Безжалостный ливень вновь обрушился на мегаполис, сопровождая свое приземление оглушающим звуком раскатистого грома. Всю неделю, после невыносимо жаркой и душной первой половины дня, город снова погружали во мрак черные тучи, небо начинало освещаться молниями, повсеместно гремели грозы, и всю оставшуюся вторую половину лило как из ведра. Это было уже похоже на наказание; всего за пять дней на столицу выпала двухмесячная норма осадков. Множество улиц превращались в самые настоящие бурные реки. Реки эти размывали повсюду грязь и много чего еще, что пробивало себе дорогу из канализационных люков. Пятое утро подряд коммунальные службы повсеместно освобождали дворы и улицы от поваленных деревьев, которые швырял на землю сопровождающий стихию ветер. Во многих частях города фиксировались масштабные провалы грунта, от чего людям становилось не по себе, поскольку подобное вполне могло произойти и под их жилищем. В памяти у людей всплывал ураган девяносто восьмого; те же вырванные с корнем деревья, рухнувшие линии электропередач, те же согнутые рекламные щиты, прозванные мухобойками. Однако тогда все ограничилось одной ночью. Нынешнему же разгулу, или, как уже успел переиначить народ, загулу природы шли шестые сутки, и обещать скорый конец этому бедствию метеослужбы не могли.
На дороге не наблюдалось никакого движения; всё остановилось и замерло, ожидая, когда дождь перестанет лить стеной. Во временную парковку превратились даже пробки. Дошло до того, что некоторые владельцы авто из сострадания предлагали несчастным прохожим, застигнутым врасплох переждать стихию у себя в салоне. Среди таких несчастных оказался и постовой, одиноко стоявший на разделительной полосе; услышав из щелочки в окне перекрикивающий шум дождя голос, он, не раздумывая, принял приглашение и быстро запрыгнул в машину. Дверь захлопнулась, а над городом вновь сверкнула молния, после чего раздался очередной раскатистый гром. Спустя всего лишь несколько секунд, рядом с машиной, в которую сел постовой, как, впрочем, и вдоль всей пробки внезапно пронесся еще один шум, а за ним другой, но уже с отчетливо-сильным ревом. Однако к этим звукам стихия была не причастна. Подобным образом с огромной скоростью просвистели два объекта, которые, по предположению узников пробки и тропического проливня, представляли собой автомобили. Логически предполагать, что это были автомобили, стоявшим в пробке людям приходилось, так как осознать происходящее и уж тем более разглядеть безумцев было невозможно. Они проносились в полутьме за стеной ливня по внутренней стороне садового кольца, где было свободное пространство для движения, после чего моментально исчезали во мраке стихии. За предположением, что рядом просвистели два автомобиля, у всех, кто, пусть и на долю секунды, становился свидетелем этой картины, возникал другой, и тоже вполне логичный вопрос, а именно: как этим двум самоубийцам, если все это, конечно, им не почудилось, удавалось не просто двигаться, когда даже на расстоянии вытянутой руки нельзя было ничего разглядеть, но двигаться еще и на такой запредельной скорости? Создавалось даже ощущение, будто именно эти два объекта вызывали на такое поведение природу, реагировавшую подобным образом на драму, которая между ними развернулась. Объяснить себе происходящее, когда казалось у небес сейчас в самом разгаре генеральный прогон апокалипсиса, действительно стало бы довольно сложным делом, если бы не одно «но». И для этого «но» данный разгул стихии не имел абсолютно никакого значения. Впрочем, для того чтобы объяснить в том числе и это «но», следует описать данную историю в подробностях.
Письмо
«Вся правда заключается лишь в том, что я ищу причину. Мне нужно найти веское основание для того чтобы я мог сказать себе – жизнь имеет ценность. Именно поэтому я решился на этот шаг. Ведь если воспринимать свою жизнь просто как данность, то она, по большому счету, ничего не значит – ты просто живешь, живешь, так как потребность эта в тебе заложена. Сей факт ставит твою жизнь в один ряд с другими врожденными потребностями – есть, пить, спать, справлять нужду… Тезис, на первый взгляд, кажется спорным, поскольку желание справить нужду и желание жить, вроде бы, совершенно разные вещи, ибо первое ты делать вынужден, тогда как второе делаешь из собственного стремления, собственной воли. Но так ли это на самом деле? По сознательной ли воле ты живешь? И на чем может основываться такое утверждение? Не на том ли, что твое стремление и воля связаны с любовью к жизни, ведь все иное можно легко приравнять к потребностям и инстинктам? А быть может ты живешь, потому что просто боишься смерти? Но, если ты искренне считаешь, что встречаешь каждый новый день, потому что действительно любишь жизнь, то чтобы проверить это, спроси себя, не отречешься ли ты от своей любви к ней, если тебя заставит это сделать другая определенная нужда, которая явится в виде кем-то приставленного к твоей голове оружия? Каков будет твой ответ под дулом пистолета на вопрос: отрекаешься ли ты от любви к жизни ради сохранения жизни? Выглядит не как нужда, а как принуждение дать обличающий ответ? Возможно. Возможно также, что другая нужда в это время принудит тебя сделать под себя. Так какая между ними разница, между нуждой отлить и нуждой остаться в живых?
Полагаю, это никому не адресованное письмо я решил написать перед тем, как все начнется, и мне просто захотелось поделиться с бумагой своими чувствами, ведь завтра будет уже совершенно другим. Как все пройдет, я не знаю. Смогу ли я пройти этот путь до конца? Смогу ли я найти то, что ищу? Да и есть ли «это» вообще в природе? Последний вопрос, думаю, всего интересней. Если я смогу найти на него ответ, то один этот факт уже оправдает все риски. Почему я решил прибегнуть к такому способу? Потому что в моем нынешнем положении обрести «это», или хотя бы приблизиться, по всей видимости, просто невозможно. К тому же я, кажется, окончательно исчерпал все свои внутренние резервы. А если быть откровенным до конца, то просто-напросто обрыг самому себе этим сверлящим мозг вопросом. А все, что меня окружает этому кошмару, будто лишь преданно служит. И так оно, видимо, и продолжалось бы не посети меня эта, казалось бы, невероятная мысль. Она пришла ко мне в ту минуту, когда я оказался накрепко зажат в тисках собственного бессилия, когда все мое существо находилось во власти гнетущего отчаяния. Идея эта стала для меня спасительной. Последние пару лет я только и жил ею. И вот настал момент воплощения ее в жизнь. Времени отведено не так много, но тем будет даже интересней. Что же касается непосвященного большинства, они и не должны знать обо мне ничего. Однако им будет интересно знать, где я. Ну что ж, выходит интересно будет всем».
Гринвальд.
---------------------------------
Прошло уже полчаса как Остожин, приняв утренний душ, рухнул обратно в постель. Не желая никуда торопиться, он, скрестив руки на груди, неподвижно лежал в кровати, настраиваясь вновь штурмовать никак неподдающуюся разрешению задачу. Одетый в недавно подаренный ему новой подружкой синий махровый халат, он лежал с закрытыми глазами, тщетно сосредотачивая сейчас все свои мысли. И хоть в редакции его ждали к началу рабочего дня, его это никак не тревожило. Утро оказалось солнечным в отличие от всех его мыслей, которые продолжали оставаться безликими и туманными. Какая-то раздражающая неясность одолевала его. Впрочем, источник этой неясности ему был известен. Но от осознания отсутствия точки опоры для начала расследования легче не становилось. Поставленная перед ним неделю назад задача не то чтобы не разрешалась, она, словно даже не подпускала его к себе для выяснения всех ее условий. Понятным было лишь то, что в ней слишком много неизвестных. Безграничен был уже один только радиус поиска. Учитывая страсть искомого "объекта" к путешествиям, он с легкостью мог находиться в любой точке мира, начиная от Новой Зеландии, и заканчивая Аляской. Остожин, однако, уже успел расставить соглядатаев по известным местам, но от них не было еще никакой информации. Впрочем, держать людей в засаде можно было сколь угодно долго, благо бюджет на всю операцию редакция выделила солидный. От него ждали лишь положительного результата. И такой результат он давал всегда. Именно по этой причине он уже четвертый год работал в "Oil king", журнале, где трудились признанные мастера своего дела, журнале, на страницы которого выпадало попасть далеко не всем персонам сколотившим многомиллионное состояние. Определенная репутация и влиятельность, все пункты, для составления которых были известны лишь редакционной коллегии – это были главные критерии, позволяющие претенденту иметь шанс засветиться хоть на какой-нибудь из страниц данного издания с довольно пафосным названием, и только за этим следовали все остальные условия, в том числе и финансовая состоятельность. Однако даже соответствие всем этим скрытым от глаз критериям не гарантировало какого либо пространства на страницах этого авторитетнейшего глянцевого монстра. Появившись на свет, как журнал полностью посвященный нефтяной и газовой отрасли, он затем постепенно стал охватывать все остальные слои экономики, превратившись в своего рода бенчмарк для всего бизнеса. К одним из основных секретов подобного успеха можно отнести, возведенные в ранг заповеди, абсолютную независимость, беспристрастность и объективность в политике журнала. К перечисленному прибавлялось мастерство трудившихся в издании людей, что в итоге давало подобный результат. Но главный секрет состоял все же в таланте стоявшего у истоков создания этого журнала человека по фамилии Азаров, главного редактора и корифея журналистики, чье мнение в печатном сообществе почиталось чуть ли не за истину в последней инстанции. Он-то и озадачил Остожина поручением, за выполнение которого тот взялся. О том, что поручение окажется далеко не из легких, тридцати семи летний журналист знал по своему опыту, и даже подозревал, каким именно оно будет на этот раз. Подозрения эти его не обманули. После первых же слухов об исчезновении столь известного лица он сразу же предположил, что если тот в скором времени не объявится, то в глазах Азарова для этого дела никакая другая кандидатура не подойдет лучше всего, как его. Но если прошлые задания, а если быть точным, объекты этих заданий, были довольно предсказуемы, так что для их поиска сверх усилий применять не требовалось, то нынешний являлся во всех смыслах птицей особой. Для характеристики данной личности, а также объяснения причины постоянного и активного интереса к нему со стороны всех без исключения масс-медиа, достаточно было бы, пожалуй, сказать лишь о том, что он как нельзя точно олицетворял собой название журнала, в котором нынче работал Остожин. Это был человек-легенда, человек сделавший себя сам, или, как сказали бы на западе, Self Made Man. Сирота из детского дома, ставший впоследствии самым богатым человеком страны. Умудрился же сирота сколотить за относительно недолгое время (чуть более десяти лет) на нефти, а в последующем и на успешных вложениях в другие предприятия, невероятное состояние (23.5 млрд. долларов). Ко всему прочему Гринвальд, такую фамилию носил молодой миллиардер, был довольно эксцентричным и абсолютно непредсказуемым в поведении. Остожин, по роду своей деятельности, сталкивался с ним однажды. Это произошло на пресс-конференции в далеких девяностых. Тогда он сумел получить от него ответ на один из заданных им вопросов. Связано это было с несостоявшимся полетом тогда еще двадцати шести летнего олигарха в космос. За два года до этой пресс-конференции Гринвальд предложил Роскосмосу сорок миллионов долларов (в два раза больше того, что заплатил Деннис Тито в две тысяча первом) за то, чтобы они включили его в очередной состав экипажа отправлявшегося на орбиту. Тогда это считалось неслыханным делом, позволить гражданскому лицу отправиться бороздить космические просторы. И он получил отказ. По прошествии же полутора лет в Роскосмосе, за неимением средств, призадумались и решили, что для поддержания отрасли, почему бы не согласиться. Однако было уже поздно, Гринвальд передумал. «Я теперь и за бесплатно не полечу» - фыркнул он тогда на вопрос Остожина, не желает ли тот воспользоваться приглашением Роскосмоса к сотрудничеству. В тот же день, сразу после пресс-конференции, в коридоре, Остожин стал свидетелем ещё одного мелкого события, отложившегося у него в памяти, видимо, как пример прозорливости, коротенького диалога Гринвальда с откуда-то там взявшимся юношей, который набрался смелости, подошел к нему и задал следующий вопрос: «Скажите, пожалуйста, что могло бы принести мне хорошую прибыль в будущем при минимальных вложениях в настоящем?» Гринвальда ничуть не смутила дерзость мальчика - его вообще мало чем можно было удивить - он остановился, посмотрел на него и дабы удовлетворить того исчерпывающим ответом, задал для начала пару встречных вопросов:
- Чем ты увлекаешься?
- Компьютерами, - ответил тот.
Гринвальд на секунду призадумался.
- Знаешь, что такое Интернет?
- Знаю.
- И что такое домен, тебе известно?
- Да.
- Тогда вот тебе самый простой способ вложить сегодня копейку, а лет через семь-десять получить с нее сотни тысяч долларов. Зарегистрируй пару десятков коммерчески значимых доменных имен и держи их. Через указанное время к тебе выстроится очередь желающих выкупить эти домены. Однако это не означает, что все эти годы нужно просто ждать и ничего не делать; вкалывать нужно всегда.
Внял ли юноша советам, осталось неизвестно. Остожину же пришло на память это пророчество, когда он узнал, что редакции пришлось в свое время отстегнуть кругленькую сумму за домен oilking.ru.
Спустя примерно час, Остожин наконец окончательно встал с постели, оделся, выпил кофе и вышел из дома. Он не спешил в редакцию отчасти еще и по той причине, что жил от нее неподалеку. Квартира его находилась на Новом Арбате, редакция же располагалась в одном из переулков Старого. Трехкомнатное жилище в столь престижном районе досталось ему не от трудов праведных, (на это ему потребовалось бы две жизни), а по наследству от бабушки, старой партийной работницы. Это был его единственный серьезный актив в жизни. Дорога от дома до работы занимала у него в среднем минут десять. Сегодня же она отняла у него побольше времени. Причиной тому была, предвещавшая обильный дождь, сильная духота, от которой он, как и от хождения на высокие этажи стал испытывать одышку. Такие дни напоминали ему о том, что годы берут свое, а он давно перестал хоть немного заниматься в свободное время спортом. И всегда, при мысли об этом, он с легкостью находил оправдания, главным из которых являлось отсутствие все того же свободного времени.
Войдя в особняк редакции, он поздоровался с охраной, прошел через турникет, и поднялся на второй этаж. По пути ему встретилась сотрудница рекламного отдела, Анастасия.
- Он спрашивал о тебе, - сказала она, быстрым шагом проходя мимо.
И без объяснений было понятно, что под «он» подразумевался Азаров. Свой «он» есть везде, в любой мало-мальски серьезной фирме. Однако далеко не всякий «он» может удостоиться чести называться таковым за стенами фирмы. Данный же титул Азаров носил в кругу всей журналистской братии. Если, к примеру, кто-то из них между собой, в контексте журналистского вопроса, говорил: «Он отозвался лестно», или «А что сказал по этому поводу он?», то было понятно, что речь идет об Азарове. Как и свою жизнь, профессиональную карьеру Азаров начал в городе Баку. Начал он ее там со штатного корреспондента газеты под невинным названием «Вышка», посвященной азербайджанским нефтяникам, добывающим "черное золото" со дна Каспия. Именно в тот период своей деятельности он сумел глубоко изучить нефтяную отрасль. Вооруженный блокнотом и карандашом (привычка эта не покидала его всю карьеру) он буквально избороздил все эти самые вышки на суше и на море, вместе с нефтяниками бурил скважины, с ними же почти и жил, делая при этом исключительно качественные материалы. Как сказал ему тогдашний главный редактор этой газеты: «Некоторые рождаются в рубашке, тебе же достались блокнот и карандаш». В середине семидесятых он становится внештатным корреспондентом, колесит по всему Советскому Союзу, обеспечивая материалами дюжину газет и журналов. Тогда и пришла к нему всесоюзная известность в журналистских кругах. Окончательно же звезда его взошла после войны в Афганистане, причем взошла эта звезда с запада. Отправившись в Афганистан в тысяча девятьсот восьмидесятом году, он на протяжении двух лет снабжал материалами все ведущие газеты, до той поры пока не попал в плен. Из плена он освободился благодаря все тем же двум своим извечным друзьям – блокноту и карандашу. Подозревая в нем лазутчика, один из полевых командиров пуштунов, старательно «разукрашивал» его лицо во время одного из очередных допросов. Азаров знал их язык, но уже не находил что отвечать, кроме того, что им было уже сказано, а именно то, что он простой журналист, и почти все время допроса молчал. Пуштун же, отчаявшись услышать желаемое, стал в итоге с остервенением теребить его и кричать: «Для чего ты приехал в нашу страну?! Что тебе нужно?!». Азаров, терпеливо перенеся тряску, поднял в конце спокойно глаза и на языке истязателя вымолвил: «Что мне нужно? Блокнот и карандаш, чтобы записывать твои слова». Пуштуна в начале передернуло, затем он истерически засмеялся. Спустя сутки Азаров был на пути к своим, причем с блокнотом и карандашом в кармане. Сам Азаров не особо распространялся на тему своего освобождения, однако, эту историю сами же афганцы рассказали потом одному из западных журналистов. На западе она всем настолько понравилась, что ее растиражировали многие издания. Через какое-то время весть эта долетела и до Советских работников пера. С середины и до конца восьмидесятых Азаров работал заместителем главного редактора одного из политических журналов, в начале же девяностых он основал уже свой собственный, под известным всем впоследствии названием Oilking.
Остожин вошел в приемную своего начальника.
- Доброе утро, Камила.
- Привет, Ром.
- Артур Керимович, к Вам Остожин.
- Велкам, - послышался ответ из селектора.
Он вошел.
- Здравствуй, Роман. Проходи, присаживайся. Камилочка, не соединяй меня пока ни с кем.
- Здравствуйте, Артур Керимович.
- Сушки будешь?
Главред сидел в своем большом кресле, просматривал что-то в компьютере и грыз сушки.
- Нет, спасибо.
- Роман, я вызвал тебя, чтоб сказать вот что – ты отправляешься в отпуск.
Остожин в этот момент подошел к дивану, однако опустился он в него уже невольно. От услышанного ему стало не по себе.
- Артур Керимович, прошла только неделя, - вымолвил он чуть слышно, - Я ведь не Бог.
- Извини, ты меня не так понял. В отпуск ты отправляешься официально. Неофициально же ты продолжаешь трудиться над моим поручением. Именно из-за него я отправляю тебя в бессрочный отпуск.
Азаров встал со своего кресла, подошел к дивану и присел рядом с Остожиным.
- Роман, мне нужно чтоб ты сейчас полностью посветил себя этому делу. Я знаю, добиться желаемого будет нелегко. Если говорить честно, мне вообще мало вериться в то, что ты сможешь его найти. Я знаю этого человека. О, поверь мне, это еще тот оригинал. Если он что-то задумал и если по его плану об этой задумке никто не должен узнать, то наверняка так оно и будет. Но попытку сделать надо.
Нависла пауза.
- Мне стало известно, что к его поиску подключились спецслужбы, - сказал Остожин.
- Думаю это правильно. Не удивлюсь, если задумал что-то не он, а в отношении него.
Азарова одолевала не только и даже не столько профессиональная страсть. Он знал Гринвальда, и знал очень хорошо. Они довольно часто пересекались на разных уровнях, а несколько раз молодой олигарх даже приглашал, как он его называл, Керим-пашу на свои закрытые мероприятия, так что они можно сказать почти сдружились. Старый журналист вначале подозревал, что Гринвальд старается таким образом расположить его к себе, как ключевую фигуру в медиа сообществе, но потом постепенно понял, что тот просто испытывает к нему симпатию. Впоследствии и сам Азаров стал испытывать к молодому бизнесмену теплые чувства. Знакомство их произошло вначале все тех же девяностых, когда в свет вышел пятый выпуск Oilking. Тогда Гринвальд был еще малоизвестен широкому кругу, однако в среде серьезных бизнесменов уже приобрел весомую репутацию, примерно в тот же период он впервые появился на обложке журнала Азарова. После же приватизации, в СМИ его имя стало мелькать все чаще. Керим-паша уже признался даже самому себе, что его сейчас мучает элементарное беспокойство за этого человека. Он был старше Гринвальда на двадцать лет и не исключено, что в нем просто-напросто давали о себе знать родительские чувства. Думается, его бессонница последних дней как раз и была с этим связана; все чаще вспоминая теплые моменты общения с Гринвальдом, он вдруг стал подозревать, что молодой олигарх, возможно, на подсознательном уровне хотел увидеть в нем близкого человека. История же жизни Гринвальда будто только подтверждала эту мысль, и старик расчувствовался. Все эти факторы и заставили его вновь вызвать Остожина, дать ему полный карт-бланш, лишь бы тот выдал хоть какую-то успокаивающую информацию.
- Каждый день все кому не лень, - он кивнул на компьютер, имея в виду СМИ, - в своих идиотских предположениях, пишут всякую ахинею. Мы же ни одним словом не обмолвимся на эту тему, пока не будем иметь на руках факты. И то только в том случае, если я сочту нужным опубликовать их.
Он посмотрел на Остожина.
- У тебя уже есть что-нибудь?
- Ницца, Монако, Лондон, Нью-Йорк пока молчат, - подразумевая своих проверенных соглядатаев, сказал Остожин. - На днях хочу вылететь в Норвегию. Его яхта в последний раз засветилась в тамошних фьордах.
- Да, это было еще в марте, кажется. Потом его след исчезает. Куда он затем делся, надеюсь, ты выяснишь. Что еще знает твоя новая знакомая?
- Вы о ком? – удивленно спросил Остожин.
- Роман, ты, кажется, на время забыл, с кем ты разговариваешь, - с хитрой улыбкой сказал Азаров.
Остожин, опустил глаза, словно его застукали голым.
- Мне кажется вы бы и сами прекрасно справились с порученным мне заданием, - холодно парировал он.
- ЛетА не те, друг мой.
- Должен заметить, эту информацию я получил не от нее. Есть у меня парочка знакомых французских папарацци. Они на катере преследовали его яхту от Монако до Норвегии и обратно. Самого Гринавальда они, правда, не видели. Вернее на палубу, в Монако, он, вроде, поднимался. Присланные мне фотографии сделаны издалека, так что, глядя на группу направляющихся к судну людей сложно разобрать, кто есть кто, все будто нарочно были в темных очках и бейсболках. Но вот тот факт, что в конце путешествия на берег он так и не спустился, французы подтвердили уже четкими снимками.
- Он мог сойти украдкой. Не думаю, что он позволил кому-то попользоваться своей любимой яхтой?
- Для чего ему нужно было где-то украдкой сходить на берег?
- Не знаю.
- На одном из участков пути они потеряли судно из виду; где-то во фьордах яхта оторвалась и настигли они ее только через семь часов к западу, в одном из рукавов Согнефьорда. Возможно, в этот семи часовой промежуток что-то и произошло.
- Ясно.
- Откуда вы о ней узнали?
- Она один из пунктов твоего плана или как?
Тот глубоко вздохнул, после чего посмотрел на Азарова.
- Взаимно ненавязчивое «или как».
- Это хорошо. Крайности в виде цинизма и страсти пошли бы только во вред.
Речь зашла о некой Виктории, менеджера, имеющего доступ к помощнику Гринвальда, Дайнеко. Остожин познакомился с ней неделю назад, когда решил начать свое расследование с московского офиса компании Гринвальда "Millhouse Capital". Второе свидание плавно перетекло в секс, после же третьего она преподнесла ему в подарок банный халат, заметив отсутствие оного в гардеробе своего нового бой-френда.
- В Норвегию лети завтра же, - возвращаясь к делу, сказал Азаров.
Остожин стал вставать, намереваясь заканчивать разговор.
- На твой валютный счет уже поступили определенные средства, так что в финансовом плане ты не стеснен. Послушай, Роман, поверь, с моей стороны слежки за тобой никакой нет, - заметив перемену в настроении своего гостя, сказал Азаров. – Это была чистая случайность, у меня ведь в Millhouse тоже есть знакомые, - скромно заметил он.
- Артур Керимович, это же часть нашей профессии, распознавать сказанное между строк. Я понял ваш посыл. Спешу вас заверить - дело не пострадает. Ничего серьезного нет с обеих сторон, иначе я отказался бы от задания.
- Извини меня. Просто хотел убедиться, что у тебя все под контролем.
Остожин вздохнул и посмотрел в окно.
- Ей, кстати, самой интересно, куда он мог пропасть. Даже предложила свою помощь. Думаю, я не стану пренебрегать этим предложением.
- Хочу подбросить тебе еще кое-какой стимул, - снова решив сменить тему, сказал Азаров.
Остожин взглянул на него.
- Кроме оговоренных в прошлый раз пятидесяти тысяч только лишь за работу, в случае успешного результата, на твой счет будет перечислено еще двести тысяч евро.
На лице Остожина не шевельнулась ни единая мускула. Одна из особенностей его характера заключалась в том, что к деньгам он всегда оставался холоден.
- Что ж, благодарю, - с чуть ли не наносной почтительностью к данной новости, произнес он.
Азаров улыбнулся.
- Знаю, деньги тебя не возбуждают.
Остожин улыбнулся в ответ.
- Ну да ладно. И так, ты теперь полностью свободен от других дел, обеспечен средствами и, полагаю, желанием взяться за это поручение основательно. Нужно ли тебе еще что-нибудь?
- Нет.
- Замечательно.
Остожин пожал протянутую руку и направился к двери.
- Роман.
Он обернулся.
- Еженедельно докладывай мне на «мыло» о ходе расследования.
Гость кивнул головой и закрыл за собой дверь.
- Нахимовский проспект, командир.
- Садитесь.
- Спасибо. Ф-у-у, ну и жарища.
- И еще к тому же очень душно.
- Это к дождю. А у вас тут я смотрю восемнадцать.
- Обычно я климат контролем не пользуюсь, но в таких условиях уже просто не выдерживаешь.
- Да, резкий перепад тоже вреден. Говорят, при включенном климат контроле разница между температурой в салоне и "за бортом" должна быть два-три градуса. Но если там тридцать, то здесь что ж печку тогда включать? Так что пусть работает. Хотя я в прошлом году так слёг, что неделю провалялся. Ввалился с жары в дом и врубил на полную мощь кондёр. …Нам, наверное, сейчас лучше по третьему махнуть.
- Вы торопитесь?
- Не сказать, чтобы очень. Днём у меня самолет. В Турцию с женой отбываем.
- Удачно вы подгадали.
- Да, хоть и дела встанут, а все равно рад. Только бы из города вон.
- В это время мы и по третьему не пролетим, люди на работу едут.
- Тогда, как хотите, так и езжайте. Сам водитель, знаю, как советы сбивают с толку. …Надо же, у вас тут и люк есть. Здорово.
- Ничего хорошего. Им я точно не пользуюсь.
- Почему?
- Видите там тряпочку?
- Да. Ну, понятно, протекает, наверное.
- Угадали.
- Какого года машина?
- Девяносто пятого.
- Так что вы хотели, тринадцать лет уже - старушка.
- Все, чего я от нее сейчас хочу, это, чтоб она меньше подводила.
- Ломается? Тогда меняйте автомобиль.
- Это не моя машина.
- А чья же?
- Друга.
- И он в курсе, что вы на ней таксуете?
- Он, можно сказать, сам и посоветовал.
- Странно.
- Времена не легкие, вот он и выручает. Бомблю вторую неделю.
- Ясно… Что ж, хороший у вас друг.
Спустя двадцать минут.
- Приехали.
- Спасибо. Этого хватит?
- Вполне.
- Всего доброго.
- И вам.
«Тоже слинял бы сейчас куда-нибудь. На Мальту, к примеру, или в Грецию, или, или, или, … Так, ладно, сколько у меня в кармане? Семьсот, восемьсот, девятьсот. На пятьсот заправлюсь, и останется хрен, да ни хрена. Сегодня двадцать второе? Сколько дома, пятнадцать штук? И все за квартиру. А еще на жизнь надо заработать. О долгах и говорить нечего. …Долги, долги, как много в этом звуке. Так, я здесь, девушка, вижу вас, вижу, погодите. Так, вуаля»
- Куда вам, девушка?
- Речной вокзал.
- Садитесь.
- Я могу не пристегиваться?
- Если у вас есть лишние пятьсот рублей то, можете.
- Есть. Только не гоните, я не люблю скорость.
- Вы действительно не будете пристегиваться?
- Да, ремень давит мне на грудь. …У вас курят?
- Курите. Вот пепельница.
Продолжительная пауза.
- Может, вы хотя бы радио включите?
- Да, пожалуйста.
- Нет, другую волну. Думаете, мне интересно, как все заняты поиском этого Гринвальда.
- Хорошо, и какую волну настроить? Ведь о нем говорят везде.
- Что вы меня спрашиваете, откуда мне знать?
Через минуту.
- У меня сегодня экзамен, а я забыла на удачу сделать кое-что перед выходом из дома, поэтому и нервничаю, если не сказать злюсь, и злюсь на все подряд.
- Может проще перестать быть суеверной?
- Вам не понять. Этот ритуал меня никогда не подводил.
- Или же вы его. И как он выглядит?
- Какая теперь разница. Может вернуться?
- А вы успеете?
- Сколько сейчас?
- Четверть одиннадцатого.
- Нет, уже не успею. Господи, какая же я дура! Как я могла о нем забыть?!
- Послушайте, перестаньте себя казнить. Если бы вы сегодня о нем не забыли, то не отвязались бы от этого ритуала до конца жизни. Пользовались бы им и выходя замуж и во время родов и во всех остальных важных случаях жизни.
Девушка засмеялась.
- Что ж здесь смешного?
- Я сейчас представила себе, как в старости, перед смертью распоряжаюсь провести его.
- Вот видите, вам самой смешно.
Продолжительная пауза.
- Нет, мне по-прежнему очень не спокойно.
Спустя полчаса.
- Вот сюда, на Смольную.
- Там дорога только для общественного транспорта.
- Тогда остановите здесь. Так, сколько я вам должна?
- Сколько не жалко.
- Вот, пожалуйста. Всего доброго.
- Подождите.
- В чем дело? Мало?
- Нет, дело не в этом. Вы отличница?
- Да, а что?
Достает из кармана первую попавшуюся монету.
- Тогда этот ритуал как раз для вас. Он очень простой. Видите этот рубль?
- Ну, вижу.
- Перед тем, как выходить отвечать, зажмите его в левой ладони, слышите в левой, и со словами чики-брик я не глупа, мне четверка не нужна смело выходите на бой, и все время, пока отвечаете, держите этот рубль в руке.
- Вы это серьезно?
- Как хотите, можете не верить.
- Нет, подождите. Дайте его сюда.
- Нате.
- Значит, чики-брик я не глупа, мне четверка не нужна?
- Да.
- А если…
- Никаких если. Все, удачи.
- Спасибо.
«Во что угодно готовы поверить, пусть хоть это будет простая монета, лишь бы помогло. А еще смеемся над верованиями древних во всякие природные явления. …Сам-то понял, что сказал? «Чики-брик». Ладно, все равно сдаст. Это еще что? Почему ты заглохла? Прошу тебя заводись сейчас же! Чтоб тебя! Нет, только не это! Очень, очень, прошу! Слышишь, умоляю! Дрянь! А, нет, прости, благодарствую. …Ты мне сейчас нужна, понимаешь? Если будешь подводить, мне просто-напросто жрать не на что будет купить, пойми? ...Господи, до чего дошел?! Утром встаю с надеждой увидеть вечером на столе еду. А ведь у тебя есть и образование, и какие-никакие мозги. …Все равно, сам виноват. При желании уже давно мог бы чего-нибудь достичь в этой жизни. Сколько нам уже лет? Вот-вот стукнет тридцать пять? Все, прекрати, не заводи эту шарманку снова. Тетку вон лучше подбери. И как ты оказался в таком положении, непонятно. Все, заткнись, сказал».
- Куда?
- Филевский парк.
- Садитесь. Ремешок накиньте, пожалуйста.
- Конечно. Ой, как он у вас тут далеко.
- Попробуйте другой рукой.
- Сейчас. …Так, пристегнулась. А что это за машина?
- Сааб.
- Сааб. На ближнем востоке, кажется, многие мужчины носят такое имя.
- К Шведским мужчинам, думаю, это не относится.
- Значит эта машина шведская?
- Да.
- Надо же. И все они с одной дверью?
- А разве здесь одна?
- Ну, вы же меня поняли.
- Нет, не все. Этот вариант называется - купе.
- Купе. Интересно. А моему мужу нравится Ауди. Хоть её у него и нет.
- Что ж, значит будет.
- Вряд ли.
- Почему вы так уверены в этом?
- Потому что он сантехник.
- Выходит, муж сантехник, а вы на такси разъезжаете?
- А я сама, что вы думаете, без работы сижу?
- Да нет, не думаю. Просто странно как-то.
- Я, между прочим, в частной клинике работаю, дантистом.
- Хорошая профессия.
- Самая лучшая.
- Явно ваше призвание.
- Здесь вы правы. В другом деле просто не представляю себя.
- Никогда не понимал, как дантистам может нравится их работа.
- Может, если человек нашел себя в ней. Я же вот, к примеру, верю в любовь мужа к своей профессии. Кстати, он у меня прекрасный человек, хоть и сантехник.
- Охотно верю.
- И вообще, любая работа носит достоинство того человека, который ее выполняет. Известная мудрость. Я очень его люблю. Знаете, как мы познакомились?
- А вы как думаете?
- Не язвите. Он пришел ко мне с острой болью.
- Сантехник в частную клинику?
- Нет, сантехник в местную поликлинику. Я там начинала. Это было в семьдесят шестом. Пришел, щека с арбуз, я ему зуб тот вырвала, ну и отпустила. На следующий день смотрю, снова сидит у кабинета. Что, говорю, другой зуб заболел? Нет, говорит, не зуб, но тоже ноет. Что именно, спрашиваю. Сердце, отвечает, и достает из-за спины букет. Вся очередь обомлела, даже те, кто пришел с болью заулыбались. Вот. Через месяц повел меня в ЗАГС…
- Очень романтично.
- Знаете, я действительно на такси не разъезжаю. Просто ужасно тороплюсь к своей матери. Она у меня старенькая и с ней вечно что-нибудь приключается. Сегодня она пошла к соседке и захлопнула дверь. Ключи, как можно догадаться, остались дома. Звонит от соседки и говорит: «Все бы ничего, только вот не помню, стоит у меня что-нибудь на плите или нет». Вот и несусь.
Спустя двадцать минут.
- Здесь на 2-ю Филёвскую. Да, у этого дома остановите, пожалуйста. Спасибо. Столько хватит?
- Хватит. Бегите.
«Так, пора заправляться. Где поблизости можно это сделать? …Вспомнил, там по прямой, потом налево»
На заправочной станции.
«Так, почем здесь процесс? Двадцать пять! С ума сошли»
- На третью девяносто второго на пятьсот.
«Вот кому на Руси жить хорошо. Отхватил скважину и ты хозяин мира. Хоть в своей стране продавали бы дешевле. «Черта с два, "Бенджамин" дороже!», вот их лозунг, прикрытый разными оправданиями. Плевали они на все и на всех. Потом удивляются, откуда у богобоязненного народа возникает непреодолимое желание пересаживать их со своего горба на штык. Ну, все, хватит. …Как же невыносимо душно… Вечером наверняка дождь пойдет. Вот это действительно будет для тебя проблема; только и будешь успевать тряпку выжимать, что под люком. …Так, а вот и четвертый. И все-таки неплохой денек».
