Письмо 23. Мечта и правда

Мне так внутри тепло и сладко,
Как будто кончилась война.
Как будто ты не есть загадка,
Как будто я не есть вина.

Мне так внутри светло и вольно,
Как будто рухнула стена.
Как будто жизнь – не очень больно,
Как будто жизнь – не смерть сполна.

Безумное, безжалостное по своей неотвратимости желание – вот то, что всегда было у меня к тебе; животное, плотское чувство, очеловеченное высокой, совершенно оторванной от земных причин и соображений любовью, завершавшееся некогда не сексуальным взлетом ощущений, а магией родства, прилипания друг к другу, воссоединения, слияния в одно целое, тут же распадающееся на глазах и потому вызывающее у меня неизменные слезы.

Это желание никуда не ушло за год, пусть я втайне надеялась и боялась этого одновременно. Я боялась, что физическая любовь превратится в ту самую бойкую рутину нашего прошлого и моего настоящего – акт, разложенный на составные его части – глубокие поцелуи, умелые движения рукой, проникновение, техника сдерживания и обычный мужской оргазм – все то, что мне всегда было и остается не нужно. В таком половом акте нет волшебства, нет магии любви и слипания, нет природнения, нет боли расставания, нет ничего, что осело бы в душе и дало бы свои добрые всходы.

Слава богу, что я боялась напрасно. Ты не поверишь, но мне было страшно остаться с тобой наедине, страшно, потому что впервые за много лет я не знала, что будет дальше. Я могла лишь предполагать, рисовать радужные или ужасные картины, предвкушать  и бояться, и я совершала все это именно в таком порядке – желала и страшилась, представляла, как будет хорошо, и сдерживала слезы при мысли о том, как может быть плохо. Ты же знаешь, что я всегда бегу впереди паровоза, с какой бы скоростью он ни шел – просто потому что патологически не умею стоять на месте…

Но в этот раз мне не пришлось торопиться, потому что я сумела укротить свое нетерпение натренированными техниками йоги, и выдержала необходимую паузу, чтобы дать тебе возможность следовать своему собственному сценарию нашего постельного кино, не испортив его при этом излишней неподатливостью материала. Знал бы ты, чего это мне стоило – внутри я была словно раскаленная планета под слоем окаменевшего льда – поэтому ты вошел в меня так, словно и не было года разлуки, долгих лет ссор и скандалов, вечности разногласий и пропасти жизненных укладов. Ты вошел в меня так, как будто мы и вправду были созданы друг для друга, как будто мы и вправду любили друг друга больше самих себя, как будто мы и вправду собирались родить нашего ребенка. Ты вошел в меня так, словно ты никогда не выходил, словно ты решил остаться во мне навеки или оставить часть себя во мне, забрав всю мою женскую суть с собой. Надеюсь, теперь ты понимаешь, почему я не могу забеременеть в семье – я по-прежнему принадлежу тебе – до последней клеточки, до мельчайшей частички, до крайнего предела.

То, что происходит во время близости мужчины и женщины, не есть тайна – существуют целые протоколы записей, расшифрованные энцефалограммы, рентгеновские изображения  пениса в вагине, так что иногда кажется, что тайна соединения умерла, ибо все измерено, расшифровано, угадано и предусмотрено. Однако это не так, ибо физическая любовь сродни рождению и смерти – в этих актах есть нечто, не поддающееся описанию, объяснению и копированию. Это то, почему такой простой процесс может стать кошмаром, а может – эйфорией, может погрузить в отчаяние, а может придать новые силы, может подвигнуть к самоубийству, а может призвать к новой жизни.

Моя тайна – мое чувство к тебе – осталась со мной, а твоя – с тобой, и поэтому каждое твое движение было полно завораживающей, трогательной ласки, нежной заботы и сдерживаемого желания. Я текла и плавилась, словно свеча, сгорающая слишком медленно по ее собственному мнению, я таяла и плакала, будто сосулька на неосторожном весеннем солнце, я умирала и возрождалась, точно древнеегипетский бог Гор, собираемый по частям собственной женой, я уходила и возвращалась подобно тому, как день сменяется ночью, и когда это свершилось, я вновь почувствовала, как сладко бывает только тогда, когда ты вся без остатка растворяешься в человеке, которого любишь не только душой, но и телом, как сладко бывает только тогда, когда ты отдаешь не одно свое прошлое и настоящее, но и свое будущее тому человеку, которому веришь, как сладко бывает только тогда, когда всем существом понимаешь, что миг слияния безумно краток, но именно он и есть – вечность, ради которой стоит жить. И стоит умирать…

