Аянские рассказы. Праздник

                Праздник.               
   Февраль и март всегда славились в Аяне непогодой. Накатывалась она на поселок стремительно,  закрывая все Охотское побережье низкой, рваной облачностью. Неделями мела пурга, засыпая дома по самые крыши. Штормовой ветер рвал линии связи и электропередач.  Дороги переметало настолько, что передвигаться по ним можно было лишь на стареньком вездеходе, принадлежащем ЭТУС (эксплутационный технический узел связи). В такие дни жизнь в поселке замирала. Люди коротали дни и вечера в кругу своих близких и знакомых. Вот в один из таких дней в нашей старенькой пилотской, отстоящей на расстоянии двух километров от поселка, собралась чисто мужская компания. Пурга пошла на убыль, ветер почти утих. Пробился к нам из поселка на своем «Урале» бензозаправщике, местный водитель Федя Щербатов, привез гостей и ящик водки по случаю предстоящего праздника Дня Советской армии. Стол собрали моментально, накрыли все, что было под рукой. Закуска была немудреная, но обильная. Настрогали из замершего в камень тайменя строганины, распластали пару крупных кетин, достали из кладовки замерзшую бруснику и морскую капусту. Нарезали колбасу, привезенную гостями, отварили в мундирах Федину картошку.         
Расселись за накрытым столом, налили в стаканы холодную, тягучую как ликер водку и праздник начался.
   Компания собралась хорошая, бесхитростная. Все друг друга хорошо знали помногу лет, кроме меня. Я в экипаже Владимира Иосифовича Колодницкого недавно, но это никого не смущало. Владимир Иосифович слыл на всем побережье стоящим, толковым человеком, готовым всегда и всем помочь и делом и словом. Его уважали и любили все, с кем ему доводилось когда-либо встречаться, от командования отрядом и районного начальства до последнего северного бродяги – бича.
  Первый тост, как и положено за праздник. Потом за содружество родов войск. Потом за отцов и дедов, воевавших за нашу свободу. А дальше уже просто так и за погоду, за женщин, без которых защитникам Отечества никак не прожить. Постепенно компания разбилась на небольшие группки,
где у каждой нашлась своя тема для разговора. Со временем наше внимание привлек спор между заместителем главного врача Аянской районной больницы Лысенковым Семеном Владимировичем и завхозом старательской артели «Восток» Капустинским Виктором, по прозвищу «лимон». Прозвище свое он получил с тех пор, как переболел «желтухой», уже работая в поселке. И после этого не то, что слышать название этого цитрусового фрукта, видеть его не мог. Но прозвище, оно и есть прозвище. За глаза его в поселке звали так все, а в глаза никогда.
- Да, что ты мне говоришь. У меня в артели каждый третий такой.– с каждой фразой, повышая голос,  уже кричал он.
- А ты что думаешь, я не знаю! Да я после распределения три года на «зоне», в лазарете хирургом отработал. – кипятился Лысенков.
- Лазлешите войти, однако?
Спор мгновенно прекратился. Все взгляды были устремлены на стоящего в проеме дверей незнакомца. Он был небольшого роста, в потертой телогрейке, в порядком изношенных серых валенках. В руках нервно теребил такую же изношенную зимнюю суконную шапку. Седые коротко стриженые волосы, такие же седые, редкие прокуренные усы. Взгляд раскосых глаз настороженный, но не заискивающий. Возраст вошедшего определить было трудно, люди севера стареют рано.
- Заходи, коли вошел. – пригласил его Колодницкий и продолжил далее: - Говори кто ты, с чем пришел, и какая нужда тебя привела?
- Каламзин я, из-за хлебта. – ответил незнакомец.
- Ну, Карамзиных за хребтом, каждый второй. – сказал Капустинский.
- Откуда из-за хребта?
- С Налбандьи, однако. Мне туда нада.
- А сейчас откуда? - продолжал допытываться Капустинский, словно строгий следователь.
- С тюльмы, однако. – невозмутимо отвечал незнакомец, с таким видом, будто дело это для него привычное и с тюрьмы он возвращается каждый день.
