Fernando Pessoa. Продолжение. Патрон Вашкеш

5.

Вот, передо мной две большие страницы тяжёлой книги; я поднимаюсь из-за старого письменного стола с усталыми глазами, с душой, ещё более усталой, чем глаза. Взгляду не представлется ничего, кроме сущих пустяков: склад, тянущийся до Руа душ Дорадореш, ряд аккуратных полок, аккуратные служащие, человеческий порядок и заурядный покой. Из окна доносится разнообразный шум, и этот шум так же зауряден, как и покой, который царит возле полок. Новыми глазами смотрю на две белые страницы, на которых мои старательные числа представили результаты деятельности человеческого сообщества. И с улыбкой, которую видно только мне самому, вспоминаю, что жизнь, имеющая эти страницы с названиями земельных владений и денежными суммами, с её пробелами и её черточками, и каллиграфией, включает в себя также знаменитых мореплавателей, великих святых, поэтов всех веков, - и все они нигде не записаны, множество ярчайших личностей, которых вытолкнули в забвение сильные мира сего.

В переплетении ткани (он работает в конторе, регистрирует разные товары, в данном случае - какую-то ткань), в которой я ничего не понимаю, открываются мне двери Инда и Самарканда, и поэзия Персии, неизвестно откуда пришедшая, слагает из своих четверостиший, нерифмованных третьих строф (в некоторых типах персидской поэзии рифмовались только вторые стихи каждого двустишья ), далекую опору моему беспокойству. Но я не ошибаюсь, пишу, подвожу итоги и написанное выходит аккуратно и точно из под пера служащего этой конторы.

6.

Я прошу так немного у жизни, но и в этом немногом она мне отказывает. Луч солнца, поле, глоток покоя и кусок хлеба, - вот, меня уже и не огорчает моё существование, вот, я и не требую ничего от окружающих, только бы и они не требовали от меня ничего. Но и в этом малом было мне отказано, как если бы кто-то не подал милостыню не со зла, а только от нежелания расстёгивать пиджак, чтобы вынуть из кармана мелочь. 

Пишу, печальный, в моей спокойной комнате, одинокий, каким всегда был, есть и буду.  И думаю, не выражает ли мой голос, сам по себе такой слабый и ничтожный, субстанцию тысяч голосов, неудержимую жажду высказать себя тысяч жизней, терпение миллионов душ, покорных, как и моя, этой повседневной участи, этому бесполезному мечтанию, этой безнадёжной надежде.  И эта мысль заставляет моё сердце биться сильнее. Жизнь моя становится в эти минуты интенсивнее, подпитываясь энергией других жизней. Чувствую в себе силу веры, во мне рождается подобие молитвы, подобие мольбы. Но вскоре мне приходится упасть на грешную землю... Снова вижу себя на пятом этаже над Руа душ Дорадореш, понимаю, что только что проснулся; вижу, поверх наполовину исписанного листа бумаги, жизнь, ничтожную, лишённую красоты, и дешёвую сигарету, котрую машинально рассматриваю, держа её над старой промокательной бумагой. И здесь, на пятом этаже, я вопрошаю жизнь!, говорю о том, что чувствуют души! продуцирую идеи, подобно мудрецам, гениям! Вот так!...

7.

Сегодня, в одном из мечтаний, без определённого намерения, подобного многим, какие составляют большую часть моей духовной жизни, я вообразил себя навсегда свободным от Руа душ Дорадореш, от патрона Вашкеш, от счетовода Морейры, от всех служащих, от молоденького слуги, от мальчика и от кошки. Чувствовал так явственно свою свободу, будто южные моря мне уже обещали чудесные острова, которые я должен открыть. Мне был обещан отдых, свободное творчество, интеллектуальное самовыражение моей личности.

Но внезапно, а мечтал я в одном из кафе, в полдень, в один из скромных дней отдыха, в моё воображение ворвался какой-то диссонанс и разрушил мечтание: я почувствовал, что мне жаль чего-то. Да, говорю со всей откровенностью, я почувствовал боль, как от потери. Патрон Вашкеш, счетовод Морейра, кассир Боржеш, все неплохие молодые люди – служащие, весёлый парнишка, который носит письма на почту, мальчик на побегушках, ласковый кот – всё это представилось мне частью моей жизни.; я не мог всего этого оставить без боли, без понимания: какнм бы ни казалось мне всё это пустым и ничтожным, но ведь это часть меня я оставлял с ними, отделение от всего этого есть разделение меня самого, есть подобие моей смерти.

Иначе говоря, если бы завтра меня отделили от всех этих людей и освободили ото всего, связанного с Руа душ Дорадореш, что вместо этого пришло бы ко мне? почему что-то другое должно было появиться в моей жизни?, в какие иные одежды я облачился бы – разве кто-то должен подарить мне другие одежды?

