер, после чего оставил Гагена одного, чтобы не мешать ему беседовать.
Гаген волновался, ожидая встречи с человеком, которого он так долго разыскивал.
Вдруг дверь отворилась, и в комнату вошла высокая, уже не очень молодая дама, с черными волосами и резкими чертами лица.
Была ли это жена сенатора?
— Вы из Германии и хотели бы со мной поговорить? — спросила вошедшая.
— Я очень хотел бы поговорить с фрейлейн Марией Рихтер, — ответил Гаген.
— Моя фамилия Рихтер, но я не Мария, а Маргарита.
— Но это вы приехали с сенатором летом из Бонна гувернанткой?
— Да, сударь.
Гаген был столь поражен и огорчен таким неожиданным поворотом, что несколько мгновений не мог произнести ни слова.
— Я вижу, — сказала, улыбаясь, гувернантка, — произошла ошибка. Фамилия Рихтер очень распространена на нашей с вами родине, и вы хотели увидеть на моем месте, видимо, какую-то другую девушку.
— Да, должен признаться, что действительно ошибся, и вы не та особа, которую я надеялся увидеть, — подтвердил Гаген, совершенно убитый постигшим его разочарованием. — Вы меня извините за мой удрученный вид, но, надеюсь, вы поймете состояние человека, который после нескольких месяцев поисков надеялся, наконец, отыскать здесь ту, кого так долго искал и кто единственный мог бы пролить свет на некоторые таинственные обстоятельства. Ну что ж, теперь я убежден, что Марии Рихтер нет в живых.
Гаген вновь вполне овладел собой. Вошел сенатор и, узнав, чем закончилось свидание с его гувернанткой, сказал:
— Мне от всего сердца жаль, доктор, что вы напрасно совершили такой далекий путь.
Гаген поблагодарил сенатора за искреннее участие и простился.
В гостинице его с нетерпением ждал Губерт.
— Это был удар, — сказал Гаген, поведав Губерту о результатах своего визита к Кингбурну.
— Значит, это не Мария Рихтер?
— Увы, мой друг. Но зато сейчас я больше не сомневаюсь, что графиня была права и Марии Рихтер действительно нет в живых. Последняя попытка найти ее доказала это со всей очевидностью: Марии Рихтер нет в Америке, Марии Рихтер нет в живых.
— Стало быть, вы теперь уверены, что найденный в пропасти труп принадлежал именно фрейлейн Марии?
— Скорее всего. Правда, совершенно точно мы сейчас доказать этого не сможем, но мы продвигаемся вперед. Надо набраться терпения, а я уже научился быть терпеливым.
Они отправились обратно в Нью-Йорк и прибыли туда ночью. Гаген нашел у себя письмо, посланное из Нью-Йорка в Германию и пересланное обратно в Нью-Йорк. Письмо было от Неймана.
— Нейман тоже ничего не нашел, — констатировал Гаген, читая письмо. — Он спрашивает, знаю ли я господина, визитная карточка которого приложена к письму. Этот господин дал ее ему на балу и сказал, что он близкий друг Кингбурна, живущего якобы возле Питсбурга. Замечательнее всего то, что этот господин сказал ему, будто гувернантку Кингбурна зовут Мария Рихтер.
— Это и впрямь удивительно, — согласился Губерт.
— Откуда он мог знать ее имя? — задумчиво сказал Гаген.
Губерт только пожал плечами.
— Нейман не нашел в Питсбурге никого, — продолжал Гаген. Взяв приложенную к письму карточку, он прочитал: — Фон Арно, Нью-Йорк, площадь Альстор, — и задумался. — Фон Арно… Я что-то не помню, чтобы когда-либо слышал это имя.
— Я тоже впервые слышу, — сказал Губерт.
— Во всяком случае сообщение Неймана очень важно и настолько любопытно, что стоит выяснить, каким образом господин Арно узнал о Марии Рихтер и какую цель преследовал, называя инспектору имя Кингбурна, живущего под Питсбургом? И вообще — что он за личность? Завтра же попробую во всем этом разобраться. Спокойной ночи, Губерт.
Губерт отправился к себе в комнату. Письмо Неймана взволновало его не меньше Гагена, и он чувствовал, что дело еще более запуталось. Невозможно было предположить, что существовал другой Кингбурн, который точно так же, как и вашингтонский сенатор, привез летом из Бонна гувернантку по фамилии Рихтер, но не Маргариту, а Марию.
И Гаген, и Губерт ночью спали плохо.
Гаген размышлял о странной фигуре фон Арно и о том, какую роль он играет в этом деле.
Утром, когда наступил час визитов, Гаген отправился на площадь Альстор.
Карета его остановилась перед красивым домом. От швейцара он узнал, что господин Арно занимает бельэтаж и что сейчас он как раз дома.
Гаген поднялся по широкой, устланной ковром лестнице, и был впущен лакеем в приемную, где слуга поинтересовался, как о нем доложить.
— Мое имя ровно ничего не значит для господина Арно. Он со мной еще не знаком, — ответил Гаген. — Скажите ему только, что я приехал по важному делу.
Лакей ушел и, скоро возвратившись, ввел Гагена в гостиную.
Едва доктор успел войти, как отворилась другая дверь и в ней показался изящно одетый господин, который при виде Гагена невольно отступил назад, а его смуглое лицо тотчас омрачилось… И было отчего — Гаген не умер, Гаген явился к нему собственной персоной. Неожиданной встречей был в высшей степени удивлен и Гаген. Он холодно засмеялся:
— А, так это вы, господин Митнахт. Я слышал, что вы отправились в Нью-Йорк, но никак не думал, что взяли другое имя. Теперь мне совершенно понятно, откуда Нейман получил такие сведения о молочной сестре графини.
— Я не понимаю, что вы от меня хотите, — мрачно сказал Митнахт.