- Ну, с тюрьмы так с тюрьмы. Проходи, присаживайся к нашему столу, перекуси с нами. – пригласил его Владимир Иосифович. Немного смущенный Карамзин прошел в комнату. Вася Башанов, наш бортмеханик подал ему табуретку. Гость прошел к столу. Аккуратно и даже как-то бережно вытащил  поочередно из-за пазухи две бутылки водки и также аккуратно поставил их на стол. Затем достал из внутреннего кармана помятую пачку «Памира» и положил ее на край стола. Поглядел на всех своими раскосыми глазами, смущенно улыбнулся и, разведя руки в стороны, как бы извиняясь, произнес: – Однако, нисево больсе нет.
  По поводу появления нового гостя снова разлили по стаканам, и выпили за дружбу народов. Ел Карамзин  неторопливо, очень долго пережевывая пищу. Крошки, упавшие на стол, смахивал себе в ладонь и отправлял в рот. Все же чувство голода было ему очень знакомо. После двух  рюмок  он захмелел и стал уже веселее, почти приятельски поглядывать на сидящих рядом с ним.
  Тем временем спор между Лысенковым и Капустинским разгорелся с новой силой.
- А ты вот у него спроси, он тебе порасскажет. - в запале кричал Лысенков, показывая в сторону гостя.
- Да и спрошу.- гудел Капустинский.
- Слышь, мил человек, ты какой срок мотал и за что?
- Однако тлидцать лет сидел, за убийства, однако.
- Не ну ты загнул, у нас таких сроков нет.
- Однако я два слока был.
- И оба за убийство что ли, Ну ты мужик даешь! Да кого же ты убил?
- Любовника и зену свою.
- Это что ж, получается, по очереди что ли? А чего не сразу?
- Не успел однако, пока по тайга за геолагам бегал, зена убезала. Найти не мог слазу.
В комнате воцарилась тишина. Мне не верилось, что вот этот маленький безобидный с виду человек
может быть убийцей.
- Э бог с ними, с убийствами, расскажи ко нам про тюрьму. - попросил его Капустинский.
- Сто тюльма, сто о ней говалить. А счас ваабще не тюльма – пианельский лагель. Вот ланьше был тюльма, так тюльма. – задумчиво проговорил он.
- Мая пелвая ходка в зону, вот это да. За все пятнацать лет, сто сидел, тока один лаз и был я кароль параши.
- Это как же, а ну расскажи. - просим мы его.
- Кароль параши, однако, это как на нарах лезишь и вот здёшь, как по радио гимн заиглают, тут кто пелвый саскочит и до параши добезит писить, тот весь день и бутет кароль параши.
- Ну и что же делает король параши, какие функции у него? – спрашиваем мы нашего гостя.
- А ничиво не делает целый день. Лезит себе на нарах, ему и пайку подадут, и всякае увазение.
Ну, вот хочеца каму  писать, так он к тебе однако. Глажданин кароль лазлешите пассать? А я ему – заплесчаю.
- Ну а он то, что он? – живо интересуется Капустинский.
- А нисево, пусть штаны писиит. А как сильна хочет, так каролю пускай сигаретка даст или пайки сваей долю. Вот так музики.
  Он на время прерывает свой рассказ. Мы предлагаем ему водочки, нам ведь ужасно интересно его слушать. Карамзин с удовольствием выпивает предложную ему водку. Водка волнует его и будит в нем далекие, пусть неприятные воспоминания.
- А вот есще однако, хочу вам сказать, да баюсь шибко смеяца бутите на да мной.
- Да чего ты давай рассказывай, не бойся. – уже просит его Колодницкий. Всей нашей компании хочется услышать, что еще из тюремной жизни расскажет наш гость.
- Я тагда, кагда тюльма папал, шибко маладой был. Пра тюльму однако, сапсем ничиво не знал. Завели меня в камеру, стаю аглятываюсь. Барак, однако бальшой. Нары па бакам два эташа. По середина стол длинный и лавки. Стаю я значит, тут саскакивает са втолого эташа музик, идет ка мне и улыбаеся. Падходит ка мне и гаволит:
- Здорово земляк.   
- Здолово. – гаволю я ему, а сам, однако думаю кто он? Весь Аяно-Майский наш лайон по памяци вспомнил. Однако навелняка думаю, не знаю.
- Ты на паровозе катался? – сплашивает он меня.