- Куда вам?
- Улица Уральская. Это у метро Щелковская.
- Садитесь.
- Алло. Да, здорово, Санек. Что скажешь? И мне нечего. …Где ты смотрел, на даче? А я этот позор с трибуны лицезрел. Мне до сих пор тошно. По-моему пора уже делать выводы. Игры никакой, так их перетак! Команды нет. Полное безволие. Пять банок! Ну, куда это годиться? Я из-за них отпуск отодвинул, с женой поругался! Ты не поверишь, но даже она меня сейчас жалеет! Гнать нужно многих, если не сказать всех. Оборону уж точно. Про «главного» промолчу, пусть сам делает для себя выводы. Времени у него было достаточно, чтобы построить нормальную команду. Денег, кажется, тоже не жалели. Все не хочу о них говорить, будем ждать перемен. Сам-то как? …Повысили? Ладно, на выхах пересечемся, расскажешь. Да, пока. …Эх-х-х, Спартак, Спартак, Старостина на тебя нет! …А вы болельщик?
- По настроению.
- Ну и правильно. Здоровье дороже. Если б вы знали, сколько я нервов на них трачу. С женой уже несколько раз разводиться хотели. Точнее она со мной. Но, после последнего чемпионата Европы, сама, кажется, стала болеть.
- Да, игра наших многим понравилась.
- Только могли бы не заканчивать выступление так, как закончили. 0 – 3, считаю довольно неприличный счет. А всё искали объединяющую силу. Вот она – спорт. И в первую очередь футбол.
Продолжительная пауза.
- …Что-то вы вялый какой-то на разговоры.
- Просто я за рулем уже с утра. Может быть.
- Что может быть?
- Что спорт стал объединяющей силой.
- Я уже и забыл. А жена моя считает, что ничего нет сильнее любви. Слушай, ты не мог бы выключить радио. Надоели они уже с этим Гринвальдом.
- Хорошо. Возможно, и жена ваша права.
- Кто ее знает? Говорить можно все что угодно, а, допустим, она же несколько раз уже уходить от меня собиралась, хоть и выходила за меня по любви, причем безграничной и вечной, как она заверяла. Нет, брат, я в эти игры не играю и не верю.
- Но не ушла ведь.
- Уйдет, не удивлюсь, потому что, как уже сказал, не верю в эту их преданную любовь, да настолько, что Станиславский отдыхает. Я, если говорить серьезно, считаю, что нет ничего крепче мужской дружбы… и любви, но только родительской.
- Порой и друзья уходят… да и родители тоже, безвременно.
- Что ж тогда остается?
- Не знаю. Как-то подвозил одну старушку, говорит, преданней Бога у человека никого нет. Все уходят, Он лишь остается.
- А у меня футбол остается. И знаешь почему?
- Почему?
- Потому что здесь мне понятны все правила. В игре этой все гораздо логичнее, чем в жизни, где человек, бывает, получает совсем не то, чего заслуживает. Вот ты сказал: Бог. Так вот, по моему глубокому убеждению, весь этот проект под названием «жизнь», для него та же игра, если этот твой бог вообще есть. Только от футбола она отличается неприкрытым цинизмом и жестокостью, причем с очень размытыми правилами. К этому выводу я пришел уже давно. Его собственные же творения придумывают игры гораздо гуманнее, и в них же находят отвлечение от печальной реальности. А если так, то вопрос о его совершенстве отпадает сам собой. Единственное в чем он преуспел, так это в изощренности. До такого разнообразия страданий, которое выпадает на долю человечества нужно еще додуматься. И все, и не заводи больше об этом разговор.
- Да, я и не собирался.
«Видимо, он уже во многом успел разочароваться. Не буду дальше поддерживать беседу».
Спустя полчаса.
- Приехали.
- Держи деньгу, друг. Скажи, как тебя зовут?
- Савва.
- Воспитывай в себе безразличие, Савва, лишь в нем ты обретешь покой. Будь здоров.
«Это было сказано не спонтанно. И сказал он эту фразу явно не впервые. А всякий раз, произнося ее, он желает убедить в ее правоте, прежде всего, себя. Бог с ним, забудь. Таких учителей жизни каждый день встречаешь. Мнят себя мудрецами с истиной в ладошке, а живут лишь по собственным законам, в основе которых слабость. Так и идут по жизни, оправдывая и отстаивая эту слабость, как только могут; ищут чего-то, ищут, думают вот-вот пойму, что к чему, в итоге же плюют на все, выдают сами себе индульгенцию и идут дальше, не обременяя себя никакими вопросами. …А не заткнуться ли тебе? Чем ты-то лучше? И не оттого ли злишься, что сам ничего не понимаешь в этой жизни?
В Мак Дональдс что ли заехать? Нет, от их еды уже тошнит… Вот, что значит холостяцкая жизнь. Никакого режима, ни в чем, ни в питании, ни во сне, ни в том же сексе. А ведь женятся же некоторые для комфорта, или заводят себе что-нить такое… удобное. Так почему бы и тебе не подыскать подходящий в этом отношении вариант? И, может быть, наступил бы в твоей жизни порядок. Как там, у Достоевского: «Якорь, тихое пристанище, эссенция блинов, вечернего самовара, тихих воздыханий, натопленных лежанок, - точно ты умер, а в тоже время жив, обе выгоды разом!» А за всем этим что? А за всем этим тоска. …Умник, а сам-то кому нужен? Гол, как сокол, а изображаешь из себя… будто тебя приняли бы за хорошую партию. Только сделал бы еще одного человека несчастным, наплодив вдобавок голодных ртов… Ну почему так сурово? Словно ты уверен, что твоя судьба безнадежна? Ты же знаешь себя. Знаешь, что сделал бы все, вылез бы из кожи, а семью постарался обеспечить. Возможно. Может, просто ищу оправдание, чтобы избежать ответственности, обязательств. Да ведь уже сколько раз рассуждал на эту тему. Ты не хочешь заводить семью ради комфорта, или потому, что так надо, потому что давно пора, или по недоразумению, ее залету, к примеру, не то все это было бы. Предпосылки должны быть естественные. …А все же с годами одиночество становится лучшим спутником, с ним как будто даже уютнее и спокойней… Все, хватит, надоел. Философ долбанный».
Вечером того же дня.
- Куда вам?
- Рязанский проспект.
- Прошу.
- Благодарю. …Пока доедем до места, всю Москву, наверное, накроет.
- Очень не хотелось бы.
- Для города это полезно, освежит. А вы что, не любите дождь?
- Нет, я его очень даже уважаю. Иногда он освежает не только улицы, но и мысли. Люк подтекает, вот в чем проблема.
- Что ж, сочувствую. О, слышите, как гремит?
- Слышу.
- Да, боюсь, люку вашему не сладко придется. А я, знаете ли, никакую другую погоду так не люблю, как дождливую. Моя стихия. Я художник, пишу всякие картины на самые разные темы. Так вот, лишь в дождь идеи для них рождаются у меня легко и свободно, яко дитя из широких бёдер. Дождь очищает мой разум от всего ненужного, и остается в нем все только самое важное и интересное. Он, как санитар, после которого мое сознание прозревает. Творческие люди вообще обожают дождь. Мы черпаем в нем вдохновение, и чем он продолжительнее, тем больше можно из него черпать… Вот чего не люблю, так это слякотную зиму; мысли превращаются в какую-то мертвую жижу, ходишь вялый, рассеянный, не знаешь о чем и думать. Тоска смертная…
Спустя десять минут речь все продолжалась.
- …А еще в дождь я люблю заниматься сексом. В такую погоду секс становится не сексом, а поэмой, сладкой, нежной, романтичной поэмой. Вначале стихия вас друг к другу притягивает, затем вы постепенно вместе сливаетесь уже со стихией, и под шум дождя начинает звучать музыка вашей страсти, в итоге ваше соитие уже действительно напоминает танец, головокружительный, горячий… м-м-м, неописуемо. Ну, я думаю вам это тоже знакомо.
- Мы приехали.
- Что уже?
- Как видите.
- И правда. Ну, тогда держите плату.
- Благодарю.
- Счастливо.
- И вам.
«Попадутся же павлины. Все, начался. Только бы до дома доехать. Надеюсь, будет не сильный. Поеду по Косыгина. Чтоб тебя! Это еще что!? Нет, нет, нет, ну-ка заработали! Я в это не верю, такого не бывает! Ну, почему, почему!? Пусть сломается что-нибудь другое, но только вы заработайте, прошу вас, умоляю! Ну, как же так! Ну, за что!?»
Мольба стеклоочистители не убедила. Машина потихоньку стала прижиматься к краю дороги и через какое-то время остановилась вовсе. Она остановилась рядом со смотровой площадкой, где не было уже ни души; дождь постепенно перешел в ливень, разогнавший всех, кто там находился. За серой стеной ливня уже ничего нельзя было разглядеть. Он заглушил двигатель, и, смирившись с тем, что застрял здесь надолго, обреченно обнял руками руль и тупо уставил свой взор на размытое окно, откуда в хорошую погоду можно было бы созерцать весь город. Однако созерцать в данный момент кроме как свое трудное жизненное положение было нечего. Впрочем, так как положение это никуда сейчас не убегало, то и о нем можно было пока не думать, тем более что разделять с ним общество оно с радостью могло и молча. Размытые мысли на размытом окне, это все, что он сейчас обреченно лицезрел, сидя в чужой машине, без средств к существованию, без каких либо значимых достижений в жизни, словно, как и автомобиль, управляя ею по доверенности. В активе не имелось абсолютно ничего, кроме тридцати пяти лет, и некоторой надежды на то, что, может быть, что-нибудь еще и изменится. Но, надежде обрадовать его все было нечем, и возможно потому, что для этого у нее не было просто-напросто особенных оснований. Он же, вероятно, был убежден, что его надежду отличает нечто особенное, какая-нибудь фантастичность, которая в один прекрасный день себя сполна оправдает и для этого нужно лишь время. Но пока время шло и кроме как серых будней и сменяющих друг друга неудач ничего не происходило. Надежда же эта, если дни выдавались уж очень тяжелые, жалеючи ставила перед ним Доширак, над которым он покорно склонялся и утолял свой аппетит. Прошло полчаса. Ливень и не думал утихать, и продолжал безжалостно барабанить по автомобилю, словно гордился своей силой. Находясь в заложниках у стихии, он сидел все в том же положении, обняв руками руль и уставившись куда-то за окно. Иногда текущие из-под люка капельки возвращали его мысли в салон, он приподнимался, выжимал тряпочку, засовывал ее обратно, после чего вновь занимал исходное положение и снова уходил в некое забытье. В отдельные моменты он о чем-нибудь задумывался, но задумывался как-то вяло, поскольку то, о чем начинал думать, передумывал уже десятки раз до этого. Постепенно его начало клонить ко сну. Глаза то закрывались, то снова открывались, он не стал сопротивляться набежавшему дрёму и как будто даже уснул. Но, спустя секунды перед глазами вновь сверкнуло, раздался раскатистый гром, и он снова приоткрыл глаза. По окну все так же бежали струйки воды, а за ним бушевала стихия. Он уставился в полудрёме на ливень, не различая в нем ничего, кроме привычных потоков воды. И вероятно он так и продолжал бы тупо любоваться стихией, если бы к нему не пришло осознание того, что он уже несколько минут смотрит на «это», но почему-то не придает данной картине абсолютно никакого значения. Осознав сей факт, он раскрыл по шире глаза, затем снова прищурился, после чего поднял голову. За окном виднелись очертания какого-то силуэта. Приглядевшись, он различил в этом силуэте женскую фигуру. Она стояла неподвижно у ограды, спиной к нему и как будто смотрела на город. В первую минуту картина эта как-то не поддавалась его пониманию, поскольку он, казалось, все еще находился во власти дрёма, и, кто знает, возможно, плодом этого состояния и было данное видение. К тому же ливень был такой силы, что очертания представлялись очень размытыми. Закрыв глаза, он по привычке надавил слегка пальцами у переносицы, после чего немного прищурившись, постарался получше всмотреться в то, что настойчиво претендовало на явь.
«Сумасшедшая, что ли какая?» – стало первым, что вырвалось у него из уст. – «Стоит под ливнем, без зонта…»
Девушка действительно стояла без зонта, насквозь промокшая, однако это ее как будто никак не беспокоило, словно ливень являлся ее стихией. Казалось даже, что он ее как бы и материализовал.
«Кого только не встретишь. И чего стоит? Городом что ли любуется? Ну, конечно, самое время. …Может в отчаянии каком? И почему обязательно в отчаянии? Если у тебя не все ладно, значит и у других должно быть так же? А что если ей просто нравиться стоять сейчас там? Так пусть стоит, не мешает ведь никому».
Удовлетворившись этой мыслью, он оставался сидеть в машине, однако сиделось ему уже как-то неспокойно. Сам не зная почему, он обернулся и посмотрел на заднее сидение. Заботливо прихваченный утром зонт, послушно лежал на своем месте.
«Тебе что, больше всех надо? Ну вот и сиди, пережидай этот мерзкий ливень».
Сказав это глядя в противоположное окно, он через какое-то время почему-то снова не выдержал и взглянул в сторону смотровой.
«А если ей плохо? А если не просто плохо, а невыносимо плохо?» - подумалось ему, и девушку стало как-то жалко.
«И ведь стоит не шелохнется, как будто ее на «слабо» вызвали».
Не зная уже о чем и думать, он просидел так еще несколько минут, взглядывая иногда на силуэт.
«А, черт тебя подери!» – вырвалось у него в итоге.
Он схватил с заднего сидения зонт, открыл дверь, раскрыл зонт над машиной, после чего вышел. Небо встретило его появление молнией и громом. Ливень будто разозлившись на то, что человек принял его вызов, стал хлестать его, казалось, со всех сторон. Он оббежал машину и, перепрыгивая через образовавшиеся ручейки, направился к девушке. Та, в свою очередь, по прежнему стояла неподвижно, словно ливень и вправду абсолютно не мешал ее стоянию. Подбежав к ней сзади, он остановился, затем медленным шагом стал заходить к ней с боку, заглядывая постепенно в лицо.
Девушка действительно смотрела на город, но только не на сам город, а как-то над ним. У нее было несколько бледное, однако симпатичное лицо, немного округлое, с чуть вытянутым вперед подбородком плавно переходящим в тонкую шею, ее темные волосы дождем были приглажены к голове, светлые же глаза внимательно смотрели вперед, в то же время они выдавали какую-то обыденность того положения, в котором она сейчас находилась. Одета она была в приятное светлое платье, сшитое из какого-то плотного материала.
Немного разглядев ее, он попробовал к ней обратиться.
- Барышня, вы так заболеете. Вы слышите меня?
Однако молодая особа то ли его не слышала, то ли не обращала внимания. Взяв паузу, он решил сделать еще одну попытку.
- Девушка, вы меня слышите? - спросил он, махнув перед ней рукой.
Отчасти испуганным, но более всего очень удивленным взглядом она посмотрела на него.
- Что вы здесь делаете в такую погоду? Я наблюдал за вами из машины.
Она не отвечала и продолжала теми же обескураженными глазами смотреть на него.
- Вы стоите и что-то там разглядываете? Что вы там увидели? Неужели этого нельзя делать в хорошую погоду? …Почему вы молчите? Вам плохо? Хотите, я подкину вас до метро?
Ответа никакого не следовало, лишь глаза все также выдавали свое искреннее удивление.
- Вы так и будете молчать? …Ладно, вопросов больше нет, счастливо оставаться.
Он стал уходить, девушка же смотрела ему вслед, провожая все тем же взглядом. Он отошел на несколько шагов, затем обернулся.
- Вы же наверняка заболеете, возьмите хотя бы зонт. Оставить его вам?
Реакция была все та же.
- Ну, как хотите.
Он сел в машину, осмотрел свою мокрую одежду и попробовал отряхнуться.
«Явно не в себе», - резюмировал он. – «Ей предлагают помощь, а она молчит. Все, забудь. Какого черта ты вообще вышел? Лезешь во что не нужно. Только ноги промочил. Пусть стоит себе, если хочет», - продолжал он бубнить себе под нос, выжимая тряпочку, из которой в его отсутствие струилась уже вода. Запихивая затем тряпочку обратно в щель под люком, он снова взглянул за окно. Девушка стояла все там же, у ограды, но уже лицом к нему. Прищурившись, он заметил, что она смотрела в его сторону.
«Может, думает, что так она очень оригинальна? Ошибается. Не буду здесь оставаться, отъеду».
Автомобиль завелся и тихим ходом направился вниз по улице. Ливень все не стихал и даже взял к себе в соучастники порывы ветра. Дворники по-прежнему отказывались работать, однако это уже не вызывало у него ни злости, ни отчаяния. Стараясь во что-нибудь не въехать - в данный момент в стоявший на обочине красивый белый Мерседес - мысли его сейчас были заняты дорогой, которая оставалась хоть и пустой, но еле различимой. Впрочем, прошедшая встреча занимала его мысли все-таки больше. Он включил аварийку и поплелся еще медленнее.
«И что ее туда привело?» – продолжал он рассуждать про себя. – «Ждала кого, или просто заблудилась? По лицу было ничего не понятно. …Смотрела на меня, как на инопланетянина, будто я спросил у нее далеко ли мне еще до Альдебарана. …А признайся, ведь ты нашел ее симпатичной? …Не знаю, возможно. В любом случае, ее сумасшествие все перевесит».
Сам того не желая, он вспомнил ее взгляд, который был хоть испуганный и невероятно удивленный, в то же время показавшийся ему очень проникновенным и теплым.
Так, перемежая мысли о прошедшей встрече с мыслями о дороге, он доехал до дома. К концу пути ливень немного поутих и машину вести было уже полегче.
Войдя в свою съемную квартиру, он с усталым видом предался привычным действиям; разделся, умылся, по привычке включил телевизор, по той же привычке открыл холодильник, оглядел его внутренности, и, найдя там лишь кетчуп, со вздохом достал его. За окном же вновь разразился гром. Ливень с новой силой обрушился на город, словно довершал испытывать судьбы тех, кто еще не успел от него спрятаться в своем жилище. Впрочем, обнаруживались и такие, кому и в ливень хотелось на улицу. Среди них оказался сосед с нижнего этажа, который в очередной раз соглашался с желанием кричащей жены, убираться вон из дома и даже навсегда. Это «навсегда», однако, всегда почему-то не сбывалось и по утрам, как и обычно, он, зевая, орал на всю округу, словно оглашал миру новость о том, что я проснулся.
По телевизору вновь обсуждали исчезновение самого богатого бизнесмена страны, эксцентричного олигарха Гринвальда. Хотя последние новости об этом и преподносились с долей тревоги, однако по всему было очевидно, что СМИ были только рады данной теме. Они смаковали её без устали дни напролёт, обсуждая самые разные предположения и догадки, среди которых были и абсолютно нелепые. Негласный же старт по розыску столь заметной личности был дан около двух недель назад, когда Гринвальд не явился по вызову в рабочем порядке в Кремль, как руководитель крупнейшей нефтяной компании страны. Именно после этого все, особенно журналисты, занялись его поиском. Но нигде, ни в одной стране мира – по крайней мере, в тех, где у него была недвижимость – замечен миллиардер не был. Отдуваться за все приходилось его близкому помощнику, некоему Дайнеко, который и отвечал сейчас на вопросы журналиста.
- Я всего лишь наемный работник. Откуда мне знать, где он находится.
- Но вы же с ним контактируете?
- В том то и дело, что нет. Он не докладывает мне о своих планах. Мне, порой самому приходится его искать.
- А давно вы с ним общались в последний раз?
- Давно.
- И где это было?
- Товарищи, дайте пройти.
- Он не намеревался никуда уезжать?
- Нет.
- Неужели вам самому не интересно, где он может быть в данный момент?
- Глупый вопрос. Конечно, интересно. Но, еще раз повторяю, я не могу вам сказать, где сейчас господин Грнинвальд находится.
- Вы сообщите нам, если будут какие-то известия?
- Обязательно.
Доживав ниспосланный ему сегодня ужин в виде кетчупа с куском хлеба, он с вялым вниманием выслушал от телевизора все новости, после чего лег спать. Перед уходом ко сну все та же надежда в очередной раз шепнула ему, что, возможно, не все еще в этой жизни потеряно. Он, по привычке, возражать ей не стал и мирно погрузился в сон.
Самолет из Москвы приземлился в Норвежском аэропорту Гардермуэне рано утром следующего дня. Остожин сел в такси и попросил довести его прямо до местечка Нерёйфьорд, самого узкого рукава Согнефьорда. Именно в данной части этого второго по величине фьорда в мире бросила на какое-то время свой якорь яхта Гринвальда два месяца назад. Машина направилась к намеченной цели, где Остожина, стоит сказать сразу, ждали довольно скорые новости, причем и хорошая и плохая одновременно. Через три часа живописного пути автомобиль проехал город Хемседал, затем Лаэрдал и спустя пять часов прекрасных видов был в Нерёйфьорде. Таксист довез пассажира до отеля Fretheim Hotel, где Остожин уже забронировал номер.
Он взял ключ у портье, поднялся в номер, оставил там свои вещи, спустился обратно вниз, пообедал, после чего отправился побродить по окрестностям. Погода была довольно прохладной, но в то же время солнечной. Об этих местах Остожин слышал и раньше, однако познакомиться с ними смог только сейчас. Природа и вправду была здесь живописной, притягивала она, прежде всего своей первозданностью; и зубчатые горные хребты, сурово возвышающиеся по обеим сторонам фьорда, и покатые зеленые склоны, на которых иногда можно встретить одинокие домики, и сам залив выглядели впечатляюще, вкупе же все это великолепие создавало атмосферу какого-то самодостаточного величественного спокойствия.
«Пора, мой друг, пора» - озираясь на красоты фьорда, вспомнил он вдруг строчку, а затем и все стихотворение Пушкина, в котором тот мечтал о покое и воле в какой-нибудь дальней обители. Остожин не любил шумную городскую суету, она всегда утомляла его, создавала беспорядок в мыслях. И такие места как фьорды, методично возвращали его к давнему желанию - поселиться вдали от города. Но от воплощения этого желания в жизнь его удерживала любовь к профессии. Цитируя классика, он не спеша направился к склону, находящемуся в стороне от поселка. Вокруг царила такая тишина и безмятежность, что хотелось забыть обо всем и без остатка раствориться в этой окружающей красоте и покое.
«Счастливчик» - подумал он, увидев одинокий маленький домик, уютно расположившийся почти посередине склона. Домик настолько гармонично вписался в окружающий пейзаж, что создавалось ощущение, словно вид этот был перенесен в реальность из какой-нибудь смонтированной картинки на буклете. Но это была реальность, и будто в подтверждение этого из домика вышел человек. Остожин решил с ним поздороваться.
- God dag.
- God dag, - последовал улыбчивый ответ.
На этом знания Остожиным Норвежского языка исчерпывались. Впрочем, он знал еще пару фраз, но они сейчас были не к месту.
- Как вам у нас отдыхается? – спросил уже на английском престарелый местный житель.
Остожин понял, что даже в маленькой приветственной фразе его выдал акцент.
- К сожалению, я приехал в ваши края не отдыхать, - тоже на английском ответил он с улыбкой.
Норвежец посмотрел на него с удивлением.
- Какие же тут могут быть дела?
Остожин с улыбкой прищуриваясь от солнца, взглянул на небо, после чего обреченно вздохнул, дав тем самым понять собеседнику, что, как бы это не было грустно, но это так. Норвежец пожал плечами.
Залив и с этой точки был как на ладони. Остожин немного подумав, подошел к аборигену поближе и протянул руку.
- Меня зовут Роман. Я из России.
- Бьёрн. Я из Норвегии.
Остожин широко улыбнулся этому спонтанному юмору.
- Русские у нас тут частые гости.
- Я ищу одного человека, его поиски и привели меня в ваши края.
- Вот как.
- Этот человек внезапно куда-то исчез, и следы его теряются в здешних местах.
- И давно он пропал?
- Примерно два месяца назад.
Остожин достал из кармана фотографии.
- Это он, - показывая первый снимок, сказал Остожин.
Норвежец внимательно взглянул.
- Нет, к сожалению, я этого человека не видел. Наши места посещает много туристов, так что даже если бы и увидел, то вряд ли запомнил.
- А эта яхта Вам не знакома? – показывая следующий снимок, спросил гость.
- О, да! - воскликнул норвежец. - Такую большую красавицу нельзя было не запомнить. Ко мне в тот день приходила дочь, на нее это судно тоже произвело сильное впечатление. Человек, которого вы ищете, прибыл сюда на этой яхте?
- Думаю, да.
- Думаете? То есть вы не уверены?
- Не уверен, потому что среди тех, кто поднимался на ее борт перед отплытием, этого человека не разглядели.
- Почему же вы решили, что он здесь вообще был?
- Этого я еще не решил. Дело в том, что данная яхта принадлежит ему.
- Ах вот как!?
Норвежец попросил еще раз показать ему первый снимок.
- Значит, вы ищете миллионера?
Остожин улыбнулся.
- Сильный взгляд, - рассматривая снимок, пробормотал себе под нос норвежец, – она здесь простояла до позднего вечера, - возвращая фотографию, добавил он.
- Понятно.
- Большей информацией, к сожалению, не располагаю.
- Ну что ж, не стану вас больше обременять вопросами, пойду.
Спасибо за участие.
- Извините, что не смог помочь, - снова пожав протянутую руку, сказал местный житель.
- Все равно, спасибо.
И гость побрел дальше по склону.
- Постойте, - крикнул ему вслед Бьёрн.
Остожин обернулся и остановился.
- В тот день, - подходя ближе, начал норвежец, - моя дочь, кажется, сняла эту яхту на фотоаппарат, который у нее всегда с собой. Возможно, эти кадры у нее сохранились, и они как-то помогут вашим поискам.
- А где я могу найти вашу дочь?
- Посмотрите туда.
Остожин стал смотреть в направлении поселка.
- Видите дом с зеленой крышей?
- Да.
- Это дом, в котором живет моя дочь со своим мужем и детьми. Зайдите к ней, скажите, что рекомендовал ее вам я. Ее зовут Ингрид. Изложите ей свое дело, и она вам постарается помочь, чем сможет.
Остожина эта новость воодушевила. Хоть у него и были фотографии, которые ему прислали французские друзья, но поскольку фотографии эти были сделаны уже под конец пребывания яхты в здешнем заливе, какие-то события, по его мнению, наверняка остались упущены, так что на кадры, сделанные дочерью местного жителя он решил взглянуть обязательно, при условии, конечно, что они сохранились. Попрощавшись с Бьёрном, он теперь пошел уже в сторону населенного пункта.
Нужный ему белый двухэтажный дом с зеленой крышей стоял на краю поселка. Подходя к нему, Остожин увидел рядом с ним двух маленьких детей, пытающихся какими-то мелкими подручными предметами сбить что-то с дерева. Увидев у одного из детишек в руке ракетку для игры в бадминтон, он сразу догадался, что с дерева они пытались сбить угодивший туда во время игры волан. Остожин вошел во двор, и интерес детей переключился с волана на незнакомца.
- hei, - поздоровался он.
- hei, - с осторожной веселостью последовал ответ.
И снова основную мысль он решил изложить на английском.
- Скажите, родители ваши дома?
- Да, - ответила быстро девочка, вызвав у гостя своим «есь» умилительную улыбку.
Остожин подошел к двери и хотел было уже постучать, как вдруг направился к невысокому дереву, возле которого стояли дети, нашел в его ветвях волан, достал его и протянул девочке.
- takk, - наградила она его за помощь.
- bor ikke, - с гордостью ответил гость одной из своих заученных фраз.
Он вернулся к двери и постучал в нее. Дверь ему открыл глава семейства.
- God dag, - начал он вновь с норвежского.
- God dag.
Остожин сразу перешел на английский; он представился и спросил, может ли увидеть Ингрид.
Оле, так представился в ответ мужчина, пригласил его в дом, а сам пошел звать жену. Через минуту к гостю спустилась Ингрид. Остожин поздоровался с ней и вкратце изложил цель своего визита, сказав, что он уже имел беседу с ее отцом, который и посоветовал обратиться к ней.
- Не знаю сохранились ли у меня эти кадры, - выслушав его ответила женщина, - я сейчас принесу фотоаппарат.
Глава семейства пригласил гостя в гостиную, спросив, не желает ли тот чего-нибудь выпить. Остожин вежливо отказался. Через пару минут Ингрид вернулась с цифровым фотоаппаратом.
- Им пользуются еще и мои дети, так что не ручаюсь, что обрадую вас.
Она включила аппарат и стала просматривать в его памяти все кадры поочередно. Копалась она в них так долго, что Остожин уже не верил в положительный результат.
- Так, один есть, - произнесла она спустя долгое молчание, - вот присаживайтесь рядом, смотрите.
Гость присел рядом с хозяйкой и стал смотреть на экран.
- Это было в тот момент, когда яхта только вошла в залив.
На экране, на фоне фьорда, во всю длину красовалось большое респектабельное судно, на котором не было видно ни души.
Краткая характеристика яхты: длинна - 557 футов, вес – 12тонн, стоит около 352 миллиона фунтов стерлингов. На судне вертолет с ангаром, военная система противоракетной защиты (military-grade missile defence system), пуленепробиваемые стекла, вокруг главной каюты идет кольцо из бронированной стали. На яхте имеются 11 кают класса люкс для 24 гостей, два бассейна, кинотеатр и дискотека. Гостей яхты обслуживает команда из 70 человек. Стоимость содержания судна: 25-30 млн. евро в год.
- Давайте посмотрим дальше.
И она перешла к следующему кадру. Но и на нем, как и на нескольких последующих, было почти одно и то же, лишь объект съемки располагался немного под другим углом. Также присутствовали кадры, где были запечатлены люди из команды. Похожими снимками он уже обладал.
- Стоп! – вскрикнул вдруг Остожин, от чего хозяйка даже подпрыгнула.
На одном из кадров он заметил на корме людей явно не относящихся к команде.
- Можно взглянуть поближе?
Женщина почти в испуге протянула ему аппарат. Он взял его, приблизил кадр и с жадностью стал в него вглядываться. На корме стояли три человека, лица которых можно было разглядеть. Он всматривался в эти лица, но ни одно из них ему знакомо не было. Он перешел к следующему кадру. На нем снова была только яхта. На следующем же он вновь увидел группу людей, состоявшую уже из пяти человек, причем сходивших на берег. Трое были из тех, что стояли на корме, двое же других явно походили на телохранителей. На двух последних кадрах было то же, что и на первых.
- Вы позволите мне распечатать эти фотографии? – обратился он к Ингрид.
- Я могу вам сделать это сама, у меня наверху есть принтер.
- Буду вам очень признателен. Только, если можно, те кадры, где есть люди, распечатайте, пожалуйста, с близким ракурсом.
- Хорошо.
Хозяйка взяла у него фотоаппарат и пошла наверх. Минут через десять она спустилась и протянула ему готовые цветные фотографии.
- Скажите, как долго вы фотографировали в тот день эту яхту? – просматривая фотографии, спросил он.
- Между первым кадром и последним, думаю, прошло где-то минут сорок. Я тогда просто сидела на берегу и фотографировала скорее от нечего делать.
- Кроме тех людей, что присутствуют на снимках, больше вы никого не видели?
- Нет.
Остожин достал свои снимки.
- Вот этого человека вы на судне не заметили.
- Нет, не заметила.
Во время просмотра в дом с шумом вбежали дети. Видимо, всегда спускавшая им шалости мать стала их терпеливо успокаивать. Довольный качеством снимков, он еще раз поблагодарил Ингрид за помощь, и, не желая более обременять хозяев своим присутствием, вежливо откланялся и вышел за дверь.
Это были и удача и разочарование одновременно, причем разочарования оказалось скорее даже больше, ведь дело стало еще более запутанным. Сравнивая снимки французских папарацци и снимки сделанные Ингрид, Остожин сделал вывод, что Гринвальд не участвовал в том круизе. Но в данный момент его заботило даже не это. Он никак не мог понять, что же за люди были запечатлены на всех этих фотографиях. За прошедший короткий срок своего расследования, он уже знал буквально поименно и в лицо всех личностей, которые были хоть как-то связаны с Гринвальдом и его окружением. Однако ни один из той троицы с фотографий, что поднимались на борт и спускались с него в окружении телохранителей на берег в Нерёйфьорде, в этот круг, по его данным, не входили. Так кто же они были такие? Что их связывало с Гринвальдом, который смог так легко предоставить им, пусть и во временное пользование, свою любимую яхту? И где наконец мог находиться тогда сам олигарх? Вопросов появилось больше, чем было. Поняв, что в Норвегии задерживаться более не имеет смысла, Остожин уже на следующий день вернулся в Москву.
К слову, просматривая в самолете в очередной раз все фотографии, он заметил одну деталь. Из той основной троицы, что поднимались на борт в Монако и спускались на берег в Нерёйфьорде, обратно в Монако вернулись только двое. Один из них, вместе с телохранителем, остался в Норвегии. Впрочем, для дела это уже было не так важно, поскольку тот, кто обратно на яхту не вернулся, на Гринвальда похож не был.
Вернувшись в Москву, он пришел к Азарову и доложил тому о результатах своей поездки.
- Копай дальше, - возвращая привезенные Остожиным снимки, сухо попросил тот.
Вечером того же дня он встретился с Викторией, которая с любопытством взглянула на привезенные из Норвегии фотографии. Но и она не нашла на них знакомые лица.
- Я тоже принесла тебе кое-какие новости, - соблазнительным голосом сказала она, отбросив снимки и упав на постель, словно лишь последовав за ней, он узнает, какие именно у нее есть новости.
Остожин сел на кровать и с улыбкой склонился над Викторией.
- Сегодня меня попросили сделать один странный заказ.
- Что же в нем было странного?
- Через одну подставную фирму наша управляющая компания закупает 150 грузовиков. Я не буду углубляться в детали, но уверяю тебя, грузовики эти закупаются не для каких-то третьих лиц.
Остожин призадумался.
- Ну, мало ли для чего они могут понадобиться.
- Возможно. Просто мы редко когда делаем такие странные заказы, - нежно обхватив руками его шею, подытожила она, и, не дав ему домыслить, перешла к активным действиям.
- А знаешь, куда ты меня везешь, братан?
- Вроде, на Пролетарскую.
- Нет, куда именно, знаешь?
- Нет, не знаю.
- Вот и я не знаю.
- То есть.
- Вот те и то есть… Я ее в глаза никогда не видел. Заочница она.
- Что-то я плохо пониманию, вы о ком, какая заочница?
- К телке я еду. Вольняшка один свел нас. Мы только по переписке знакомы.
- По какой переписке?
- Обыкновенной. Она мне на зону писала. Из ИТК я еду, братан.
- Из ИТК… из тюрьмы что ли?
- Да.
- Поздравляю.
- Помиловка моя прошла. В первый год думал все, рога буду мочить, ан нет, скосили.
- Рога мочить? Это как?
- Срок, думал, буду до конца мотать.
- А, ясно.
- А я у вас никогда тута не был, представляешь?
- И какое впечатление?
- Впечатление? …Неясное. Потеряюсь я здесь наверно. Ваще другой мир. На «Вы» вот, к примеру, разговариваете. Не выдержу я, у меня понятия другие.