— Сейчас поймете, господин Митнахт. Вы спрашиваете, что мне от вас нужно? Задать вам всего один вопрос: где молочная сестра графини?
— Спрашивайте, кого хотите, но мне-то что за дело до всего этого? Я хочу, чтобы вы оставили меня в покое! — гневно заявил Митнахт. — Кто вам позволил преследовать меня нежданными визитами? Я хочу, чтобы здесь у меня была незапятнанная репутация. Поэтому ни слова более. Нам не о чем говорить.
Не попрощавшись, Митнахт поспешно вышел.
Но Гагена такой оборот не обескуражил. Он знал теперь достаточно. Одно удивляло: почему Нейман не узнал бывшего управляющего замка Варбург? Гаген сошел вниз, сел в экипаж и скоро возвратился в гостиницу.

XIX. СМЕРТЬ ЛЕСНИЧЕГО МИЛОША

После долгих дождей в феврале, снова наступили светлые, ясные, хотя и холодные еще дни. Туман висел над водой, голубое небо раскинулось над полями Варбурга, и на море появились большие суда.
По дороге из лесу ехала к деревне графская карета. На козлах рядом с кучером сидел камердинер Макс.
Макс соскочил с козел и открыл дверцу кареты, из которой вышла графиня, а за нею капеллан в полном облачении, и оба направились по дороге, ведущей в деревню.
Графиня остановилась на мгновение, любуюсь видом моря, освещенного яркими лучами солнца. Затем оба продолжили свой путь и начали спускаться вниз, к деревне.
— Я забыла предупредить, Филибер, — сказала графиня, когда они с капелланом остались одни, — что никто не должен знать имени Леона Брассара, пусть он останется по-прежнему Гедеоном Самсоном.
— Я и сам так думал, — с готовностью откликнулся капеллан. — Никто не должен знать, что Леон Брассар живет в замке, а в особенности — его светлость…
— Говорите — доктор Гаген, а не «его светлость».
— А то доктор Гаген, услышав его имя, сразу узнает, что тот, кого он ищет, у вас.
— Поэтому-то я и хочу, чтобы Леона знали только под именем Гедеона Самсона. И скажите ему самому об этом.
— Я думаю, он не будет против. Я заметил, что у него есть какая-то причина скрывать свое настоящее имя.
— Хорошо, что этот Милош, к которому мы отправляемся, долго не протянет, — сказала графиня. — Он был слугой Гагена, шпионом, и мог узнать, что Леон Брассар в замке.
— В самом ли деле он вот-вот умрет — этого посланный ко мне рыбак сказать не мог, только передал желание умирающего принять причастие, и долг зовет меня к его постели. Очень может быть, что укрепляющие кушанья и напитки, которые вы ему послали, сделают чудо и больной поправится.
— Я бы этого, напротив, не очень желала, — тихо сказала графиня. — Мне не хочется иметь у себя под боком шпиона.
— Предоставим Богу решать судьбу этого человека.
Они подошли к первым домам деревни.
— Вы знаете, где живет Милош? — спросила графиня.
— В доме того рыбака, который приходил ко мне, — ответил Филибер и попросил шедшую мимо маленькую девочку проводить их к нему.
У окон и полуоткрытых дверей других домов возникали любопытные лица. Но, странная вещь, при виде графини они сразу исчезали, и из глубины хижин, откуда их не было видно, многочисленные взгляды настороженно провожали проходившую мимо владелицу Варбурга.
Графиня давно не была в деревне — с того самого времени, когда точно так же ходила посещать больного старика Вита.
Проходя по середине деревенской улицы, она вдруг увидела молодую липу, огороженную решеткой.
— Что это значит? — спросила она Филибера, показывая на дерево, которому могло быть лет семнадцать. — Тут есть какая-то надпись, прочитайте.
— «Эту липу посадила покойная графиня Анна после рождения дочери. Благодарные деревенские жители ухаживают за деревом их благодетельницы ради вечной памяти о ней. Пусть оно зеленеет и цветет», — прочитал Филибер.
Графиня побледнела. В глазах ее сверкнул гнев.
— Какая глупость! — сказала она. — Это дерево только мешает тут, посреди дороги. Его надо срубить.
Они с капелланом добрались наконец до нужного им дома и вошли во двор, где никого не было.
— Вот здесь живет больной, — сказала провожавшая их девочка, указывая на дверь налево.
Капеллан подошел к двери, открыл ее и пропустил графиню вперед, в узкую, тесную комнатку, где стояли только кровать, стол и стул.
На постели лежал больной Милош. На столе стояли кушанья и напитки, присланные ему из замка. Он страшно изменился и, очевидно, умирал от чахотки. Еще недавно свежий и здоровый юноша, после ночей, проведенных в склепе, он превратился в умирающего, которого уже нельзя было спасти. Поначалу он было поправился, но то было лишь временное облегчение, и скоро он снова слег в постель.
Графиня подошла к столу и посмотрела, что было съедено и выпито из присланного ею.
Милош был неспокоен, его грудь быстро поднималась и опускалась, а черные глаза устремились сначала на графиню, потом на капеллана. Он хотел приподняться, но от волнения сильно закашлялся. Он попытался поблагодарить за присланные кушанья, но язык не слушался его. Красота графини снова поразила его. Он хотел говорить, но слова замирали у него на губах. Он только мог протянуть к ней свои исхудавшие руки.
— Мне передали, что вы больны, — сказала графиня, — и призывали капеллана замка, чтобы исповедаться…
Милош не слушал слов, он наслаждался видом бледной графини. Казалось ему, что мечта его исполнилась, и щеки его снова порозовели, а глаза посветлели.
Графиня отступила назад, а Филибер приблизился к больному.
Исповедь Милоша была коротка, так как ему трудно было говорить.