Все мы имеем патрона Вашкеша, но для одних он видим, для других – нет. Что до меня, он, действительно зовётся Вашкешем, это достаточно здоровый мужчина, приятный, иногда грубый, но не злопамятный, эгоистичный, но в душе справедливый, отличающийся честностью, которой недостаёт многим гениям и многим всемирно прославленным людям, здесь и там. Другие будут высокомернее, корыстолюбивее, будут жаждать славы, бессмертия... Я предпочитаю Вашкеша, моего патрона, более искреннего и приветливого в трудные часы, чем все абстрактные патроны в мире.

Один мой знакомый, компаньон  фирмы, преуспевающей в делах государственной коммерции, считая, что я получаю мало, как-то сказал: «Тебя эксплуатируют, Суареш». Это мне сейчас припомнилось; но разве не все мы в этой жизни являемся эксплуатируемыми, так не лучше ли быть эксплуатируемым Вашкешем , продающим земельные угодья, чем быть угнетаемым высокомерием, славой, досадой, завистью или невозможностью.

Есть и такие, кого «эксплуатирует» сам Бог, это пророки и святые в пустыне мира.

Я выбираю для себя как домашний очаг, который есть у других, этот чужой дом, эту просторную контору на Руа душ Дорадореш. Я укрываюсь за моим письменным столом, как будто он является бастионом, защитой от жизни. Чувствую нежность, нежность до слёз, к моим книгам, в которые заношу заключённые контракты, к старой чернильнице, к сгорбленной спине Сержиу, который оформляет накладные для посылок, немного в стороне от меня.  Я люблю всё это, возможно потому, что мне нечего больше любить, а может быть, оттого, что ничто по-настоящему не заслуживает любви, и если уж есть потребность отдать своё чувство кому-то или чему-то, не всё ли равно: отдать любовь старой чернильнице или холодному безразличию звёзд над нами.

Патрон Вашкеш. Замечаю неоднократно, что он меня необъяснимым образом     гипнотизирует. Что для меня этот мужчина, за исключением случайного обстоятельства, что он стал хозяином моих часов в дневное время моей жизни? Он хорошо обходится со мной, вежливо разговаривает, кроме трудных моментов необъяснимого беспокойства, когда он груб со всеми. Да, но почему я думаю о нём? Он для меня какой-то символ? Какой-то довод, основание? Что он для меня?

Патрон Вашкеш. Когда-то я буду тосковать о нём, я это знаю. Живя в тишине в маленьком домике на окраине, наслаждаясь покоем, где мне не будет досаждать работа, я буду бесконечно искать прощения у тех, кем сегодня пренебрегаю. Или буду жить в богадельне, счастливый полным поражением, потерявшийся среди сброда, среди тех,  которые считались гениями, но были не более чем нищими мечтателями, среди безымянной толпы тех, кто не имел ни власти, чтобы побеждать, ни достаточного отречения, чтобы победить другим способом.  Знаю, где бы я ни был, я буду с тоской вспоминать патрона Вашкеша, контору на Руа душ Дорадореш, монотонная повседневность жизни будет для меня воспоминанием о любви, которая не случилась, или о победах, которые не были моими.
Патрон Вашкеш. Вижу его оттуда, из будущего, как вижу его самого сейчас, передо мной – среднего роста, коренастого, грубоватого до известных пределов, открытого и хитрого, резкого и приветливого – хозяина, в особенности в отношении его денег, с волосатыми руками, двигающимися медленно, с венами, напоминающими маленькие окрашенные мускулы, с мясистой, но не толстой шеей, со щеками румяными и несколько напряжёнными, с заметной тёмной бородкой, всегда сбритой вовремя. Вижу его, его жесты, энергично- медлительные, его глаза, вбирающие в себя внешнее, чтобы обдумать его, снова расстраиваюсь, как в тех случаях , когда он мною недоволен, и до глубины души радуюсь его улыбке, широкой и очень человечной, чем-то напоминающей рукоплескания целой толпы.

Думаю, это происходит по той причине, что в моём окружении нет более заметной фигуры, чем патрон Вашкеш, что много раз эта обыкновенная до заурядности личность не выходила у меня из головы и выводила меня из равновесия. Верю, что это какой-то символ. Верю, что где-то, в какой-то давней жизни, этот человек был значительно более важной персоной в моей жизни, чем сейчас.

9.

Ах, я понимаю! Патрон Вашкеш – это сама Жизнь. Жизнь – монотонная и необходимая, властная и неизвестная. Этот достаточно банальный человек представляет собой банальность Жизни. Он является всем для меня, что приходит извне, потому что Жизнь – всё, что находится вне меня. А если контора на Руа душ Дорадореш символизирует для меня Жизнь, то мой третий этаж, где я живу, на той же улице, символизирует для меня Искусство. Да, Искусство, которое живёт на той же улице, что и Жизнь, но в совершенно другом месте, Искусство, которое приносит утешение Жизни, но не приносит облегчения живущему, искусство, которое так же монотонно, как и сама жизнь, только по-другому – «в другом месте». Да, эта Руа душ Дорадореш заключает в себе для меня весь смысл вещей, разрешение всех загадок, кроме тех, которые не могут иметь разгадки.