- Может освои…шься.
- Кто ё знает? Вот там я был точно свой. Блатным не был, но и в чушках не ходил, а здесь навряд какое место займу. Я даже скучать буду, там у меня семья осталась.
- Семья в смысле друзья?
- Можно и так сказать.
- Скажи, а тяжело было сидеть?
- Да, нет, обычно.
- Обычно?
- Это моя не первая ходка была.
- А какая?
- Сначала по малолетке (ДВК, потом ВТК), непростое было мое детство, браток. Дальше на взросляк поднялся. Всего их было восемь.
- А за что брали?
- Карманником был, после домушником. Вор я.
- Себя я могу спокойно чувствовать?
- Спокойствие тока на кладбище можно обресть. …Да, не боись, настрой нынче у меня не тот, в отпуске я.
- Ну, спасибо.
Спустя десять минут.
- Ну вот, кажется, приехали.
- М-да-а… И с кем я сёня шконку, интересно, делить буду? Если, конечно, буду. Не хочу выходить, представляешь? Хоть на вокзал обратно вези.
- Тебя же там ждут.
- Да, знаю, что ждут.
- А после сегодняшней встречи может так выйти, что и всегда будут ждать.
- Кто ё знает? Может, и будут, а мож завтра же и погонит.
- Такая, думаю, не стала бы переписываться.
- Верующая она очень. Но я написал ей как-то: если спецон ищешь вериги, или из жалости пишешь, лучше оставь меня. Нет, отвечает, письма твои искренние потому и интересен ты мне.
- Вот видишь.
- …Ну, да ладно, раз уж приехал, пойду. Держи за проезд.
- Неловко как-то брать с тебя деньги.
- С чего это?
- Ты ведь только вышел.
- Давай, держи, обижаешь.
- Как скажешь. Счастливо.
- Да, подожди, куда торопишься. Портмоне свое возьми.
- Ну, вот зачем ты так?
- Привычка, браток, прости.
«Тяжко ей с ним придется. Намается. Захочет изменить его, воспитывать станет. У него ломка начнется, она же себя будет испытывать. Что говорить, оба натерпятся. По-разному, однако, основу все равно составит одно - страдание… Плюс, родным и соседям головная боль. Привела, скажут, рецидивиста, причем наверняка именно так и заклеймят, хоть ничего толком не будут о нем знать. В общем «Калина красная» на практике. …И ведь находят люди друг друга, даже будучи в таких условиях – она в незнакомой ему Москве, он на зоне. А все от того же одиночества. Не терпят его люди, ох как не терпят… Спустя же какое-то время, после того, как обрели в ком-то, спасение, вздыхают по своему былому уединению. По причинам разным, как минимум от перегруза, и ладно бы вздыхают, некоторые ажно стонут… Так, а вам сударь, в какие края? Мрачный такой»
- Куда?
- Ботанический сад.
- Прошу.
Через десять минут.
- Может, поговорим о чем-нибудь, что молчать-то?
- У вас что-то случилось?
- …Случилось, и от этого на душе погано до невозможности. Чувство такое, будто внутри все рухнуло, будто ты унижен своей же собственной верой.
- Верой во что?
- Все не правда, старик. Нет в этом мире ничего постоянного. Все меняется, и, как правило, не в лучшую сторону.
- Так что же случилось?
- Друга я теряю.
- Мне, конечно, трудно будет вас понять, но я вам искренне сочувствую. Что с ним произошло?
- Сложно сказать.
- Как же вы тогда уверены, что теряете его?
- И такое бывает… Не его конкретно постигло горе, а наши с ним отношения.
- Ну, так, отношения можно ведь и наладить.
- Не знаю. «Больной» скорее все-таки умирает.
- Вероятно, вы по обыкновению послали друг друга и думаете что это навсегда. Вам просто нужно остыть. Пройдет какое-то время, вы созвонитесь, и все наладится.
- Разве я сейчас похож на человека, которому нужно остыть, хоть это и произошло буквально полчаса назад?
- Нет, вы сейчас очень подавлены…
- А если быть еще точнее то, раздавлен… Не тот вопрос встал, чтобы искренне посылать друг друга. Тут, старик, иное, тут будто бы политика какая-то, политика каких-то мыслей, убеждений, недоверия, практичности, и еще черти знает чего.
- Женщина?
- Нет.
- Зависть?
- Мелко. Впрочем, это было бы еще хуже.
- А что ж, деньги?
- Скорее причиной тому сама жизнь, сухая столичная жизнь, в которой обстоятельства запутывают порой все так, что сам в итоге не понимаешь что к чему, не успеваешь реагировать, а если не успеваешь, рискуешь оказаться плохим. И действительно, в этих обстоятельствах замешены гребаные деньги.
- Кто кому должен?
- Я ему. И это меня будто бы должно обязывать, хоть и считаю, что связавшая нас дружба уже меня обязывает.
- В таком случае, к чему зря корить себя?
- Знаешь, у меня такое ощущение, будто я чем-то унижен, а чем не пойму. Собственным бессилием, наверное, или вызвавших это бессилие обстоятельствами. Они меня обезоружили и раздавили. Причем он-то ничего такого конкретного не говорил, но намеками все же будто дает понять, что дружба дружбой, а денежки врозь. Это выражение знают все, но далеко не все понимают, как она топчет дружбу. Произошло, кажется, то, чего я, не скрою, боялся, а именно, что наша дружба может не пройти подобное испытание. Ты уж извини, всего рассказать я тебе не могу, так сказать, личное. Да и сложно стало бы объяснить в подробностях.
- Дружба без испытаний, которую хоть выставляй, как экспонат, вряд ли назовешь действительно Дружбой. Может, вы ее изначально переоценили?
- Возможно. Знаешь, однажды, мы как будто уже друг для друга потеряны были... Но потом все как-то само собой наладилось. И вроде осадок уже смылся… А теперь вот, снова... Причем, веришь, дорог он мне всегда был, а доказать это случая не представлялось. Конечно, кто его знает, как бы я действительно повел себя в критической ситуации, однако в чем я определенно уверен, так это в том, что дружба у меня была искренняя.
- Так это и главное. Вы как будто желаете оправдаться, но не находите за что, правильно я вас понимаю? Вы ведь ничего такого не совершали? Дружбу же вы не предавали?
- Нет. Да и он вроде тоже. А может, с его стороны и не было никаких дружеских чувств? Если это правда, то я даже рад, что это выяснилось. Ведь, многие может так и живут, ошибочно считая кого-то другом. А у меня все уже ясно.
- Дружба, как любовь - либо она есть, либо ее нет.
- …Соглашусь. Тяжелый сегодня какой-то день. Еще эта невыносимая жара мозг плавит. Ладно, что мы все обо мне, расскажи хоть что-нибудь о себе что ли.
- Не знаю даже, что и рассказывать.
- Ну, допустим, с чего это ты вдруг на большую дорогу выехал?
- Да, вот тоже времена нелегкие заставили… Друг, кстати говоря, одолжил машину, чтоб я мог хоть как-то поправить свое положение.
- Сам попросил или он это от себя.
- Да, вроде как от себя.
- Хороший поступок. Ну и как, «поправился»?
- Даже не знаю… вчера вот дворники полетели, на них раскошелился.
- Главное – действовать. А там все наладится. Скроишь на все что нужно.
- Приехали.
- Да, вижу. Вот, держи деньги.
- Спасибо.
- Ну, будь здоров.
- Постой.
- Что?
- Я только хотел сказать… знаешь, я, думаю, он сейчас переживает не меньше тебя. Поверь, и у меня были проблемы с другом, однако все же вместе идем по жизни. Это как с женой – помыкаешься, а все ж возвращаешься. Вроде и возвращаться-то особого желания нет, однако ж...
- Судьба, хочешь сказать?
- Она, видимо.
- Ладно, спасибо за участие, счастливо.
«Не все, понятно было, но смысл ясен. Ему, полагаю, от того сейчас скверно, что в нем, возможно, друга-то и не видели. Не чувствовали в нем его и все. И, скорее всего не того он боялся, что дружба не пройдет испытания деньгами, а именно отсутствия самих дружеских чувств по отношению к нему. А обстоятельства, вероятно, как назло, все больше открывали ему на это глаза. И сегодня именно это как будто окончательно и выяснилось. …М-да, казалось бы, огромный город, море людей вокруг, а поди найди среди них близкого по духу человека… Если не приобрел его, либо их, что редко, в школе, во дворе, или в институте, все, потом найти практически невозможно… Сегодня опять, наверное, дождь пойдет – одуреть, как душно»
Вечером
- Это надолго. Здесь всегда «запор». А сейчас еще и дорожные работы идут.
- Вы что, каждый день ездите по этому пути?
- Да. Просто машина моя в данный момент в ремонте – на парковке у ресторана въехал в ограду, бампер помял – вот и приходится пользоваться вашими услугами.
- А не легче ли на метро?
- Я подземкой уже давно не пользуюсь, с тех пор, как жить стал в достатке.
- По-моему сейчас и обеспеченные не брезгуют этим видом транспорта.
- Скажите, вам не знакомо мое лицо?
- Где-то видел, а где... Все, вспомнил… Ну, теперь понятно…
- К тому же, при всех его плюсах, меня тамошняя обстановка не устраивает. Причин много, но главная состоит в пренебрежительном отношении к твоему личному пространству.
- Я с трудом узнал вас, потому что редко смотрю музыкальные передачи.
- Все передачи, или нашу попсу?
- Вы правы, нашу попсу. Просто хотел мягче выразиться.
- Ничего, зато правдиво. Хоть это и может показаться плевком в собственный колодец, но там действительно мало на что есть посмотреть.
- Почему ж тогда они так популярны?
- Потому что для просмотра действительно умных, познавательных, передач нужны извилины и вкус.
- А как у людей появится вкус, если им навязывают откровенную бездарность и пошлость, и внушают, что это гениально?
- А потому что другого народ не ищет, под «другое» у основной массы не заточены мозги, и они не обременяют себя воспитанием собственного вкуса, у них нет на это времени. А если уж поперло, и «Пипл хавает», значит нужны и «фасовщики хавла», соответственно появляется индустрия, а где индустрия, там бабки, дальше, думаю, продолжать не надо…
- Выходит, все дело в деньгах?
- Нет. Корень данной беды, впрочем, как и многих наших бед, лежит в нравственности. У основной массы она в крайне примитивном состоянии. Но есть такие, кто на этом зарабатывает, а именно те люди, у кого с нравственностью еще хуже. Так обстоят дела во многих сферах, в моей это просто ярче всего выражено. …Знаешь, у меня ведь и образование совсем другое, не связанное с музыкой.
- И какое?
- Я экономист.
- Так экономисты же достаточно неплохо зарабатывают…
- Поверь, на поприще, о котором мы затеяли разговор, сделать это гораздо проще.
- А кроме материальной составляющей, в остальных потребностях вы удовлетворены? Надеюсь, вы правильно меня понимаете.
- Ты имеешь в виду пресловутое внутреннее удовлетворение от своего дела?
- Да.
- …Нужно просто уметь находить компромисс с самим с собой. Я его нашел. Скажу тебе откровенно. Однажды передо мной открылись две дороги, и человек, пригласивший меня сделать выбор в пользу одной из них, сказал: «Выбирай, вот дорога, где ты с принципами и хлебом насущным, а вот, где ты принц с цыпами и с хлебом с маслом». И, задвинув подальше свои никому не нужные так сказать правильные убеждения, я выбрал вторую. И, знаешь, считаю, что не ошибся. Я чувствую себя комфортно, у меня есть все, что мне нужно, плюс известность, которая, не скрою, тоже очень приятна. А тот, кто захочет бросить в меня камень, захочет сделать это лишь по одной причине - из зависти, оттого, что такого выбора не было у него. Миром правит маммон, и от этого никуда не уйти. Уверен, будь у того же Ван Гога иные способности, он бы с удовольствием бросил свое призвание, дабы избежать участи, которая его постигла. Ему не стало бы легче, узнай он, что его картины стоят сейчас миллионы. Счел бы за насмешку судьбы да и только. Поверь, все хотят быть Гринвальдами. Это только на словах все с убеждениями, принципами. А предложи реальный выбор, они родную мать продадут, только бы повторить его судьбу. Ты никогда не найдешь что противопоставить одновременно богатству и молодости. Кстати, так и не объявился?
- Кажется, нет.
- Оппаньки! Сверкнуло прямо над нами.
- Да, так оно и было. Сейчас польется.
- Давай выключим радио и телефоны. Говорят, они притягивают молнии.
- Думаете, велик шанс?
- Во всяком случае, испытывать судьбу я не желаю. У меня есть еще планы на жизнь. Пожалуйста, закрой плотно окна, я подписал уже контракт, у меня «чёс» на носу. Что обо мне люди подумают?
- Слови вы молнию?
- Нет, слови я воспаление легких. Ух-х-х! Началось. С ума сойти. Какой же он сильный.
- Да, и кажется снова на весь вечер.
- У тебя есть зонт? Мне нужно добежать только до подъезда.
- Да, я провожу.
- Нам осталось ехать буквально пять минут, сейчас по набережной, а там и до моей Пречистенки рукой подать. Ой, на меня откуда-то капнуло!
- Извиняюсь, это из-под люка, он немножко протекает.
- Ай, опять!
- Вы не могли бы достать оттуда тряпочку, выжать ее, и запихать обратно?
- Хорошо, сейчас. Мамочки, ну и гром! …Фу, какая она мокрая. А, куда выжимать?
- А прямо на коврик.
- Ты что, так и ездишь в дождь, выжимая постоянно тряпочку?
- Что делать, приходится.
- Не представляю такого в своем "Поршивце". …Ну, вот, готово.
- Спасибо.
- Мы почти приехали. У первого подъезда вон того дома, пожалуйста.
- Хорошо.
- Вот, возьми деньги.
- Благодарю.
Машина остановилась у дома, он вышел, проводил под зонтом своего пассажира до подъезда и направился назад. Подходя быстрым шагом обратно к автомобилю, он невзначай бросил взгляд на противоположную сторону улицы и остановился как вкопанный, не веря своим глазам. Та же девушка, которую он встретил вчера, на смотровой, стояла и смотрела на него, с интересом и какой-то еле уловимой тревогой в глазах. Она наблюдала за его реакцией, словно задавалась вопросом: неужели он меня снова увидит? И, как и вчера, она стояла без зонта под этим жутким ливнем, который, казалось, для нее был столь же естественен, как для человека сухая солнечная погода.
«Что она здесь делает?» - стало его первой реакцией после минутного ступора. Желая объяснить для себя происходящее, он, пропустив проезжающий мимо автомобиль, направился к ней. По ее виду чувствовалось, что сегодняшний его подход уже определенно входил в ее планы.
Подойдя, он остановился и стал молча смотреть на нее, словно давая понять, что какие бы то ни было вопросы и без того очевидны, чтоб произносить их еще вслух. Но она молчала. Пауза, однако, все затягивалась, и он в итоге не выдержав, решил заговорить первым, но сделать он решил это так, чтобы она почувствовала насколько он подчеркнуто картинно переступает через все напрашивающиеся вопросы.
- Привет, - сказал он несколько громко, дабы перекричать ливень.
- Привет, - последовал ответ.
- Зонт предлагать? – все так же картинно спросил он как бы на всякий случай.
- Нет, спасибо, – ответила она.
- Вы ничего не хотите объяснить? – не выдержал он.
- Можно мы будем на «ты»?
Он взглянул на нее с неподдельным интересом.
- Это непременное условие?
- Мне бы очень хотелось именно так, - искренне ответила она.
Эта искренность обезоружила его.
- Можно, - сказал он.
На небе вновь сверкнула молния, раздался жуткий треск и оглушающий раскатистый гром. Он заметил, что это пугающее природное явление никак не нарушило ее спокойствие. Ливень уже переходил в град. Он осмотрелся, затем снова взглянул на нее, не понимая как ему поступить, водрузить над ней зонт самому или попросить на это все-таки разрешения.
- Ты не хотел бы прогуляться?
Его немного передернуло.
- Прогуляться, сейчас? – переспросил он, не веря своим ушам.
- Да, - спокойно ответила она.
Он снова осмотрелся, словно отыскивал в окнах домов скрытую камеру.
- Это что, шутка? – настороженно спросил он.
- Нет, - искренне и все также спокойно ответила девушка.
Он смотрел на нее обескураженными глазами, в которых читалось
абсолютное недоумение.
- Я понимаю, тебе мое предложение кажется, по меньшей мере, странным, и все-таки, может, ты примешь его?
Ситуаций, в которых сложно что либо объяснить, но которые требуют принятия конкретного, сиюминутного решения, он не любил более всего. И сейчас именно такая ситуация будто бы и возникла.
На небе вновь сверкнула молния, раздался тот же жуткий треск и раскатистый гром.
С трудом осознавая свои действия, он, после длительной паузы, нажал на брелок. Заперев машину, он таким образом решил принять предложение девушки. Делал ли он это из собственного ли бог знает какого еле уловимого влечения, или из желания просто пойти ей навстречу, не знал и сам.
- Позволь тогда пригласить тебя под зонт?
- Прошу, поверь, мне так лучше.
- Лучше?
- Да.
- Ну, хорошо, и куда пойдем?
- Можем в сторону кремля.
Стихия бушевала; небо с безжалостной силой обрушивало на землю потоки воды, сопровождая свое действие пугающими вспышками молний, жутким треском и оглушающим громом. Они же медленным шагом побрели в сторону кремля по улице Пречистенка, на которой к тому времени не было уже ни души.
- Я могу задать тебе вопрос?
- Да. Однако я не обещаю, что смогу сейчас ответить на все твои вопросы. Ведь у тебя их не мало, правда?
- Но, они вполне естественны, согласись?
- Согласна. Только много ли на свете счастливых людей, которые находят ответы на все интересующие их вопросы?
- Ты предлагаешь обойтись без них?
- Нет, потому как обойтись совсем без объяснений, вероятно, не выйдет.
Она остановилась и взглянула на него.
- Но, если бы тебя попросили довериться, довериться во всем, заверили бы тебя в полной искренности, ты пошел бы навстречу?
Она смотрела в его глаза так, словно пыталась заглянуть в его сердце.
- Полагаю, именно сейчас ты хочешь, чтоб я это и сделал.
- Да.
Хоть и ненавязчивое, но в то же время что-то очень странное и невероятно сильное затягивало его в этой дилемме. И нужно было решить именно сейчас, в эту минуту, как поступить: идти ли дальше, доверившись во всем ей, или по-прежнему оставаться в неведении. Куда идти и в неведении чего именно оставаться, ее личности ли, смысла ли этой встречи, или чего-то еще, было тоже не понятным.
Теперь, в свою очередь, он вглядывался в ее глаза, пытаясь определить степень ее искренности.
- Я попробую, - ответил он, прерывая затянувшуюся паузу, параллельно, впрочем, задаваясь вопросом: что же я делаю?
Она сдержанно улыбнулась, и они не спеша продолжили свой путь.
- Скажи, чем ты занимаешься?
- В данный период своей жизни я пытаюсь выжить.
- Занимаясь частным извозом?
- Как ты догадалась?
- …Неважно.
Ответ ее показался ему странным, таким, будто она знала не только то, чем он занимается.
- Ты назовешь свое имя?
- Была бы признательна, если бы ты придумал мне его сам.
- Как это?
- Оно будет временным.
- А настоящее имя у тебя есть?
- Да.
- Так зачем его скрывать?
- Потому что сразу тебе всего не уложить в голове.
- Оно настолько странное?
- Имя, как имя. Но оно принадлежит лишь мне.
Нависла пауза.
- Я чувствую себя Алисой из известной сказки.
- Это пройдет, пройдет по мере возрастания твоей веры в действительность происходящего.
Небо вновь разразилось громом.
- Скажи, и часто ты прогуливаешься в такую погоду?
- Я прогуливаюсь в разную погоду, в том числе и в такую.
- И всегда одна?
- Да. У меня никого нет.
- Совсем никого?
- Нет, не совсем. Однако, они не имеют возможности гулять со мной.
- Кто, они?
- Те, с кем я общаюсь.
- Почему же они не имеют такой возможности?
- Потому что всегда чем ни будь заняты.
- А ты, значит, всегда свободна?
- Сложно сказать, свобода это или рабство.
- Пояснишь?
- Думаю, не стоит.
- Боишься удивить меня чем-то еще?
- Знаешь, куда мы идем?
- К Кремлю, насколько я помню.
- Да, но идем мы туда не только ради прогулки.
- А для чего еще?
- Я хочу тебе кое-что показать.
- Что именно.
- Ничего особенного, однако, для меня это место очень важное.
- Считаешь, меня это должно заинтриговать?
- Нет, над этим я не думала.
Они прошли улицу Волхонка и остановились у Боровицкой площади. Ливень продолжал идти со страшной силой, плотной, серой пеленой застилая перед ними стены Кремля.
- Пойдем.
- Что, прямо через площадь?
- Да, машин все равно почти нет.
Он заколебался.
- Не бойся, идем.
И они пошли через всю площадь. Пройдя ее, они направились в сторону Боровицких ворот.
- Ты делаешь это не впервые?
- Что именно?
- Так уверенно переходишь всю площадь, где обычно редкую секунду не проезжают машины.
Она улыбнулась.
- Мы уже подходим.
- К чему подходим.
- Сейчас увидишь.
И они стали подниматься по дорожке ведущей к воротам.
- Подожди.
- Чего подождать?
- Хочу спросить тебя, что ты задумала?
- Я же уже говорила, кажется.
- Ты хотела мне что-то показать, может, покажешь отсюда?
- Я не могу отсюда, для этого нужно войти.
Он посмотрел на нее, как на сумасшедшую.
- Куда войти?
- Туда, - удивляясь его непониманию, ответила она.
Ее удивление, в свою очередь, удивило его.
- Скажи, неужели мне нужно произносить эту фразу?
- Какую фразу?
- «Нас туда не пропустят», вот эта фраза.
Она улыбнулась.
- Не волнуйся, идем.
- Я не пойду.
- Помнишь, ты обещал довериться мне?
- Разумному есть предел.
Она задумалась.
- Ну, хорошо, давай сделаем так. Если я войду туда, то ты пойдешь за мной, согласен?
Он взглянул на нее так, словно пытался поставить диагноз.
- Я соглашусь, но при одном условии.
- Каком?
- Если ты не пройдешь, то обещай, что перестанешь преследовать меня.
Она снова улыбнулась.
- Хорошо, как скажешь.
И она пошла. Он же смотрел ей в след, со вздохом признавая, что встретил сумасшедшую.
Ворота оказались тяжеловаты, но она ловко, как-то даже привычно справилась с ними, после чего махнула ему рукой.
На него напало что-то вроде столбняка. С серьезным видом вглядываясь куда-то в дождь, дежурившие милиционеры как будто и не замечали ее. Он оставался смотреть на них, широко раскрыв глаза, пока она его не окликнула.
- Идем!
Медленным шагом он стал подниматься по дорожке, пребывая все в том же состоянии. Милиционеры упорно не хотели замечать и его.
- Только придерживай ворота сам, они тяжелы для меня, - с какой-то обыденностью в голосе попросила она его.
Они вошли внутрь.
- Как ты смогла…
Она не дослушала и прервала его.
- Вот, иди сюда.
- Куда? Ты хочешь прогуляться по территории Кремля?
- Нет.
Они остановились у начала Боровицкой улицы, ведущей к Ивановской площади.
- Я только хотела, чтоб ты именно здесь, в этой точке побывал со мной.
- И что тут примечательного?
- Ничего. Просто это место очень символично для меня.
Он осмотрелся.
- И чем оно для тебя символично?
- Позже узнаешь, - тихо сказала она и переменила тему. - Вот смотришь, и думаешь: а ведь когда-то здесь все было не так, да? …Ты можешь сейчас это себе представить, глядя на эту голую, асфальтированную дорогу, на эти каменные здания?
- С трудом.
- Я тоже. …В старину здесь стоял густой, дремучий бор. Спуск к речке, которую заточили позже в трубу, был намного круче. Тут некогда жили совсем простые люди; они, как и многие другие сельские жители из иных мест ходили за водой, запасались дровами, в общем, вели обыкновенную жизнь.
- Любишь историю?
- А ты нет? Разве не интересно знать, что происходило прежде?
- Не знаю. Сейчас уж точно нет.
- А на этом месте в древности стоял храм. От него сохранился лишь крест, вот он.
Она показала на стену ворот.
- Думаю, из тебя мог бы получиться хороший гид.
Они еще немного постояли, после чего она пригласила его к выходу.
- А теперь идем.
Дежурившие милиционеры все также оставались стоять на своих местах, когда они вышли из ворот. Он смотрел на них, не понимая в происходящем абсолютно ничего.
- Хочешь, пройдем через сад?
- Как это оказалось возможно, ты не могла бы объяснить?
- Что возможно?
- Пройти мимо охраны.
Она улыбнулась.
- Нужно просто не обращать внимания.
- А, ну, конечно, как я раньше не догадался. Это же проще простого.
Он остановился.
- Может, все-таки скажешь правду?
- Какую правду?
- Правду о себе. Кто ты?
Она остановилась тоже.
- Прошу, давай не будем торопить события. Я уже говорила тебе, что позже ты все поймешь.
Сказав это, она как-то очень нежно улыбнулась ему.
- Даш мне руку?
Он взглянул на протянутую ему руку, и после некоторого раздумья протянул в ответ свою.
- Ну, что, пойдем через сад? Или нет, давай лучше пойдем по старым улочкам.
Ему казалось уже было все равно, куда его ведут; неизвестность, и детская непосредственность девушки заставили его капитулировать.
Они вновь перешли через всю площадь, и пошли по улице Знаменка, свернув затем в Староваганьковский переулок. Небо же по-прежнему продолжало свое дело; грозы хоть и стали редкими, однако ливень все не утихал.
- Скажи, тебе нравится старая Москва?
- Да, я действительно люблю ее улочки.
Она улыбнулась.
- Чему ты улыбаешься?
- Я чувствовала это. …А, знаешь, мне очень не нравится выражение «Старая Москва».
- Что в нем такого неприятного?
- Она не старая, и никогда такой не была.
- Данное выражение абстрактное. Не вижу в нем ничего обидного.
- И все равно мне не нравится. Вот Рим я бы старым назвала. Ему такое сравнение даже подошло бы.
- А как ты относишься к выражению «Третий Рим» применительно к Москве?
- Тоже плохо.
Она остановилась.
- Поверь мне, Москва всегда была и остается Москвой, какое бы сравнение ей не придумывали.
- Хорошо, верю, - подивившись ее серьезности, согласился он.
Пройдя по Старовоганьковскому переулку, они затем перешли улицу Воздвиженка и завернули в Романов переулок.
- Знаешь, я заметил одну деталь.
- Какую?
- Мы уже беседуем довольно длительное время, а ты так и не задала один важный для нормальной беседы вопрос.
- Какой вопрос?
- Как меня зовут.
- Ну, хорошо: как тебя зовут?
- "Ну, хорошо?" Интересная оговорка. Ладно, пусть так. Меня зовут Андрей.
- Андрей? Прекрасное имя. И долго ты думал?
- С чего ты взяла?
- С того, что твое настоящее имя Аркадий.
- Аркадий?
- Разве нет?
- Нет.
- А как, Савва?
Он остановился.
- Мне задавать этот вопрос?
- Нет. Я уже говорила тебе, поверь, ты все поймешь, но позже.
- Когда именно?
- Тогда, когда узнаешь, как зовут меня.
- Выходит, твое имя сможет ответить на все мои вопросы?
- Выходит, что да. Кстати, и у меня есть к тебе один вопрос.
Он остановился и хлопнул себя по лбу.
- Послушай, мне нужно вернуться к машине.
- Зачем?
- Дело в том, что она не моя, а это меня еще больше обязывает следить за ней. Там подтекает люк, и сейчас в салоне наверняка уже потоп. Идиот, как я мог забыть, - сказал он, делая шаг назад.
Она улыбнулась.
- Не волнуйся, ничего там не подтекает.
- Откуда ты знаешь?
- Я уже попросила.
- Кого попросила? О чем?
- Одного из тех, с кем я могу общаться.
Он остановился и в недоумении вновь широко раскрыл глаза.
- Там кто-то сейчас чинит этот люк?
- Нет. Просто-напросто ничего уже не течет.
Он молча оставался стоять на месте. Каким-то жутким криком в нем отчаянно зазвучал вопрос: «Что же со мной происходит?»
Она с тревогой посмотрела на него.
- Ты в порядке?
Он поднял голову.
- Сомневаюсь.
- Тебе плохо?
- …Не знаю, сложно сказать. Я словно в каком-то другом измерении, а в каком и сам не пойму. И как будто даже хорошо, а чувство такое точно с тобой играют, - признался он ей.
- Это все от той же неизвестности, да?
Она подошла, взяла его за руку, и взглянула ему в глаза.
- Скажи, ты чувствуешь мою руку?
- Да.
- Так вот, прошу тебя, поверь, все настолько же правдиво, насколько правдиво ты ощущаешь сейчас мою руку и ее тепло. Веришь мне?
- А у меня есть выбор?
- Ты ведь уже его сделал.
- Когда?
- Там, на Пречистенке, дав согласие прогуляться со мной.
Он вспомнил, как действительно стоял тогда перед выбором.
- И, правда.
На небе вновь вспыхнула молния, а затем раздался гром. Он держал ее за руку, и в глазах его она заметила какую-то конечную степень доверия, будто бы жди его дальше хоть пропасть, он примет свое падение в нее абсолютно спокойно и достойно, поскольку виноват в этом падении будет сам.
Продолжая держаться за руки, они молча побрели дальше. Пройдя по Романову переулку, они вышли на Большую Никитскую улицу, после чего завернули в Никитский переулок.
- Знаешь, чем мне нравятся такие места? – словно желая избавиться от всех терзающих его мыслей, тихо сказал он.
- Чем же?
- Своей тишиной и неизменностью. Они сохраняют в себе тот истинный дух города, который не ощущается уже давно на больших улицах и магистралях. Там он очень изменчив, там все в напряжении; всё торопится, кипит, от чего быстро утомляет… здесь же все иначе.
Она улыбнулась и крепко сжала его руку.
Постепенно они подошли к Тверской. Ливень все не утихал, люди успели уже от него попрятаться, и потому улица была практически пуста.
Они медленным шагом стали подниматься вверх по улице.
И почему ему было так хорошо, он не понимал и сам. Искренность ли девушки оказала такое влияние на него, ее непосредственность, или же загадочность, сказать было трудно. И хотя в голове что-то упорно твердило о неясности и неразумности происходящего, ему, однако, не очень хотелось думать сейчас ни о разумности, ни о чем-то другом, что может помешать созерцать теперешние чувства, такие странные, и оттого увлекающие.
«А, пусть хоть это и сон, или что-то другое! Мне уже все равно» - сказал он про себя.
Поднимаясь вверх по улице, они остановились рядом с мэрией.
- Видишь этот памятник? – показав на противоположную сторону улицы, спросила она.
- Да.
- Кому он, знаешь?
- Основателю города.
Она смотрела на памятник так, словно знала о его герое все.
- Человек этот был твердый и жесткий... Да, он повлиял на историю города. Но, поверь, не он его основал.
- А кто же?
- Абсолютно простые люди. Кстати, многое из великого, что создано на земле, приписывается совсем не тем людям. Истинные авторы, творящие настоящую историю, теряются в самой же истории. Забавно, правда?
- Я смотрю, ты просто влюблена в этот предмет.
Она улыбнулась.
Погуляв еще немного, они затем остановились на перекрестке Страстного и Большой Дмитровки, где и стали прощаться.
- Здесь мы и расстанемся… до завтра, - добавила она с улыбкой.
- Не провожать тебя?
- Нет, спасибо.
- Она снова произойдет случайно?
- Ты о чем?
- О встрече. Или же предложить о ней договориться?
- Позволь мне, как и сегодня, найти тебя самой.
- Что ж, пусть так и будет.
- И, если ты не против, я все-таки буду звать тебя Аркадий.
- Тебе так нравится это имя?
- Да.
- Ну, хорошо.
Он стал уходить, она же осталась стоять на перекрестке, провожая его взглядом.
Направляясь неторопливо обратно, к машине, он пытался истолковать себе это повторное случайное свидание с незнакомой ему девушкой. Но вопросов оказалось такое множество, что непонятно было за какой и браться, дабы начать искать им хоть какое-то логическое объяснение. В итоге он решил даже и не пытаться разъяснять что-либо, оставив все на откуп интуиции, какому-то шестому чувству. Он открыто признался себе, что не найдет ответа ни на один из вопросов, пока ему не откроют всю правду, не откроют также искренне, какой ему показалась данная встреча.
Вернувшись к машине, он сел в нее, завел и поехал. И лишь по дороге, направляясь домой, он вспомнил, что хотел сделать первым делом, когда сядет в нее. Вспомнив об этом, он стал оглядывать салон, ощупывать пассажирское сидение, трогать под люком. Везде все действительно оказалось сухим, будто и не было никакого дождя, а уж тем более подобного безжалостного проливня.
- И почему именно Аркадий? – вскользь подумал он, вспомнив ее намерение называть его другим именем.
День третий
- Алло, привет. Ты дома?
- Да.
- Не занят?
- Нет, а что?
- Выходи, пообщаемся.
- Ты что, рядом?
- Да.
- Ну, поднимайся.
- Если я поднимусь, то задержусь надолго. Лучше ты спускайся.
- Хорошо, сейчас.
Спустя пять минут.
- Здорово. Мимо что ли ехал?
- Подвез одного, здесь недалеко.
- Ясно. Ну, что скажешь?
- Что сказать, машина в порядке, стараюсь, слежу за ней.
- Это понятно, сам-то как? Или тоже, стараешься, следишь за собой?
- Да, и за собой в том числе. Все ж таки с людьми приходится контактировать.
- Я тебе на день рождения фуражку подарю, как матерому бомбиле.
- Подари, приму в знак своего смирения перед судьбой.
- С работой никак пока?
- Никак.
- Ладно, не переживай, все наладится.
- У тебя как дела?
- Какие у меня дела; работа, дом, Лена, вот и все мои дела. В пятницу, если дожди прекратятся, на дачу собираемся, ты с нами?
- Не знаю, посмотрим. На выходных руку чаще тянут.
- Мы уже в воскресенье приедем, успеешь еще побомбить. Отец там баньку привел в порядок, попарились бы.
- Не обещаю. Спасибо за приглашение.
- Ну, смотри сам. Что-то замученный ты какой-то.
- Не знаю, возможно. Каждый день с раннего утра выезжаю. Ты уж извини.
- За что?
- За твой Сааб. Я же из него практически все соки выжимаю.
- Об этом не думай. Главное чтоб он сейчас поменьше подводил. Подойди-ка поближе.
- Что такое?
- Осмотрю тебя немного.
- Ты без практики жить не можешь? Ну, подошел.
- Покажи глазки. Хорошо. Теперь открой по шире рот и высуни язык. Так. Головные боли не мучают.
- Да нет, вроде.
- Как со сном обстоят дела? Таблетки никакие не принимаешь?
- Нормальный сон. Таблеток не глотаю. Хотя что-то расслабляющее не помешало бы.
- Ты шутишь? Помнишь, что я тебе говорил? Никаких препаратов без моего ведома.
