Глава 26. В соборе

       День выдался изысканно-красивым. Конец ноября - начало декабря, а погода стояла весенняя, как в апреле. Настоящего снега ещё не было, а тот, что падал, жиденький и слабый, быстро таял. Солнце просушивало асфальт и дарило мягкое тепло. Прозрачный как хрусталь воздух словно звенел от чистоты. В зеркальных лужах прыгали большие солнечные зайцы.

       Это настолько походило на весну, что обманулись не только люди (их-то вряд ли этим обманешь, потому что они доверяют только своим календарям), но и растения. В парке зазеленели островки газонов. И вместе с зелёными ёлками и туями, они создавали картинку  весеннего рая.
 
       Вадим и Настя ехали в автобусе, в полупустом салоне. К храму несколько метров шли пешком. Собор сиял золотой чалмой на солнце ещё издали. Отблески слепили глаза, в воздухе витало ощущение праздника. Церковный двор был залит солнечным светом. Радостные люди входили в Собор, останавливаясь и крестясь перед входом.

       Они зашли вместе, купили три самые дешёвые тонкие свечки: две жёлтые и одну красную. Настя задумалась. Это она притащила его сюда. Внутренне он упирался. Что-то изменилось в нём со времени их разлуки. Настя стала внимательнее присматриваться к Вадиму. Раньше он был открыт всему светлому,  чистому, «белому». А теперь, как будто в него вселился другой, чёрный человек. Права была бабка. Даже внешне он отличался от того стройного, чуткого и впечатлительного юноши, каким был раньше. Вадим не просто пополнел. Что-то в его облике добавилось животно-самцового. Он стал упрям, очень уверен в себе, невосприимчив к новизне, неразборчив в знакомствах и нечувствителен к тонкой материи,  Может не так серьёзно, но где-то близко.

       Они приходили сюда вместе и раньше , но всего один раз. Тогда…

       Было лето. Взявшись за руки, они стояли перед иконой Святой Марии молча. Он привел её, как свою невесту на смотрины, но этого не сказал. Его идея была такова: тайно просить благословения у Богоматери. Настя догадалась, но не умела кривить душой. Она стояла рядом с Вадимом, а думала о совсем другом молодом человеке, которого тогда любила. Поэтому каждый мысленно разговаривал с Марией о своём.

       Икона Святой Марии была «новая», по библейским меркам, конечно, и смахивала на картину в раме. Но в портрете светского художника, взвалившего на себя такую ответственность - писать святой образ, совсем не чувствовалось духа святости. Без вины художника и помимо его желания (хотелось верить),  отразилась внутренняя суть женщины, изображенной на полотне: усталость от жизни, бывалость и опытность. Похоже, прообразом Марии послужила местная миловидная горожанка, темноволосая и чёрноглазая. В облике красавицы, как ни старайся, нельзя было найти черт невинности и чистоты, а страдания её, отмеченные на челе, не были столь высокими, коими должны были быть,  а скорее напоминали о мучениях за совершённый грех и последующее горькое раскаяние. В лучшем случае это была монашка, тоесть женщина, обиженная мужем и ушедшая в монастырь замаливать свои грехи. Черноволосая дама, казалось, испытывала нестерпимые муки от общения с таким количеством грешников,  что-то у неё просящих и требующих. Вообще, она больше походила на Магдалину, но почему-то «висела» на месте Марии. Впрочем, в этом Городе она была как раз на своём месте.

       Когда Настя стала «рассказывать» ей про свою любовь и просить о помощи в своём двойственном положении, Мария-Магдалина лукаво сощурила свои тёмно-карие глазки и еле заметно язвительно улыбнулась, мол: "Знаю я вашу любовь!"  Неприятно внутренне покоробившись от этого рентгена, кощунства и всезнания, Настя постаралась быстрее уйти.

       Сейчас они стояли перед «новописанным» яркими, детскими, чистыми красками Христом. Он был изображен русоволосым и голубоглазым юношей с красивым гармоничным лицом и очень походил на того Вадима, каким тот был раньше. Кажется и сам Вадик это заметил и воспрял. Можно было даже подумать, что их сейчас познакомила или свела Настя. До его приезда она иногда приходила сюда и долго смотрела на образ, мысленно разговаривая с «Христом». И ей казалось, что Он её понимал, вернее внимал, потому что выражение его умных глаз менялось: то становилось грустным и сочувствующим, то ясным и излучающим свет. Сейчас оно было именно таким. Может потому она и любила этот лик: ещё из-за их сходства. Ведь тогда и сейчас Вадим был добр к ней, мягок и готовый всегда прийти на помощь. И как тяжело ей было без него, особенно без его общения, когда он уехал.
 
       Первое время она как-то пыталась найти ему замену. Собеседника, с которым можно было говорить обо всём, делиться впечатлениями, искать совета, рассказывать, не таясь, о своих эмоциях и переживаниях, высказывать суждения о жизни и т. д. Она завязывала разговоры о далёких от быта предметах с наиболее умными и «продвинутыми» из людей, но быстро разочаровывалась. Все приземлённо думали только об обыденной действительности, их волновали только секс и деньги.

       И тогда у неё возникло что-то вроде аутизма: она хоть и поддерживала разговор на распространённые темы: «быт», «погода», «деньги», но её просто тошнило от этого. Потом она очень долго привыкала молчать, но так и не привыкла окончательно. В раскрепощённой обстановке с «приятельницами» и «приятелями», дымя сигаретой в дружеской беседе, её иногда прорывало на философские мысли и рассуждения, но так как её никто в этом не поддерживал, то быстро замолкала.
 
       Настя задыхалась, ей катастрофически не хватало кислорода-общения. Можно сказать, что у неё была острая форма информационного голодания. И она нашла выход: находясь одна, курить и разговаривать с ним  иногда перед зеркалом в кресле, или, реже, стоя возле окна. Она где-то читала, что так сходят с ума, но если бы она так не делала, то возможно точно сошла бы с ума. Потому что к хорошему привыкают быстро и скоро перестают замечать, а к плохому долго и мучительно, и это исподволь разрушает изнутри и подтачивает нервы.

       Сейчас же он был ещё рядом, и её верная подруга-одиночество отступила. Ей надо было по велению ворожки поставить свечку Святой Варваре-заступнице и покровительнице семьи. И пока она ходила и искала эту икону, Вадя всё телепатировал с Иисусом.

       Поглядывая мельком на его изменяющееся выражение лица, она уловила, что мысли его на этот раз уже не о ней. Это её немного огорчило, но она всё понимала, потому что любила «справедливость».