— Я любил, безумно любил ее, — говорил Милош, указывая на графиню, — и это была моя смерть, я чувствую это…
Капеллан был изумлен таким признанием. Этот, оказывается, тоже любил графиню. И ему любовь эта, как и многим, принесла смерть.
Капеллан стал причащать больного. Графиня же вышла на свежий воздух, задыхаясь в затхлой атмосфере маленькой комнатки. На улице она медленно пошла через деревню назад.
Милош проводил выходившую графиню прощальным взглядом. Вот она исчезла… Он видел ее в последний раз в своей жизни…
Совершив положенный обряд, капеллан оставил умирающего и пошел вслед за графиней.
Оставшись один, Милош без сил опустился на подушки и лежал, не шевелясь. Он приготовился к смерти, и ему больше не о чем было заботиться на этом свете.
Ночью он бредил…
— Это ты, чудесное создание! — вскрикивал он в бреду так громко, что рыбак и его жена ясно слышали слова. — Ты идешь ко мне. Ты остаешься со мной, около меня? Погибай весь мир! Я держал ее в своих объятиях. Вы зовете ее графиней… Она моя! Да, оставайся со мной… я отдам жизнь за эту ночь…
Дальше заговорил он совсем бессвязно, но вдруг довольно засмеялся, потом тихо зашептал — так, что страх стал овладевать четой рыбаков, и они принялись вполголоса читать молитвы.
К утру Милош успокоился, бред оставил его, но заснуть он не мог, а лежал с открытыми глазами, никого не узнавая.
Днем из города приехал доктор, но он уже ничем не мог помочь, лишь подтвердил, что Милошу остается жить всего несколько часов.
Вечером в комнату больного собралось много деревенских жителей.
— Когда я ее вчера увидела, — сказала одна из деревенских женщин, — то сразу поняла, что ему не жить. Вы все видели, как она шла — точно призрак смерти, чтобы посмотреть на свою жертву. Сегодня у нас воскресенье. В эту ночь вампир имеет особенное могущество и возьмет свою новую жертву.
Невольный ужас охватил всех при этих словах.
В ту же минуту, точно из могилы, раздался голос умирающего:
— Видите ли вы ее? Она идет. Она берет меня. Это она, бледная графиня!.. Ах, как хороша… как хороша…
Затем он громко вскрикнул. В последний раз…
— Вот. Вы сами слышали, — сказала недавно говорившая женщина, подойдя к постели, чтобы закрыть глаза умершему. — Сегодня воскресенье, она взяла его…
— Действительно ли он умер? — спросил хозяин дома, подходя к постели, на которой неподвижно лежал Милош.
— Да, она взяла его, — сказала та же женщина. — А теперь пойдите сюда и посмотрите на него. Разве у него не такой же вид, как у покойных графа и графини? Он совершенно высох и желт, как пергамент. У него во всем теле нет ни капли крови.
— Да, она говорит правду, — подтвердили другие женщины. — Посмотрите сюда. Он совсем высох и пожелтел.
Через три дня Милош был похоронен. Вся деревня присутствовала на его похоронах.
Последнее обстоятельство очень рассердило графиню. Хотя, возможно, ее задело то, что жители деревни чтили графиню Анну как святую. Бледная графиня приказала немедленно срубить липу, посаженную посреди улицы, поскольку она якобы мешала проезду.
С тяжелым сердцем жители деревни выполнили ее приказание. Но не совсем так, как хотела графиня. Они осторожно выкопали липу и перенесли ее на церковный двор, где снова посадили и обнесли решеткой.

XX. МОГУЩЕСТВО ДЕНЕГ

Приехав через несколько дней в сумасшедший дом, Бруно узнал, что Лили снова вернулась, и ему удалось переговорить с ней у решетки.
Со слезами рассказала ему девушка обо всем происшедшем. Бруно был счастлив, что, благодаря ее стойкости, все вернулось на круги своя.
— Ты не поверишь, Бруно, я столько перенесла, — рассказывала ему Лили. — И как мне ни ужасен был этот дом, я все-таки радовалась, когда снова попала сюда — из рук этого человека. Конечно, за мною теперь смотрят еще строже. Но с сегодняшнего дня у нас новый доктор, и мне кажется, что он гораздо лучше Гедеона Самсона. Он решил установить надо мной особое медицинское наблюдение, когда я попыталась его убедить, что совершенно здорова. И я надеюсь на его справедливость.
— О, дорогая, это было бы прекрасно. Но, конечно, полное облегчение для тебя наступит только тогда, когда ты покинешь стены этого дома и с тебя будут сняты все обвинения.
— По крайней мере, мне сейчас гораздо легче здесь жить, — доверительно говорила возлюбленному Лили. — И возможно, скоро меня совсем отсюда выпустят. Тогда ты отвезешь меня в Вену, к твоей дорогой матушке, где наконец-то сбудутся все наши надежды.
— Дай-то Бог! Меня только беспокоит продолжительное отсутствие Гагена. Вот уже шесть недель, как он уехал. Инспектор Нейман давно уже вернулся, а его все еще нет.
— Почему он мне не поверил? Я ведь говорила, что моей бедной Марии уже нет в живых, что все попытки найти ее будут безуспешны, — горько сказала Лили. — Доктор Гаген напрасно поехал в Америку. Он не найдет там Марии.
— Только бы не случилось с ним там какого-нибудь несчастья.
— Но скажи, Бруно, прощаешь ты меня теперь? Ты ведь знаешь, что я решилась на побег с Самсоном только в надежде соединиться с тобой.
— Теперь, когда я знаю все, как я могу обвинить тебя? Но что с тобой? Чего ты испугалась?
— Смотри, там кто-то идет.
— Да, какая-то женщина.
— Она идет сюда?
— Это сиделка.
— Дора Вальдбергер. Я так и думала. Сегодня рано утром она ушла в замок Варбург, чтобы сообщить, что я опять здесь. Она, верно, рассчитывала что-нибудь получить за труды.