- Да помню я. Только вот причин для применения таких жестких мер не вижу. И алкоголь ты мне почему-то запретил. Может, я сам про себя чего-то не знаю? Со мной что-то не так?
- Все с тобой нормально. Просто я врач и говорю то, что считаю нужным.
- Ну, все, мне надо идти.
- Иди. Подожди, воротник поправлю. Вот, так. Все, до встречи.
- Пока. Постой, Валер.
- Что?
Он подошел к нему.
- Скажи, ты за мной ничего такого в последнее время не замечал?
- То есть?
- Ну, не знаю… допустим в поведении?
- Вам что нужно, молодой человек, какой я вам Валера?
- Прекрати, я серьезно.
- Нет, не замечал.
- И веду я себя вполне адекватно?
- Ты ведешь себя, как дурак, Сав. Ты точно себя нормально чувствуешь?
- Дело не в здоровье.
- А в чем? Может дело в личной жизни? Нашел бы себе какую-нибудь особу для нормальных продолжительных отношений. Постепенно, может, и чувства придут, кто его знает. Притретесь друг к другу, привыкните, а это уже сближает. Привычка же свыше нам дона, помнишь, как «наше всё» говорил? А тебе что, непременно подавай сразу серьезные «обороты»?
- В моем положении сложно заводить отношения в принципе.
- Ну вот, опять ты об этом. Ну и что, что ты сейчас ограничен в материальном отношении. Все приходит постепенно, со временем. И вообще, кто сказал, что она будет судить о тебе по этому признаку? Другое дело, что ты сам не хочешь. Короче, бросай свой уединенный образ жизни и следуй законам природы, тогда не будешь страдать дурацкими подозрениями.
- Ладно, не будем об этом.
- Что, не нравится? А потому что, правда.
- Кто знает, где она, эта правда… Ты вывернул все так, будто я страдаю комплексом неполноценности. И почему у тебя все сводится к здоровью и личной жизни? Ладно, не хочу спорить.
- Тут и спорить нечего. Естественный отбор стагнацию не терпит. Тут заболеешь простудой, и жизнь уже убегает вперед. Что уж говорить о долгосрочном уединении. В моем понимании, уединение и будущее - две вещи не совместные.
- Зачем я тебя задержал?
- Знаешь, придет время, и ты вспомнишь мои слова. Но только возможно ли будет еще что-нибудь изменить? Люди от одиночества бегут, а ты будто бы нашел в нем отраду. Ждешь непонятно чего. Ну, все, мне действительно пора.
- Да, до встречи.
- Пока. А над пятницей подумай. Там же заодно и мозги проветришь.
День снова оказался жаркий и очень душный. Небо по всем приметам вновь собиралось силами для вечерней грозовой атаки. Впрочем, этот факт уже никого, казалось, не удивлял; люди ждали дежурного разгула природы также, как ждут наступления вечера или любого другого времени суток, все занимались обычными будничными делами: магазины торговали, кафе и рестораны кормили, офисы шелестели, транспорт развозил.
За сегодня это у него уже был пятый клиент, который пользовался его услугами. Прошлые четверо оказались, как и обычно, довольно разными людьми, со своими, схожими в сути, пусть на первый взгляд и отличающимися друг от друга проблемами, со своими характерами, жизненными убеждениями, взглядами. Среди них был даже один француз. И хоть мысли свои излагал он с трудом, однако его жизненные заботы говорили об идентичности оных с хлопотами всех остальными людей, населяющих эту планету. К слову, если уж речь зашла об отличиях то, последний разнился с остальными, прежде всего, в габаритах. Солидного роста, очень тучный, но веселый мужчина сел на Покровской улице возле храма святителя Николая, попросив довезти его в Отрадное. Он, казалось, мог смеяться над всем подряд, в том числе и над собственной тучностью. «Так, Гришка, аккуратней, следи за бортами» - обратился он к самому себе, садясь в машину. «Что, друг, улыбаешься? Думаешь легко таскать с собой столько доброты?» - сказал он, широко при этом улыбаясь. Сейчас он ехал к своему какому-то приятелю, и даже успел поделиться, что едет не просто так, а по делу, и, причем даже важному. Произнося слово «важному», он как-то смешно потряс в воздухе своим пухлым указательным пальцем, словно убеждая самого себя, быть сегодня посерьезней.
- Ну и деньки, - начал он, явно переполняясь каким-то вдохновением. - Вчера, представляешь, с дочерью играем на детской площадке, возимся в песочнице; она делает куличи, я ей помогаю, и как уже перед нашим уходом вдруг ливанет! Мы давай собирать свои совки, ведра, чтоб поскорей убежать пока хотя бы под дерево. А она вечно таскает с собой целый пакет всякого барахла, так что собирать по всей площадке приходится потом жуть, как долго. И вот, значит, я начинаю бегать, собирать ее вещи, весь мокрый уже до нитки, и вроде все уже забросили в пакет, хотим побежать с ней под ближайший дуб, ан, нет, смотрю, ведерко осталось в песочнице. Я давай за ним. Беру, ведерко это, и намереваюсь убежать с площадки окончательно. Но, перешагивая через бортик песочницы, падаю! Просто-таки валюсь. Дочь бежит ко мне, орет: «Папа, вставай!» Я хочу подняться, пытаюсь, а самого смех почему-то начинает пробирать. Сейчас, говорю, дочь папа будет вставать! Она хочет мне помочь, берет за руку, а мне это только мешает. «Отойди», - обращаюсь к ней, - «папа умеет делать это сам». Но папа не падал давно, так что поставить себя на ноги мне никак не удавалось. Виной тому был еще и смех. Смеюсь, и хоть ты тресни, а остановиться не могу. А я, упав, еще и физиономию успел вымазать. И вот, значит, лежу я возле песочницы, с пакетом совков и ведерок, под проливным дождем, с чумазым рылом и хохочу, как малахольный, трясусь от ржачки, а по какой причине, не пойму и сам. Над собой, видимо смеялся. А дочь многим пошла в меня, в том числе и в этом недостатке (как называет моя жена). Стоит и тоже надрывается со смеху. Несколько минут прошло, пока мы не сделали над собой усилия, чтоб остановить смех и начать подъем. И вот вроде стали подниматься. Но, только поднялись, как что-то вдруг шандарахнет по дереву, под которое мы хотели спрятаться. Мы с ней остолбенели. Выпучив глаза, смотрим на дымящийся дуб, потом друг на друга, и ничего не поймем. Я до этого случая никогда не видел вживую, как бьет молния, и на тебе… А ведь мог никогда ее и не увидеть. Лишь почувствовать, - вновь засмеявшись, закончил он. - Такая вот история приключилась с нами вчера.
- Выходит, если жизнь тебя порой и "роняет", то не исключено, что делает она это во спасение.
- Абсолютно верный вывод. …Так, уже пять тридцать. Меня там ждут, не дождутся. Дело очень серьезное, денежное. Чуваку нужны бабки и он продает свой участок земли, где-то под Рязанью. Продает, как я выяснил, крайне дешево. Я естественно намереваюсь ее у него купить. Пока, конечно, не знаю, может, и оставлю себе, но вообще-то покупаю я ее с целью перепродать. Вот, еду обговаривать детали.
Серьезные темы для разговора или просто для рассказа видимо мало чем привлекали этого господина. Не успев закончить свою мысль о покупке участка, он, словно отмахиваясь от насущности данного вопроса, вновь стал искать возможность для услады своего беззаботно-смешливого нрава. И пока автомобиль двигался к цели, он успел рассказать еще пару, как ему казалось, смешных историй из своей жизни, из жизни своей семьи, находил что-нибудь смешное в случайном прохожем, один из которых как нарочно действительно выглядел смешно: это был ходок, легкоатлет-любитель, шедший вдоль дороги. Он шел, демонстративно четко виляя своим откровенно пухлым седалищем, обтянутым в нечто вроде ласин. Вид у него был довольно комичный. Рост его никак не превышал ста шестидесяти сантиметров, и потому в глаза сразу бросались именно его круглые вертящиеся ягодицы. Подстать ему был и его английский бульдог, который бежал рядом, и тоже вертел подобным достоинством не меньше хозяина. При этом лицо самого «рекордсмена» выглядело как-то уж очень серьезно.
- Пан спортсмен. К олимпиаде, видимо, готовится, - резюмировал толстый товарищ, глядя на суровое лицо ходока.
Спустя двадцать минут машина достигла цели; на улице Декабристов своеобразный пассажир вышел.
Проспект мира, по которому он решил проехать, как и ожидалось, стоял; машины ехали здесь не больше пяти километров в час. Он корил себя за то, что влез в эту мертвую пробку, но деваться было уже некуда.
День оказался трудным и утомительным. Таким он, видимо, явился для всех, по крайней мере, глядя на соседей по пробке, данный вывод напрашивался сразу. Впрочем, кое-кому наступивший вечер как бы в тайне, но настроение прибавлял. Пусть он и не желал признаваться даже самому себе, однако он его все же ждал, и не только вечера, но и сильного дождя.
«Бред какой-то» - качая головой, дивился он своим ощущениям. И словно в ответ на эту мысль, на лобовое стекло упала первая капля. Увидев ее, он лукаво усмехнулся, после чего оглядел небо. Дождь начал идти, однако охарактеризовать его можно было пока как разминочный. Вплоть до садового, а до него пришлось ползти целых сорок минут, этот дождик оставался спокойный и ненавязчивый. Крупнее же осадки стали в момент, когда он повернул с садового на проспект Академика Сахарова. Рука инстинктивно потянулась ощупывать под люком. Абсолютная сухость заставила окончательно поверить в истинность вчерашней встречи. О том, что нечаянное свидание, произошедшее накануне явилось плодом бог знает чего, но только не реальности, он попробовал убедить себя еще с утра. Попытка эта была, конечно, слабой, в то же время она не дала испортить ему утро всяким нелегким вопросам. В течение же дня, он все больше ловил себя на той мысли, что ему почему-то все-таки хотелось бы, чтоб вчерашняя встреча оказалось действительностью.
На Мясницкой, куда он повернул, стоял голосующий человек. Сделав маневр в его сторону, он через мгновение резко передумал и поехал дальше.
«М-да…» - произнес он многозначительно вслух, будто поставил себе диагноз. «Сейчас-то, может, признаешься хотя бы, самому себе? К чему скрывать? Теперь ты ищешь этой встречи сам» - подумал он про себя, после чего глубоко вздохнул. «Господи, кто же она есть на самом деле?»
Высматривая ее где-то в дожде, он ездил по улицам и переулкам почти с час, пока не остановился в итоге на Каретном ряду. День действительно выдался утомительным, в том числе и для него. Облокотившись к двери, он прислонил голову к стеклу, и какое-то время просидел так в уже привычном забытьи. Ливень начал идти во всю мощь и разглядеть что либо было уже очень сложно, по крайней мере, ему. Но, как оказалось, не его.
Все также, без зонта, вся промокшая, она стояла у входа в Сад Эрмитаж, смотрела в его сторону и улыбалась. В первую секунду он, казалось, вновь не поверил своим глазам, прищуривал их, вглядывался в силуэт, словно желал до конца убедиться в ее появлении.
«И как она это делает?» - задался он вопросом, после чего потянулся за зонтиком.
Как и вчера, незнакомка и сегодня прибывала в каком-то странно-возвышенном настроении. Чувствовалось, она была преисполнена чем-то особенным и готова была этим поделиться, и даже непременно. Вообще ее поведение, ее несколько даже жадный до общения взгляд, и вчера и сегодня, порождал такое ощущение, будто невероятно долгое время в ней что-то такое хранилось, неизвестное может и ей самой, но что настойчиво искало выход, искало возможности вырваться наружу. Теперь же, когда этот выход, по-видимому, появился это нечто необычное, но безумно сильное как бы ударило вверх грандиозным фонтаном, и будто именно капли от этого фонтана сейчас и падали с неба.
- Привет.
- Здравствуй.
- Как прошел твой день?
- Спасибо, неплохо. Как у тебя?
Она загадочно улыбнулась.
- Замечательно. Надеюсь, сегодня наша встреча тебе не кажется удивительной?
- Отчасти. Твое умение находить меня не отнесешь к обычным способностям.
Глаза ее буквально сверкали. Они радовались встрече, радовались видом собеседника, наслаждались его голосом. Она и сама, мниться, не думала, что данное свидание окажется столь желанным. Всего несколько предложений хватило, чтобы понять для себя, понять уже до конца какой-то непостижимый, но несомненный факт, о котором незнакомка, казалось, передумала все время после вчерашнего расставания.
- Поверь, и у тебя есть одна способность, которая для меня остается все еще загадкой.
- Какая же?
И вновь она загадочно улыбнулась. Оставив его вопрос без ответа, она взяла его за руку, и пригласила пройтись.
Они вошли в освещенный фонарями сад, который был абсолютно пуст.
- Тебе нравится здесь?
- Да. Я много раз бывал в этом саду.
- Тут он и правда лучше смотрится.
- То есть?
- Неважно, пойдем.
Спустя полчаса небо уже разразилось каким-то немыслимым, неистовым ливнем. Сплошная стена из водопада, плотной пеленой заслоняла даже свет от фонарей. Под напором и шумом этого града меркло все вокруг, и опустевший сад уже буквально растворялся под натиском и силой стихии. Воспрепятствовать ли чему-то стремилась природа или же наоборот отражала в своей безграничной мощи суть уже очевидно возникающего, оставалось тайной. Впрочем, двум медленно идущим сейчас по саду людям, неважно было уже ничего. Он оставил свой зонт на одной из скамеек и шел уже без него, чему тихо была рада его спутница, увидевшая в этом жесте явный знак. Так же она заметила и то, что в отличие от первого их свидания, он уже не стремился разгадать ее личность разными напрашивающимися вопросами. Они говорили о чем угодно, только не об истории своей жизни. Их взаимоотношение строилось вопреки всему, что считается и именуется нормой, начиная с расспросов друг о друге, и заканчивая погодными условиями, в которых они уже не видели никакой помехи. Можно ли сказать, что встретились те самые два одиночества, для которых неожиданно оказалось важным лишь одно - присутствие рядом? Возможно. По крайней мере ему уже не было важно кто она, и из какой жизни пришла в его жизнь. Он лишь чувствовал, что она загадочным образом открывает ему в нем же самом нечто невероятное по силе, доселе скрытое, но неописуемо прекрасное, то, о чем он, казалось, всегда знал, чего так искал, и что обрел только теперь, в ее лице.
Через час они вышли из сада и тем же медленным шагом направились в сторону центра. Ливень, словно ревниво не допуская к ним в спутники никого больше, кроме себя, будто бы намеренно обезлюдил улицы.
Он остановился и стал оглядываться.
- Странно.
- Ты о чем?
- Не видно ни людей, ни движущихся машин.
Она огляделась тоже.
- Разве это плохо?
- Нет, просто необычно.
Стихия все с тем же упорством продолжала свое дело. Находясь в ее власти, дома, деревья, улицы походили уже на еле различимые призраки, с усилием цепляющиеся за реальность, которую двое идущих сейчас по дороге ощущали, казалось, тоже уже с трудом. То уже была будто бы иная действительность, от которой веяло каким-то легким и сладостным ароматом фантомности, несравнимой ни с чем другим, возвышающейся над всем, что заключает в себе мнимая подлинность мира. И тот же ливень будто бы заслонял собой от этой юдоли отчаяния случайно возникший на его глазах, по правде говоря, невероятный роман, в подлинность которого вряд ли можно было бы на самом деле поверить. Стоило ли ей открыться изначально, или лучше бы не делать этого и потом, не делать вовсе, и просто оставить все, как есть? Нужно ли вообще открывать в таких случаях нечто такое, пусть и правдивое, что может поставить под сомнение столь бесценное и прекрасное, то, что обретается бог знает по какому волшебству? И как в случае вскрытия всей правды, поступать другому, узнавшему всю действительность положения вещей? А если еще эта действительность рискует не уложиться в сознании, если она может поставить под сомнение всё, и даже саму реальность. В чем в таком случае искать правду – в реальности или в чувствах? И что из них считать за истину? Во что из них верить? Сейчас он не хотел знать о ней ничего, кроме того, что чувствовал, а она не хотела, чтоб он потерял это в себе.
Она взглянула на него несколько грустными глазами, словно знала, что ему придется сделать выбор, и этот выбор будто не заставит себя долго ждать. Он не заметил этого ее взгляда, он сейчас осматривал место, до которого они медленно дошли – то был Москворецкий мост.
Он обернулся к ней и она улыбнулась.
- Тебе пора?
- Нет, я никуда не тороплюсь, - облокотившись на каменные перила, тихо сказал он, и стал смотреть вниз, на реку.
- Мы вместе уже много часов. У тебя был утомительный день.
Он поднял голову, и, глядя куда-то в дождь, вздохнул.
- Я не хочу расставаться.
Она еще крепче сжала его руку. Он повернулся к ней и обнял ее.
- Завтра мы обязательно увидимся, - прошептала она тихо.
- Ты вновь найдешь меня сама?
- Да.
- И где это произойдет?
- Зависит от того, где будешь ты.
Глядя над рекой, он держал ее в своих объятиях, не обращая уже никакого внимания на ее загадочные слова.
Еще какое-то время они постояли на мосту, после чего не спеша простились.
В отличие еще от вчерашнего дня, сегодня он шел к машине уже абсолютно другой. Все изменилось настолько быстро и неожиданно, что ему самому еще не до конца верилось в случившееся. Затасканный постулат о непредсказуемости жизни могучим плугом прошелся по его сознанию. Ему казалось, что изменилась не только его жизнь, но и весь окружающий мир; другим был он, другими были улицы, фонари, дома, мимо которых он сейчас проходил, другой будто бы была и машина, до которой он неторопливо дошел. Ливень все не прекращался, но он и ему был счастлив, и как будто даже благодарен. Ни людей, ни автомобилей, не видно уже было вовсе. Он спокойно и неторопливо добрался до дома, где, находясь, словно, в каком-то безвременьи, провел всю ночь без сна. Впрочем, наступивший рассвет он пропустил; усталость все же дала о себе знать, и уже под утро он тихо погрузился в долгий и безмятежный сон.
День четвертый
- Это же Breguet. Между прочим, двадцать штук зеленью отдал за них. Хвастаюсь, потому что сегодня купил. Кстати часы этой фирмы носил отец Александра Сергеевича.
- Надо же.
- Тут небольшая выставка у них была в ГУМе, посвященная истории фирмы в России, и на красочном буклете они поместили портрет Пушкина. Помнишь: «Надев широкий боливар, Онегин едет на бульвар и там гуляет на просторе, пока недремлющий брегет не прозвонит ему обед». Я бродил по этой выставке и думал, как же все-таки судьба умеет смеяться. Проходил всю жизнь в долгах, а существуй тогда нынешние правила product placement, мог бы на одном этом зарабатывать неплохие деньги. Я вот не создаю ничего вечного, а могу себе позволить хоть двадцать брегетов. Я не Гринвальд, конечно, но тоже могу себе кое-что позволить. Зарабатываю же я это злосчастное бабло на каучуке. Подробности опущу, так как не о том хочу сказать. Дело в том, что я ужасно искусство люблю, литературу в частности. Само собой уважаю хороших писателей, и вообще их труд. И очень уж обидно становится, когда узнаю, что такой-то писатель, которого я, допустим, прочел, оказывается, в свою бытность влачил жалкое существование. В случае с тем же Александром Сергеевичем так и хочется вернуться во времени, отстегнуть ему сколько нужно, откланяться и исчезнуть… ну, если только автограф попросить на память. Мне, как человеку, которому черт знает с чего сыплются деньги, честно говоря, даже стыдно.
- Ваш пример, случай отдельный. К нему соглашусь, судьба была, возможно, не справедлива. Но это же не означает, что она воздает не по заслугам всем. Может, кто-то не достоин никакого вознаграждения просто в силу своей бездарности. Вот и сидит, сосет палец, на обочине жизни, мнит себя мучеником, жертвой призвания, думает, что писательское дело его ремесло, каким свое считал Пушкин.
- Нет, что не говори, а жизнь все-таки порой не справедлива.
- Но уж во всяком случае логична, поскольку ни что не случайно – одно обязательно вытекает из другого; если у вас денег пруд пруди, а у писателя с ними проблема, значит, каучук в мире просто ценится много больше, и этому есть объяснение, которое состоит из длинной цепочки. И как бы с вами не соглашалось большинство, мир таков, каким его делает это большинство, которое и выстраивает эту цепочку.
- Нет, друг, большинство к нему лишь приспосабливается, соглашаясь с условиями «игры». А законы к этой «игре» диктует маленькая часть умных и изворотливых, вроде пропавшего Гринвальда. Если говорить обо мне, то себя я отношу к той части, что приспосабливается.
- И в то же время протестуете.
- Я с сожалением констатирую. Если б я протестовал, это в чем-нибудь да выражалось.
- То есть на жертвы вы не готовы.
- Знай я, что моя жертва изменит что-нибудь, может, и решился бы. Пытаться изменить мир в моем случае уже поздно. Если только вот деньгами помочь могу.
- Простите, а вы что ж, при брегете и без машины?
- Я на день рождения еду, соответственно буду там пить. А водитель в отъезде. Кстати, можешь гарантированно заработать хорошую сумму, если подождешь меня. Плачу по штуке за час ожидания. Как тебе такое предложение?
- Заманчиво.
- Так, посмотрим на наш новый циферблат. Сейчас у нас ровно пять. Будем считать отсчет пошел, поскольку мы уже приехали. А пока держи один «Ярославль» за доставку. В случае изменений планов, звони, вот визитка. Вон к тому подъезду. Так, хорошо. Значит, договорились, ждешь?
- Добро.
- Все, я пошел.
"Брегеты, Тиффани, Картье… и что это все дает им? Если бы они знали, как в конечном счете все это неважно. Не знаю, может, я рассуждал бы совсем иначе, если бы имел подобный достаток".
Он проспал практически до трех часов дня, пока его не разбудил звонок от одного знакомого предлагавшего работу; где-то на «краю света», на каком-то мясокомбинате имелась вакансия кладовщика.
- Скажу сразу, условия тяжелые: встаешь ни свет, ни заря, едешь на рабочее место, то бишь в морозильную камеру, где и бродишь весь день между тушами. Согласен? - торопливо изрек знакомый.
Признавшись, что мясник из него вряд ли получится, он вежливо отказался.
Звонок этот разбудил не только его, но и то, что сделало бессонной ночь. Он сразу же вспомнил вчерашний вечер, их свидание, и эти воспоминания каким-то неописуемым бальзамом разлились по всему его телу. Он не хотел вставать, ему хотелось оставаться неподвижным и до бесконечности созерцать в себе это нечто волшебное и такое безграничное. Оно было несказанно великолепно, оно пронзало все его существо, все в нем перерождало, вдохновляло к жизни, делало абсолютным, дышало им, ему казалось, что сейчас он был средоточием всего прекрасного и великого, что только может быть в этом мире. Все перед этим меркло, и все было неважным: и трудные жизненные обстоятельства, и тревога за будущее, и собственные внутренние противоречия, которые довольно часто терзали его. Не возникало вопросов ни о своем месте в этой жизни, ни о смысле существования. В нем как бы все и сразу примерилось и все обрело смысл. Еще больше силы всему перечисленному добавляло осознание взаимности, осознание того, что и о нем сейчас думают, думают также, как и он, беззаветно и отчаянно нежно, что являлось незримым мостом, соединявшим их.
Лишь один вопрос не переставал все еще точить его сознание. В сравнении с испытываемым чувством, он представлялся незначительным, но почему-то настойчиво не оставляющим в покое, точно от него что-то все-таки зависело. Он не хотел этого признавать, не хотел обращать на него внимания, однако и уйти от него тоже не мог. Какой-то неслышный, бесстрастный голос все вопрошал в нем: кто же она? И сейчас голос этот будто бы вновь проснулся, словно не оставлял надежду удержать его в границах рассудка, удержать от этого подозрительно-манящего головокружительного омута.
Небеса и сегодня готовились дать волю своей безудержной силе; вокруг темнело, становилось душно. Но он этого ждал, ждал, когда небо снова разразиться вспышками молний, раскатистым громом, ждал от него той же неистовости, которая была бы соизмерима с масштабом возникшего в нем чувства, ждал, не взирая ни на какие злосчастные вопросы.
Он вышел из машины, взглянул на небо, затем оглядел улицу. Улица носило название Крылатские холмы. Это был достаточно престижный район, с приятным живописным ландшафтом, входящим в зону Москворецкого парка-заповедника. Взору открывался обширный холмистый рельеф с суходольными лугами, глубокими оврагами, на протяжении же всей линии горизонта можно было разглядеть почти всю Москву. Вид увлекал своей благообразностью и простором. Поддавшись красоте этого пленительного вида, он решил прогуляться. Закрыв машину, он, обойдя по дороге очень красивый белый Мерседес, который он будто уже где-то видел, медленным шагом пошел по тропинке ведущей в лесопарковую зону. Тропа увела его куда-то вниз, потом вывела на другую дорожку, тянувшуюся на холм. Так, неторопливо переходя с одного холма на другой, гуляя по зеленым лугам, он проходил с час, по истечении которого в небе стали сверкать молнии, послышались грозовые раскаты, а за ними начался очередной дождь. И без того редко встречавшиеся люди, со временем исчезли вовсе. Дождь же постепенно перешел в ливень. Без зонта, без какого-либо вообще стремления защититься или спрятаться от стихии, он продолжал свою прогулку по живописному парку. Время шло, он иногда оглядывался, но никого вокруг не находил. Взобравшись в очередной раз на холм, он остановился и стал смотреть на город. Вспышки молний виднелись везде. Ливень шел повсеместно. Его задумчивое наблюдение за сверкающими то тут, то там молниями продолжалось довольно долго, по крайней мере, достаточно для того, чтобы отчасти забыться. Необычная картина, состоящая из бездны темных туч и множества одновременных ярких вспышек, отвлекала, в тоже время, будто, дерзко и открыто вступала в союз с его чувством, как бы равняясь с его масштабностью и силой.
- Барин, вы так заболеете, - послышалось вдруг за спиной.
Даже еще не обернувшись, он понял, что фраза была повторена. Она даже запомнила, что он тогда (на Воробьёвых горах) назвал ее барышней. Дублированной оказалась и фраза, и ситуация, с той лишь разницей, что они поменялись местами.
Он обернулся. Она ему улыбалась, однако улыбалась как-то грустно. На это он, впрочем, не обратил внимания, поскольку ее появление возбудило в нем волнение и скрытую радость, которые полностью завладели им.
- Я ждал тебя, - глядя в ее глаза, откровенно признался он.
Она подошла и взяла его за руку.
- Давай прогуляемся.
Они медленно стали сходить с холма. Постепенно он стал замечать ее несколько грустное настроение.
- Ты чем-то обеспокоена?
Она взглянула на него.
- Не торопись, прошу тебя.
Спустившись на дорожку, они не спеша пошли по ней.
- Я долго думала, прежде чем решиться на это, - сказала она, прервав продолжительное молчание.
- Решиться на что?
- …На признание.
- Какое признание?
Она остановилась.
- Я расскажу тебе кто я.
Он посмотрел на нее с тревогой.
- Ты так говоришь, будто твое признание принять будет нелегко.
- Как бы там ни было…
Недоговорив, она потянула его за руку, желая продолжить путь.
Стихия в это время бушевала уже вовсю. Раскаты грома словно разверзали бездну, из которой на землю беспощадным потоком обрушивалось невообразимое количество воды.
- Теперь я желаю, чтоб ты узнал все. Но прежде я хочу спросить тебя.
Она остановилась и взглянула на него.
- Тогда, на смотровой, как ты увидел меня?
Он посмотрел на нее в недоумении.
- То есть?
Она задумалась.
- Хорошо, - решила она. - Ты поймешь, почему я задала этот вопрос после моего рассказа. Я постараюсь изложить все вкратце.
И она снова потянула его продолжить путь.
- Родилась я в деревне, – начала она свою историю. – Маленькой деревне, которая в то время никак не называлась. Тогда она состояла буквально из нескольких домов. Наш явился первым. С него все и возникло. Отец у меня был простым человеком; работал на земле, заботился о семье. Он считался своего рода основателем нашей общины… Кстати, я была единственным ребенком у родителей. Жили мы хоть и не богато, но нам всего хватало; рядом стоял лес, протекала река, которая тоже кормила. Словом, хозяйство у нас всегда было крепкое, впрочем, как и у всех в нашем поселении, которое подобно моей семье тоже жило довольно хорошо. Конечно, без трудностей не обходилось. Но они бывают у всех, куда без них? …В общем, росла я в надежной семье в уютной деревушке жизнерадостным, прекрасным, и вполне обычным, как казалось, ребенком, таким же, как и многие соседские дети. …К слову, чуть позже рядом с нами стали селиться другие люди; народ разный, но в целом постепенно становился, что называется, своим. Как я уже сказала, наш дом был первый. Стоял он на холме, примерно на таком, как этот, с таким же крутым обрывом. И так уж повелось, что, если кто указывал, на наш дом, а вместе с ним и на всю нашу местность, то произносил мое имя, дескать, вот там, где живет такая-то. Не знаю, почему уж так повелось, с чего им вспоминалась сразу я, но постепенно мое имя стало прочно ассоциироваться со всей нашей деревней, которая со временем все разрасталась.
Шло время. Вместе с деревней росла и я. Подходил возраст, когда нужно было выходить замуж. Сватались ко мне много; из дальних родственников, из пришлых. Они сватались регулярно, но ни к одному из них сердце мое почему-то не лежало. Отец у меня не был суровым. Он любил меня, очень любил… Говорил: «Раз не по сердцу, не выходи. Силой, не волнуйся, не выдам» …Честно говоря, я и не думала, что такое возможно…
- Что возможно, не выйти замуж?
- Нет. …Со временем меня начало посещать странное чувство, оно и представлялось мне невозможным. Не знаю, виноваты ли в этом оказались те, кто связал мое имя с нашим поселением, или таковой была моя судьба… но постепенно я отчетливо стала замечать, что все происходящее в деревне, отражается на мне. Совершенно очевидным для меня это явилось, когда случился однажды пожар.
Она остановилась и стала смотреть куда-то в дождь.
- То был первый пожар. Сгорели все дома, кроме нашего. Я слегла тогда на все время, пока не было выстроено все заново. …Мне трудно передать это ощущение. Оно такое, будто у тебя все отнялось, и ты не можешь двигаться. Родители и сами дивились. Я никогда не относила себя к людям восприимчивым и мнительным. И даже наоборот, мне всегда были присуще холодный рассудок и твердость духа. Но здесь я ничего не могла с собой поделать. Впоследствии, каждый раз, когда с деревней происходило что-то неприятное, это сказывалось на моем здоровье. И напротив, если с ней все было хорошо, то и я чувствовала себя прекрасно. Все это трудно уложить в голове. Поверь, я это понимаю. Именно поэтому я долго раздумывала, прежде чем посвятить тебя. В итоге решилась. Подумала, что ты поверишь мне, поверишь если…
Она потупила взор. Нависла пауза. Он смотрел на нее, ожидая продолжения.
- В итоге, после нелегких раздумий, я решила покинуть наше поселение. Я ушла в глухие леса, где прожила долгое время, прожила в полном одиночестве. Надеялась, что это поможет мне, спасет от всей этой мистики. Но безумная тоска заставила меня вернуться. Эта безумная тоска была даже не по родным, а по тому месту, откуда я ушла – по своей деревне. Я чувствовала, что не могу находиться в отдалении от нее, как например, душа не может находиться вне живого тела. …И спустя какое-то время я вернулась. Как потом стало понятно, времени прошло не мало. В деревне не было уже в живых никого, кто знал бы меня, их будто бы подменили на других. После этого, начались еще более непонятные и необъяснимые вещи. По возвращении, когда я бродила по деревне - к тому моменту та уже сильно изменилась, стала больше - в поисках хоть кого-нибудь из знакомых и никого не находила, то пыталась заговорить с людьми, с намерением что-нибудь узнать о родных, о том, что случилось со всеми, кого я знала. Однако, те меня упорно не замечали, будто и нет меня вовсе, будто я невидимый призрак. Честно говоря, в тот момент я начала подозревать себя в очевидном сумасшествии, думала, что это помешательство, и что лучше уж никого действительно не тревожить. …Не помню, сколько прошло времени, когда он появился, но тоже не мало. В общем, как-то однажды я сидела возле одного дерева и тупо смотрела на снующий вокруг народ. Вдруг гляжу, на меня смотрит человек, смотрит и как-то очень нежно улыбается. Это был юноша. Я тоже уставилась на него и не верила своим глазам. Неужели, думаю, он меня видит. Я встала и направилась в его сторону. Как потом выяснилось, он намеренно сделал так, чтоб я его увидела. Сделал же он это для того, чтобы сказать мне лишь об одном. После того, как я подошла к нему, он, опережая все мои мысли, сказал: ты уже не сможешь с ними заговорить. Именно он-то мне все и открыл потом, открыл мою судьбу, мою особенность, сказал, кто он, и что теперь его задача служить мне, что я и деревня действительно связаны. А те, кого ты видишь вокруг, – добавил он – просто другое поколение. Я отказывалась ему верить, но затем пришлось убедиться во всем самой. Со временем появились еще шестеро таких же юношей, с которыми я все это долгое время лишь и могла общаться. Они призваны были защищать меня. О том, что это за юноши, ты узнаешь позже. Может даже, ты их увидишь. Сейчас я хочу, чтоб ты попробовал уложить в своей голове пока то, что я тебе рассказала, и очень хочу, чтоб ты верил мне.
Она остановилась и взглянула на него. Он молча посмотрел на нее, после чего теперь сам потянул ее за руку, дабы продолжить путь.
Они стали подниматься по тропинке, к тому месту, с которого он начал прогулку. Ливень все не ослабевал, как и молнии с грозами, разрывающими небо, казалось на куски. Поднимались они безмолвно, и не спеша. Она смотрела на него, желая понять его мысли, ожидая реакции на ее рассказ, но более всего, ожидая самого главного вопроса, ответ на который венчал бы все ее объяснение. Он, в свою очередь, не знал, что и думать. Если в начале их знакомства ему не понятно было многое, то теперь не понятным становилось все. Прежде всего, не выясненным оставалось главное, а именно: кто же она на самом деле?
Они поднялись наверх и остановились. Он повернулся к ней и стал смотреть в ее глаза. Он смотрел в ее глаза так, словно пытался найти в них отражение всего рассказанного ею. После продолжительной паузы, он все-таки задал ей тот вопрос, который она ожидала, и ответ на который должен был все ему объяснить.
- Ты, вероятно, рассказала мне, все, что хотела. Но, исходя из твоего рассказа, ты, получается, не открыла мне главного: кто ты, как тебя зовут.
Она взяла его за обе руки, и после небольшой паузы ответила.
- Мое имя за моей спиной.
Подняв голову, он увидел за ее спиной лишь город. Спустя секунды, он вдруг отпустил ее руки и отшатнулся. Сделанное заключение подобно сверкнувшей молнией, поразило его. В первый момент он не поверил в свой вывод и сам. Приложив руку ко лбу, он стоял в абсолютном ступоре. В голове стали постепенно связываться воедино все события: их встреча, их первая прогулка, случай с Боровицкими воротами, ее замечания относительно основателя города и вообще обширные знания о последнем, и, наконец, ее рассказ. Все это вихрем завертелось в его голове и затем снова замкнулось на той же мысли, казалось бы, все объясняющей. Однако вывод был настолько фантастичным, что поверить в него было просто невозможно. С минуту он стоял в настоящем потрясении, не зная, что и думать. Спустя эту минуту, он взглянул на нее так, будто желал понять, не шутят ли над ним.
