Лаперуза

Она сидит напротив меня в метро и читает книгу «Как все-таки стать королевой».
Почему-то мне кажется, что я знаю ее имя.
Похоже, я все про нее знаю...

Мать ее бросила, когда ей было три года. Отвела за ручку в интернат, сказала, что скоро приедет и заберет, и ушла.
Было душное лето, повсюду летал пух.
Из столовой пахло чем-то наваристым, с лавровым листом и луком.
Тоню за ручку держала тетя в белом халате, которую звали так же, как и Тоню.

Мама ушла не оборачиваясь, и пушинки клубились ей вслед. Тоня так ее и не дождалась. Все дети мечтали о встрече с мамой. Но Тоня довольно быстро успокоилась, ей и без мамы было хорошо.Воспитательницы Тоню любили. Она с удовольствием мыла полы, вытирала пыль и следила за цветами. Они называли ее своей лучшей помощницей, ставили другим детям в пример.
Так она перешла из садовской группы в школьную. Кровать и тумбочка были средоточием ее личного пространства. Она всегда мечтала о том, как из этой кровати вырастет уютный домик.
Мальчики ее сторонились. На танцах никогда не приглашали. Она всегда танцевала с толстой Верой.
Тоня была неинтересной. Безобидная, добрая до услужливости, но подруга — никакая. Ни поговорить толком, ни посмеяться... Какая-то сонная, вялая.
Ее лицо совсем не было уродливым, скорее, своеобразным. Немного удлиненное, в нелепом сочетании складочек и ямочек. Но главное - это ее оцепенение, летаргическая угловатость движений. Словом, как-то так получалось, что никого она не привлекала.

Обидеть Тоню считалось жутким преступлением. Как-то так сложилось, само собой. Девочки никогда не говорили ей гадостей, мальчишки не проявляли к ней никакого внимания: не дергали за косички, не подсматривали за ней, как за другими, в дырку в раздевалке, не ходили по ночам полежать под одеялом.
Однажды только намазали зубной пастой. И когда она проснулась и почувствовала резкий запах ментолв и засохшую белую корочку на лице, это был для нее момент настоящего счастья. Но нянечка, когда увидела, здорово всех отругала. А потом еще воспитательница и даже директрисв.
С тех пор ребята решили с ней не связываться и просто вежливо старались ее не замечать.
Она перевлюблялась почти во всех мальчиков. Отчаянно завидовала почти всем девочкам. С какого-то времени она начала ждать, что и к ней кто-нибудь придет ночью. Лежала, натянув одеяло до ушей, прислушивалась не дыша, в скрип пружин да в приглушенный смех на кроватях соседок.

А днем ее мучило их отстраненное равнодушие.
Уж казалось, лучше бы били и обзывали...
Но она никак не могла прорвать прочную пленку, которая отделяла ее от всего мира.
Не могла себя заставить сделать первый шаг.
Только однажды, когда Римма Григорьевна, которая всегда заводила музыку на танцах, объявила белый танец, Тоня решилась.
Она подошла к Максиму Шестакову и еле слышно прошелестела: «Можно тебя?»
Максиму было очень неловко, что его не пригласили другие девочки.
Но танцевать с Тоней было выше его сил.
Он покраснел.
«Ннога... болит», - прохрипел он и потупился.

Все вокруг сделали вид, что ничего не произошло.
В Тоне как будто все оборвалось.
Она неловко поводила вокруг себя руками и двинулась куда-то вбок.
Больше она на такое никогда не отваживалась.

Почему-то она никогда не плакала. Сама на себя удивлялась.
Даже когда она стояла за ручку с тетей Тоней, а мама уходилв в пуховую тополиную метель, - и то глаза ее оставались сухими.
Она даже помнит эту сухость в глазах, как сухость в горле...

***

Тоня следит за собой.
Девочки в парикмахерской сделали ей перманент.
Теперь волосы у нее завиваются мелкими колечками, и от этого ее лицо еще больше похоже на овечье.
Она методично следует всем советам. Копит деньги и покупает хорошие вещи.
Пользуется косметикой.
Ее научила этому Аня, студентка, которая проходила у них в детдоме практику.

