Конопляные семечки

     Высокого роста, худощавый, одетый в рубаху и штаны не по размеру, часто не стриженый Аркашка Соловьёв чем-то напоминал Гавроша,* только в отличие от юного французского революционера в голове Аркашки частенько гнездились разного рода проделки и приключения.
В первом и втором классах Аркашка сидел по два года, третий кое-как проскочил, а вот четвёртый… В четвёртом он как раз и собирался приступить к изучению наук, но не тут-то было: с начала учебного года прошло уже две недели, а намерения Аркашки так и остались намерениями, и после того, как они исчезли совсем, он приступил к своим излюбленным занятиям. А любимым занятием для двенадцатилетнего озорника было не изучение грамматики с арифметикой, а похождения в пределах родной деревни, да ещё в сопровождении мелюзги, которую он считал для себя ровней. И надо сказать, с Аркашкой нередко случались непредсказуемые истории, одна из них запомнилась мне на всю жизнь.

В один из тёплых сентябрьских дней, управив свои нехитрые дела, я села за стол и открыла крышку патефона. Отыскав в коробке виниловую пластинку с синей наклейкой, положила её на диск, завела рукояткой пружину, опустила мембрану и только собралась вступить в дуэт с Клавдией Ивановной Шульженко, как в избу без стука ввалился Аркашка, за ним топтался его дружок Колька.
- Чё, пластинки крутишь? – спросил Соловей.
- Кручу, - гордо ответила я.
- И поёшь?
- И пою.
- Закрывай свой патефон и одевайся, за коноплёй пойдём. 
- За чем? 
- За коноплёй! Ты чё, не любишь конопляные семечки?
- Люблю, очень люблю, – они сладенькие такие.
- То-то и оно, – намолотим, да наедимся вволю, а то есть сильно охота**, – так что давай побыстрее, мы в ограде тебя подождём.
Я закрыла патефон, накинула на плечи пальтишко и вышла во двор, Соловей спросил:
- Не боишься?
- А чего бояться, - храбро ответила я. - Калитку закрывайте, и - пошли.

На участок забрались с противоположной от кузницы стороны. Пройдя метров сто по меже, быстренько нырнули в густые заросли, выбрали местечко подальше от дороги и, довольные, расположились посередине (в те далёкие времена коноплю на сибирских делянках выращивали в основном для приготовления конопляного масла, о других свойствах этого растения никто тогда не подозревал).
- Расстилай своё пальто, – приказал Соловей, - щас нарвём метёлок и молотить будем.
Снимать пальто не хотелось, и я стояла, не двигаясь.
- Ну, чего уставилась – пальта что ли жалко? - напирал Соловей.
- Жалко! – сказала я, - оно замараться может, и мне тогда от мамы попадёт.
- Эх ты, жадина, - встрял Колька, - а ну-ка снимай!

Пока я расстилала пальтецо, Соловей и Колька, слегка пригибаясь (чтобы с дороги никто не заметил), наломали горку метёлок и без промедления приступили к молотьбе, а чтобы пустые метёлки не мешали, мне было поручено складывать их в отдельную кучку. Запихивая в рот полные горсти вкусных ароматных семечек, мы так увлеклись, что не заметили, как на участок пожаловал наш колхозный бригадир дядя Вася.
- Ах, поганцы вы этакие, вы что тут делаете? - закричал он ещё издали.
       