— Она была у графини? — удивился Бруно, охваченный мрачными предчувствиями. — Берегись ее, Лили.
— О, теперь я ее не так боюсь, как прежде, Бруно. Новый доктор перевел меня в другую палату, правда, на самом верху, зато без железных решеток на окнах. Кроме того, он обещал присматривать за мной, и, если я попрошу, он поручит меня другой сиделке. С тех пор как здесь нет Гедеона Самсона, я совсем спокойна.
— Куда он девался?
— Не знаю, Бруно, — пожала плечами Лили и тут же быстро сказала: — Прощай пока. Мы должны расстаться. Не хочу, чтобы Дора меня увидела.
— Зачем она ходила в замок? — задумчиво проговорил Бруно. — Эти встречи с графиней кажутся мне подозрительными. Теперь я думаю, что не без причины ты тогда была помещена вместе с буйными. Гаген говорил правду: тут во всем виден какой-то единый план. Речь идет о тебе и твоем наследстве, поэтому все средства будут испытаны, чтобы погубить тебя и овладеть вожделенным миллионом. Помни об этом и будь всегда настороже, дорогая Лили. Мужайся! Прощай, моя дорогая. Храни тебя Господь!
Они расстались. Бросив прощальный взгляд на жениха, Лили оставила беседку у решетки.
Спустя некоторое время в больницу явилась Дора Вальдбергер — в самом лучшем расположении духа.
Было еще светло, когда она, поднявшись по лестнице, вошла в свою комнату. Тщательно заперев дверь, она подошла к столу и вынула из кармана кошелек. Раскрыв его, Дора высыпала на стол горку золотых монет. Глаза ее светились алчной радостью.
Она только что получила эти деньги. Графиня уже второй раз награждала ее так щедро. В первый раз Доре было заплачено за обещание поместить мнимую графиню в комнату Софии Бухгардт. Теперь вот — за хорошее известие: графиня узнала, что Лили снова в доме сумасшедших.
Что происходило в замке между Дорой Вальдбергер и графиней и о чем они говорили, никто не знает, но можно было предположить, что речь шла о чем-то важном, ибо графиня не поскупилась: кошелек надзирательницы заметно потяжелел.
Золото! Это слово волшебно звучало для тех, кто вырос среди бедности и лишений. Дора Вальдбергер с молодости знавала цену каждому грошу и, многие годы жившая только своим жалованьем, любила деньги, даже более того — боготворила их.
Говорят, что у каждого человека есть свои слабые стороны, на которых при желании всегда можно сыграть. Бледная графиня быстро нашла слабую сторону надзирательницы и с этой минуты была уверена, что может использовать Дору Вальдбергер, как ей только заблагорассудится.
Время прогулки закончилось, и больные начали возвращаться. Дора поспешно спрятала деньги под подушку, где она их хранила, уверенная, что там самое надежное место, после чего принялась за свои обычные служебные обязанности. Заперев тихих умалишенных в их палатах, она пошла к буйным.
Вернулась в свою маленькую комнатку наверху и Лили. Как хорошо, что окошко здесь было без решетки, постоянно напоминавшей о неволе. Уже наступил вечер, и Лили прилегла на постель отдохнуть.
С того времени как Гедеон Самсон покинул заведение и на его месте появился новый доктор, Лили чувствовала себя в гораздо большей безопасности. Ей казалось, что благодаря ему она добьется долгожданного освобождения. Сама не зная почему, она чувствовала к нему полное доверие, считала честным и порядочным человеком. Поблагодарив Бога за изменения к лучшему в своей судьбе. Лили спокойно заснула.
На следующий день похолодало, заморосил дождь, и прогулку больным отменили.
Чтобы хоть немного глотнуть свежего воздуха, Лили открыла у себя окно и стала задумчиво глядеть на дорогу, по которой приезжал на их свидания Бруно. И в тот самый момент, когда она слегка высунулась из окна, чтобы взглянуть на беседку у больничной ограды, дверь вдруг отворилась, и Лили, обернувшись, увидела стремительно приближавшуюся к ней сиделку. И прежде чем девушка успела отойти от окна, Дора была уже возле нее.
— Что вы здесь делаете? — грозно спросила она и, не дожидаясь ответа, схватила ее так, словно собиралась вытолкнуть из окна. Впрочем, она тут же закричала: — Боже мой! Что вы делаете! Вы же упадете!.. Какая халатность — поместить сумасшедшую в палате с окном без решетки.
Лили хотела попросить, чтобы ее отпустили, и отойти от окна, но не тут-то было: Дора вцепилась в нее и толкала за окно. До смерти напуганная, Лили успела лишь схватиться за раму. Она громко закричала.
— Помогите! — продолжала кричать и Дора. — Помогите! Сумасшедшая хочет выброситься из окна!
Это была ужасная минута. Окно располагалось очень высоко, и падение из него грозило неминуемой смертью. Дора же Вальдбергер прилагала все усилия, чтобы вытолкнуть несчастную. Ну, а оправдание у нее было наготове: виноваты те, кто поместил больную в комнату без решетки.
Дору, казалось, охватил припадок безумия. Было похоже, что в эту минуту она и сама не понимает, что делает, — так яростно-настойчиво выталкивала она больную из окна. Но ни внутри, поблизости, ни во дворе, похоже, никого не было, потому что на крики той и другой никто не откликался.
Лили чувствовала, что долго не сможет сопротивляться здоровой и сильной Доре, которая, теперь девушка поняла это отчетливо, разыгрывая спектакль со спасением сумасшедшей, на самом деле задалась целью выбросить ее из окна, оправдавшись потом самоубийством ненормальной пациентки.
И в ту минуту, когда надежды на спасение уже не оставалось, внизу, под окном, появились люди.