Потому что стоило этому мигу оборваться, как я начала умирать - во мне наступила ужасная, гулкая пустота, как будто я вновь сделала аборт по живому. Природнение, соединение тел и душ оказалось недолгим и непрочным, каким оно и должно быть по всем земным законам, но я-то уже успела от этого отвыкнуть! За этот год я так изголодалась по теплу души, переплавленному в телесный жар, что предпочла бы, чтобы наша близость продолжалась вечно, и дело вовсе не в том, что мне в жизни недостает плотских утех, к которым я равнодушна (какое правильное слово – душа ведь при этом не затронута!) Я словно год прожила в тюремной камере без света и свежего воздуха, и вот меня наконец-то выпустили погулять – и не в убогий тюремный двор, а в молодой весенний лес, пронизанный ветром и солнцем, и позволили сесть на траву, и разрешили снять грубые ботинки и пробежаться босиком, и оставили меня наедине с моим восторгом и моими слезами. Однако уже через несколько минут, когда я открыла глаза, то поняла, что снова нахожусь в одиночке…

Существует ли что-либо более милосердное, чем этог поступок с твоей стороны? Существует ли что-либо более жестокое, чем этот поступок с твоей стороны? Я не знаю, потому что до этого момента я жила мечтой, которая теперь оказалась правдой, и эта правда выросла в весьма определенную реальность. Пока я мечтала о нашей встрече, я не знала, чем она станет для меня – точкой и прощанием или  продолжением и новой встречей, равнодушием и отвращением или болью и желанием. Пока я мечтала о нашей встрече, я не знала, что живет в моей собственной глубине и лишь ждет того часа, чтобы выйти наружу. Пока я мечтала о нашей встрече, я  могла позволить себе мечтать. Сегодня всего этого нет – я с точностью до минуты и секунды знаю, что произошло и что еще будет, я не могу обманываться сама и обманывать тебя, я не могу делать вид, будто у меня еще существует выбор, и, самое главное, я не могу жить дальше, как будто тебя и нас по-прежнему нет.

Опять прозвучало главное – самое большое последствие нашей физической близости для меня в том, что для меня мы снова каким-то непостижимым образом родились из пены дней, возродились из пепла, вышли из небытия, воплотились в живые фигуры, вернулись из страны теней в земную жизнь. Однако в этой жизни еще меньше места для нас – эта планета вообще мало приспособлена для любви, а уж для такой, как наша, - тем более. У нас нет времени даже созвониться, у нас нет времени даже привыкнуть друг к другу, у нас нет времени даже остановиться на бегу. На этой планете у нас нет места и  времени, где мы бы могли существовать рядом друг с другом, одновременно друг с другом, догоняя друг друга, и я не могу не понимать этого. Мы словно возлюбленные из фильма «31 июня» - мы не можем быть в одной реальности, мы как будто нарочно воссозданы в разное время и в разных местах, и пусть тела наши помнят друга друга, но наши души бесконечно далеки.

Точно так же я не могу не видеть, что дорога, о которой я говорю в этом письме, только моя, и тебе она чужда. Тебе не нужно то, что всегда было и есть единственно ценно для меня – любовь, ласка, нежность, родство, близость, взаимность, для тебя имеет значение только одна вещь – словно я граница у тебя за спиной, за которой лютуют дикие племена, тебе же поручено двигаться дальше, и ты усмиряешь туземцев сначала кнутом (весь этот долгий год), а потом пряником (последние месяцы), но цель твоя состоит в том, чтобы идти как можно дальше вперед, не останавливаясь в этой странной и пустынной местности, и ты оставляешь позади себя все то, что так дорого тебе досталось, хотя оно вовсе не нужно в дороге. Я и есть те дикие и подозрительные племена у тебя за спиной, приведенные в повиновение и поставленные под ружье ожидания, но твоя жизнь заключается не в них, а в той дороге, которой тебе еще предстоит пройти, и важно то, чтобы граница, оставленная далеко позади, была спокойна, словно это размеренная средняя полоса, а не вздыбленные горы и неукротимые люди.

А я так больше не могу,
А я так больше не умею, -
Кого-то ждать на берегу,
Подставив под нагайку шею.

А я так больше не живу,
А я так больше не желаю.
Когда люблю, тогда плыву,
Когда хочу, тогда летаю.

А я так больше не хочу,
А я так больше не рискую.
Последний раз тебе шепчу,
Последний раз тебе воркую.

Эта правда – моя мечта и моя правда, а у тебя есть своя, и они не сходятся друг с другом, но как бы мы узнали об этом, не свершись наша встреча именно так, как она произошла, или это только привиделось мне в страшном бреду вожделения, когда желаемое переходит в действительное и обратно, не обладая четкой границей, когда то, что предвкушаешь, оказывается менее важным, чем то, как ты этого ждешь, когда то, чего ты хочешь больше жизни, страшит до смерти? Кто знает, было ли это или только будет в моей жизни, но когда и где, я не знаю…