Она смотрела на него несколько грустными, спокойными, но абсолютно правдивыми глазами, и как будто ждала вердикта.
Нежелание верить в этот абсурд, схлестнулось в его сердце с чувством, которому он до этого разговора уже отчетливо дал определение, и во власти которого теперь находился.
- Тебе нужно время, – тихо сказала она. – Я не хочу добиваться сейчас от тебя веры в услышанное. Но, перед тем, как уйти, я хочу сказать тебе главное. Если ты поверишь мне, то наши с тобой чувства, именно те, что мы испытываем нынче, останутся неизменными навечно. Если же нет, мы рискуем потерять друг друга.
Она медленно отошла от него, он же продолжал оставаться на месте, с приложенной ко лбу ладонью. Через какое-то время он поднял голову и стал оглядываться. Но ее уже нигде не было. Неторопливым шагом он дошел до машины, сел в нее и обессиленный откинулся на спинку сидения.
Невозможность услышанного боролось сейчас с безграничным чувством любви, уже состоявшейся, признанной любви, овладевшей всем его сердцем. Борьба эта была невыносимой и жестокой, поскольку одно, казалось, непременно исключало другое. Разум и чувства, как реальность и фантом жгли его сердце в невообразимой схватке. Верить ли рассудку, или же верить в это неописуемое чувство, настолько очевидное, что готово в миг растворить все его недоверие и сомнение относительно сделанных выводов, а значит и относительно истинности всего происходящего. От него лишь требовалось одно – поверить. «А, может, не верить, но продолжать любить?» – подумалось ему в кокой-то момент. Но сразу же стало понятно, что это явилось бы самообманом. Он оставался сидеть с закрытыми глазами, в то время как эта мучительная неслышная борьба раздирала все его сознание.
Прошло часа два, когда внезапно открылась дверь.
- А ты молодец! Я уж думал не выдержишь, плюнешь на обещанное и свалишь. Ну и погодка. Так, сколько у нас сейчас, девять? Вот держи, четыре листика и еще один за доставку на дом. Поехали.
Машина направилась к месту проживания пассажира, который, находясь "под градусом", всю дорогу о чем-то говорил, шутил и смеялся. Доставив его до дома, он отправился к себе.
Войдя в квартиру, он медленно разделся и не в силах о чем либо думать, уставший и изможденный сокрушающими его мучениями, похожими на помешательство, тихо опустился на кровать и, не помня себя, уснул.
Как такое вообще возможно? Разве можно в это поверить, поверить в то, что эту незнакомую, загадочную девушку зовут Москва? Впрочем, в то, что мегаполис и молодая особа могли носить схожие имена, вообразить еще можно. Ведь называют же именем человека город, или же наоборот. Да, подобное вероятно, но только в отношении имени. А то, что она и город связаны друг с другом, как душа связана с живым организмом, что она, вроде как, и есть он во плоти, или бог его знает что, поверить просто не представляется разумным. Любой нормальный человек, находящийся в трезвом уме, определенно посчитал бы данную ситуацию абсолютно абсурдной, а по отношению к девушке потребовал бы непременного медицинского вмешательства с последующей изоляцией. И был бы прав. Ведь если даже хоть на время поверить в это, то, как такое можно уложить в своей голове, пусть хоть и на время? Выходит поверить тогда нужно не только в то, что она представляет собой город, является его одухотворенным воплощением, но поверить, стало быть, надо и в то, что ей никак не меньше восьмисот шестидесяти лет. А это уж не просто сказка, но и анекдот. И тот же трезвомыслящий человек, в здравом рассудке, должен был бы в таком случае разбудить его сейчас и с улыбкой сказать ему, что все это насмешка, что над ним просто шутят, может быть совсем даже и не со зла, а так, забавы ради, или бог весть зачем. Но если даже разбудить его и сказать ему обо всем этом, то, как быть с другой задачей? Разубедив его в реальности такого положения вещей, нужно ведь будет избавить его и от любви. Уж, по крайней мере, придется дать понять, что он полюбил особу «слегка» тронутую. Но как же тогда объяснить ее фокусы? Каким образом она сделала так, что они легко вошли в Боровицкие ворота? Каким образом она умеет появляться там, где он находится? Как все это может объяснить себе тот же здравомыслящий человек? Подумав, он вероятнее всего придет к выводу, что ее фигура просто фантасмагорична, что ее вовсе нет, что она плод его нездорового воображения. А это уже усложняет задачу в двойне, ведь, выходит, нет даже объекта любви, а значит, под сомнения подпадают и сами чувства. Но чувства-то у него есть. И чувства эти вполне реальны. Как ему объяснить их? Впрочем, бог с ним, на время оставим эту тему, позже, будем надеяться все разъясниться. В данный же момент внимание больше привлекает другое, суть его мучения, а именно возникшая дилемма. Она-то сейчас и интригует. Если вспомнить все ее слова, то особого внимания заслуживает сказанное ею напоследок: если ты поверишь мне, то чувства, что мы испытываем нынче - то есть то самое неописуемое состояние, которое ощущают все влюбленные - останутся с нами навечно. Стало быть речь идет не просто о сохранении любви в виде неразлучности, что называется, до гробовой доски, а о сохранении навечно того самого безмерно великого ощущения именно в его наивысшей точке. Всякий, кто любил когда либо, любил взаимно, безгранично, поймет, о чем идет речь. Он знает, насколько состояние это несказанно великолепно в своей сущности, насколько оно безнадежно прекрасно в самом начале. В этот момент он любит все, вплоть до того, что обожает и врагов своих. Но этот же человек знает и то, что со временем это чувство постепенно угасает, в лучшем случае трансформируется во что-нибудь (в привычку, в уважение или же просто исчезает, оставляя лишь воспоминания) но обязательно изменяется, как бы не складывались обстоятельства, поскольку время неизбежно все меняет. И никто с этим ничего не может поделать. Для всех это является фактом, данностью, законом природы. Но, если спросить человека, этого здравомыслящего, но безмерно любящего человека, поставить его перед выбором – поверь, искренне и без остатка поверь в абсурд и тогда тебя навечно не оставит это неописуемое, прекрасное чувство в своей предельной точке, в ином случае, ты его потеряешь, и вернешься к известным законам, исходя из которых ничто не вечно, в том числе и чувства. Как он поступит? Что он выберет? Ну, хорошо, раз уж он стоит перед этой нелегкой дилеммой, вполне возможно, этот здравомыслящий человек попробует спросить себя, где, если уж я действительно безумно люблю, и в то же время вижу, что любовь моя противоположна объективной реальности, где из этих двух противоположностей лежит истина? Ведь вроде как именно истина является той конечной целью, в которой и состоит вся правда. Так, где ему ее искать? Что ему выбрать? Вероятнее всего разум даст понять, что предпочтение стоит отдать известным законам природы физического мира, потому как истину определенно можно постичь через вещи доказуемые, закономерные и объяснимые. В конце-концов в реальности все поддается логике выстроенной по этим эмпирическим законам. В данном же случае много странностей, а значит что-то здесь нечисто. И разум, выходит, будет прав. Если же такой путь поставить под сомнение, то риску подвергается многое, в том числе и неоспоримые законы, на коих, вроде как, и зиждется мир, включая пресловутый разум. Любовь же, в свою очередь, напротив, будто намеренно не ищет себе никаких разумных доказательств, не ищет для себя никаких объяснений, не ставит никаких вопросов, всей своей сущностью дает понять, что ничего не нужно искать, ибо ответ уже есть, и этот ответ она – любовь. «Я и есть истина!», - как бы заявляет она безграничностью своей силы. "Я есть та конечная точка, которая дает ответ на все вопросы, тебе нужно только одно – поверить, искренне и без сомнений поверить, даже если тебе что-то кажется абсурдным".
Так какой выбор, пусть и условно, сделать для самого себя обычному, разумному человеку, не говоря уже о заснувшем сейчас герое, ситуация которого далеко не условна?
День пятый
- Ну, что, мы встретимся сегодня?
- Да, Владимир Дмитриевич.
- Мне удобно в пять, а тебе?
- В пять подойдет.
- Какие цифры там, на счетчике?
- Я написал их на конверте.
- Тогда до встречи?
- Да, до свидания.
Поговорив с хозяином квартиры, он вернулся на кухню к тлеющей сигарете. Это была уже четвертая сигарета за утро, тогда как он не курил вовсе. Ночь оказалась не спокойной, наутро он проснулся с жуткой головной болью и абсолютно разбитый; не было ни сил, ни желания куда-либо выходить и уж тем более выезжать «бомбить».
После того, как он проснулся, первые же мысли о вчерашнем дне, вызвали нестерпимое ощущение подавленности и отчаяния. В то же время, невообразимое чувство безмерной любви по-прежнему властвовало над всем его существом. В нем с новой, еще большей силой вспыхнула эта невидимая схватка двух противоположностей, которая ввергнула его в мучительное пограничное состояние; рассудок требовал логического суждения, которому уже свершившаяся любовь упорно сопротивлялась. Не склеивалась ни одна мысль. Если что-то трезвое и рождалось, то сразу же исключало всякую надежду на какое-либо согласие. Он любит, безмерно любит, но кого? Девушку со странным именем Москва? Но ведь она даже не позиционирует себя как человек. И хоть плоть ее утверждает обратное, однако девушка пытается убедить его в том, что она - город, или душа его во плоти, и убеждает его совершенно искренне, хочет, чтоб он поверил, в ином случае они рискуют лишиться своей любви, и не просто любви, а любви именно в своей наивысшей точке блаженства. Более того, предав эту любовь своим неверием, он может вообще потерять ее. Так, как ему быть? Если б можно было допустить, что молодая особа «не совсем» здорова, и если б этот факт был доказан, то он, думается, принял бы ее даже и такой. Тогда появлялась бы хоть какая-нибудь надежда на компромисс. Но вся суть этой дилеммы и состояла в том, что компромисс невозможен. Либо ты веришь в абсурд и обретаешь вечную любовь, либо ты возвращаешься к реальному миру с его законами. Все это мучительным страданием жгло его сердце, не давая вздохнуть хоть на миг.
Выкурив очередную сигарету, он вошел в ванную комнату, разделся и встал под душ. Это уже походило на помешательство; облокотившись к стене, он целый час простоял под душем, тихим и отчаянным голосом тупо повторяя изречение Гамлета «Уснуть и видеть сны». Вокруг все становилось мутным и неосязаемым. Он внезапно опустился медленно вниз и закрыл голову руками. Терпеть это становилось уже невыносимо. Ожесточенная, невидимая схватка сгибала его уже даже физически. Казалось, еще немного и он взорвется, облепив красными пятнами белые стены ванной комнаты. Да кто же это? Кто этот некто, что мог выбрать для такой брани, для такой жестокой сечи маленькую человеческую душу? Неужели она для этого приспособлена? Ради чего это все? Нужно ли это человеку? Неужели эти жертвы, эти безумные муки стоят того, чтобы в итоге оправдать себя, чтобы стать достойной платой за обретение конечной истины? Какой должна быть эта истина, дабы человек мог легко и искренне воскликнуть после, что его терзания были не зря, что никак иначе, а только так, сквозь страдания и мучения можно ее постичь. Кто же он, что придумал подобные правила, правила, где ты окружен сплошной неизвестностью?
Он медленно обтерся полотенцем и влез в халат. Доковыляв до дивана, он прилег, и закрыл глаза. Время, в свою очередь, шло, словно не оставляло никаких шансов для отсрочки предстоящего выбора.
"Может не выходить никуда? - подумалось ему мельком. - Запереться, замуроваться и оставаться дома, даже не вставать с дивана, лежать на нем пока не подохну… И этим все закончить? Закончить все таким малодушием? Закончить, как последний трус? …Боже мой, как же я хочу ее видеть, - вырвалось у него откровенным признанием. - Кого? Кого ты хочешь видеть? Пойми сначала, кого? - возражал рассудок. – Ты хоть понимаешь, что говоришь? Что за бред ты несешь? Приди в себя! Возьми себя в руки. Оцени ситуацию трезво."
Нет, оставаться лежать было невозможно; муки эти, казалось, рвали на куски все его существо.
Он встал, и, не помня себя, стал ходить по комнате. Долго блуждая по комнате, он затем остановился у окна, и тупо уставился на небо. Тучи сгустились уже с утра. На его глазах солнце блеснуло последним лучом и окончательно скрылось за темной завесой. Он смотрел за этой мрачной картиной и спустя какое-то время вспомнил отчаянное изречение Христа в Гефсиманском саду, когда тот просил пронести скорбную чашу мимо.
Время незаметно бежало. Стрелки показывали уже без четверти пять. Нужно было идти на встречу с хозяином квартиры. Он сидел на диване с опущенной головой, в которой за все время его терзаний так и не созрело никакого решения.
Тяжело подняв голову, он взглянул на часы. За окном же вовсю уже шел дождь. Он встал, медленно оделся, взял со стола конверт с деньгами, ключи от машины и вышел.
Проживал он недалеко от станции метро Коломенская. Доехав до входа в метро, он увидел, что собственник квартиры, как и обычно, у киоска, его уже ждет.
Припарковав машину, он вышел к нему.
- Добрый день, Владимир Дмитриевич.
- Здравствуй, Савва. Ты чего это без зонта? Льет ведь, как из ведра.
- Забыл дома. Ничего страшного, не сахарный. Вот конверт.
Тот взял конверт.
- Как твои дела?
- Спасибо, в порядке.
- Как ваши?
- Помаленьку. От погоды вот только кости ломит.
- Владимир Дмитриевич, мне надо идти. Вы позволите?
- Ну, конечно, иди. У самого дела; книги дополнительные надо купить к учебному году. Никак на пенсию не уйду от студентов своих. Что-то ты бледный какой-то. Ты здоров?
- Просто не выспался. Я пойду, Владимир Дмитриевич.
- Да, счастливо.
Пожав друг другу руки, они разошлись.
Сев обратно в машину, он откинулся на спинку сидения и закрыл глаза.
«Нет, я так не смогу. Мне нужно ее увидеть. На месте, может, все и решится»
Мысль о том, что все, может, благополучно решиться при встрече, казалась спасительной. Во всяком случае, на время он получит хоть какое-то успокоение. Кроме того, он и без всякой цели жаждал ее увидеть.
Однако ехать в центр, где наверняка были пробки, ему не хотелось. Он положил доехать до Коломенского парка-заповедника.
Доехав до него, он бросил машину рядом с входом, со стороны проспекта, и вошел в парк.
Ливень набрал уже свою обычную силу. Молнии рассекали небо, раскатистые громы испытывали на страх.
Парк был безлюден, лишь какая-то заблудшая дворняга пробежала мимо, отскочив при виде неожиданной человеческой фигуры.
Он прошел яблоневый сад и направился по выложенной камнем дорожке, в сторону храма Вознесения. Дойдя до него, он остановился чуть поодаль. Отсюда открывался вид на реку и на весь юго-восток столицы. Решение прийти именно сюда было спонтанным. Впрочем, возможно, продиктовано оно было тем, что ему это место всегда нравилось. В свободное время он любил здесь бывать. И этот и другие здешние уголки природы притягивали его красотой, от которой веяло древностью. Проводимое им здесь время, всегда помогало ему обрести покой, разряжало от повседневной суеты. И вряд ли он когда-нибудь мог себе представить, что жизнь приведет его сюда в такие минуты, когда в судьбе его, казалось, решается не малое. Сейчас будто бы и красота этих мест стала мрачной, словно и она была ввергнута в его муки, застигнута врасплох их неразрешимостью. Ливень шел с неистовой силой, еще большей, нежели в предыдущие дни. Молнии сверкали столь часто, что создавался эффект постоянного электрического освещения.
Он облокотился на перила и стал смотреть куда-то вдаль. Простоял он так с полчаса, пока вдруг не услышал за спиной голос.
- Здесь очень красиво.
Он обернулся.
Она стояла в нескольких метрах от него и смотрела теплым, немного грустным, но полным любви взглядом. Спустя паузу, она подошла вплотную и взяла его за руку.
При виде ее, казалось, вся сила его безграничной любви вспыхнула и одним махом опрокинула все сомнения. По крайней мере, в первое мгновение было похоже именно на то.
- Я ждал тебя.
Она молча подняла его руку и приложилась к ней своей щекой. Он поднял вторую и приложил к другой. Затем не выдержал и крепко обнял ее.
Они стояли под этим тропическим проливнем, в пустынном парке, казалось одни во всем свете, под вспышками молний, грохочущим небом, успокоить которое будто могло лишь разрешение всей этой дилеммы.
«Господи, что же мне делать, как сберечь ее? Неужели мне обязательно нужно делать выбор, верить во что-то? Неужели нельзя оставить все, как есть? Разве мы можем потерять друг друга, если любим? Да и как? Как это может произойти? Ведь не может же она исчезнуть?»
Подняв голову, она посмотрела в его глаза. Она смотрела в них так, будто читала его теперешние мысли.
- Давай прогуляемся? - предложила она.
Медленным шагом они стали подниматься наверх, к царским воротам. Пройдя сквозь них, они затем прошли дальше, мимо храма Казанской Божьей матери, после чего свернули налево и пошли в сторону пасеки.
- Я знаю, для тебя вся ночь и весь сегодняшний день были тяжелыми, – не зная, как начать разговор, сказала она. – Поверь, я и сама мучилась.
- Не помню, чтоб ставил тебя перед выбором.
- Я мучилась за тебя. В своей любви я уверена.
- Неужели ты думаешь, что я не уверен в своей? – поспешил ответить он. – Я уверен в ней, и верить хочу именно в нее.
Она остановилась.
- Я это знаю. Но ты должен поверить не только в нее, но и мне, в мои слова.
Он подошел к ней вплотную.
- Ну, подумай сама, как я могу в это поверить? Я могу согласиться с тобой, смириться, но я не могу поверить. Скажи, почему от этого вопроса так много зависит? Разве недостаточно того, что я люблю тебя?
- Как ты можешь любить меня, если ты даже не веришь в мое существование?
- Я не могу поверить в твои слова, в существование твое я верю.
- Так в них-то как раз мое существо и заключается.
Он отошел и стал нервно ходить из стороны в сторону. Она следила за ним, ожидая, что он скажет дальше.
- Я вижу перед собой человека, девушку из плоти и крови, как я могу поверить в то, что она – город или его материализованная душа? Ответь, как?
Она взглянула на него исподлобья.
- Ты любишь меня?
Он остановился.
- Ты это уже знаешь.
- Пожалуйста, ответь мне.
Он подошел к ней.
- ...Попробую быть откровенным до конца. Я не знаю, как это объяснить, но у меня такое ощущение, будто моя любовь к тебе имеет мало отношения к любви общеизвестной, любви между мужчиной и женщиной. Моя любовь - это нечто невообразимо большее, словно по какой-то неведомой мне причине я удостоился чести познать любовь в ее истинном, совершенном виде, в котором заключен весь ее абсолют.
- Ты хочешь сохранить это чувство навечно? Слышишь, навечно! - быстро спросила она, точно сразу поняла весь смысл сказанного им.
- Да.
- Тогда прошу тебя, поверь мне.
Нависла пауза. Он смотрел на нее, мучительно пытаясь последовать ее просьбе и соединить в своей голове две абсолютные противоположности - реальность и абсурд. Эти мучения вновь стали возвращать его к былому состоянию, в котором он провел весь день. Однако ни тогда, ни сейчас он не мог найти никакого выхода. Спустя какое-то время он глубоко вздохнул и сказал.
- Я попробую.
Она пристально смотрела в его глаза, желая убедиться в том, что попытка его будет серьезной. После этого она взяла его за руку и потянула за собой.
- Пойдем к машине.
Он оставался стоять на месте.
- Зачем?
- Мы поедем на то место, где впервые увидели друг друга. Я хочу тебе кое-что оттуда показать. Кроме того, возле машины я открою тебе еще кое-что.
И они отправились к машине.
Подойдя к дороге, она остановилась сама и остановила его.
- Смотри, видишь тот белый автомобиль, на противоположной стороне?
Он взглянул туда, куда она показала. На противоположной стороне стоял белый Мерседес.
- Да, вижу.
- Помнишь, в своем рассказе я упомянула об одном юноше, который первый заговорил со мной, когда я вернулась в свою деревню?
- Припоминаю.
- С того момента, он все время был со мной. Необязательно рядом, но так, чтоб, по крайней мере, знать, где я нахожусь. Так вот он сидит за рулем этой машины. С остальными шестью мы видимся редко, потому, как они заняты своими участками города. Говорю тебе об этом, так как устала скрывать от тебя всю правду.
- Какую правду?
- В своем рассказе, я сказала тебе, что всего их семеро. Помнишь?
- И кто они?
- Это ангелы семи холмов.
Он стоял в полнейшем ступоре, не понимая ничего вообще. В то же время, он вспомнил, что этот автомобиль где-то уже мелькал перед ним, даже вспомнил, как подумал тогда, не MакЛарен ли это, что, как выясняется сейчас, оказалось правильным предположением.
Автомобиль медленно развернулся и направился в их сторону. После того, как он подъехал и остановился, из него неторопливо вышел высокий юноша.
- Мы на смотровую. Прошу, оставайся, мы потом сразу же обратно.
Юноша в начале заколебался, однако затем молча вернулся в свою машину.
Они, в свою очередь, сели в его и отправились туда, где впервые встретились. На его вопрос, почему она едет с ним, а не хочет просто появиться в том месте, где он находится, как делает это обычно, она ответила, что желает быть с ним рядом, плакала, словно понимала, что времени остается катастрофически мало для того, чтоб убедить его все-таки поверить.
Доехав до смотровой, они вышли, она снова взяла его за руку и подвела к ограде.
- Прошу, стой и смотри внимательно.
- Куда?
- Вдаль, чуть выше города.
Он стал смотреть туда, куда она указала. Однако кроме вспышек молний, и ливня, он ничего не наблюдал.
- Что я должен увидеть?
- Ты поймешь сам. Смотри внимательно.
Он вытер глаза рукой и смахнул с лица капли. Она же постепенно стала сжимать его руку все сильнее. Всматриваясь вдаль, он через какое-то время вдруг отскочил, словно его ударило током.
- Увидел?
- Да.
- Теперь ты понимаешь?
После очередной вспыхнувшей молнии, его взору открылась крайне необычная картина. Вначале он просто увидел, что над городом, как бы отдельно от окружающей природы, томилось нечто в виде громадного облака. Оно изменяло цвет, медленно переходя то в светлое, то в темное состояние. Затем, каким-то шестым чувством он вдруг почувствовал сильнейшую энергетику, исходившую от этого облака, будто оно было живым, и жизнь его будто заключалась в некоем противостоянии, в некой борьбе. Постепенно он начал слышать, как от этого явления исходит очень низкий и неимоверно глубокий по своему содержанию звук.
- Что это? – не веря своим глазам, спросил он.
- Это война.
- Какая война?
- Война за город. По мере того, как рос город, росло и оно. Облако это отражает в себе противостояние двух известных сил – добра и зла. Если бы люди только знали, что стоит за этими двумя простыми словами. Теперь ты это видишь. Каждое совершенное событие, находит в нем свое отражение. И в зависимости от того, какое это событие, меняется содержание и цвет облака. В тот день ты застал меня, когда я, по своему обыкновению, стояла и следила за этим противостоянием. Я провожу здесь время довольно часто, потому как от происходящего с ним, - взглянув на это громадное облако, сказала она, - зависит моя жизнь.
Он взглянул на нее. Она повернулась.
- Аркадий, я прошу тебя, поверь мне.
Он смотрел в ее глаза, которые правдиво и искренне умоляли его. Вглядываясь в них долго, он пытался зацепиться за то маленькое зернышко веры, возникшее у него после увиденного. Происходило, казалось, невозможное; он почти уже верил, однако ему все не хватало какого-то последнего рывка для того, чтобы окончательно преодолеть это «почти». Она продолжала смотреть на него теми же молящими глазами.
Внезапно на противоположной стороне дороги заревел мотор какого-то внедорожника. Они повернулись на этот рёв. Словно зная, что происходит, она вцепилась в него обеими руками.
- Сейчас я уже заклинаю тебя, Аркадий.
На ее глазах выступили слезы, слезы безмерной любви и отчаянной надежды.
Отвлеченный неожиданным появлением черной машины, он стал задаваться уже другим, и, кажется, фатальным для возникшего зерна вопросом: что их связывает?
- Какое отношение к тебе имеет эта машина?
- Прошу, смотри на меня. Если ты начнешь мне верить, они не приблизятся.
Она взяла его обеими руками за голову.
- Слышишь, смотри только на меня. Прошу, заклинаю тебя, поверь мне.
Он стал пытаться вернуть то потерянное зерно, однако ничего уже не выходило.
Машина начала приближаться. Она смотрела то на него, то на машину, которая то замедлялась, то притормаживала, и понимала, что теперь просить его уже бесполезно; внедорожник упорно двигался в их сторону.
Схватив его резко за руку, она решительно потянула его к их автомобилю.
- Идем.
- Куда? Что ему нужно от нас?
- Не сейчас. Идем. Скорей, садись за руль.
Они сели в машину.
- Поехали, и как можно быстрее.
- Объясни, что происходит?
- Заводи мотор!
Он завел и они поехали. Внедорожник двинулся за ними.
- Главное не останавливайся. Набирай скорость, оторвись от него.
- Я не могу так рисковать.
- Иного выхода нет. Он не должен нас настигнуть.
- Пожалуйста, объясни, что происходит.
- Если он заберет меня - городу конец. Вот все, что я могу тебе объяснить. Прошу, езжай, как можно быстрее.
- Мы так погибнем, я ничего не вижу.
- Не волнуйся. Главное, держись дороги.
Жуткий ливень темной пеленой полностью заслонял видимость. Но он ее послушал и набрал скорость. То же сделал и черный преследователь. Выехав на Бережковскую набережную, он прибавил еще газу. Внедорожник не отставал. Они мчались по набережной, набрав уже запредельную скорость, минуя при этом все светофоры.
- Куда нам ехать?
- Туда, откуда приехали, обратно.
Долетев до моста, он свернул в сторону Большой Дорогомиловской, и заехал на мост. Затем машина устремилась к Садовому кольцу, выехав на которое вновь набрала скорость. Преследователь все не отставал. Они летели по встречному движению, минуя образовавшуюся на Смоленке пробку, сквозь беспощадный ливень, густой мрак и собственное безумие. Узники пробки даже не успевали осознать происходящее, когда мимо них пролетали эти два объекта.
- Прошу, умоляю тебя, езжай скорей.
Заревев еще сильнее, внедорожник внезапно пошел на обгон.
- Нет, только не это, – вырвалось у нее, испуганным голосом.
- Зачем, что ему нужно от нас? – видя маневр преследователя, в панике спросил он.
Внезапно, черная машина ударила его автомобиль в бок. Их отбросило в сторону, но он вывернул руль и вернул контроль над дорогой. Последовал еще один удар. И вновь он сумел выправить ситуацию. После этого преследователь прижался к ним окончательно и стал выдавливать их к краю дороги. Противостояние оказалось неравным; спустя пару сотен метров машины со скрежетом остановились на обочине.
- Это конец, - со страхом, прошептала она.
Из черного автомобиля вышли люди и направились к ним.
Он вышел им на встречу.
- Что вам нужно?
Подойдя ближе, один из них, не обращая внимания на вопрос, размахнулся и ударил его по лицу. Удар оказался такой силы, что он отлетел на несколько метров. Придя в себя, он лишь успел заметить, как ее посадили в машину и увезли. Спустя несколько минут, к нему подлетел тот самый белый Мерседес, а за ним еще шесть точно таких же. Из первого вышел уже знакомый юноша и подбежал к нему.
- Где она? – с тревогой и даже испугом, спросил он.
- Ее увез черный Хаммер.
За ним подбежали остальные.
- Где она? Что произошло?
- "Они" увезли ее, - ответил юноша.
Те не верили своим ушам.
- Этого не может быть!
- Я отпустил ее с ним, - кивнув в сторону сидящего на асфальте виновника, сказал тот.
Нависла пауза. Семеро стояли в полном потрясении и ужасе; кто схватился за голову, кто в отчаянии закрыл лицо, кто присел, беспомощно закрыв голову руками.
Он смотрел на них и его охватил пронзительный страх. Поверь, он во все теперь как никто искренне и всей душой, ничего бы уже не изменилось. Она оказалась потеряна уже навсегда.
- Я запомнил номер, - невнятно произнес он.
- Номер? Считаешь, что это нам поможет? – с укором сказал один из них.
- Что ты наделал? – добавил мрачным голосом другой.
В ответ, он даже не поднимал головы.
- Все, ему пора. Пусть возвращается.
Не понимая, куда и зачем возвращаться, он продолжал сидеть на асфальте в абсолютном отчаянии. То ли где-то вокруг, то ли в голове что-то внезапно застучало. Он поднял голову. Все представлялось мутным и неосязаемым; люди, машины, ливень, все искажалось. Стук становился все громче и громче. Он со стоном прижал руки к ушам. Это не помогало; стук был напротив, отчетливее и сильнее. Его охватило какое-то мучительное удушье. Удар, еще удар и вдруг его ослепило мощным светом. Он глубоко вздохнул и откинулся. Как оказалось, откинулся на спинку сидения.
- Ну, наконец-то. Эй, гражданин. Просыпаемся.
Он прикрылся от света рукой. Где он, кто его кличет, ничего было не понятно.
- Вы слышите? Подъем.
Он закрыл лицо руками. Просидев так с минуту, он затем стал постепенно убирать руки с лица. К продолжающему слепить свету привыкнуть было все также тяжело.
- Проснулись? Откройте, пожалуйста, дверь и выйдите сюда.
Преодолевая свое бессознательное состояние, он медленно открыл дверь.
- Выходим, выходим.
Он, не спеша, вылез.
Вокруг стояли люди в форме.
- Документы с собой?
Он по-прежнему ничего не соображал и лишь тупо покачивался.
- Чего качаемся? Пьян что ли? Гриш, подай трубку. Так, ну-ка, дуем-ка в эту дырочку.
Увидев у носа трубку, он взял ее и стал в нее дуть.
- Сильнее.
Он стал дуть сильней.
- Так, посмотрим. …Вроде трезв. На документы можно взглянуть?
Он полез непослушной рукой в карман, достал книжку с правами и протянул ему.
- Что, только права с собой?
- Да.
Патрульный стал читать.
- Позвольте узнать, что я нарушил? – постепенно осознавая происходящее, спросил он.
- Не знаю, предъявить пока ничего не могу, гражданин Павлов. Где проживаете, Савва Андреевич?
- На Нагатинской набережной.
- А что делаем здесь?
- Спал, насколько вы видели.
- Почему ж не дома?
- Так вышло. …Дождь вчера шел, дворники сломались, прижался к обочине, какое-то время просто сидел, затем видимо уснул, - словно припоминая, ответил он.
Лицо патрульного стало меняться и выражать доверие. Взглянув на товарищей, он какое-то время подумал, затем протянул документы обратно, хозяину.
- Всего доброго, гражданин.
Он сел обратно в машину. Голова шла кругом. Он все еще прибывал в состоянии сна; лица, машины, погоня… все казалось таким еще действительным. К тому же одно чувство он ощущал еще особенно остро. Это было чувство вины. Ему все еще хотелось что-то изменить, и может даже вернуться как-нибудь обратно и все исправить, а главное, вернуть ее. Чувствами он словно застрял там, тогда как физически находился уже здесь.
Он снова вышел из машины и медленно подошел к ограждению.
Москва купалась в утренних лучах солнца. На небе не было видно ни облачка. Он поднял голову и глубоко вздохнул. Ему стали вспоминаться отрывки их встреч и особенно последняя, когда она умоляла его все-таки поверить.
«Что я натворил?», - продолжал он корить себя, будто все было взаправду.
Странное дело, хоть и было ясно, что все ему приснилось, однако даже и сейчас он находил и ее слова и ее саму искренними. От того ли он чувствовал все это, что не до конца проснулся или же история его сна так сильно запала ему в сердце, было не понятным. Ему вдруг вспомнилось, что пробудился он только после того, как потерял ее.
«Интересно, как бы повернулись события, если бы я все-таки поверил?» - спросил он себя, желая домыслить сюжет своего сновидения. – «Что ж, я так и продолжал бы здесь спать, пока не отошел в иной мир?» - с некоторым укором не понятно правда к кому обращенным, подумал он, а затем неожиданно для себя, продолжил – «А вообще кто поручится за то, что этот мир реальный? Кто сможет утвердительно сказать, что он не является сном, что за ним ничего уже нет?»
Постояв еще немного, он вернулся в машину. Пассажирское сидение от протекающего люка оказалось мокрым, дворники же по-прежнему не работали. Посидев еще некоторое время дабы прийти в себя, он затем неторопливо завел двигатель и поехал.
Спустя два месяца
- Ну что, бабуль, как бизнес?
- Какой тут бизьнес, сынок. Ничего яшо не продала.
- Давай огурчиков твоих возьму. Хорошие огурчики-то?
- Глянь вот, один к одному.
- Беру.
- Пятьдесят.
- Вот держи. От панталон, уж прости, откажусь.
Бабулька с набором товаров из двух столь разных позиций, рассмеялась заливным смехом.
Остожин ехал с дачи своего знакомого, где проводил выходные. Уикенд в компании с коллегами выдался довольно бурный, и теперь его мучило сильное похмелье. Малосольные огурцы пришлись сейчас как нельзя кстати. Эти бурно проведенные выходные стали своего рода выражением отчаяния, которое он испытывал в связи с порученным ему делом Гринвальда. Прошло уже два месяца со дня его разговора с Азаровым, а он не продвинулся в своем расследовании ни на шаг. За все это время в руках его не оказалось ни одной даже мало-мальски значимой зацепки. Наблюдение велось уже не только за домами, квартирами, офисами и доками, принадлежавшими Гринвальду, не только за его знакомыми и домами этих знакомых, но даже и за людьми, с которыми олигарх имел последний контакт в далеком детстве, то есть это были люди, можно сказать, ещё сидевшие с ним на одном горшке в детском доме. Но все эти мероприятия, к слову, очень затратные, результата не приносили, как не приносили результата поездки в разные концы света самого Остожина. Где он только не бывал, с какими только людьми не общался за прошедшие два месяца. Все оказалось без толку. Данный факт огорчал Остожина до крайности, ведь, кроме всего прочего, на кону стояла его репутация. Успокаивать его приходилось даже Азарову: «Поверь мне, в нашей профессии ни один шаг даром не пропадает. Где-нибудь, что-нибудь да всплывет. Нужно быть только на чеку», - хлопая по плечу, подбадривал он его. И старый лис не ошибался. Одну довольно интересную зацепку, как уже скоро выяснится, судьба Остожину подбросит.