Тоня работает в парикмахерской уборщицей-гардеробщицей.
На работе у нее есть «один мужчина».
Охранник Саша, бывший моряк.
В конце своей суточной смены и перед праздниками, он иногда выпивает.
И тогда начинает приставать к девушкам.

Девушки в парикмахерской работают молодые, стильные.
Сорокапятилетний Саша, грузный, одышливый мужик, со свисающими усами и грустными карими глазами, никак не подходит им в партнеры, даже случайные.
Впрочем, он это и сам сознает.

Поэтому, покорно получает снисходительный отпор и добирается, наконец, до Тони.

Они идут к ней домой, попутно Саша заходит в магазин. Он покупает три бутылки крепкой «Балтики» и поллитру водки. Тоне он берет неизменно банку джин-тоника (и всегда сопровождает это каламбуром насчет Тониного имени) и шоколадку «баунти». 

Попутно Саша неуклюже шутит с продавщицами. А Тоня так и светится счастьем — все видят, какая она, какой у нее хороший кавалер.
«С  тобой, Тонька, - говорит Саша, когда они выходят на улицу, - я только крепкую «Балтику» пью».
И грустно усмехается.
В этой усмешке Тоня усматривает некоторое подобие ласковости.
Но она ни о чем не спрашивает и сама не заговаривает.

Потом они долго сидят на скамейке за Тониной пятиэтажкой.
Саша пьет, а Тоня рассказывает новости из жизни парикмахерской. Там много повторов. Очень много повторов.
Саша слушает не перебивая. Смотрит на нее немного странно. И постепенно как-то тяжелеет.
Потом они идут к ней. Поднимаются на третий этаж.
Тоня открывает фанерную дверь с алюминиевыми цифрами «23» и глазком.

Они оказываются в тесной, как инкубаторная клетка, передней. И Саша немедленно
начинает расстегивать крючки и пуговицы на Тониной одежде.
Временами слышится треск материи.
Не включая свет, они валятся на Тонину тахту и какое-то время там возятся.
Точнее, возится Саша, ожесточенно сопя, а Тоня лежит ни жива ни мертва.
Только сердце у нее бьется сильно-сильно.
От ужаса и счастья.

Сашино тело довольно быстро обмякает и принимается храпеть с побулькиванием и причмокиванием.
Тоня, полежав какое-то время, осторожно выпрастывается из-под моряка и идет в ванную.
Она долго смотрит на себя в зеркало.
И кажется себе очень даже симпатичной.
Потом идет в комнату, освобождает Сашу от носков, полуспущенных брюк и форменной синей рубашки с черным воротником и манжетами. Носки и семейные трусы она деликатно оставляет на нем.

На кухне она ставит чайник. И принимается придирчиво осматривать Сашину одежду.
Пришивает оторвавшуюся пуговицу, заштопывает дырку, разошедшийся шовчик.
Сидит и долго, совершенно безо всякой мысли, поглаживает ладонью рукав рубашки или штанину.
Потом она берет свою одежду и чинит, и подправляет то, что в нетерпении порвал ей Саша.
Она сидит на кухне до первого света.
Наконец, вздыхает и идет в комнату.
Осторожно проскальзывает между стеной и Сашиным клобохчущим, взымающимся и опадающим туловищем.

Наутро Саша, в тельняшке, сидит на тесной Тониной кухне. Голова болит и во рту сухо.
Саша, хмуро посматривает на ее лицо.

«Это был не я. Я так не мог бы», почти с ужасом думает он.
Тоня склоняется, наливая ему чай.
На ней трогательный цветастый халатик.
Он смотрит на нее, такую доверчивую и беззащитную.
С дурацким венчиком мелких кудряшек вокруг некрасивого лица.

Ему кажется, что, в беспощадном пресном утреннем освещении, недостатки Тониного лица проступают еще отчетливее и безнадежнее.

Чувство стыда и брезгливости в его душе встречается с обжигающей жалостью.
И вся эта смесь заставляет Сашу глубоко вздыхать, прихлебывая чай с вареньем:
- Эх ты, Лаперуза.

«Лаперуза» - так он называет ее по утрам.
Такое происходит примерно раз в два месяца или после праздников.

Тоня ждет, когда же он позовет ее замуж.