— Держи ее крепче! Тащи назад! — кричали они. — Принесите сюда скорее соломы, матрасы.
— Я не могу оторвать ее от окна, у нее дьявольская сила! — исходила гневом Дора — вне себя потому, что ей помешали.
Тут дверь в палату распахнулась и вошел новый доктор — здоровый мужчина лет тридцати. В одно мгновение оценил он всю опасность ситуации и решительно подошел к окну.
— Она пытается прыгнуть в окно, — сказала разгоряченная сиделка.
— Назад! — приказал доктор, схватив Лили и оттолкнув Дору. — Приди я минутой позже — и она погибла бы.
— Не я, а она сумасшедшая, — прошептала Лили, указывая на Дору.
— Закройте окно, — велел доктор. — Я не думаю, что девушка настолько больна.
У Лили не оставалось сил для оправданий.
— Отнесите больную на постель! — скомандовал доктор.
— Только не она! — в ужасе отшатнулась Лили.
— Хорошо. В таком случае — уйдите, — приказал доктор Доре. — Я пришлю другую сиделку.

XXI. ПЛАН ИСПАНКИ

Вечером следующего дня, после того как Бэла напрасно съездила к Митнахту за своими драгоценностями, по одной из улиц Нью-Йорка, недалеко от аллеи Мадисон и Центрального парка, дама, закутанная в темный шелковый платок, шла, выбирая места потемней и побезлюдней.
Было около восьми вечера, и на улицах, примыкающих к Центральному парку, было очень мало прохожих. Незнакомка осторожно пробиралась в тени домов. Это была молодая и, судя по выглядывавшему из-под платка элегантному платью, далеко не бедная особа. Она быстро свернула в боковую улицу и подошла к большому дому. Дама вошла в подъезд, поднялась вверх на два этажа и возле двери одной из квартир нажала пуговку электрического звонка. Позвонив, внимательно прислушалась. Но в квартире стояла тишина. Никто не откликался на звонок. Внутри, очевидно, никого не было. Тогда дама вынула из кармана ключ и отперла дверь.
Поспешно войдя в слабо освещенную переднюю, она вынула ключ и снова затворила за собой дверь.
Чувствовалось, что она хорошо знакома с расположением квартиры, поскольку, не мешкая, прошла в довольно большую комнату, отделенную портьерой от небольшой спальни.
В спальне было темно, но в смежной с ней комнате горела лампа — хозяин, вероятно, ушел ненадолго.
Убедившись, что хозяин не спит, а отсутствует, что шторы на окнах задернуты, вошедшая — а это была испанка Бэла — не теряя ни секунды, начала обыскивать шкафы, комоды, чемоданы. Ни одного уголка не оставила она нетронутым. Действовала она быстро, но аккуратно и не забывала все возвращать на прежние места.
Глаза испанки гневно сверкали, и не было на лице ее обычной очаровательной улыбки. Она искала свои драгоценности…
Бэла не стала обращаться к правосудию, надеясь больше на себя. Этим и был вызван ее ночной визит. Хозяин квартиры ушел и, скорее всего, не подозревал, что творится сейчас в его доме, поэтому Бэла была крайне осторожна, опасаясь, чтобы что-нибудь не выдало ее присутствия. Однако все ее старания найти драгоценности оказались безрезультатны. Она обшарила все, кроме нескольких совсем маленьких ящичков в письменном столе, ключи от которых не нашла.
Тогда Бэла зажгла свечу и пошла в спальню, где также все просмотрела, но тоже безрезультатно, если не считать платка, испачканного сажей.
При виде его Бэла довольно улыбнулась, словно нашла подтверждение своей догадке.
«Это, несомненно, он. Мои драгоценности у него, — подумала испанка. — Он их хорошо припрятал. Осталось последить за ним хорошенько. Я и только я одна смогу вернуть себе мои вещи. В квартире их нет, в чем я убедилась, значит, они где-то в другом месте. Да, он, конечно, хитер и ловок, но не настолько, чтобы совсем не оставлять следов. Платок выдал его. Чтобы его не узнали, он, отправляясь грабить меня, вымазал лицо сажей и, чтобы отвести от себя подозрения, бросил на пол чужой платок. Ну, ничего, ты хитер, а я хитрее, — злорадно размышляла испанка. — Ты и не подозреваешь, что я знаю, кто настоящий вор, и я, пользуясь этим, буду следить за каждым твоим шагом и в конце концов вырву у тебя свои драгоценности».
Вдруг раздался звонок. Бэла вздрогнула — кто-то пришел. Она поспешно вернулась в первую комнату и, поставив свечу на место, спряталась в спальне.
Позвонили еще раз, после чего Бэла услышала удаляющиеся шаги. Но тотчас же шаги стали приближаться.
И тут Бэла заметила, что погашенная свеча еще дымится. Она подбежала и сжала фитиль пальцами. Дымок исчез, и она снова бросилась в спальню.
Едва успела она опустить за собой портьеру, как Мак Аллан отворил дверь и, пропуская вперед Митнахта, вошел вслед за ним. Бэла облегченно вздохнула. Вошедшие ее не видели. Она же, стоя за темной портьерой, прекрасно все видела и слышала.
— Я очень счастлив, что встретил вас, дорогой фон Арно, — учтиво говорил Мак Аллан. — Я уходил на полчасика. Садитесь, пожалуйста. Сигары?
Митнахт сел в предложенное кресло. Оба закурили.
— Что вас привело ко мне? — выпустив колечки дыма, поинтересовался ирландец.
— У меня к вам просьба, Мак Аллан, — начал Митнахт с мрачным видом. — Случай свел меня сегодня с одним человеком… С человеком, который мне настолько ненавистен, что двоим нам нет места на этом свете.
— Ого! Дело, я вижу, очень даже серьезное, — заметил ирландец. — Кто же этот бедняга, которого вы намерены погубить?