Войдя к себе в квартиру, он разделся и залез в душ. Похмелье и вправду оказалось тяжелым, так что стоя под душем он испытывал даже головокружение, которое продолжалось и после того, как он вышел из ванной комнаты. Ему захотелось сразу же рухнуть в постель, но перед этим он все же решил проверить почту. Открыв ее он увидел новое письмо от одного из соглядатаев со свежей порцией дежурных фотографий во вложенном, закодированном файле. Он ввел кодовую фразу для декодирования, открыл фотографии, просмотрел их и не найдя в них ничего интересного, побрел к постели. Присев на край кровати, он затем откинулся на спину, с намерением как можно скорее уснуть. Прошло минуты три, по истечении которых он уже почти отошел мирно ко сну, как в голове его что-то вдруг щелкнуло, от чего он резко открыл глаза, затем быстро вскочил с кровати и подбежал к компьютеру. Он стал жадно всматриваться в присланные ему новые фотографии. Эти снимки были сделаны у московского офиса Millhouse Capital. На них был изображен помощник Гринвальда, Дайнеко со своей небольшой свитой, состоящей из трех человек. Но внимание Остожина было приковано сейчас не к этой группе. На одном из снимков, на заднем плане, сбоку, в одну из машин садился человек, как бы совершенно посторонний и будто случайно попавший в кадр. Остожин открыл один из ящиков в столе и стал рыться в нем. Через минуту он нашел то, что искал, это были фотографии, привезенные им из Норвегии. Еще через несколько секунд он уже окончательно убедился в том, что прав, и что чудом сработавший почти во сне «щелчок» оказался сравни молнии. Этот «случайный» человек на одной из свежих фотографий был одним из участников круиза по норвежским фьордам, одним из той загадочной троицы стоявшей на палубе. Он сразу же предположил, что Дайнеко с ним знаком, и что возможно, еще в здании они шли рядом и только у выхода разделились. Оба эти предположения были верными. Если бы Остожин был в те минуты рядом с ними, он узнал бы также и то, что Дайнеко с глазу на глаз отругал этого человека за открытый визит в офис, за прямое нарушение конспирации. Какую именно роль мог играть этот человек в деле исчезновения Гринвальда, он еще не знал. Но профессиональное чутье ему подсказывало, что данный персонаж, еще ему не известный, какое-то место в этой истории все же занимал. Гос. номер машины можно было прочесть и без увеличения снимка. Он записал номер, после чего, с пометкой «срочно», сразу же отправил письмо с закодированным текстом нужному человеку, чтобы тот выяснил, что за личность является хозяином автомобиля. Он знал, что получатель письма всегда в сети и поэтому рассчитывал на его скорый ответ. После такой, пусть и маленькой, но удачи, похмелье сняло как рукой. Все его мысли завертелись вокруг этой зацепки, он стал ходить по квартире и размышлять. Впрочем, размышлять без исходных данных об объекте, было сложно, и в голове пока вертелись только вопросы, точнее их было два: кто этот человек и какова его роль в этом деле? Часы показывали три часа дня. По его расчетам ответ должен был прийти не позже шести. Адресатом являлся бывший сотрудник министерства внутренних дел, у которого остались хорошие связи в данном ведомстве. Именно он в самом начале расследования предупредил Остожина, что этим делом занялись также и спецслужбы. К слову, о спецслужбах. По ходу своего расследования, и в частности в ходе поездок в разные части света, Остожин однажды с ними даже столкнулся, причем сделал это намеренно. Это произошло в Лондоне, где располагался головной офис Millhouse Capital. Поставленный им на этот объект человек, как-то доложил ему, что среди сотрудников, поведение и распорядок дня которых он уже успел хорошо изучить, один стал вести себя довольно подозрительно; у него изменились поведение, график, появились странные встречи, а свои предположения он подкрепил фотографиями. Взглянув на них Остожин сразу же понял, что сотрудник этот завербован. Как-то однажды он сам приехал в Лондон, выследил данного сотрудника, который вывел его на двух агентов. Произошло это в одном из неприметных кафе. Он незаметно присел к ним спиной за один из столиков и заказал себе кофе. Минуты через три, после того как ему принесли кофе, он вскочил и стал во весь голос выражать официанту свое недовольство принесенным ему напитком. На него уставились все посетители. Затем он повернулся к тем, для кого устроил данный спектакль и также громко, но уже на русском и с улыбкой произнес: «Прошу прощения, но такой отвратительный кофе я в жизни не пил». После этого он демонстративно расплатился и вышел. Агенты естественно сразу поняли, что данная выходка ни что иное, как намек на их провал и насмешка одновременно.
Стрелки уже показывали четверть седьмого, а ответа все не было. Он решил на время прилечь, но уже спустя пять минут после того, как прилег уснул крепким сном. Пробудился же он от поцелуев. Еще месяц назад он вручил вторые ключи Виктории, но привыкнуть к ее неожиданным приходам все никак не мог, и в первые мгновения ее появления ему всегда казалось, что кто-то тайно проник в его квартиру.
- Ты меня снова напугала, - не открывая глаз, промямлил он.
- От тебя несет перегаром.
Он поднял руку, выпячивая запястье с часами. Вопрос она поняла без слов.
- Половина двенадцатого.
Он опустил руку.
Подобные немые детали общения, возможно, и привели к тому, что у Виктории появились свои ключи. Во всяком случае сама она много раз убеждалась в том, что путь к сердцу мужчины лежит отнюдь не через его желудок, а через понимание его без слов.
- Ты стал похрапывать.
- Ты за мной наблюдала?
- Скорее любовалась, - с улыбкой ответила она.
- Да, момент подходящий.
Он стал медленно открывать глаза.
- Я принесла торт.
- Боюсь, я к нему не готов, - тяжело вздохнув, ответил он.
- Даже если это «Панчо»?
Нависла пауза.
- Ну, ладно, иди ставь чайник, - согласился он, услышав название любимого торта.
Виктория поцеловала его и ушла на кухню. Он же, кряхтя, поднялся с постели и побрел к компьютеру. Долгожданное письмо пришло час назад. Он открыл его и стал читать.
«Истомин Валерий Николаевич, 1978 года рождения, место рождения – Москва, в 1994 году с отличием закончил общеобразовательную школу №9, в том же году поступил на первый курс Биологического факультета МГУ. Уже через год становится членом группы ГрИМЧ (группа изучения мозга человека), основанная при кафедре физиологии человека и животных. В 2000 году заканчивает институт с красным дипломом, в 2001 успешно защищает кандидатскую диссертацию. До 2003 года продолжает работать в ГрИМЧ, в 2004 году покидает группу. После этого следы его трудовой деятельности теряются. Однако без дела, похоже, не сидел, поскольку уже в 2005 году приобретает трехкомнатную квартиру в Клементовском переулке, в том же году делает еще одну крупную покупку - автомобиль БМВ X5 (к слову, на его имя записано еще одно транспортное средство - Saab 900 II Combi Coupe 1995 г.в.). Это пока все»
Остожин откинулся на спинку стула и стал анализировать присланную информацию. По его мнению, полученные данные представляли ситуацию еще запутаннее. Какую роль мог играть в этом деле ученый медик, да еще со столь странной специализацией?
В комнату вернулась Виктория с чашкой чая и куском торта на тарелочке.
- Вот, держи.
- Спасибо.
- Чем занимаешься?
За прошедшее время Виктория настолько сильно вошла в его жизнь, что он порой забывал где она работает. Тут он вдруг об этом вспомнил.
- Взгляни, - открывая фото, сказал он.
Та взглянула на новые фотографии.
- Ну, и что в них особенного?
Он показал пальцем на человека, которого и сам не сразу заметил. Виктория взглянула поближе.
- …Да, видела, - спустя паузу, сказала она. - В пятницу он приходил к Дайнеко.
- Что еще? – впившись в нее глазами, спросил он.
- Помню, они вместе вышли из его кабинета и тот сказал Дайнеко: «Пока все нормально». А в чем дело? – поняв вдруг всю важность вопроса, спросила она.
Он вынул из стола Норвежские фотографии и положил перед ней.
- Вот, смотри.
Она стала смотреть на уже знакомые снимки.
- Ой, да вот же он, - с наивным голосом произнесла она.
Глядя друг на друга, оба помолчали.
- Сдается мне, что Дайнеко знает куда больше, чем пытается преподнести, - прервав паузу, сказал он.
- Считаешь, что он может быть причастен к исчезновению Гринвальда?
- Ты хотела сказать именно «к исчезновению» или…? Не знаю. Но то, что он в курсе всего, почти уверен.
Виктория тяжело вздохнула и присела к нему на колени.
- Прошу тебя, будь осторожен, - нежно целуя его, сказала она.
- Что бы могло означать «Пока все нормально»? – думая об услышанной фразе, прошептал он.
- Не знаю. Пойдем лучше в спальню, - попросила она, продолжая его целовать.
- Я же еще торт не попробовал.
- Я предложу тебе нечто большее.
Он решил не сопротивляться, и они прошли в спальню. Она медленно сняла с него футболку и, поглаживая его плечи, шепнула.
- Твоим мужественным плечам подошла бы какая-нибудь красивая татуировка.
- Не люблю метки.
- Почему? – не переставая целовать его, шептала она. - К стати, тебе известно, что у Гринвальда была татуировка?
Он вытаращил на нее глаза и почти вскрикнул.
- Как татуировка? Где?
Она в испуге приподняла правую ногу.
- Вот здесь, внизу, над стопой, на внешней стороне лодыжки маленький колючий чертополох.
- Ты сама видела?
- Да.
- Быть этого не может. Я просмотрел сотни видеозаписей, сотни фотографий и не заметил никакого чертополоха. Когда он ее сделал? Почему ты раньше молчала?
- Она у него еще с детского дома, кажется. А разве это так важно?
- Ну конечно важно.
Он вернулся к компьютеру и стал снова просматривать все видеозаписи и фотографии. Однако ни на одном из материалов не заметил указанной татуировки. Точнее все видеозаписи и фотографии, особенно пляжные были сделаны под таким ракурсом, что татуировка не попала ни в один кадр, так что, как она выглядела, он даже не знал.
За компьютером он просидел до трех ночи. Сделанные за один день два важных открытия не давали ему покоя. От усталости, ближе к утру мысли его стали спутываться. В итоге он решил завершить сегодняшнюю работу одним письмом, после чего пойти спать. Письмо, с приложенными фотографиями, было адресовано одному из его людей. Он попросил его установить тотальное наблюдение за новым персонажем (Истоминым). «Мне нужно знать о нем всё, начиная от марки нижнего белья, заканчивая всеми его друзьями и знакомыми» - говорилось в послании.
- Бутылку Шато де Сель, графин «беленькой», и кружку нефильтрованного пива.
- Из еды что-нибудь будете заказывать?
- Да, тарелку сырного ассорти, соленья под водочку, два греческих салата, три порции ролл, вот этих вот видов, и порцию свиных ребрышек в вермуте.
- Всё?
- Всё. Других пожеланий пока нет.
- Спасибо за заказ. Напитки будут минут через десять, остальное, чуть позже.
- Ждем. Так... Ну, мальчики, девочки, как вам здесь?
- Неплохо. Музыка только вот слишком громкая.
- А ты хотел, чтоб в ночном клубе играла одинокая скрипка? Сам же рвался оттянуться, Глеб.
- Собеседника плохо слышно.
- А ты беседовать, что ли сюда шел?
- Почему бы и нет?
- В таком случае ошибся заведением. Тебе в баньку нужно было идти. Здесь люди отдыхают в ином ключе. Чем заниматься словоблудием лучше оцени вон те бедра, что виляют на том конце танцпола.
- Сейчас кто-то у меня получит.
- Я же с эстетической точки зрения, Леночка.
- Мы не в музее, а она не Венера Милосская, так что не надо мне заливать, Валерочка.
- И совращать других.
- Света, твой Глеб уже вышел из того возраста, когда можно сделать для себя открытие. Ему все известно и без меня. Просто хотел узнать его мнение. Мила, ну ты-то хоть не беспокоишься так за своего мужа?
- Я ему доверяю.
- Вот это правильно. Надо быть выше всех этих предрассудков. Или твое доверие исходит из того факта, что у вас в паспорте уже стоят штампы?
- Как раз до этого штампа мы все и обсудили. Верно, Егор?
- Да, прелесть моя.
- И почему женщины так уверены, что это рубеж, за которым им гарантировано спокойствие?
- За тем, Валера, что он предполагает не только права, но и обязанности. И женщина рассчитывает на то, что эти обязанности будут соблюдаться.
- Света, знаешь, когда я слышу, как подобную терминологию применяют в такой щекотливой теме, мне становится не по себе.
- Если человек обещает – а штамп как раз и есть, своего рода, обещание – то ему хочется верить.
- Ну, что касается обещаний и надежд, это известный факт.
- Каких еще надежд, Глеб?
- Мужских. И, кстати, я с этим выводом согласен.
- С каким выводом?
- Который объясняет, почему именно по статистике мужчин разочаровавшихся в браке, больше чем женщин?
- И почему?
- Потому что женщина выходит за обещания, а мужчина женится на надеждах.
- Буду признательна, если ты закончишь свою мысль.
- Мужчин разочаровавшихся в браке больше, потому что обещания выполнить легче, чем оправдать надежды.
- Собрались, тоже мне, умники.
- И вообще, как сказал классик, «Брак сиротит душу».
- Вот тебе Лена пример мужской солидарности, которой так не хватает нам. Все, я пошла танцевать, с меня хватит.
- Хочешь сказать, классик твой холостяком помер?
- Совсем нет, Мила. Успел даже четверых настрогать.
- Вот видишь.
- Света, подожди, может, в начале дождемся напитков?
- Принесут, вернусь.
- Малыш, не уходи. Ну, хочешь, поговорим об андронном коллайдере?
- Обязательно. Вот только пойду, поищу настоящего физика для обсуждения этой темы. А может, и не только для этой.
- Такой вот характер.
- Дело не в характере, а в элементарном расхождении взглядов на один и тот же вопрос. У нас, женщин, своя правда, у вас своя. Только мы, в отличие от вас, относимся к вашей позиции с пониманием, а вы нет. Происходит же это оттого, что вы не цените наше отношение к вам. Вы принижаете значение женщины в своей жизни. Мы вам преданы, и это наша слабость, а вы на этой слабости играете.
- Лена, ну зачем ты так? И у нас есть свои слабости. Моя слабость, например, это ты. Дай поцелую.
- Надо же. Ты ведь еще вчера считал, что главная мужская слабость это полигамность?
- Так это было вчера.
- Вот вы всегда так.
- Как?
- Уходите от правды, вызывая в нас ту самую слабость. Отстань, макияж испортишь.
- Ну, хорошо, хочешь, я соглашусь с тобой? Мне это не трудно.
- Не трудно сделать одолжение? Спасибо, не нуждаюсь.
- А я считаю, что мужская верность, зависит от самих женщин. Взгляни туда. Ну, разве можно стать моногамным, когда вы вытворяете такое?
- Полагаешь, Глеб, она для вас так старается, вертя бедрами?
- Какая разница. Приводя ее в пример, я хочу сказать, что вы и сами нас провоцируете. Кстати, этот пример говорит еще и о вашей анти-солидарности.
- Ну, всё, ладно, все хороши.
- Молодец, Егор, рассудил.
- Лучше ответьте, как под это можно танцевать?
- Очень даже легко. Я тебе позже покажу.
- И все-таки нужно было выбрать более подходящее для нас место.
- И какое? У нас же вкусы разные.
- Старый, добрый рок-н-ролл. Я бы предпочел нечто в этом стиле.
- А мне нравится шансон.
- В таком случае, тебе в какой-нибудь областной ресторан нужно ехать.
- Я кое-как достала сюда клубную карту, а вам не нравиться.
- Мне нравится, Леночка, не обращай на них внимание. Откуда у них появится вкус, если они дети идеологии. Им не из чего было выбирать в свое время. Так что их стоит даже пожалеть. А мы с тобой девчонки молодые – знаем, что почем в современном мире.
- Наше с вами отличие состоит в том, что вы знаете что почем, а мы знаем почем фунт лиха. Да, Егор?
- Соглашусь.
- Валер, ты с такой гордостью сейчас изрек свою мысль, будто тебе много лет и в свое время ты был диссидентом.
- Кстати, Мила, я действительно так устроен, что всегда в оппозиции. Даже, если моя оппозиция побеждает, я ухожу в другую. Это мое кредо.
- Знаешь, по-моему и ты перепутал заведение. Может, и тебе в баню надо было идти?
- Все, зайчонок, умолкаю.
- А вот и напитки.
- Так. Спасибо. Разливай.
- Света! …Вся во власти музыки. Света! …Не слышит.
- А Савва-то придет?
- Должен.
- Давайте выпьем.
- Наконец-то. Кричу, кричу тебе. Ну, что, физика нашла?
- Еще не вечер. Точнее не утро.
- Все, давайте не ссориться.
- Согласен. Предлагаю выпить за мужское и женское единение.
- Замечательный тост.
- Поднимем бокалы.
- Пожалуйста, ваш заказ.
- Ну, вообще замечательно. Тут же и закуска.
- М-м-м, а неплохая водка.
- Да, мягкая. А где мои свиные ребрышки?
- Вот твои ребра.
- Так, давай их сюда.
- Савва пришел.
- Где?
- Вон, у входа стоит.
- Подними руку, он нас не видит.
- Эй, мы тут! …Заметил.
- В костюме зачем-то…
Увидев знакомые лица, он направился в их сторону. Настроение у него было довольно приподнятое, хотя в делах, и в частности с работой, сдвигов все еще не наблюдалось; он по-прежнему перебивался тем, что таксовал. Впрочем, и это занятие не приносило прибыли, поскольку что-нибудь регулярно выходило из строя, ломалось, и большую часть денег, которые с трудом зарабатывались, приходилось тратить на починку четырехколесного орудия труда. Более того, как-то однажды, это случилось месяц назад, он попал в небольшое ДТП, которое, однако, обошлось ему в кругленькую сумму, из-за чего ему пришлось вновь влезть в долги, и даже еще большие. Виноват оказался он, так что о возмещении ущерба со стороны страховой компании не могло идти и речи. В общем, задай ему вопрос: какими, пусть хоть и незначительными, успехами за последнее время он может похвастать, ответить ему было бы нечего. Единственное, и то не касаемо финансов, отчасти приятное событие, которое можно вспомнить, говоря об истекших месяцах, оказалась коротенькая его поездка с другом на озеро Селигер. Эта пятидневная поездка, пусть и немного, но развеяла его. Они сняли небольшой домик прямо на берегу озера, и недолгое пребывание в этом тихом и уютном уголке природы, в какой-то степени сумело сбавить градус накопленных отрицательных эмоций от преследуемых неудач. Свежий воздух, дивные места, все это оказалось тем, что было необходимо именно в данный период. В Москву он вернулся вновь подзаряженным для дальнейших попыток изменить свою жизнь к лучшему. Упоминание о Москве, заставляет вспомнить приснившийся ему еще летом сон. Его он, надо сказать, и не вспоминал вовсе. Во всяком случае настолько, чтобы претендовать на роль воспоминаний. Как-то однажды, когда один из его друзей приобрел себе новый автомобиль, при взгляде на белый цвет (схожий с цветом Мерседесов из сна) той Мазды, в голове его что-то мелькнуло, но тут же исчезло. Это явилось едва ли не единичным, и то секундным, воспоминанием, посетившим его после того сновидения. К тому же сны ему снились часто, еще с детства, так что он уже давно перестал предавать им какой-либо смысл. Они не были, конечно, столь подробны в отличие от знакомого нам, но тоже чем-нибудь да отличались. Впрочем, ни один из них не заставлял его подумать так, как он подумал однажды о том своем сне. Проезжая с полмесяца назад мимо смотровой, он вдруг признался самому себе, что будь все то правдой, то произошедшее возможно стало бы единственным из немногих светлых событий в его жизни, ради продолжения, которого он поверил бы во что угодно. В тот момент он тоже подумал обо всем этом мельком, и никакого значения не предал. Жизнь требовала предавать значение иным вещам, и в первую очередь все тому же, пресловутому материальному вопросу. Обстоятельства, к числу которых можно отнести и уже упомянутое ДТП, жестко давали понять, что реальная жизнь остается неизменной в своей суровости, как бы он к этому не относился, чего бы не ждал, и каких бы не питал надежд. Все это постепенно заставляло его задуматься еще глубже над положением дел, заставляло взглянуть на сложившуюся ситуацию как-нибудь иначе, неважно под каким ракурсом, или углом, но с непременным принятием срочных мер. Однако ни мучительные думы, ни отчаянные попытки не приводили ни к какому результату, не менялось ровным счетом ничего. Речь даже не шла о какой-то невероятной удаче, благодаря которой он бы смог удовлетворить свои глобальные потребности в виде, допустим, собственной квартиры или чего-то еще в этом роде, об этом он и не думал, речь шла о совершенно элементарных вещах, хотя бы обычной работе. Прочти он сейчас эти строки, и в частности слова «хотя бы обычной» его бы, вероятно, это выражение рассердило, ибо даже и обычную работу порой действительно не так-то бывает просто найти в нашем мире. Отказы от работодателей он получал, как правило, из-за отсутствия прописки. Да, у него не было ровным счетом ничего, даже штампа, позволяющего, так сказать, легализоваться в этом мире.
Но сейчас настроение у него было приподнятое. И такое оно было во многом оттого, что сегодня у него произошла одна довольно-таки многообещающая встреча, касающаяся как раз перспектив суливших перемены. Но для того, чтобы стало понятно, как подобная встреча оказалась возможной, следует вернуться на день назад.
Случилось это в аэропорту Шереметьево-2, куда он подвез женщину с ребенком, вылетающих за границу. Поскольку вещей было много, женщина попросила его помочь донести их поклажу до пункта регистрации пассажиров. Просьбу ее он добросовестно выполнил, за что она его, отблагодарила, всучив лишних пару сотен сверх оговоренной суммы. Направляясь обратно, к машине, он ставил себе в укор принятую пару сотен, которые, по его мнению, шли в разрез с исповедуемыми им принципами. Эти свои принципы он стремился защищать более всего, считая, что, как бы человека не унижали обстоятельства, действительное унижение может доставить отступление от элементарных нравственных норм, в интересах достижения какой бы то ни было цели. «Какой тогда может быть толк от достигнутых целей, если идти к ним поступаясь нравственными принципами? Ради выживания? К чему в таком случае вообще выживать?» - задавал он вопрос самому себе, рассуждая на эту тему. В то же время он призывал себя не обольщаться подобными мыслями, характеризующих его в собственных глазах, как человека порядочного, в силу того, что не мог сказать с уверенностью, как бы повел себя на самом деле в случае «высоких ставок». И хотя мысли эти были далеко не сегодняшние, однако, именно в момент его возвращения из терминала аэропорта, судьбе выпал случай проверить его, так сказать, на соответствие вышеуказанным стандартам. «Ставки» были пусть и не велики, но в ту минуту речь шла скорее о подтверждении тех самых элементарных нравственных основ, над наличием в себе которых он, так сказать, бдил. Случай же был следующий. Он неторопливо шел по территории стоянки в направлении машины. Впереди, в метрах десяти от него, в ту же сторону шагали три господина. По всему было видно, что двое находятся у идущего чуть спереди в службе, и даже понятно было в какой именно; рост и габариты отчетливо выдавали в них телохранителей. Данная компания, в свою очередь, двигалась к своему автомобилю. Люди эти, впрочем, особого внимания у него не привлекали, поскольку занят он был своими какими-то мыслями. И даже тот факт, что машины их оказались по соседству, не заслужил с его стороны и взгляда в их сторону. Внимания его они удостоились только тогда, когда он сел в машину, впереди которой стоял их представительского класса БМВ. Но и здесь он смотрел на них постольку, поскольку ждал пока они двинуться с места, дабы он мог свободно выехать. Двигатель был уже заведен, так что оставалось лишь немного подождать, пока охранники усадят своего босса, затем сядут сами, после чего тронуться в путь. И все к тому и шло; один из них закрыл за своим, как они называют, объектом, дверь, потом ту же процедуру проделал за собой, и, казалось бы, машина, должна была уже начать движение. Но спустя пару секунд дверь босса внезапно открылась, патрон вышел, за ним же выскочил из передней двери телохранитель и стал смотреть, как хозяин снимает с себя плащ. Вынужден был взирать на эту картину и он. С вялым вниманием наблюдая за малопривлекательной сценой, он стал терпеливо ждать ее конца. И все бы на том благополучно и завершилось, если бы сюжет данного коротенького действа не венчал оригинальный финал. Сняв с себя плащ, степенный господин неторопливо сложил его, но, складывая, не заметил, как из кармана плаща выпал его толстенный кошель. Не заметив этого, он сел обратно, в машину, охранник, не глядя на асфальт, закрыл за ним дверь, и автомобиль тронулся. Еще в момент, когда портмоне выпало, он хотел дать знать об этом его хозяину сигналом, но, посчитав, что таким образом может задеть самолюбие этого человека, решил выйти и сказать словами. Однако, он забыл, что дверь его заперта, поскольку в подобных местах, нажимал после посадки блокирующую двери кнопку. И пока он их разблокировал, те уже тронулись с места. Даже его скорые действия не помогли бы, не будь план стоянки устроен так, что прежде чем с нее выехать, водитель принужден сделать круг по ее территории. И пока этот круг совершался, он успел подобрать тяжелый кошелек состоятельного товарища, и выйти им наперерез.
Увидев посередине дороги человека, автомобиль остановился и из него вышел один из охранников. На вопросительно-грозный взгляд телохранителя, он показал в своей руке толстое портмоне его хозяина. Тот немного удивился, затем подошел, принял находку, сухо поблагодарил и сел опять в машину. Автомобиль вновь тронулся. Но, проехав с десяток метров, снова притормозил и вдруг стал давать задний ход. Он этого не видел, поскольку шел в направлении своей машины. Остановился же он только тогда, когда они с ним поравнялись. Стекло задней двери неслышно опустилось, и он увидел, как из салона на него смотрел немного скрытный, но по всему изучающий взгляд богатея. Его пытливый взгляд был будто бы чем-то заинтригован. Пристально всматриваясь в глаза молодого человека, он словно сканировал всю его личность. Тот, в свою очередь, не понимая, в чем дело смотрел на него. Странная, молчаливая сцена продолжалась довольно-таки долго, во всяком случае, достаточно, чтоб в какой-то момент охарактеризовать действия креза, как в некотором роде бесцеремонные.
- Простите, чем еще обязан? – не выдержав, спросил он.
Тот с интересом приподнял брови.
- Мне казалось, что в данном случае, обязан я.
- Вы преувеличиваете.
Вновь нависла пауза. Состоятельный товарищ стал снова всматриваться в его глаза.
- Извините мне надо идти, - сказал он, и направился к своей машине.
Сев в машину, он увидел идущего следом за ним одного из телохранителей.
Подойдя, тот жестом попросил открыть окно.
- Вас попросили завтра позвонить, вот карточка, - сказал охранник, протягивая визитку своего патрона.
- Зачем?
- Не знаю. Попросили только прибавить, что звонок этот вас ни к чему не обяжет, - добавил телохранитель и отправился назад.
Он взглянул на визитку.
- Фролов Герман Петрович.
Повертев ее, он затем положил карточку в карман, завел двигатель и поехал.
«Герман Петрович... Ладно, посмотрим, что вам нужно. Кто его знает, может с работой поможет», - вскользь подумал он, выезжая с территории аэропорта.
На следующий день, после полудня, он набрал указанный на визитке номер. Взявшая трубку секретарша, выслушала его коротенькую речь о том, кто он, затем попросила минуточку подождать, после чего вновь подняла трубку и попросила его ровно в семь вечера прийти по определенному адресу, добавив, что на ресепшене можно сказать просто к кому он пришел.
Костюм был хоть и староват, однако смотрелся по-прежнему неплохо, впрочем, как и ботинки, которые не сказать, что были поношенные, особенно сейчас, когда их так начистили. Поправив лацканы, он еще раз взглянул на себя в зеркало, и не найдя каких-либо очевидных примет, способных выдать его плачевное материальное состояние, взял со стола ключи от машины и вышел. Решение надеть костюм, возможно, явилось лишним, поскольку в этом случае, создавалось ощущение, что направляется он туда будто бы с какими-то мыслями. Но мыслей у него никаких не было, кроме как желания, или даже надежды на то, что может быть ему помогут с работой. Именно с этой надеждой он и вошел спустя полчаса в огромный, светлый и роскошно отделанный холл офисного центра "Миллениум-Хаус" на Цветном бульваре.
- Добрый вечер. Я к Герману Петровичу.
- Как вас зовут?
- Савва… Андреевич.
Девушка на ресепшене оглядела его, затем подняла трубку и тихим голосом доложила о госте.
- Сейчас вас проводят, - ответила она, и жестом подозвала высокого человека в костюме.
С ним он вошел в лифт, поднялся на последний этаж, где их встретила другая обаятельная девушка.
- Савва Андреевич?
- Да.
- Пройдемте, пожалуйста, со мной.
И они направились по коридору, ведущему к высоким дверям, как он понял, кабинета Германа Петровича.
Даже не постучав, она открыла тяжелую дверь и пригласила его войти. Он вошел, сама же секретарша осталась в коридоре.
Хозяин кабинета стоял у окна и смотрел на город. Но, почувствовав, как к нему вошли, он обернулся. По всему было видно, что гостя ждали.
- Здравствуйте, молодой человек, - с улыбкой поздоровался он, и направился в его сторону.
- Добрый вечер.
Спустя несколько секунд они поздоровались уже за руку.
- Прошу, проходите. Присаживайтесь вот в это кресло.
Он присел в указанное кресло, тогда как сам хозяин отправился в свое, стоявшее за большим помпезным, как, впрочем, и весь кабинет, столом.
- Не желаешь - извини, если позволишь, я буду на «ты» - кофе, чай, или еще чего-нибудь?
- Нет, спасибо.
- Ну, хорошо. Итак, Савва, начну с того, что знакомство наше, то бишь, вчерашний случай, доставило мне удовольствие, - начал он, откинувшись на спинку своего роскошного кресла. - Не каждый день, во всяком случае, у меня, происходит подобное. Впрочем, я не так часто что-либо теряю, если не сказать вообще никогда. Звучит категорично, зато правдиво, - улыбнувшись, заметил он. - Не знаю, может, и было потеряно когда-нибудь что-нибудь, но вспомнить сейчас не смогу. Ну, да бог с ним. Ведь пригласил я тебя не для того чтобы говорить о вчерашнем случае и уж тем более обливать тебя патокой. К тому же благодарить, как ты накануне выразился, тебя не стоит. Хотя элементарное спасибо сказать я просто должен. Так что, прошу, его принять.
Гость принял благодарность сдержанно.
- Тебе, вероятно, хотелось бы узнать, для чего ты здесь сегодня. Скажу сразу, со случаем вчерашним приглашение мое связано, но конкретно о его цели я изложу чуть позже. Сейчас же я хотел бы послушать тебя. Мне интересно было бы узнать о тебе как можно больше. А для этого ты должен о себе рассказать, при условии, конечно, что сам не против это сделать.
- Что именно вам интересно обо мне узнать?
- Все. Можешь начать с самого рождения. Если что будет не важно, опустим.
Я никуда не тороплюсь, так что во времени мы не лимитированы. Кстати, ты действительно ничего не желаешь? Спрашиваю, потому, как я попрошу сейчас принести мне чай.
- Нет, правда, не желаю, благодарю.
- Ну, смотри. Танюш, принеси мне чай, – нажав кнопку вызова, отправил свой заказ хозяин кабинета. – Итак, прошу, начинай.
От подобного интереса к нему он немного смутился, однако, начал все же рассказывать, начал подробно, как его и попросили, с самого рождения. Рассказ его, включая попутные вопросы с отклонениями на ответы, длился с час, и оказался, вправду, достаточно детальным. О нем хотели узнать все. Это чувствовалось и по интересу, с которым его слушали, и по вопросам, которые задавали, вдаваясь в детали. Он излагал все обстоятельно и не спеша, даже если приходилось обсуждать какие-то мелочи, то останавливался и на них. Жизнь его не отличалась чем-то особенным, она не пестрела всякого рода удивительными событиями, неожиданными поворотами, или чем-то подобным. Во всяком случае, сам он был в этом глубоко уверен. Он считал себя обычным человеком, с обыкновенной судьбой, каких можно встретить миллионы. Как и все – опять же, судя по его рассказу - рос он в обычной семье, как и все ходил в детский сад, потом в школу, затем поступил в институт, благополучно его закончил, начал работать и так далее и тому подобное, можно сказать, сплошная проза жизни. Какие-то особенности, безусловно, присутствовали, однако это были такие особенности, которые будто на то и существуют, чтобы отличать одного обычного человека от другого. К примеру, уже известно, что у него нет собственного жилья (он был родом из другого города) и что вёл он, мягко скажем, скромный образ жизни. Но этими фактами основное отличие, пожалуй, и исчерпывается. Впрочем, был еще один, который у других встречается не так часто. Состоял этот факт в том, что рос он без родителей (их он никогда не знал. Они погибли в автокатастрофе). В остальном, по большому счету, слушать его рассказ показалось бы даже делом скучным. То же касается психологического портрета и личных качеств, с ними читатель, вероятно, уже достаточно успел познакомиться. И они тоже едва ли отличаются чем-то особенным. Поэтому интерес, полагаю, можно сохранить непосредственно для развития сюжета. Не станем гадать, каким именно он обещает стать с появлением нового действующего лица, но поверить в то, что данный человек появился в его жизни не случайно, думаю, стоит.
- И теперь жизнь привела тебя сюда, – выслушав его рассказ, подытожил Герман Петрович.
- Выходит, что так.
Хозяин кабинета вышел из-за стола и стал прохаживаться.
Он подошел к окну и резко развернулся. Вид у него был интригующий.
- Савва, – начал он, явно чем-то переполняясь. – А теперь я хотел бы сказать несколько слов о себе. Ты не против?
Гость немного смутился.
- Если вы считаете нужным.
- Ты прав, считаю. Но сказать эти несколько слов я хочу не только о себе, но отчасти и о своей работе.
Совершив в некоторой задумчивости небольшую прогулку с одного конца своего большого кабинета в другой, хозяин продолжил.
- Постараюсь быть предельно кратким. Итак. Работа моя, Савва, связана со строительством. Этим делом я занимаюсь практически всю жизнь; сразу после того, как закончил профильный институт, из строек, можно сказать, не вылезал. Ну а когда открылись возможности, организовал свое дело. Бизнес, как сам понимаешь, не детский, серьезный во всех смыслах. Компания у нас большая, процветающая, на рынке не первый год. Работаем мы, как на Российских площадках, так и на зарубежных. Воплощаем в жизнь проекты самого разного характера (от жилых комплексов до стадионов). Строим много, строим качественно, отсюда и хорошая репутация. Заказов хватает всегда.
Здесь он остановился более подробно, стараясь дать понять, насколько его компания серьезна, и каких высот они достигли.
- …В общем, грех жаловаться, дела идут превосходно. Однако для достижения такого результата прикладывается много усилий. Добиться успеха на данном поприще, поверь, не так уж и просто. Свою компанию, а я являюсь ее генеральным директором и отцом основателем, я очень люблю. Мной отданы ей двадцать последних лет. Годы эти были не легкими, можно даже сказать тяжелыми; всякому успеху противостояли и свои трудности. Но, как говориться, чем труднее битва, тем слаще победа. Однако, одному, без помощи окружающих меня людей, побед этих было бы не видать. Помощников у меня много, и у каждого из них свой участок работы. Работают они добросовестно, на совесть, выкладываясь на все сто. Подобным образом делу предан и я. …Но годы, знаешь ли, идут. Силы становятся не те. А, как, так сказать, вожак стаи, я не могу позволить себе промахов, ответственность не позволяет, - он остановился, и присел рядом с ним во второе такое же кресло. - Короче, у меня к тебе предложение, Савва. Оно может показаться странным, поскольку мы знакомы лишь второй день. Но, и такое бывает… В общем, я хотел бы, чтоб ты стал моим помощником.