- Нет, не катался, – отвецаю я, – На самалете катался, на аленях катался, на масине тюльма везли – катался, а на палавозе однако не катался.
- Ну, это мы исправим. Хочешь покататься?
- Хоцу, однако.
- А вагончиком поедешь?
- Паеду.
- Подавай паровоз. – кличит «земляк».
Смотлю, идет по плоходу ко мне, вот такая голая попа.
Тут Карамзин широко разводит руки, показывая нам, какая попа идет по проходу. После этого он продолжает дальше:
- Однако тут и сцепсчики падскачили, па бакам стали. Попа эта ко мне задом все близе и близе.  Сцепсчики меня сагнули, а эта попа чух-чух, чух-чух, ка мне падъеззает и гудок падаёт туу–ту.
И мой нос однако, плямо к ниму в попу. Паловоз этот меня луками за уши схватил и кличит: - Сцепились?
- Сцепились! – эта сцепсчики ему клицат.
- Тогда поехали, - кличит паловоз: – Туу-ту…туу-ту, чух - чух, чух - чух.
Сцепсчики па бакам идут, а мой «земляк» стрелочник стал, впеледи ходит стлелки пелеводит. Палавоз этот, стоб он никагда не ездил, как толька шаг шагнёт, так пук-пук, исче шагнёт – пук-пук. Мне однако, уже дысшать сапсем нечем, а он все едет и едет. Ваклуг стола абъехали, паловоз кличит: - Астановка.
  Сижу я однако, атдышаца не магу, и думаю, ну зацем я на этом палавозе паехал? Патом апять этот паловоз подали и есчо тли астановки плоехали. Тут я сапсем без сознания упал. И чем ево этот паловоз колмят?
  Знаете музики, потом пятнацать лет сидел, как только кто в бараке пукнет, так меня на изнанку выворативало.
  Наш гость закончил свой рассказ и огляделся, что бы посмотреть какое впечатление он произвел на нас. За столом, кроме Капустинского и Колодницкого, никого не было. Все остальные валялись от смеха, кто на полу, кто на кроватях. Хохот стоял гомерический. Карамзин недовольно заметил: - Ну, вот говолил я однако шибко на до мной смеяцца будите.
  Со временем все успокаиваются, и со всеми успокаивается и наш гость. Наш праздник продолжается. Все уже изрядно захмелели. Внезапно опять вспыхивает спор между доктором и Капустинским. О чем они начали опять спорить неизвестно, но по тому насколько покраснел Капустинский, можно понять, что это серьезно. В порыве запальчивости Лысенков роняет не осторожную фразу: - Да пошел ты, Лимон знаешь куда.
  В комнате наступает полная тишина. Все ждут развязки, ждет и доктор, он сам от себя этого не ожидал. Лицо Виктора из красного приобретает багровый оттенок, и он одним движением своих сильных рук хватает Лысенкова за голову. Он делает круговое движение руками и опускается на стул. Передо мной картина, от которой замирает сердце. Голова доктора развернута на сто восемьдесят градусов. Там где только что было лицо – затылок, с длинной, почти до плеч прической Семена Владимировича. Убил, мелькает мысль, но почему же он не падает. В полной тишине комнаты, мне кажется, что мое сердце стучит, как огромный метроном. Я пытаюсь встать, но не могу, от страха сковало ноги. Почему же все-таки он не падает? Холодная испарина выступает у меня на лбу. Я провожу рукой по лицу и сквозь движущуюся руку, замечаю, как убитый медленно поднимает обе руки и начинает крутить свою голову в обратную сторону. Эти действия вообще парализуют меня. Сердце от страха остановилось совсем. Доктор, манипулируя руками, приводит в порядок свою голову. Появляется его лицо, злое и такое же красное, как и у Капустинского. Да у него парик, мелькает мысль. Новый взрыв хохота сотрясает пилотскую. Хохочут все кроме Лысенкова, ему не до смеха, и Карамзина, он на своей жизни и не такое видел. Никто из присутствующих не знал, кроме Колодницкого и Капустинского о том, что доктор носит парик. Лысенков вскакивает из-за стола и, не одевшись, выскакивает на улицу. Все устремляются за ним. После не долгих уговоров все возвращаются обратно. Усаживаемся за стол. Доктор и завхоз сидят порознь. Праздник продолжается.