— Я долго считал его умершим, и вдруг он снова появился передо мною. Его зовут Гаген, но вам его имя вряд ли что-то говорит, вы его не знаете. Главное же в том, что один из нас должен уйти в мир иной. Я пришел спросить вашего совета. Вы человек опытный…
— Я бы советовал вам куда-нибудь заманить его и там с ним покончить.
— Это не так легко сделать, Мак Аллан. Гаген очень недоверчив.
— Тогда вызовите его на дуэль где-нибудь в обществе. А если откажется, вы имеете полное право тут же убить его. И это, я убежден, не навлечет на вас никаких неприятностей. Насколько я помню, лорд Стоуэр поступил точно так же с одним французом, и его потом приговорили только к пустячному штрафу. Вы же знаете лорда Стоуэра, он частенько держал банк у нашей общей приятельницы…
— Кстати, — перебил его Митнахт. — Знаете ли вы о случившемся на вилле синьоры?
— Нет. А что с ней случилось? — спросил Мак Аллан невинно.
«Мерзавец!» — негодовала про себя Бэла.
— С ней — ничего, а вот драгоценности у нее украдены.
— Ее драгоценности? Это ужасно.
— Теперь она ищет вора и свои украшения, но я сильно сомневаюсь, что ей это удастся.
— Надо ей помочь, это наша обязанность.
— Я не стану вас более задерживать, Мак Аллан. Устройте мне, пожалуйста, как хотите, встречу с этим доктором — под любым предлогом. Я буду вам очень благодарен. Один из нас должен умереть, а так как я хочу еще пожить, то — остается ему…
— Что ж, вполне резонно, — согласился Мак Аллан и пошел провожать гостя.
Через минуту он вернулся.
Испанка наблюдала из-за портьеры. Убедившись, что ее драгоценностей в квартире нет, она была полна решимости узнать, где они спрятаны.
Мак Аллан подошел к столу, вынул из ящика деньги, затем погасил лампу и вышел.
Бэла тоже покинула свое убежище. Пока что ничего интересного для себя она не увидела и не услышала. Хитрый ирландец, вероятно, спрятал украденное где-то совсем в другом месте.
Когда шаги на лестнице стихли, Бэла вышла из квартиры и заперла дверь. Очутившись на улице, она успела увидеть, как ирландец завернул за угол, и поспешила за ним.
Мак Аллан был в плаще и высокой шляпе. Против обыкновения, он шел пешком. Бэла подумала, что это — недаром, и решила продолжать слежку за ним.
Сначала ей показалось, что он идет к ней на виллу, но, очутившись возле аллеи Мадисон, он повернул на другую дорогу, ведущую в Центральный парк.
Что он собирался делать в Центральном парке? Это было явно неспроста. Бэла уже начинала торжествовать, осторожно следуя за ирландцем. Она больше не сомневалась, что идет именно к тому месту, где зарыты ее драгоценности.
По пути осторожный Мак Аллан, словно чувствуя опасность, раза два оборачивался, но и Бэла была настороже. Когда ирландец оказался возле широкой дороги, ведущей в парк, испанка прибавила шагу, чтобы не потерять его из виду в лабиринте дорожек и аллей. Кроме того, в парке было довольно темно, несмотря на газовые фонари. Высокие деревья и кусты не везде пропускали свет. По главной парковой аллее иногда проезжали экипажи, спешившие в более оживленные части города.
Бэла видела, как ирландец свернул на боковую дорожку, и еще более уверовала в то, что Мак Аллан шел к зарытым где-то здесь сокровищам.
Вдруг Мак Аллан вошел в заросли кустов, и Бэла на время потеряла его из виду. Подойти ближе она побоялась. Правда, через несколько минут ирландец вышел из кустов и пошел назад.
После его ухода Бэла бросилась в кусты, откуда он только что выбрался, но все ее поиски были тщетны: никаких следов свежеразрытой земли не было.

XXII. МАТЬ И СЫН

— Сам новый доктор сказал это мне, — рассказывал Филибер графине. — Он считает мнимую графиню совершенно здоровой и хочет отдельно наблюдать ее. Более того, он полагает, что ей вообще не место в сумасшедшем доме.
— Не место в сумасшедшем доме! — в сердцах воскликнула графиня. — Что ж, в таком случае, ей место в тюрьме, где она должна сидеть за обман. Надо заметить, что тюрьму заменили на сумасшедший дом только из уважения ко мне.
— Мне кажется, новый доктор очень решителен, — продолжал Филибер. — И я заметил, что он с участием относится к мнимой графине.
— Ей везет — и этот влюблен.
— Нет, тут не любовь, а участие. Мне показалось, что он поверил ее жалобам, счел их за правду и хочет провести собственное расследование.
— Какое еще расследование? — вспыхнула графиня.
— Мне это тоже показалось странным, — сказал капеллан, — но у него есть, видимо, какое-то собственное соображение, и он, действительно, установил за больной особое наблюдение. Услышав, что я местный капеллан, он так странно взглянул на меня своими большими глазами, словно хотел прочесть мои тайные мысли. Он вообще странный человек и, между прочим, вводит в заведении новые порядки.
— А что говорит о нем сиделка Дора Вальдбергер? — спросила графиня. — Я слышала, что новый доктор недоволен ею?
— Один инцидент стал этому причиной. Я слышал о нем от сторожа. Мнимая графиня по приказу доктора была переведена в новую палату, а там окно без решетки. И вот днем, на прошлой неделе, Дора Вальдбергер вошла туда как раз в ту минуту, когда сумасшедшая хотела броситься из окна…
— Но не бросилась! — сказала графиня в волнении.
— Сиделка боролась с ней, и ей едва удалось удержать безумную, которая была уже на подоконнике. И тут пришел вдруг новый доктор… — При этих словах графиня вздрогнула. — Как вдруг пришел новый доктор, — повторил капеллан, — и ему удалось удержать безумную.