На лице гостя выразилось искреннее удивление.
- Согласен, предложение выглядит обескураживающим… Но, поверь, оно вполне серьезное. Я все взвесил и твердо считаю, что рядом мне сейчас необходим именно такой человек.
- Простите, какой человек?
- Именно такой, как ты.
- Но вы же меня совсем не знаете.
- Я знаю себя. И этого мне вполне хватает.
- То есть?
- Я делаю выбор, полагаясь на свои собственные критерии. А они у меня несколько отличаются от общепризнанных. Однако, многие, кто сейчас у меня трудится, проходили именно такого рода отбор.
- Простите, мне кажется, в данном случае вы ошиблись. Я никогда не был связан со строительством, и ровным счетом ничего в нем не смыслю.
- Мне и не нужно, чтоб ты обязательно что-то смыслил в этом деле. По крайней мере сейчас. Вся соль состоит в том, что мне необходим человек подобного склада, с таким характером, убеждениями.
- Какими убеждениями?
- Твердыми, которых он всегда четко следует, от которых не отступает, не взирая ни на что.
- Не хочу показаться не скромным, но вы считаете, что таких людей вокруг мало?
- Если бы вчера на твоем месте оказался кто-то другой, то предложение я делал бы сейчас ему.
Нависла пауза. Он смотрел на хозяина по-прежнему с удивлением, однако, уже с оттенком задумчивости. Логика патрона, казалось бы, была понятна, во всяком случае, мысль присутствовала. В то же время, предложение выглядело невероятным.
- Решай, Савва, - сказал Герман Петрович, после чего встал с кресла, и направился за свой стол.
Гость с минуту просидел в задумчивости, затем молчание прервал.
- Что я должен буду делать?
- На первых порах наблюдать. Быть рядом и наблюдать.
- За вашей работой?
- За всем. В том числе и за моей работой.
Вновь нависла пауза, во время которой хозяин, словно все уже решено окончательно, буднично перебирал свои бумаги.
- Условия обсуждать будем? – невзначай бросил патрон.
Тот вновь задумался.
- В общем, так. Зарплатой обижен не будешь. Пройдет месяц, пересмотрим цифры в сторону повышения.
- Вы так уверены, что я не подведу?
- Был бы не уверен, не взял. Итак, с понедельника выходишь на работу. Ровно в девять тридцать придешь, тебя встретит Татьяна. Прогуляетесь с ней по зданию; она все тебе покажет, расскажет. После же того, как приду я, перейдешь под мое командование. Кстати, как у тебя сейчас со средствами?
- Спасибо, в порядке.
- Не думаю. В процессе прогулки, пройдете мимо кассы, - отрезал теперь уже, вроде как, его босс.
Он вышел из кабинета, полностью находясь под впечатлением от состоявшегося разговора. Уже знакомая Татьяна зачем-то ему улыбнулась, он попробовал ответить ей тем же, однако улыбка получилась какая-то растерянная. Дождавшись лифта, он сел в него, и поехал вниз. Время было уже около одиннадцати часов. Выезжая со стоянки, он случайно вспомнил, что в одном из ночных клубов его ждут друзья, сделал разворот, и поехал по направлению в центр.
По радио вновь горячо обсуждали тему, являвшуюся уже не первый месяц главной во всех СМИ - исчезновение олигарха Гринвальда. Личность эта почему-то не давала покоя всем. И хотя большинство людей не имели к нему никакого отношения, однако жизнь миллиардера интересовала в стране всех без исключения. Хочешь поднять рейтинг - заговори о Гринвальде. Примерно так выглядело в эти месяцы негласное правило внутри медиасообщества. Впрочем, причина такого внимания была, конечно же, ясна – колоссальное богатство этого человека.
Убрав звук, он попытался осмыслить прошедший разговор, но в голове мало что укладывалось. Во всяком случае, сейчас он соображал с большим трудом. Все оказалось настолько неожиданно, что в состоявшуюся беседу ему как-то еще не верилось. Благо впереди ожидались выходные, и можно было собраться, утрясти все мысли перед грядущими переменами. Обстановка же ночного клуба будто и вправду имела своей целью для начала резко сменить декорации. Заведения подобного рода он надо сказать не очень жаловал, но приподнятое настроение в связи с прошедшим разговором сегодня взяло вверх; он с удовольствием предался общению с друзьями, с удовольствием проводил время на танцполе и даже произошедший где-то в середине веселья инцидент, нисколько не омрачил его приятное расположение духа. Такие глупые эпизоды часто случаются в подобных местах. Но не так часто можно встретить такого странного освобождения от них. Произошло же следующее. Во время зажигательных ритмов на танцполе, он слился в ритме танца с одной симпатичной девушкой. Однако девушка эта уже, видимо, до его выхода приглянулась одному из плясунов, который тут же перед ним нарисовался и, так сказать, предъявил права на самку. Выразил же свои права данный лихой индивид сначала толчком, а затем приглашением выйти на улицу, где и намеревался эти свои права перед ним выложить. Приглашение оказалось настойчивое, и ему ничего не оставалось, как принять его. За ретивым кавалером подтянулась еще парочка горячих голов из числа, видимо, друзей. Своих он беспокоить не стал, так что к выходу они направились в составах не равных. Значения он этому не предал, поскольку полагал, что вопрос можно решить дипломатическим путем. Если же нет, то в этом случае рассчитывал на справедливый спарринг, то есть один на один. Уже у выхода он заметил, что за ними идут еще двое людей. Вид у них был очень строг, а вкупе с габаритами даже вселял опасения. К охране клуба они не принадлежали точно, потому, как до этого он видел их сидящими за одним из столиков. Кто они, он не знал, но то, что эти два Самсона определенно следуют за ними, было очевидно. Данный факт его, надо сказать, обеспокоил и довольно серьезно. В голове его вдруг мелькнула мысль: «не отпрыск ли чей кинул мне вызов?» Легкость, с которой этот вызов был брошен, данное предположение как будто лишь охотно подтверждала. Как оказалось, догадка явилась не верной, и даже весьма. Почти сразу после того, как они оказались на улице, из какой-то черной машины вышло еще трое лиц, и направились в их сторону. Один же из тех двоих здоровяков, сопровождавших их, тут же заботливо взял его под руку и попросил пройти с ним обратно в клуб.
- Пожалуйста, возвращайтесь к своим друзьям и продолжайте отдыхать, - сказал он спокойным голосом, когда они вошли обратно.
Не понимая, чем именно он заслужил такую заботу о нем, он однако послушал его и спокойно отправился назад. Тех же, кто пригласил его выйти, он больше не видел.
Случай этот, впрочем, он забыл уже на следующий день.
Спустя три месяца
- Нет, Сергей Николаевич, ты же знаешь, я не могу так рисковать. Это уже второй случай, когда ты просишь меня довериться твоему обещанию. В прошлый раз слово сдержанно не было, как я могу после этого поверить вновь?
- Герман, тебе ведь известно, почему месяц назад так вышло. Вина была не наша.
- Но обещание было твое.
- Мы же работаем сейчас в условиях финансового кризиса. Герман, прошу тебя, не разрывай с нами соглашение.
- Сергей, ты хочешь и меня утопить?
- Мы же обсудили гарантии.
- Они зыбкие, Сереж. У меня не магазинчик, я не имею права идти на подобный риск снова. Будь у тебя за спиной несколько тысяч клиентов, ты на моем месте поступил бы так же. Я не говорю уже об обязательствах перед сотрудниками.
- Герман, у меня ведь их тоже не мало. Если ты нас оставишь, мы развалимся.
- Не испытывай меня на жалость. Лучше кумекай, как из сложившегося положения выбираться своими силами, а не за счет кого-то. Твои конкуренты уже давно предлагали мне такие условия, что другой и думать не стал бы. Что не контракт - шоколад. Я же, как дурак, маюсь с тобой уже пять лет.
- Герман.
- Все, Сергей Николаевич, закончили. Два часа ты мне долдонишь одно и то же. Вынужден отказать тебе. Нашим поставщиком ваша компания больше не является. Всего доброго.
Они вышли из ресторана и сели в машину.
- Никогда, Савва, никогда нельзя позволять себе в бизнесе идти на поводу у чувств. Все может развалиться. Ладно, забудем. Что в банке сказали?
- Они хотят, чтобы вы уступили им в счет погашения десять процентов последнего проекта.
- Черта с два им, а не проценты. Шли их козе в трещину. Выплачу я им все до копейки.
Три месяца на должности помощника прошли очень насыщенно. Рядом со своим патроном он проводил все рабочее, и даже внерабочее время. Забот было много, времени мало – пожалуй, именно так можно охарактеризовать его нынешние будни. Вместе с тем, все, что он не делал, было пусть и тяжело, но интересно. Он будто стал открывать в себе такие способности, о которых и не подозревал. Возможно, поэтому он не чувствовал особой усталости, хотя уставать было от чего; каждый день ему приходилось выполнять какие-то поручения, разъезжать по Москве, участвовать в каких-то переговорах. Загружен он был, что называется, под завязку. И пусть условия жизни стали совсем иные – ему выделили хорошую квартиру, машину, платили большую зарплату – однако порадоваться всему этому времени не хватало, и главным образом из-за постоянной занятости. Впрочем, такое положение вещей он находил даже подходящим, поскольку не хотел, чтоб все эти поощрения вскружили ему голову. Более того, он даже побаивался того, что данные благодеяния могут незаметно его к чему-нибудь обязать, к чему-то чрезмерному, что может заставить его изменить самому себе, своим принципам. В общем, больше всего ему не хотелось пасть незаметно в своих собственных глазах. А беспокоится было от чего. В работе патрон призывал его быть всегда строгим, даже жестким, и, прежде всего, к самому себе, затем уже к остальным, что было вроде бы правильным и исходило из требований жизни, и в частности бизнеса. Однако в бизнесе (это относилось, как к партнерам, так и к сотрудникам) дело касалось таких же людей, как и он, а воспитывать в себе бессердечие и жесткость по отношению к окружающим ему не хотелось. Но наступать на горло собственной песне все же приходилось, и это мало-помалу входило уже в норму. Вокруг были хоть и люди, однако постепенно грань, отличающая человека от физической единицы, стиралась, возникали не взаимоотношения, а правила и контрактные обязательства. А вместе с этим стирались и нравственные основы, которые подменялись иными ценностями, когда-то определенные им, как фальшивые и циничные, нынче же прочно вошедшими в его жизнь и ставшими нормой. Это относилось уже не только к работе, но и к остальным сферам жизни. В итоге, начались внутренние противоречия, которые незаметно становились все мучительнее, и которые в своей сути чем-то походили на уже известный нам сон. И хотя им самим подобная параллель не проводилась, просто в силу того, что занятость была большая, так что в поиске решения он себя долго не мучил и стал просто-напросто избегать собственного внутреннего голоса взывающего его задуматься. Впрочем, однажды, принимая как-то душ, в голове его вдруг, ни с того ни с сего, на секунду мелькнул момент из того сна, когда он испытывал муки в ванне, перед последней встречей. Особого значения он этому короткому воспоминанию не предал, и продолжил думать о планах на предстоящий день. Да и ванная комната была не та. Теперь его окружала обстановка, претендующая на роль если не роскошной, то уж по крайней мере в высшей степени комфортной. Это была большая трехкомнатная квартира в районе Сретенского бульвара, которая в скором времени должна была окончательно перейти в его собственность. Необходимо было лишь продолжать в том же духе; ответственно относиться к своим обязанностям и того же требовать от подчиненных. Да, теперь и в его подчинении были люди. Остается порадоваться за его босса, сумевшего использовать главные качества нового помощника себе во благо, при этом, незаметно привив ему собственные, которые постепенно сменяют преданность принципам на преданность делу.
Но, как бы там ни было, более всего вопросов вызывает сам стремительный взлет молодого человека. Возможно ли такое? Неужели какой-то один случай, походящий скорее на нелепость, смог сыграть такую сопутствующую роль для кардинальной перемены в жизни? Неужели у этого Германа Петровича настолько необычный подход к жизни, в частности при подборе кадров, что впору восхищаться подобным его умением видеть людей насквозь. Конечно, чего-то сверхъестественного, неподдающегося вообще никакому объяснению, в том, что произошло в жизни молодого человека всего лишь за несколько месяцев, нет. Но и обычного, мягко говоря, тоже мало. Возникает вопрос, нет ли во всем этом чего-то такого, что может быть скрыто от глаз, чего никак не разглядеть, даже при внимательном повторном рассмотрении всех событий, приведших к подобным переменам? И действительно, если вспомнить все, что было, то нет ровным счетом и малейшей детали, ускользнувшей от внимания, которая могла бы навести на мысль. Посему остается заключить, что его жизнь и в правду изменилась, благодаря случаю. Впрочем, так это или нет, покажет дальнейшее развитие событий.
На сегодня в планах у патрона намечался визит в его личную лабораторию. Причина же состояла в том, что он намеревался впервые пригласить посетить ее своего теперешнего помощника.
- Хочу тебе кое-что показать сегодня, - наблюдая за его реакцией, начал тот издалека.
Загадочный вид босса намекал ему, видимо, на то, что пришло время посвятить его в некие тайны.
Они подъехали к своему зданию на Цветном, вышли из машины и направились внутрь. Войдя в здание, он по привычке повернул в сторону лифта.
- Мы не поедем наверх, - взяв под руку своего помощника, сказал Герман Петрович и потянул его в сторону лестницы.
Тот послушно последовал за ним. Они стали спускаться вниз по лестнице. Охранники, покорно, пропускали их. Пройдя пару этажей вниз, они прошли по длинному коридору, в конце которого остановились возле больших дверей. Сбоку стоял терминал. Хозяин набрал на терминале известный только ему код и двери открылись.
- Проходи.
Они сделали шаг внутрь, и в зале загорелся свет. Взору его открылось большое, ярко освещенное помещение, очень стерильное и аккуратное, являвшееся, как он правильно понял, лабораторией.
- Нравиться, - с гордостью в голосе, спросил Герман Петрович.
- Для чего это все?
- Как для чего? Для исследований, для чего еще. Вот, надевай халат.
Вокруг все напоминало типичный исследовательский центр. Вдоль, с обеих сторон стены, и посередине, стояли длинные столы, которые были уставлены всевозможными устройствами, приборами; манометрами, штативами, колбами и бог знает чем еще, известное лишь специалисту. Также там находились какие-то, не весть для чего предназначенные, большие установки и камеры. В самом же конце, на небольшой платформе, водружалось огромных размеров блестящее вместилище, напоминавшее чан.
- Не будем терять время. Сейчас я кое-что сделаю, а через полчаса оценишь результат. Иди сюда, – подведя его к одному из столов, сказал хозяин.
Тот подошел.
- Вот, видишь этот порошок? – указывая на невысокую емкость, стоявшую на столе, спросил он.
- Да, вижу.
- Для данного опыта, нам нужно всего лишь двести грамм этой смеси и пятьсот миллилитров воды. Температура воды не важна, – объясняя ход своих действий, сказал патрон.
Проделав аккуратно операцию по смешиванию порошка и воды, он затем взял колбу большими щипцами и направился к чану.
- А теперь подойди сюда, позвал он своего гостя. – Поднимайся со мной на платформу.
Тот поднялся, и ему стало видно содержимое этого огромного котла. Там находился грунт. Хозяин поднес колбу к центру, после чего неторопливо вылил загадочную жидкость прямо в центр. В начальной стадии опыта жидкость немного зашипела, спустя же полминуты основная часть реакции стала происходить уже непосредственно в земле.
- Теперь надо подождать, - сходя с платформы, сказал ученый любитель.
И пока время шло, Герман Петрович совершил со своим гостем короткую экскурсию по лаборатории, рассказывая о назначении того или иного предмета.
- А эта установка предназначена для оценки водонепроницаемости и фильтрации бетона. В процессе этом ничего интересного нет, поэтому показывать не стану.
Примерно так прошли полчаса, по истечении которых, они вновь направились к котлу.
- Итак, взглянем.
Они снова поднялись на платформу.
- Что я должен увидеть?
На эту фразу патрон лишь усмехнулся.
Подойдя ближе и посмотрев внутрь котла, он не поверил своим глазам. Непонятно каким образом это произошло, но в чане, еще с полчаса назад полном грунта, последний напрочь отсутствовал. Лишь на дне виднелись какие-то жалкие его остатки.
- Как? – отскочив назад, спросил он, огорошенный данным фокусом.
Хозяин самодовольно безмолвствовал.
И действительно, как такое могло произойти, было непонятно. Котел стоял на двух крепких опорах, которые поддерживали его в воздухе, следовательно, кроме как сверху, земля иным способом никуда деться не могла.
- Как такое возможно? – желая все-таки понять это волшебство, вновь спросил гость.
- Деньги, мой друг.
- Какие деньги?
- Было время, когда наши ученные горбатились на систему, выполняли госзаказ, и все ради выживания. Нынче же, как и везде, они работают «всего лишь» ради денег. Как именно данное чудо становиться возможным, рассказывать долго. Сейчас я хотел просто продемонстрировать тебе наши достижения. Знаешь, для меня подобные идеи интересны в принципе. Я люблю все невероятное. Именно для таких удивительных и новаторских вещей и создавалась моя лаборатория. Все расчеты по данному эксперименту хранятся лишь у меня. Я их выкупил, как и самого ученого. Он не сопротивлялся. Вообще, главное, что интересует моих служителей науки, это возможность нормально трудиться и получать за свой труд адекватное вознаграждение. Все это им предоставляется с лихвой. Каков от этих вложений результат, ты видел сам.
- Насколько я понимаю, данную технологию вы предполагаете использовать непосредственно в производстве.
Босс посмотрел на него каким-то странным взглядом.
- Несомненно, - ответил он, и пригласил помощника к выходу.
Поднимаясь наверх, патрон, словно невзначай, сказал о том, что завтра они едут на ужин к одному очень известному бизнесмену.
Странный факт. Когда лифт остановился и двери открылись, первым из него вышел Савва - причем руки в брюки - и только за ним, последовал босс. Сам патрон на это внимание обратил, но никакого вида не подал, а зачем-то насторожился. Он определенно по-своему понимал причину подобного пренебрежительного отношения к субординации. Во всяком случае, его загадочная мысленная фраза говорила именно об этом: «Кажется, началось. Только бы все прошло спокойно» - сказал он про себя и отправился в свой кабинет. Савва же отправился в свой.
Не успел он войти и присесть в свое кресло, как в дверь постучали.
- Войдите.
Дверь открылась.
- Привет.
- Привет, Диана.
- Ты не занят?
- Пока нет.
- Мне нужна твоя подпись.
- Да, пожалуйста.
Сотрудница Диана работала в кабинете напротив. Она довольно часто захаживала по какому-нибудь рабочему вопросу, причем бывало даже незначительному, от чего постепенно становилось очевидным, что ее рвение к труду используется как предлог к тому, чтобы лишний раз перед ним появиться. Данный вывод подкреплялся ее откровенным внешним видом и манерами, которые судя по всему встали на службу поставленной цели – обратить на себя внимание; она ежедневно меняла наряды, ежедневно перед ним их демонстрировала, так, что со временем он стал уже привыкать ко всем ее глубоким декольте, соблазнительно обтягивающим юбкам, лукавому взгляду, тихим воздыханиям, выражавшим, будто, не только слабость, но и упорство. Вот и сегодня вид ее мало чем отличался от обычного, можно даже сказать он был дежурный, лишь пиджачок от свежего костюмчика оказался «случайно» забыт на спинке стула. Но поскольку подпись нужна была срочно, ей ничего не оставалось, как войти к нему в одной блузке, через которую так очевидно просвечивала ее молодая, беззащитная грудь.
– Вот здесь, – сказала она мягким, томным голосом, оперевшись на стол и немного к нему наклонившись.
Он взял ручку и уже потянулся было подписывать, как вдруг поднял медленно голову и стал на нее смотреть. Этот недвусмысленный взгляд оказался для нее полной неожиданностью, поскольку и сегодняшняя ее попытка была из разряда действительно дежурных, от которой она мало что ожидала.
– Что такое? – спросила она, не понимая смысл его взгляда, хотя вопрос был с надеждой только на один ответ.
Он облокотился на спинку.
– Вечером не хочешь поужинать со мной?
Девушка медленно выпрямилась и тоже вперила на него свои искристые глаза.
– М-м-м, почему бы и нет, – слегка ломаясь, ответила она. – И куда пойдем?
– Это так важно?
– Да, нет.
– Напиши мне свой адрес, в восемь я заеду за тобой.
– Хорошо.
Вопрос, почему он вдруг так резко решил воспользоваться этой слабостью к нему со стороны девушки, у него почему-то не возникал. Он легко и свободно переступил через элементарные нормы и старое правило (ничего личного там, где живешь и там, где работаешь), решив таким образом не сопротивляться сиюминутному вожделению. Видимо вожделение было единственной причиной, которая им двигала.
Вечером он, как и обещал, заехал за ней, и они отправились в ресторан. Совместное принятие пищи, непринужденные улыбки, вино, разговоры ни о чем, все это заняло от силы два часа, по истечении которых он, как это обычно и бывает, невзначай, сделал ей главное предложение вечера, а именно пригласил к себе. Бросив на него лукавый взгляд, она выразила согласие. Оригинальности в дальнейшем развитии событий не было; они приехали к нему, еще немного выпили, после чего занялись сексом. Она оказалась, как он выразился про себя по окончании акта «не фонтан», но удовлетворение все же ему принесла. Сама она на это искренне надеялась, хотя смысл в таких надеждах, честно говоря, малопонятен, и ее вопрос «тебе хорошо было?» остается отнести лишь к желанию подкрепить собственную самооценку, хотя и это выглядит глупо, учитывая факт состоявшегося секса после первого же свидания. Впрочем, всем этим он себе голову не забивал, а спустя какое-то время, отправив домой, и вовсе забыл ее.
На следующий день
- Танюш, ты подготовила отчеты?
- Да, Герман Петрович.
- Принеси мне их.
- Хорошо.
- Где Савва, ты не знаешь?
- Он в банке.
- Как приедет, пусть зайдет ко мне.
- Я передам.
Положив трубку, он облокотился на спинку кресла и о чем-то задумался.
Все утро он прибывал в каком-то странном расположении духа, похожем на беспокойство. Это чувствовалось и по голосу, и по его поведению. Он старался скрыть данное свое состояние, однако получалось у него это плохо. Надо сказать, Герман Петрович был человеком достаточно сильного характера, и заставить его из-за чего-то волноваться было делом практически безнадежным. И если даже появлялась какая-то серьезная причина для тревоги, то она почти сразу отскакивала от него, так как он свободно находил положительное решение для любой задачи, пусть на первый взгляд и неразрешимой. Сейчас же, глядя на его волнение, создавалось ощущение, что постепенно надвигалось нечто такое - вероятнее всего это были обстоятельства - над которыми он был абсолютно не властен, и даже сверх того, власть над ним имели они. А если так, то речь наверняка шла о чем-то очень серьезном. Говорить о страхе стало бы преувеличением, но серьезное беспокойство он испытывал явно. И будто бы исход всего, что явилось предметом его волнения, исход этих неких обстоятельств, причем берущих начало, очевидно, далеко не сегодня, уже приближался. С чем же это все было связано? Если спросить его об этом, то он, скорее всего, отмолчался бы. Впрочем, попробуем не торопить события, и до поры оставим этот вопрос.
Вечером, как он и планировал, они отправились на ужин к известному бизнесмену.
- Мне не спрашивать, к кому мы едем?
- Думаю, ты слышал о нем.
- И кто он?
- Его фамилия Дайнеко.
Комментариев не последовало. Он в и правду слышал о нем. Это был человек, которого знали многие в стране. По известности, он уступал лишь своему руководителю, тому, кто стоял над ним, на первой строчке, как в рейтинге по популярности, так и по размеру собственного капитала, а именно уже известному нам, куда-то пропавшему нефтяному королю Гринвальду.
Но из-за ужина ли только они направлялись к нему? Задаваясь этим вопросом, ответа он не находил.
- Никакой конкретной цели эта поездка не имеет. Нас просто пригласили на ужин, – словно отвечая на его мысленный вопрос, сказал Герман Петрович. – У него большая доля в моем бизнесе.
Проехав по Рублево-Успенскому шоссе до Николиной Горы, машина затем свернула в один из поворотов, и, преодолев еще какое-то расстояние, подъехала к высоким воротам, за которыми находился дом этого бизнесмена.
Ворота медленно отворились, и автомобиль въехал на территорию. Непосредственно до особняка пришлось ехать еще с минуты две. У подъезда их встретил слуга. Он открыл им дверь машины и проводил в дом.
- Герман, ты, как всегда, пунктуален до безобразия, - выйдя им на встречу из гостиной, сказал с улыбкой хозяин дома, как только они вошли.
Это был высокий, хорошо слаженный молодой человек, тридцати шести лет, с приятным, обаятельным лицом. Он был не на много младше Германа Петровича (тому было сорок три). Вместе со своим руководителем, Дайнеко принадлежал к той самой молодой плеяде бизнесменов, у которых стратегия ведения дел в лихие девяностые оказалась более всего удачной. И хотя основная заслуга в этом принадлежала его боссу, Гринвальду, которого он безмерно почитал, пусть и был чуть его старше, однако вклад самого Дайнеко в их невероятно успешный взлет тоже было трудно переоценить. Сделав в свое время ряд правильных шагов на пути к овладению почти четвертью нефтяных и газовых месторождений страны, они в итоге стали, по сути, самыми богатыми людьми государства. Таковыми они считались и в мире, среди бизнесменов, не достигших сорока лет. В общем, перед ними сейчас стоял человек, присутствию у которого в жизни каких-то еще желаний или стимулов можно было искренне удивиться.
- Ты же знаешь, пунктуальность – моя слабость, – с улыбкой ответил Герман Петрович, пожимая протянутую руку. – Это Савва.
Хозяин протянул руку и новому гостю. При этом он, надо сказать, как-то странно взглянул на него.
- Проходите.
Они прошли в роскошную гостиную, где их ждал накрытый стол.
- Что пьем? Я предлагаю вино.
Оба гостя предложение поддержали.
- Чем порадуешь, Герман? Как бизнес?
- Спасибо, Станислав Захарович, трудимся.
- Кризис переживаешь без больших потерь?
- Относительно. Стараемся прийти в себя.
- Понадобится помощь, обращайся.
- Надеюсь, не придется.
Все сели за стол. Слуги незаметно выполнили свои обязанности и встали в сторонку.
- Твой бизнес, Герман, сильно не пострадает. Возможно, он стагнирует, но не рухнет. Так что, не переживай. Это не золото, конечно, но все же… Да, здорово они всех подвели.
Дайнеко поднял тему финансового кризиса, охватившего весь мир. Под «они» он имел в виду американцев, на биржевых площадках которых этот кризис и разразился.
- Как считаешь, кто виноват? – обратился он к Герману Петровичу.
- Их система в целом. Свобода и вседозволенность, понятия разные. Они настолько незатейливо стали относиться к элементарным вещам, что отупели окончательно. Все бы ничего, но за их тупость приходится расплачиваться всему миру.
- А вы как думаете? – спросил он своего гостя, при этом, снова как-то странно взглянул на него, будто с данной личностью он связывал что-то очень важное.
- Наш обвал произошел из-за перекапитализации, из-за несоответствия реальной стоимости активов и их цены. Рано, или поздно, он должен был случиться. В их же кризисе считаю виновен Гринспэн и его деривативы. Но и их беда и наша являются частью глобального общеэкономического потрясения, которое относится к циклам Кондратьева, - спокойно отрезал тот.
- Изучали его труды?
- Честно говоря, сам не знаю, откуда мне это известно.
Дайнеко загадочно промолчал. Герман Петрович же, и вовсе не думал что-либо комментировать. Надо сказать, он вообще на протяжении всего вечера вел себя несколько обособленно, словно на этот ужин он пришел не с помощником, а с вполне самостоятельным человеком. Герой наш и вправду не смущался, и даже сверх того, чувствовал себя вольно, точно находился в своей стихии. От чего он так себя вел, он не знал и сам. Хозяин, со своей стороны, данную его дерзость будто и не замечал. Создавалось ощущение, что происходит нечто такое, загадочное и очевидное одновременно, знакомое, однако за столом не всем, в то же время все в этой странности как будто участвуют. И если до определенного момента можно было еще усомниться в таком выводе, то после того, как новоиспеченный гость позволил себе задать хозяину вопрос, которого задавать не следовало, факт витающей в атмосфере загадочности обнажился окончательно. То ли под действием вина, то ли под действием какого-то неведомого никому эфира, он вдруг брякнул:
- Так, где же ваш босс? Вся страна его ищет.
От услышанного вопроса хозяина передернуло. Герман Петрович же уставился в тарелку и долгое время вовсе не поднимал головы.
А вся странность состояла в том, что и эту дерзость Дайнеко гостю спустил.
- Я нанял для своей кухни великолепного французского повара, признаться, он вытворяет просто чудеса, – решив сменить тему, сказал хозяин. – Максим, принеси десертное меню, – обратился он к невозмутимому слуге.
Сам автор вопроса, надо сказать, не смутился абсолютно. Честно говоря, узнать его было вообще трудно. Он не был похож на самого себя. Его будто подменили. Да, вино оказалось отменное, он его выпил достаточно, чтобы немного охмелеть, но не более. Алкоголь здесь точно было ни при чем. Откровенно сказать, почему он такой, он не понимал и сам. Более того, он об этом даже и не задумывался. Его словно кто-то посадил на сани и пустил под гору, а он, даже не подозревая этого, сидел и наслаждался спуском. Кто это делает и зачем, оставалось не понятным. Ведь сам он не испытывал никаких негативных чувств по отношению к хозяину, или к чему-то с чем тот был связан. Поэтому говорить о каком-то отчаянно-мстительном настроении тоже глупо. В общем, происходили какие-то невероятные странности. Причем затрагивало это всех троих; Герман Петрович явно прибывал в охватившем его еще с утра загадочном волнении, не ясно, почему постепенно уже переходящем в страх, причем исключительно за себя, помощник его позволял себе очевидные вольности, Дайнеко же, крайне аномально по отношению к своему статусу, упорно оставался невозмутим, словно знал в чем дело. До конца вечера он сглаживал все возникающие трудности в общении, будто смиренно выполнял какую-то роль перед никому невидимым режиссером. В итоге все как бы прошло нормально, и около одиннадцати вечера он благополучно проводил гостей, перед этим успокоив разволновавшегося до крайности Германа. Тот своим страхом только подтвердил, что, что-то здесь не так. Уже будучи на крыльце, он попросил Савву подождать его в машине, а сам вместе с хозяином вошел снова в дом.
- Похоже, уже начинается, - опережая слова Германа, сказал Дайнеко. - Сколько осталось?
- Три дня. Стас, я уже кое-как выполняю свою роль. Последнее время в холодном поту просыпаюсь.
- Потерпи. Герман, скажу честно, ты молодец.
- Чем все это закончится?
- Пока не могу сказать.
- Вы меня в гроб вгоните. Я до сих пор в это поверить не могу.
- А уж как я не могу. Тебе же известно, что это была не моя затея.
- Ты ведь придешь в среду?
- Да, я буду. Иначе и быть не может. Все, иди и не переживай.
После этого Герман Петрович, как ни в чем ни бывало, вышел, сел в машину и они уехали.
Как оказалось, произошедшее в доме Дайнеко, явилось лишь началом всех странностей. К слову, после того, как хозяин проводил своих гостей, поднимаясь к себе в кабинет, он произнес фразу, по которой можно было судить о степени его осведомленности в происходящих явлениях. В момент, когда его поднимал вверх домашний лифт, он в задумчивости прошептал: «Подсознание не проведешь».
На следующее утро, когда Герман Петрович вышел на работу, первое, с чем он столкнулся, поднявшись в офис, оказался скандал. Участники конфликта были определены не сразу, однако, уже первые подозрения его не обманули. Когда он вышел из лифта, перед ним стояла небольшая толпа из пяти-шести человек, как выяснилось сострадающих. Центром же этого сочувственного круга явилась секретарша Татьяна. Работники как могли успокаивали девушку, которая так по детски всхлипывала, словно была именно той Татьяной из детского стишка, которая выронила в речку мяч. Свидетели доложили ему, что причиной скандала явился хозяин пятого кабинета. Именно он был причиной, а не пустяк, из-за которого поднялся весь сыр-бор. Пятый кабинет принадлежал с некоторых пор помощнику Германа Петровича. Выяснив детали, он направился туда.
- Савва, зачем ты с ней так? – войдя к нему, спросил патрон.
Тот не прерывая своего занятия, оставался безмолвен. Занят же он был тем, что стучал об стену теннисным мячом.
- Савва, ты меня слышишь?
Поймав в очередной раз мяч, помощник встал, снял со спинки пиджак, одел его и, не сказав ни слова, вышел.
По приходу на работу, он попросил Татьяну принести ему чай. Та хоть и не была обязана ему прислуживать, однако согласилась и принесла. К сожалению, чай имеет свойство остывать не сразу, а уж тем более, как только его подали. Но он то ли об этом забыл, то ли очень уж увлекся чтением какой-то информации в компьютере, в общем отхлебнул в первые же секунды появления напитка на столе, от чего подпрыгнул чуть ли не до потолка. Виноватой у него моментально оказалась Татьяна, за что и удостоилась парочки смачных нецензурных выражений, от которых девушка едва не лишилась чувств.