Не успели отзвучать последние ноты его громового баса, как Соловей и Колька, подхватившись, дали дёру, – сообразив, что к чему, я помчалась за ними. Бежала так, что сердце, казалось, разорвётся, и я упаду на меже замертво. Очухались в нашем курятнике, – переведя дух, не сговариваясь, прильнули к проёму в стене и стали наблюдать за дядей Васей, а он на своей лошадке спокойно выехал из переулка и, свернув налево, отправился вверх по улице.
- Ура-а! - закричал Колька, - мы спасены – он в контору поехал.
- Да не ори ты! - мрачно глянув на меня, оборвал его Соловей, его глаза при этом сузились. - Танька, а где твоё пальто? - спросил он подозрительно тихими голосом. - Ты чё, – там его оставила?!
Меня обдало жаром. Только сейчас я почувствовала, что пальто на мне нет: вместе с конопляными семечками оно осталось лежать на колхозном поле. Я ткнула Аркашку кулаком в бок и завопила:
- Вы же бросили меня, бросили, а я забыла про него! Трусы вы, трусы – вот вы кто!
- Но-но, потише, - заерепенился Колька. - А ты, Танька, дура, – какая же ты дура!
- Сам дурак, - заплакала я, размазывая слёзы по щекам. - Что мне теперь от мамы будет?

Тем временем дядя Вася с пальтецом и его содержимым отправился не в контору, а прямиком в школу. Вызвал маму с урока и, предъявив доказательство моего преступления, спросил:
- Видишь?
- Вижу, откуда это у тебя?
- С поля, – вон они, орлы, в твоём курятнике сидят.
- Какие орлы?
- Соловей, Колька и Танька, – за коноплёй лазили, сами удрали, а пальто Танькино оставили. Ишь, чего удумали! Ты гляди за девчонкой-то, Ивановна. Соловей хоть и безобидный малый, но с заскоками, – всё в историю какую-нибудь вляпается. Забыла, как в речке чуть не утопли? Не разрешай ей водиться-то с ним.
- Да гляжу я, Григорич, гляжу, – только ведь две смены подряд с ребятишками вожусь.

Предчувствуя неладное, я принялась за уборку в доме: подмела полы, заправила кровать, потом и кур накормила, но когда мама пришла, стало ясно – грозы не миновать, её нахмуренное лицо ничего хорошего не предвещало. Она строго посмотрела на меня и, указывая на пальто, спросила:
- Скажи мне пожалуйста, что находится в этом пальто?
- С-семечки, - шмыгнула я.
- Какие? - ещё строже спросила она.
- Конопляные, - голос мой перешёл на испуганный шёпот.
- Как они там оказались?
- Не знаю… нет знаю, – Соловей и Колька…
- Опять Соловей! В общем, так, – вот пальто... - мама подала мне свёрнутое узлом пальто и тоном, не терпящим возражений, закончила: - и семечки в нём. И давай-ка топай к дяде Васе, верни ему всё и попроси прощения.
- Но, мама, я боюсь, – пойдём вместе, пожалуйста.
- Я тебе говорила, чтобы ты не связывалась с Соловьём, говорила?
- Говории-ила...
- Он ведь старше тебя на целых шесть лет, а ума как не было, так и нет. Лучше бы книжки читала.
- Но, мама, я боюсь!
- А воровать не боялась? Иди!

С перевязанным узлом в руках я шла по улице, и в моей голове сновали мысли, одна страшнее другой: мне думалось, что все жители нашей деревни знают о моём позоре и осуждают меня, от этого мне было так плохо, так горько, что казалось, я упаду замертво уже здесь, посреди улицы, и на этом моя шестилетняя жизнь закончится.

День был на исходе, когда я подошла к дому дяди Васи, переступив порог, не приближаясь к столу, за которым он сидел, робко проговорила:
- Дядя Вася, возьмите семечки и простите меня, я больше не буду.
- Проходи, не бойся, - подбодрил он меня улыбкой.
Я сделала шаг и снова остановилась.
- Иди, иди, – смелее!
Я подошла, протянула пальто и чуть слышно повторила:
- Не буду больше.
Дядя Вася высыпал семечки в какую-то посудину, затем погладил меня по голове и, возвращая пальто, добавил:
- Ступай домой, да больше так не делай и скажи маме, что я простил тебя.



* Персонаж романа Виктора Гюго «Отверженные».
** В начале-середине пятидесятых годов XX века по-прежнему сильно ощущался послевоенный голод.
   
Фото из открытых электронных источников.