— Этот доктор, я смотрю, поспевает всюду. Или он всегда только возле этой сумасшедшей? — спросила графиня.
— Вероятно, так. Он, кажется, сказал что-то резкое Доре Вальдбергер, так как сумасшедшая утверждала, что сиделка хотела вытолкнуть ее в окно…
— Какая чушь!
— …И передал больную другой сиделке. Это обстоятельство и взбесило Дору.
— Вполне понятно: Дора очень достойная женщина. Удивительно, что доктор так верит сумасшедшей, а не опытной сиделке.
— Но я уже говорил, что он считает умалишенную совершенно здоровой. Насколько я понял из его слов, он хотел бы прояснить какое-то темное дело, но, узнав, кто я, не захотел со мной об этом говорить.
Рассказ Филибера сильно взволновал графиню, хотя она и попыталась это скрыть.
— Пошлите ко мне Леона Брассара, — сказала она, — мне надо с ним поговорить.
Филибер отправился исполнять приказание.
«Значит, он берет ее под свою защиту, — думала она, оставшись одна. — Он, в таком случае, очень легко может дать делу новый толчок, особенно если объявит… Но этого не должно случиться! — мысленно перебила она сама себя, и лицо ее приняло решительное выражение. — Этого не будет. Без сомнения, он что-то заподозрил и потому удалил Дору. Теперь она в другом флигеле, и доктор может беспрепятственно проводить свои наблюдения… Но вот идет Леон…»
Бывший доктор больницы Святой Марии появился в покоях графини. Она внимательно посмотрела на вошедшего. Он не был дитя любви — нет. Своим существованием он был обязан совсем иному чувству. Он никогда не знал своей матери и… не подозревал, что сейчас стоит перед нею.
Какие чувства волновали сейчас эту женщину, видевшую перед собой собственного сына, которого она бросила еще в младенческом возрасте?
Ее занимала единственная мысль: сделать молодого человека орудием своих коварных замыслов. Любви или даже участия ее сердце не знало. Священнейшее чувство материнской любви было ей непонятно.
И, словно в наказание и в насмешку над нею, красавицей, у сына было неприятное и некрасивое лицо.
Леон подошел к графине, красота которой составляла разительный контраст с его отталкивающей внешностью. И красота эта с первого же взгляда очаровала и приковала его к себе так же, как Филибера и многих других людей, знавших бледную графиню.
— Подойдите сюда, Леон, — пригласила она и показала она на кресло. — Садитесь.
Он сел.
— Мне надо переговорить с вами по поводу двух весьма важных обстоятельств.
Леон сидел неподвижно и пристально смотрел на свою собеседницу.
— Во-первых: для всех вы должны быть не Леоном Брассаром, а по-прежнему Гедеоном Самсоном. Для всех — запомните это хорошенько. Важные причины заставляют меня просить вас об этом.
При этих словах Леон подумал, что графине известно нечто, что его беспокоило, и, видимо, испугался.
— Мне все равно, — сказал он. — Пусть будет так, как вы желаете. Я уже привык к Гедеону Самсону, и никто не знает меня под настоящим именем.
— Отлично! — удовлетворенно воскликнула графиня. — Значит, относительно этого мы условились, и для вас будет лучше, если вы не измените принятого решения. — Она чуть помолчала и продолжила: — Теперь еще об одном, не менее важном. Вы, конечно, знаете, что сумасшедшая, которой вы помешали убежать и которой обязаны своей отставкой, выдает себя за мою погибшую падчерицу.
— Знаю, графиня.
— Мне сдается, что в больнице сейчас за этой несчастной плохой уход. Кроме того, я хотела бы узнать, кто втянул бедняжку в эту историю, которая могла бы иметь далеко идущие последствия? Как видите, у меня есть две причины перевести больную в замок, и я обращаюсь к вам за помощью. Я хочу иметь возле больной верного и опытного врача.
— Я все понимаю, графиня.
— Дело только за тем, чтобы забрать из больницы нашу подопечную.
— Понимаю…
— Я слышала, что с вами в больнице тоже дурно обошлись?
— Да, это правда, — подтвердил Леон.
— Тогда для вас, я думаю, будет просто удовольствием забрать больную из заведения. Чем, кстати, я вас заодно и привяжу к замку.
— С первого мгновения моего прихода сюда я уже привязан! — пылко ответил Леон. — Я теперь только и мечтаю о том, чтобы служить вам.
— Тем лучше. Теперь вам представится подходящий случай осуществить ваше желание.
— Я бы, конечно, был рад, но как это сделать? Директор заведения — сам полусумасшедший — не согласится отдать ее.
— Если не согласится, то будет пенять на себя, — сказала графиня. — Больше того, само существование больницы в таком случае будет под большим вопросом.
— Тогда я спокоен, — повеселел Леон.
— Вопрос о дальнейшей судьбе больницы Святой Марии я предоставлю решать вам самому. Но, разумеется, только в том случае, если директор откажет в выдаче нашей больной. Я твердо решила не оставлять ее в больнице, после того как убедилась, что она так дурно устроена. Но пусть это останется между нами.
— Вот что пришло мне в голову, — вдруг сказал Леон, вставая. — А что если бы вам, графиня, с вашим богатством и сердобольностью, самой не выстроить подобное же заведение? Его можно было бы расположить в лесу…
Графиня подошла к Брассару и с улыбкой положила ему руку на плечо.
— Оставьте пока эти планы, мой юный медик. Пока будем заботиться только о том, чтобы нам отдали Лили, и это будет для вас лучшим отмщением.
— Вы можете вполне положиться на меня в этом деле, — сказал Леон, сверкнув глазами.
— Через час мы поедем с вами в больницу Святой Марии. Я беру вас с собой, чтобы доказать, что питаю к вам полное доверие… Прикажите заложить карету, капеллан. Вы тоже поедете с нами.