Дисциплина в коллективе всегда была строгой, если не сказать железной. При возникновении конфликтов, шеф незамедлительно применял к виновникам жесткие санкции. В данном же случае, к удивлению всех сотрудников, не последовало абсолютно никаких мер. Впрочем, герой скандала, послав всех куда подальше, до следующего дня в офисе не появлялся. А когда пришел на работу, то Герман Петрович не сказал ему ни слова. Сверх того – и это уже поражало – создавалось впечатление, что сам хозяин как мог избегал своего помощника. Судя по сосредоточенному лицу патрон не ответил бы, вероятно, и под пытками, почему он так себя ведет. Но, то, что такая тактика в поведении была выбрана им сознательно, сомнений нет. Он будто бы чего-то ждал, ждал какой-то развязки, до которой оставалось совсем чуть-чуть, нужно было только потерпеть, что он все последние дни и делал. Впрочем, каким бы загадочным не было сейчас поведение Германа Петровича, самым без сомнения странным, можно даже сказать мистически-странным, являлось поведение Саввы, персоны, казалось бы, нам известной. В ходе повествования человек этот был уже достаточно изучен, чтобы можно было дать более-менее точную характеристику его личности. Перед нами оказалась открыта его жизнь, его внутренний мир; мысли, взгляды, чувства. И сказать, что он был способен на какие-либо гадости, вряд ли можно было. Так что же за метаморфозы происходили с ним? Почему он вдруг так резко начал меняться? Разве можно, будучи одним человеком, внезапно стать абсолютно другим? Это выглядит еще более непонятным, когда для таких перемен нет ровным счетом никаких причин, ведь в последнее время все у него складывалось просто превосходно. И неужели он не боялся все это потерять? Как это все объяснить? Может ли он сам объяснить, что с ним происходит, почему он внезапно стал таким? И здесь возникает ситуация, которую иначе как тупиковой не назовешь. Ни на один из поставленных вопросов он не в состоянии был ответить, ответить хотя бы самому себе, не говоря уже о ком-то. Он даже не задавался ими. Спроси его, что с ним, понимает ли он что творит, с чего он вдруг так себя ведет, он не смог бы сказать ни слова. Это может показаться невероятным, но он не нашел бы ответ даже на самый элементарный вопрос - кто он? Его состояние походило на умопомрачение, на какое-то безумие, на фантастический переворот в сознании, некое превращение, или что-то вроде того, для антуража не доставало лишь полнолуния. К слову, кусочек луны сейчас и вправду заглядывал в его окно, тогда как сам он мирно спал в своей постели. И пока он еще спит, позволю себе на пару строк отвлечься, ибо тот же кусочек луны заглядывал и в другое окно, в окно квартиры журналиста Остожина. Об этом герое появился повод сказать сейчас несколько слов, так как сделанное им в эту ночь открытие наконец-то подвело его к успеху. Сидя в своем кабинете и просматривая определенные материалы, он вдруг обнаружил нечто такое, от чего, в прямом смысле, едва не упал со стула. После того, как он установил слежку за неким ученым, засветившемся в норвежском круизе (Истоминым Валерием Николаевичем) его люди ежедневно стали присылать ему массу снимков и видеозаписей, касающихся личной жизни данного субъекта. На этих снимках и видеозаписях он сумел отыскать всех остальных членов уже известного нам круиза по фьордам. Причем сделал он это еще несколько месяцев назад. Соответственно была установлена слежка и за этими людьми тоже. Однако далее дело не продвигалось, не продвигалось пока в глаза ему не бросилась сейчас все разъясняющая деталь на одной из норвежских фотографий. Именно эта деталь, при сопоставлении с другими снимками и явилась ответом на главный вопрос его поисков. Обнаружив ее, он хлопнул себя по лбу, схватил фотографии, позволившие ему сделать это открытие, тут же вскочил со стула и бросился вниз по лестнице к своей машине. По среди ночи он приехал домой к Азарову и сообщил тому, что готов отвезти его туда, где нынче обитает Гринвальд. Тот быстро оделся и они отправились. По дороге, Остожин показал ему фотографии, и в частности ту самую деталь. Сопоставив показанные ему снимки даже Азаров чуть не потерял дар речи. Деталь эта являлась хоть и маленькой, однако она буквально с самого начала была на виду. Взирающему нужно было только знать, что она принадлежит именно Гринвальду. В это время вереница представительских машин ехала по направлению к своей цели. В них находились люди, бывшие в курсе всего с самого начала. Караван въехал в один из дворов в центре Москвы. Машины остановились, люди из них вышли, спокойно поднялись на нужный им этаж, неслышно вошли в квартиру, столь же неслышно прошли в спальню, замерли и стали ждать. Прошло около двух часов, пока находившийся в постели человек не начал просыпаться. С мучительным стоном поерзав минут десять, он затем медленно открыл глаза. Уставившись на взиравшую на него компанию, он вначале долго молчал, словно вспоминал, что с ним происходило пока он прибывал во сне, кто эти люди в комнате и где он. Наконец осознав происходящее, он обратился слабым голосом к одному из бывших в комнате, то был Дайнеко.
- Принеси попить.
Тот тихо сделал распоряжение, сам же подошел к кровати и робко спросил:
- Ну, как ты, Аркадий?
Думаю, пришло, время раскрыть всю истину происходящего. В постели лежал Аркадий Данилович Гринвальд, человек, который еще вчера был знаком нам под именем Савва. Дабы не потеряться в возникающей массе вопросов, пожалуй, стоит начать с истоков.
Человеку этому действительно было тридцать пять лет, и данный факт является первым из двух единственно правдивых, которые он по собственной воле оставил в своей памяти на последние полгода (объяснение этому попробую дать чуть позже). Второй, и последний, правдивый факт состоял в том, что он не помнил своих родителей (без них он остался в четыре года). Это всё. Остальное оказалось сценарной информацией. Но, обо всем по порядку.
Свой сознательный путь Гринвальд начал в детдоме одного из маленьких, провинциальных городов в Самарской области. Это определенным образом наложило свой отпечаток на последующие годы его жизни, поскольку не лучшие условия пребывания там, мобилизовали его раз и навсегда. Он довольно рано понял, что, если сам не найдет себе место в этом мире, никто ему это место не предоставит. Принцип, взятый им на вооружение, был примерно таков – используй свой шанс, даже если он нулевой. Или – если уж речь зашла о шансах – как он уже много лет спустя ответил одному человеку на вопрос о секрете своего успеха: «Если у меня есть шанс, то для меня он всегда тот самый». Пожалуй, это было похоже на лозунг, ибо совокупная цена этих не упущенных шансов и возможностей составила в итоге двадцать три миллиарда долларов. Деньги эти принесли ему многое, перечислять что именно, думаю, излишне, да и не стоит – это уже дело воображения, которое человеку, не имеющему подобных активов, мучить не стоит. Однако средства эти почему-то, как оказалось, упорно не приносили ему какого-то невидимого, но от того, вероятно, главного удовлетворения, ожидаемого от них. Что это собой представляло, как можно было охарактеризовать данную нужду, он не знал и сам. Но при этом он странным образом всегда чувствовал потребность в этой незримо влекущей, некой конечности всех желаний и исканий, похожей, возможно, на смысл жизни. А так как человек он был всегда волевой, несгибаемый и целеустремленный, он решил, во что бы то ни стало своего добиться и желаемое отыскать. Искал он это вожделенное, неведомое удовлетворение, постоянно от него куда-то ускользающее, по-разному, и, как правило, полагаясь на свои деньги. В результате он пришел к выводу, что вся эта его тайная потребность – очередная блажь, не стоящая и внимания, плюнул на нее и бросил. Но однажды – это было два года назад – определенные достижения, навели его на мысль. Достижения эти были в области науки, которую он безмерно любил и на которую не жалел никаких средств. У него было с десяток различных лабораторий. Среди них были такие, где проводились фундаментальные нейрофизиологические исследования, в частности головного мозга. Дабы не загружать лишней информацией и терминологией, ограничусь главным. Одно из достижений своих ученных, так называемую РРА (Регулируемая Ретроградная Амнезия) без последствий в виде амнезии постгипнотической, он решил использовать для отыскания уже упомянутого пресловутого неведомого удовлетворения, смысла жизни, или, бог его знает, чего. Данный способ, использованный им для поиска этого «бог знает чего», и вызвал у вашего покорного слуги интерес к его случаю. Итак, два года назад, после одной бессонной ночи, когда он понял, что где-то в глубинах его существа тоска по этому непонятному "чему-то" в нем все еще дремлет, он просит своих ученных ускорить проведение опытов по получению вещества, позволяющего раз и навсегда – как они тогда выражались – «приручить старушку», т.е. амнезию. Самыми успешными, на тот момент, опытами оказались опыты в отношении одной из разновидностей амнезии – ретроградной. Что такое ретроградная амнезия. Это амнезия, которая характеризуется выпадением из памяти событий, предшествовавших началу заболевания. Полтора года активно проводились опыты, результатами которых явилось достижение главного результата: безболезненный искусственный ввод пациента в упомянутое состояние на нужный срок, и такой же, безболезненный, выход из нее, с запоминанием всех событий, происходивших во время «путешествия». Образовавшуюся же временную «брешь» заполняли сценарной информацией. Добровольцы – к слову сказать, заработавшие за свою смелость столько, что могли оставшуюся жизнь посвятить отдыху – успешно входили в это состояние и в нужный срок благополучно «возвращались обратно», после чего точно описывали то, что с ними происходило. В каких целях – кроме главной, конечно – он хотел использовать данное достижение? Как он считал, в предпринимаемых им раньше попытках обрести это загадочное удовлетворение, ему всегда мешало завоеванное им положение. Сюда входили и деньги и власть и известность. Так вот, дабы напрочь о перечисленном забыть, он и решил воспользоваться уже упомянутым методом. Взамен же – с помощью изложенного выше внушения – он стал тем, кем мы его знали. Весь же план был таков. И масштабом и оригинальностью, ставки, надо сказать, впечатляют, но что поделать, так он решил. А решил он сделать следующее. Войти на полгода в состояние ретроградной амнезии (само собой перед этим, чтоб его не узнавали в повседневной жизни окружающие, изменить внешность и имя) обрести желаемый результат, и после «пробуждения», покинуть этот бренный мир. Жизнь свою он ставил, как своего рода плату за обретение искомого абсолюта. То есть в силу того, что по своей сути обретаемое должно было быть бесценно, то и плата нужна была ей подстать. И даже если этот абсолют или смысл жизни предполагал бы необходимость жить дальше, то решение об «уходе» он положил все равно не отменять, но при этом искренне поблагодарил бы судьбу (об этом ниже) за то, что хотя бы узнал о существовании этого смысла. Если же цель достигнута не будет, то жертвой окажется в таком случае то, что, по его мнению, сопоставимо с подобным разочарованием. Последнее предполагает использование еще одного, открытия его ученных, которое читателю уже было продемонстрировано (фокус с исчезновением грунта), это произошло в лаборатории якобы Германа Петровича (на самом деле она принадлежала Гринвальду и работала для нефтегазовой сферы). О том, как именно он намерен использовать ту разработку, скажу чуть позже, ибо это требует отдельного обсуждения, но данная ставка тоже говорила сама за себя. Еще одной жертвой должны были стать все его средства. Их он, в случае достижения своей цели – в знак благодарности судьбе – распорядился разместить во всевозможных благотворительных фондах. При ином же исходе все, как и прежде, оставалось у него. К слову, о средствах. Наряду с забвением, одним из непременных фактов, сопровождающим его полугодичное «путешествие» должен был стать факт стесненных финансовых условий. И так все оказалось устроено, что у него действительно ничего не было, даже автомобиль был не его. Кстати, роль «бомбилы» он выбрал специально, чтоб находиться в постоянном общении с людьми, потому как в общении с простым народом, думал, цитата: «выйти на нужную тропу». Впрочем, условие, при котором он был бы нищим, выполнено оказалось лишь отчасти в силу того, что преданный ему Дайнеко, после всех его неудач – постоянных поломок орудия труда, ДТП, и связанных с этим стрессов – решил по собственной воле сменить условия его жизни, подстроив встречу с Германом Петровичем. Инициатива Дайнеко оказалась еще вызвана и тем, что ему было трудно контролировать жизнь босса, когда тот был все время в движении. Они «вели» его постоянно, и постоянно за него беспокоились. И хоть он располагал друзьями – их роль, кстати, выполняли его же ученые, которые таким образом контролировали его состояние – однако Дайнеко посчитал это недостаточным (подтверждением для него послужил инцидент, произошедший в ночном клубе, когда его вызвали для драки на улицу, но телохранители быстро подсуетились). И все же, данный факт Гринвальд ему после «пробуждения» простил, поскольку это явилось мелочью в сравнении с разочарованием, которое принес ему сей престранный опыт. Здесь я забежал вперед, но об этом невозможно не сказать. И в самом деле, можно ли представить себе такое? Впрочем, подобным людям доступно порой то, о чем обыватель и не подозревает. И, тем не менее, с самого начала его действия походили на действия отчаявшегося человека. Достигнув таких невероятных вершин в жизни, он вдруг взбеленился, обнаружил, что все это не способно удовлетворить его какую-то главную, высшую потребность, некую неосязаемую, потаенную нужду, ради которой уже готов был расстаться со всем чем угодно. Что это была за потребность, как она хотя бы называется, он не понимал. Она была для него и загадочна и очевидна одновременно, она и очаровывала и бесила его, пленила какой-то таинственностью и непорочностью, словно играла с ним; лишала всех известных ему желаний и стимулов, в то же время, не предоставляя новых, прячась от него сама, будто он был недостоин постичь ее. Это походило на пустое пограничное состояние, когда ты уже охладел к одним ценностям, но еще не обрел другие. От этого рождалась невообразимая тоска, и что делать с этой тоской он не знал. Странное дело, чего только не было в его жизни; он сотню раз мог погибнуть, сотню раз жестоко оступался, отчаивался, затем возрождался вновь, но никогда, ни разу не испытывал такой изнуряющей, томящей, жгучей скорби. И, главное, не понятно было, как от нее избавиться, не говоря уже о том, где именно искать это нечто. Читатель, возможно, решит, что все это и вправду блажь, что богач просто бесится с жиру, ищет новых ощущений, неведомой гармонии, а может даже рехнулся. Кто знает? Одно точно - он не гонялся ни за какими ощущениями или эмоциями. Они ему, если уж на то пошло изрядно постыли. Он искал некую, как я понимаю, конечность всех исканий. Только вот что собой представляла эта конечность? Здесь-то и состояла вся загвоздка. Искать ее в самой смерти он не хотел. К слову, от смерти, или точнее сказать за ней, он ничего не ждал увидеть, так как в сказки про потустороннее никогда не верил. То, что он желал обрести, он желал обрести здесь, при жизни и никак иначе. Дело, казалось бы, оставалось лишь за «малым», понять две вещи: что это, и, как это что-то постичь? Вот эти-то две «маленькие задачки» и не поддавались разрешению. Впрочем, на их разрешение времени уже не осталось. Это подводит нас к конечному пункту задуманного им плана.
Сейчас он должен был встать с постели, одеться и в сопровождении своих людей отправиться на то место, где будет поставлена последняя точка, где будет выбран один из двух вариантов концовки.
Дайнеко продолжал стоять и смотреть на своего босса.
- Аркадий…
- Ты все подготовил? – не дав тому договорить, спросил Гринвальд.
- Да.
Он встал с постели и начал одеваться, перед этим отказав своим врачам (игравшим роль его друзей) в просьбе осмотреть его. Сейчас, когда он одевался, в глаза бросалась та самая его татуировка чертополоха на ноге, по которой этой ночью случайно и узнал его на норвежских фотографиях Остожин. По началу, когда ему приносили фото и видеоматериалы об ученом Валерии Истомине, где засветился и Савва, Остожин просто причислял этого Савву к друзьям Истомина и не предавал особого значения данной личности, даже при том, что и его он разглядел на норвежских фотографиях. Но увидев эту маленькую деталь в виде татуировки, понял, что это Гринвальд. Норвежский круиз состоялся сразу после смены внешности и был последним развлечением олигарха перед тем, как погрузиться в иную жизнь. Он оказался тем третьим, кто остался с одним телохранителем на берегу. В Россию он уже вернулся под другим именем. Этим круизом он, можно сказать, замел за собой следы (из страны выехал, а обратно как бы не возвращался).
Но вернемся к развязке. Сейчас он встал с постели и одевался. После этого они должны были отправиться на то место, где будет поставлена последняя точка, где, по условию соглашения, будет выбран один из двух вариантов концовки. Тот, с кем Гринвальд подписал определенное соглашение, ждал его в машине (о человеке этом ниже).
Дайнеко же он поручил сделать следующее. Это и есть тот пункт плана, который задействовался в случае его разочарования. К определенным точкам Московских рек, и, в первую очередь к главной из них, должны были быть подогнаны необходимое количество грузовиков (их оказалось больше сотни) с тем самым порошком, чудодейственную силу которого, демонстрировал некогда Герман Петрович. Учитывая тот факт, что весь город буквально пронизан надземными и подземными реками, мегаполис ждал провал под землю. В лучшем случае, его ландшафт, по «красоте» не имел права уступать большому американскому каньону. Самим же разрушительным зрелищем Гринвальд намеревался любоваться с вертолета. Данный способ, в виде уничтожения города он выбрал не случайно. Все это должно было выразить не только масштаб его разочарования, вся эта апокалиптическая картина должна была символизировать бессмыслие бытия как такового и человеческого существования в частности. Более же подходящего образа для сравнения с этим, чем образ города, найти было сложно. В этом случае он видел себя неким обличителем лжи, своего рода воином правды, а значит и истины, только своей истины, в которой не было места ничему, что вдохновляло бы к жизни. А отсутствие вдохновения, следуя его логике, можно лишь объяснить отсутствием смысла жизни.
Он спокойно оделся, и они спустились вниз. На другом конце двора, в арке, виднелась машина Остожина. Увидев, как из подъезда вышел Гринвальд, Азаров был готов выйти из машины и подойти к нему. Но, абсолютно не зная в чем дело, почему олигарх придерживается такой конспирации, что даже сменил внешность, он выйти не решился. Встретившие своего босса телохранители, выполнили свои привычные обязанности, после чего колонна тронулась. Стоит сказать, что в одной из машин сидел человек, которого телохранителям необходимо было нейтрализовать уже по долгу службы (он был киллер). Однако его они не трогали, поскольку он являлся частью плана. Именно с ним Гринвальд и подписал соглашение, предполагающее выбор лишь одного из двух вариантов концовки. Если второй вариант (в случае разочарования Гринвальда) предполагал уничтожение города, то первый (в случае достижения своей цели) касался ликвидации самого олигарха. Киллер должен был только нажать на курок. Сделать это он обязан был в том случае, если Гринвальд даст положительный ответ на его вопрос. Вопрос был прост, как сказал бы Дайнеко, до безобразия. Как именно он выглядел, узнаем позже. Приказ о сбросе порошка в реки должен был отдать по рации тоже этот человек (киллер), отдать, даже если Гринвальд будет умолять его не делать этого. Все действия были четко прописаны в соглашении, отступать от которого никто не имел права.
Время было четыре часа утра. Кортеж направился к тому месту, где должно было все решиться. Место он выбирал заранее, перед подписанием контракта. Главное условие, которым он руководствовался при выборе, состояло, прежде всего, в открытости и хорошем обзоре города. Таким местом оказалась смотровая площадка. Сразу вспоминается известный нам сон. Но вспоминал ли о нем сейчас Гринвальд? К слову, тот сон явился, своего рода сбоем, побочным эффектом всего опыта. Именно поэтому мы подробно остановились на нем, а не на «путешествии» в целом. Такого поворота событий он не ожидал. Так вспоминал ли он сейчас о нем? Состояние его, во всяком случае, со стороны, честно говоря, выглядело удручающим. Он сидел и смотрел в окно каким-то пустым, безжизненным взглядом, за которым не прослеживалось никакой мысли. Вид его был болезненный и крайне уставший. По правде сказать, Саввой он выглядел куда лучше. Но от Саввы осталась лишь внешность, или, правильней даже сказать, черты. Безмолвно сидевшему рядом Дайнеко, было его безмерно жаль. Но он по-прежнему хранил ему преданность, и готов был находиться рядом до конца.
Кортеж неторопливо двигался по пустым улицам еще спящего города через весь его центр. В окне мимо проплывали дома, улочки, площади, мосты и проспекты, проехали они также и мимо Кремля. Он смотрел на все это, как на декорации, мертвым, подавленным взглядом и задавался вопросами, ответы на которые не находил: «Для чего это все? Неужели в этом есть хоть частичка того, что называется жизнь? Вокруг сплошные ее символы и не один не способен оправдать сове существование, выразить собой хоть каплю смысла, посмотреть правде в глаза и гордо заявить – я есть, потому что я должен быть, потому что я часть жизни, а в ней есть смысл. Какой? Таблички, указатели, вывески, слоганы, тысячи названий, и не одно не способно ответить на свои же вопросы – для чего? Законы, нормы, правила, определения, но ни в одном не содержится и капли истины. Проснутся, встанут, выйдут играть отведенную роль, которая, по сути, у всех одна – идти вперед без лишних вопросов. Смысл? Узнаем по дороге. Все по дороге. Вперед, вперед! А если смысл этот заставит вернуться? Нет, не может быть, ведь мы столько шли. Шли. Вы шли, а я дошел. Я на вершине, я обошел вас всех, я пришел. Куда? Туда, куда идете вы, падаете, грызете землю, друг друга, но идете. Идите, идите, дойдите до меня, я покажу вам, что здесь вас ждет, я покажу вам найденный, обретенный смысл. Вот он, смотрите, смотрите в эту пропасть, он там, в этой темноте, в этом мраке, там, куда скоро все рухнет, прыгайте. Верьте мне».
Не выдержав, он закрыл глаза. В памяти вдруг хаотично стали всплывать разные пережитые им события, некоторые из которых, казалось, давно уже были им забыты. Он стал за них цепляться, вспоминать связанные с ними ощущения, но они будто нарочно сменялись слишком быстро, так что он не успевал, как следует о них подумать. Ему словно хотелось вспомнить, когда, в какой период жизни у него был шанс пойти по другому пути, по тому, который не заставлял бы ничего искать, но который одним своим существованием обо всем дал понять. Тогда он лишь смиренно бы шел по нему, и в конце спокойно обрел все, что искал. Внезапно он вспомнил детство, вспомнил так отчетливо и живо, как никогда раньше. Он увидел себя, окружающий мир, увидел его теми, детскими глазами. В картине этой лучи яркого, приветливого солнца били ему в глаза, играли с ним, а он улыбался. Он смотрел вокруг и радовался тому, что видит; радовался желтым деревьям, синему, бездонному небу, парящей по его небесной глади стае птиц, радовался себе, своему присутствию, своему существу. Он смеялся. Его светлый, детский смех наполнял все окружающее пространство, и оно отзывалось ему восторженным, ликующим приветствием. Мальчик этот ничего не понимал, ничего не искал, однако для него все было почему-то ясно, понятно, и несомненно. В его сердце будто зиждилась тогда какая-то главная, конечная разгадка. Она словно послушно опустилась в его маленькую детскую ладошку, которую он подставил под падающий с дерева осенний листок. И с этим будто бы некая тайна раскрыла ему свои объятья, свое содержание. Он смотрел на этот желтый лист с искренней, детской улыбкой, затем поднял глаза и вдруг увидел недалеко фигуру матери. Он сразу узнал ее, хоть и не помнил, как она выглядит. Она стояла, смотрела на него и ласково улыбалась. Он тут же побежал ей на встречу, исполненный неописуемым чувством беспредельного счастья. Как же он рад был ее видеть, как же восторженно билось его сердце, сколько тепла и умиления он ощущал в ее глазах. Она присела, нежно протянула ему навстречу руки, и он бросился в ее объятия, растворяясь в безграничной любви.
Он смотрел на этого мальчика, и им постепенно овладело чувство тоски.
Мальчик вдруг обернулся и с улыбкой взглянул на него.
«Нет, этого не может быть. Разве это ты?» – подумал он, глядя в его глаза. – «Да, это я. …Когда я им был? Где же это со мной было? Неужели я был таким? Разве эти глаза мои? Сколько в них жизни, сколько света. Как же пронзительно он смотрит». – Светлый, искренний взгляд ребенка показался ему так глубок, что он с трудом его выдерживал. – «Чего бы я только не отдал, чтобы стать вновь тобой, чтобы вернуться к тебе и начать все сначала. Скажи, когда я потерял тебя? Когда же мы расстались? Ведь мы были когда-то вместе, ведь в тебе мое сердце. Как же я хочу к тебе вернуться. Пожалуйста, вернись. Прошу, прости меня. Не оставляй меня, не уходи. Я буду помнить. Я виноват, виноват перед тобой, я не достоин».
Мальчик смотрел на него с какой-то нежной загадочностью, постепенно растворяясь в далеких воспоминаниях.
Он нажал на кнопку, и окно тихо опустилось. Ветер стал обдувать его лицо, он закрыл глаза и откинул голову.
«Я не знал. Я никогда себя не знал… Все, с чем я был знаком – это обстоятельства и необходимость. Они мне всё и навязывали. Они мне навязали даже меня, но того меня, которого им было нужно, другого. Все ценности были мне подсунуты ими. Взамен они разобрали того мальчика по кусочкам. Ничего не оставили. Все забрали. Верните мне меня. Отзываю все свои подписи. …Кто я? Назовите, выпишите мне чек. Оплачу каждую букву. Все оплачу, только продайте назад. «Кто же я такой?» Сколько хотите за этот пункт? «Что было для меня в жизни главным?» Называйте цифру. «Где все мои надежды?» Объявляйте, торга не будет. «Во что я верил?» Просите какие угодно деньги. «Любил ли я?» Какие ставки за сей лот?».
В голове вдруг мелькнуло что-то из совсем недавнего прошлого. Он поднял голову и уставился на мелькающую дорожную разметку.
«Нет, то был сон. Я помню, все это было неправдой, прекрасной неправдой.
…Где мы? Проспект Вернадского. Сколько раз я проезжал здесь, будучи Саввой. …А кто же был он? Почему я не думаю об этом? Кем я был в эти полгода? Ведь я помню себя. Было невыносимо трудно, но так интересно», – подумал он, вспоминая себя в другой роли. – «Во мне была какая-то жизнь, какие-то надежды. Мне было хорошо; я ладил с собой, с окружающим миром. Да, нас с Саввой объединяет желание жить. Почему нас? Это и был я, истинный я. И все происходило со мной. Ничего искусственного, все по-настоящему. Ведь его мысли, его взгляды являются моими. И вправду, разве я мог быть другим? Я только забыл прошлое, но при этом оставался самим собой, в сущности, ни чем не отличаясь. Просто забыл, что чего-то ищу, и жил. Да, я хочу быть похожим на него, хочу жить. Я возьму от него все лучшее. Все, что было хорошего от бедняка Саввы нужно привнести в свою жизнь, и продолжать ее. Может, опыт отчасти даже удался. Возможно, все, что мне нужно было найти, заключается во мне. Я искал себя. Он был искренен, и я таков, он был исполнен надежд, и это мое, он придерживался твердых убеждений, и они у меня есть. Впрочем, какие тут открытия? Я все это про себя знал. Что было еще? Чего я не испытывал до этого… Да, он любил… у него была любовь и он верил в нее. Пусть и во сне, но верил, что это по-настоящему. Как же это было прекрасно. Ради одного этого стоило на время забыться. Верил… Только он ей так и не поверил. А поверь он сейчас и… И правильно сделал. Не поверил, и проснулся. Пробудился ото лжи. Посмотри вокруг, что здесь можно любить? Надо же придумать такое, притвориться городом. Для чего, чтоб спасти его? А меня обречь на смерть? …Любовь. Что же ты была за притворщица? Как ты могла знать, что мне в итоге нужно будет выбирать между городом и собственной жизнью? …Кого ты спрашиваешь? Ты же в нее не веришь? Нет, не верю. Даже будучи другим человеком не верил. …Другим человеком? Но ты же не был для нее Саввой. Она звала тебя твоим же именем. Стало быть… она знала меня. Черта с два. Как бы не так. Это чувство не принадлежало мне, я его не испытывал. Я не любил ее. То, что она звала меня настоящим именем, еще не повод верить в ее бред и в мои чувства. В чей бред? Ее же не было? Ну да, я и сейчас не верю. Это и в самом деле была не правда. Мне все приснилось. Поверить сейчас, чтоб умереть, а ее спасти? Дудки. Тогда, все получилось бы наоборот. Ведь, там было все иначе. Там я должен был поверить и остаться любить ее, любить вечно, а здесь что ж, поверить и проститься с жизнью? Но, если не я умру, то она. Да кто – она? Я же не верю. …Нет, я хочу жить, жить с таким же желанием, как и Савва, и не хочу возвращаться к своим поискам и мучениям. Нет, не проведешь».
Ему вдруг вспомнились их встречи, вспомнились ее глаза, голос, так живо и ясно, что в голове забарабанил даже дождь, всегда сопровождавший их.
«Боже мой, этого не может быть, нет, я не люблю. Как же так, разве это правда? Нет, это не так. Я хочу жить, а сейчас для меня жизнь и любовь исключают друг друга. Ведь тогда я должен ради нее умереть. А если я умру то, все кончится. И даже эта любовь. О чем я говорю, ведь я не люблю и не верю.»
Неожиданно, ему вспомнились мучения, которые он испытывал в последний день того сна, когда стоял перед выбором.
«Нет, нет, ведь теперь ее нет, я ее не вижу. …Как же не видишь, когда вот она. Нет, я в это не верю, это не она, это не живое, это просто город, просто дома, дороги, площади… Боже мой, я люблю ее. …Как же это? Стало быть, все было правдой. Что ж получается, я люблю, а значит и верю ей. И теперь, за свою любовь, свою веру, я должен умереть... но тогда же все кончится. Ведь я умру. Умру, и не будет ни меня, ни моей любви, ни моей веры. …Неужели нельзя иначе? Разве нельзя остаться? Но я же сейчас должен буду ответить ему (киллеру) правду. А с этой обретенной правдой так хочется жить. Как же я теперь отвечу ему? Выходит, я умру, и все кончится, и я никогда больше ее не увижу. А если останусь, то и в этом случае не увижу – он не примет мою мольбу, отдаст приказ по рации и они обрушат город. Я сам просил его перед началом эксперимента не реагировать на мои возможные мольбы отступить от соглашения. Теперь или она или я… она или я. Что же мне делать? Убью себя - убью любовь, ведь меня не станет. Если же останусь, то умрет она. Выходит, я снова ее теряю, только теперь уже в любом случае. Как я мог подписать такое соглашение?!».
Он посмотрел куда-то в небо, тяжело вздохнул, и снова закрыл глаза.
В этот момент картеж остановился. Он увидел, что они уже приехали.
- Аркадий.
Дайнеко смотрел на него в надежде, что может все еще обойдется.
Из ехавшей впереди машины вышел человек в черном плаще. Он направился в их сторону. Вышел же он из автомобиля Хаммер. Гринвальд тут же взглянул на номер и мгновенно побледнел. Это была машина, в которой ее увезли в том сне.
Человек подошел и открыл дверь.
- Аркадий, я жду, - спокойно сказал киллер, и отошел.
- Аркадий, скажи лишь слово, и договоренности не будет.
Дайнеко просил о слове, которое позволило бы действовать телохранителям.
- Мы обернем это покушением.
Гринвальд молчал.
- Аркаш, прошу тебя.
Он поднял голову.
- Оставайся в машине, Стас.
Сказав это, он вышел и медленно подошел к ограждению.
- Ты готов? – послышался за спиной тихий, хладнокровный голос.
Он обернулся.
Человек в плаще смотрел на него бесстрастными, и какими-то стеклянными глазами.
- Подожди немного.
Тот спокойно отошел от ограждения, оставив его одного.
Он смотрел на еще спящий город, над которым стелился осенний туман, и ему снова вспомнились их встречи.
«Ты оказалась лучшим, что было в моей жизни. …Я не поверил тебе и потерял, прости. Все, думаю, сложилось бы совсем иначе, если бы не мои сомнения. Но пусть ничего нельзя вернуть, пусть все осталось в том сне - я все равно продолжаю любить тебя. А это значит, что ты со мной, что мы по-прежнему вместе. Моя любовь - лучшее подтверждение тому, что ты есть. И я знаю, ты слышишь меня. …Об одном лишь жалею, что больше никогда тебя не увижу. Мы снова расстаемся, только теперь уже навсегда. Прости меня».
Воспоминания все тянулись и постепенно становились уже невыносимыми. Она настолько ясно стояла перед его глазами что, казалось, протяни он руку и до нее можно будет дотронуться. В то же время было неимоверно тяжело проститься с ней окончательно. Нужно было проявить конечную, бесповоротную решимость – сделать последний шаг. И спустя какое-то время этот окончательный шаг был сделан. Не было ни страха, ни сомнений, одно лишь странное безбрежное чувство неизреченного покоя наполнило вдруг все его существо. И словно растворившись в этом чувстве без остатка, он медленно обернулся.
Человек в плаще, неторопливо подошел к нему. В одной руке у него был пистолет, в другой рация, которая служила для отдачи приказа, в случае второго варианта. Гринвальд тихо опустился перед ним на колени.
Дайнеко, не выдержав, покинул салон, но не приближался ни на шаг.
Вдалеке остановился автомобиль, водитель и пассажир которого тоже вышли из салона. Это были Остожин с Азаровым. Они, не веря своим глазам, стали следить за происходящим.
Стоявшие у машин, телохранители достали свое оружие и ждали хотя бы намек на приказ, если не вставшего на колени босса, то хотя бы Дайнеко. Они были в курсе всего с самого начала, но никто из них и не предполагал, что эта "игра" может зайти так далеко. На их обычно непроницаемых лицах, был сейчас виден очевидный страх за исход этого, как им в начале казалось, несерьезного развлечения «хозяина».
Человек в плаще, стоявший с двумя вариантами ответа в руках ровным и невозмутимым голосом произнес:
- Аркадий, «да» или «нет»?
Гринвальд медленно поднял глаза, которые были исполнены безграничного и абсолютного покоя.
Безоблачное, осеннее утро нежным бархатом стелилось над еще спящим городом, ласково пробуждая в нем новую жизнь. Над горизонтом занимались первые лучи нетленного солнца. Таинственная, прозрачная чистота наполняла пространство тишиной, всецело утопавшей в собственной безбрежности. Она наступила после легкого эха от глухого выстрела, стремительно рассеявшегося в разряженном воздухе большого города. Какое-то необъяснимое тепло расходилось по всему телу, хотя на последнее он смотрел уже со стороны, оно лежало отдельно, на земле. Он смотрел на это тело, не испытывая никаких эмоций. Его уже там не было. Внимание привлекало уже другое, новое состояние. В этом пребывании было что-то вечное и несказанно мирное. Оно неслышно зазывало его к созерцанию и окончательно предавало забвению все прошлое. Не было ни вопросов, ни сомнений, одно лишь светлое, легкое обретение новой жизни, бесконечной и естественной.
- Теперь это навсегда, - послышалось вдруг ему.
Он обернулся и то главное чувство, с которым он вошел в эту новую жизнь, мгновенно пронзило все его существо с еще большей, ни с чем несравнимой, беспредельной силой.
Она стояла на том самом месте, где он ее впервые встретил, только сейчас небо и все вокруг было необычайно ясным и солнечным. Что-то истинно прекрасное и неописуемо светлое было во всем ее образе.
- Я думал, что никогда больше тебя не увижу, - тихо произнес он.
- Идти путем, который был тобой придуман и избран, не стоило. Ты понял это в конце. Но в итоге сделал правильный выбор. Ты потерял меня тогда, чтобы обрести теперь.
Она неслышно подошла к нему и взяла за руку. Они долго стояли и смотрели друг на друга, не произнося ни слова. Вдруг в ее взгляде и легкой улыбке он явственно стал чувствовать присутствие всего некогда им искомого. К нему постепенно приходило осознание того, кто она была на самом деле. Однако ему очень хотелось услышать это от нее самой. Долгое молчаливое общение взглядов прервалось, когда они, неожиданно для него, оказались на ограде. Ему почему-то сразу стало понятно, для чего они стоят на ней.
Она подняла глаза к небу, затем снова взглянула на него, и перед тем, как отправится вместе с ним ввысь, ответила на последние его сомнения.
- Да, я и есть то, что ты так искал. Ты обрел меня в своем же сердце, в котором всегда чувствовал мое присутствие, я и есть сама любовь.
Oil king
© Copyright: Руслан Алим, 2010
Свидетельство о публикации №210061401343
Свидетельство о публикации №210061401343
Рецензии