Леон был очень доволен.
Через полчаса все трое ехали к железной дороге.
Филибер, знавший о родственных связях Леона и графини, сейчас не мог понять, как ему себя вести по отношению к Леону. Однако незаметный знак графини дал ему понять, чтобы он вел себя так, как будто ни о чем не догадывается.
По приезде в больницу графиня послала своего лакея узнать, можно ли увидеть директора. Лакей скоро вернулся, приглашая графиню пройти в кабинет. Графиня с капелланом проследовали к директору, а Леон остался в приемной.
Веселая улыбка мелькнула на его лице при мысли, что он снова в доме, из которого недавно по милости директора был удален. Он чувствовал ненависть к директору, к новому доктору, да и вообще, ко всему заведению, а когда он ненавидел кого-нибудь, то употреблял все силы, чтобы удовлетворить эту ненависть.
Пока он предавался мыслям о превратностях судьбы и об отмщении, графиня беседовала с директором, а в глубине кабинета стояла Дора Вальдбергер.
— Признаюсь вам, господин директор, — начала графиня, — меня крайне удивила отставка прежнего доктора. Я вполне убеждена, что только благодаря ему больная была возвращена назад.
— Мне очень жаль, — возразил директор, но капеллан уже перебил его:
— Попытка бежать не так опасна, как последний инцидент, о котором мы узнали недавно.
— Последние события в вашей больнице показали, что несчастные, попадающие в ваш дом, постоянно подвергаются опасности, — поддержала капеллана графиня. — Мне их искренне жаль, а поэтому я хочу забрать к себе в замок ту самую больную, которая выдает себя за мою падчерицу.
— Надеюсь, что благородное и великодушное намерение графини не встретит с вашей стороны препятствий, — тут же добавил капеллан.
Директор сделал сиделке знак выйти, после чего обратился к графине и капеллану:
— Мне очень жаль, что я должен отказать вам, но я не в состоянии отпустить больную, о которой вы говорите. За ней установлено особое наблюдение. Оно тем более важно, что, по словам моего нового, очень ученого помощника, больная нисколько не страдает расстройством умственных способностей.
— Я полагаю, что заключение городских врачей заслуживает большего доверия, нежели мнение вашего помощника, который, вероятно, обманут хитростью больной или же видел ее только в минуты просветления. Но я приехала не для того, чтобы разговаривать об этом, а для того, чтобы получить от вас ответ, могу ли я взять к себе больную.
— Мне очень жаль, что приходится вам отказывать, — повторил директор, пожав плечами.
— Значит, вы решительно настаиваете на этом? — спросила ледяным тоном бледная графиня.
— Подумайте хорошенько, — вторил ей капеллан.
— Мне нечего думать, господа, я не могу отдать вам вверенную мне больную, — решительно произнес директор.
— Я не советовал бы вам упорствовать, — не сдавался Филибер.
— Довольно, господин капеллан, мы получили ответ, — пресекла дальнейшие его попытки графиня. — Господин директор сам должен понимать, насколько далеко простирается его власть. Если в заведении случится еще что-либо подобное, мы примем свои меры. Это мое последнее слово.
Холодно поклонившись директору, графиня в сопровождении капеллана направилась к выходу.
В приемной графиня нашла Леона Брассара в обществе Доры Вальдбергер.
Когда по знаку директора Дора вышла в приемную, она увидела перед собой отставного доктора. Оба они, еще недавно бывшие врагами, теперь, казалось, воспылали друг к другу взаимностью. Сейчас Дора куда более ненавидела нового доктора, а Леон не без основания имел свои виды на сиделку. Она хотела пройти, но он остановил ее.
— Теперь-то вы, пожалуй, хотели бы видеть меня на его месте, — тихо сказал он.
— Что ж, пожалуй. А что вас сюда привело снова, господин Самсон?
— Я лишь провожаю графиню, — ответил он. — Мы хотели забрать Лили. По доброте своей графиня хочет создать собственную больницу для умалишенных, и тогда, я уверен, вашему заведению придет конец.
— Графиня — больницу? — переспросила Дора.
— Да. Для этого она уже пригласила меня в замок. Что если и вам в новом заведении предложат хорошее жалованье?
Сиделка растерянно пожала плечами.
— А что здесь знают о намерении графини? — поинтересовалась она.
— Пока ничего, и вам я тоже рассказал по секрету, — предупредил Леон. — Пока точно еще ничего не решено, все зависит от обстоятельств. Если нам отдадут графиню, то дело расстроится.
— Нет, не отдадут, я слышала это.
— В таком случае, больница будет закрыта.
— А этот новый доктор, — злобно сказала Дора, — при нем я ни за что не останусь. Это шпион. Он за всеми следит, от него нет покоя даже ночью. Все он переиначил, ничем не угодишь.
— Я уже сказал, что скоро ваше заведение закроется, — повторил Леон. — И тем лучше для нас с вами, Дора. На деньги графини мы устроим новое.
Дверь отворилась, и в приемную вошли графиня с капелланом. Слова же Леона пробудили в сердце Доры новые надежды.
Директор хотел проводить гостью, но та наотрез отказалась, демонстрируя свое явное неудовольствие.
Увидев графиню, Дора низко поклонилась и, схватив полу ее платья, раболепно поцеловала. Графиня сразу же поняла, что сын ее успел склонить сиделку на их сторону. Она ничего не сказала, только бросила на Дору взгляд, который та отлично поняла.
«Он не отдает ее, — подумала Дора Вальдбергер. — Но ничего, это устроится иначе».
Графиня кивнула и пошла вперед с Филибером. Леон с Дорой следовали за ней.
«Это устроится», — подумал и Леон.
Графиня со своими спутниками села в экипаж, и они отъехали от больницы.

Конец 2 части.