Нюська

     Уличные фонари вспыхнули ровно в шесть. Голубоватый наглый глаз ртутной лампы беззастенчиво заглядывал в окно даже через закрытые шторы.
     Нюська люто ненавидела этот фонарь по утрам – он будил ее на целых пятнадцать минут раньше. Она непроизвольно отчаянно сжала веки, пытаясь досмотреть хрупкий утренний сон, но, спугнутой птицей, он уже упорхнул и даже вспоминаться не хотел. Она еще надеялась подремать оставшиеся минуты, но тут же неумолимо зазвонил будильник.
     Привычным жестом ее рука вынырнула из-под теплого одеяла, чтобы приткнуть кнопку нахального звонка и тут… острая боль пронзила все крепкое нюськино тело, словно разряд тока проскочил от корней волос до голых пяток… Болевой шок мгновенно согнал остатки сна, и она тут же вспомнила, что случилось вчера, в конце смены…

     Смена выдалась тяжелой… Месяц кончался... Цех лихорадило, а план нужно было вытянуть любой ценой.
     Нюська работала в фасоно-литейном цехе огромного завода мастером на формовке.
     Кто в таком цехе не бывал, тот никогда по-настоящему не сможет себе его представить. Даже традиционное сравнение с преисподней мало что даст, хотя все признаки налицо… Остро воняют газом и гарью огнедышащие печи, над головами проплывают огромные ковши с кипящим расплавленным металлом, ухают и стрекочут вокруг разные трамбовки, отовсюду, кажется изо всех щелей, сыплется формовочная земля – душно, жарко, грязно и шумно…
     И всю смену мелькают перед глазами только опоки и стержни, стержни и опоки…
     Бригада у Нюськи – одни девчата – чумазые, низко, до бровей, повязанные платками. Только зубы да белки глаз влажно поблескивают, как у негритянок, пока усталость не навалится на девичьи плечи, не пригнет их голов.
     Смена шла к концу… Усталая бригада едва шевелилась… Ноги у девчат налились свинцом, а руки, словно ватные, утратили обычную силу и упругость.
     До плана не дотягивали чуть-чуть… Нюська все понимала, но злилась, что из-за самой малости план им не засчитают. Мастером она была толковым и хорошо представляла, что за этим срывом потянутся неприятности в смежных цехах, да и бригада останется без премии.
Она торопливо помогала девчатам сама, то и дело покрикивая – где подбадривая, где упрекая… А когда не помогало, то могла и по-мужски, не церемонясь, матом…
     Как на грех, где-то застрял тельфер, до зарезу нужный именно в эту минуту. Она сгоряча сгребла мешавшую ей сорокакилограммовую опоку, и только хотела переставить ее в штабель уже готовых, как в спине у нее что-то словно оборвалось, и острая боль прожгла Нюську, казалось насквозь. Тихо охнув, она чуть не выронила злосчастную опоку себе на ноги, но на пределе сил удержалась и неловко присунула ее обратно. Разогнуться она уже не смогла.
     Девчата сразу заметили неладное – не впервой такое с женщинами на формовке… Нюську тут же подхватили и помогли ей добраться до здравпункта, единственного тихого и белого уголка в их цехе.     Обезболивающий укол дал ей немного передохнуть, и она осторожно выпрямилась. Кое-как смыв с себя в душе ежедневную порцию пота, замешанного на формовочной земле и гари, она потихоньку одевалась…
     - Счастье еще, что цех близко от проходной, и дом почти рядом… - мелькнула у нее усталая мысль.
     Но на свой третий этаж она поднималась с передышками, каждый раз замирая, чтобы хоть чуточку притупилась острая боль, которая чуть не на каждой ступеньке впивалась ей в спину.
     Несбыточной  мечтой, землей обетованной казался сейчас измученной Нюське родной диван… Даже, против обыкновения, есть не хотелось. Добравшись наконец, с трудом стянув с себя одежду, она кое-как улеглась и затихла, ничего не ощущая, кроме жгучей непереносимой боли.

     Ночь была мучительной… Снилось ей, что она, еще девчонкой, прозевала как-то их тощего и голодного поросенка Борьку, и он, забравшись в огород, разрыл половину гряд. Развалившись в меже, он блаженно и сыто похрюкивал. Мать, на нюськину беду, увидела его первой и бросилась не поросенка гнать, а погналась за Нюськой и, настигнув, стала чем-то нещадно лупить ее по спине… Боль была нестерпимая, но закричать Нюська, сколько ни силилась, не смогла и только глухо стонала во сне.

     Маленький уральский заводской поселок, где прошло нюськино детство, сразу напоминал, исстари жившие здесь, бажовские сказы…
Он живописно скатывался по пологому склону горы, увенчанной скалистым шиханом.
     Домишки, хоть и были все больше дедовские, латанные-перелатанные и давно превратившиеся в развалюхи, на мир смотрели весело. Резные наличники да расписные ставенки, как косметика на молодящейся старушке, только издали делали поселок таким форсистым.
     Но особенно красиво было здесь осенью… Склон горы, щедро расцвеченный осенними красками, казался неправдоподобной театральной декорацией для этих развалюх. Но и возле домишек, в палисадниках, кострами вспыхивали рябины, да пестрели последние астры и ноготки.
Люд здесь раньше жил мастеровой, умелый, да война прошлась по поселку крепко, мужиков чуть не всех повыбило, так что строить заново и некому было. Чтобы как-то прокормиться, держали здесь мелкую скотину, да возле дома садили нехитрый огородишко.
     Школа-семилетка была старенькая, деревянная. Подрастающая молодежь учиться дальше уезжала в соседний промышленный город да там и оседала, обратно уже не возвращаясь.

     Росла Нюська, как сорная трава.
     Босоногое ее детство счастливым и безоблачным не назовешь… Было их у матери четверо. Отца – тихого и работящего - она помнила смутно. А мать была на редкость непутевой и гулящей бабой. После смерти отца, сколько помнила Нюська, главным ее занятием была «любовь», в самом ее неприглядном и бесстыдном виде. Ухажеров мать приводила часто и все разных…
     - И где только таких оборванцев подбирает? – судачили, презрительно поджимая губы, соседки.
     А мать с очередным гостем, распив бутылку и быстро захмелев, тут же приступали к «делу», порой по-пьянке даже забыв вытурить ребятишек из избы. Тихонько сидели ребята за трубой на широкой русской печи или прятались на полатях, за грязной ситцевой занавеской. Сначала их одолевало любопытство, и они жадно подглядывали, толкаясь и тихонько хихикая. Но потом им всем это надоело и стало противно. Ничего, кроме отвращения, такая «любовь» у них не вызывала.

     Так начал складываться нюськин характер – навсегда останется у нее стойкое отвращение к мужскому полу.

     Росла она бойкой и смышленой. Крепкая, коренастая, рыжая и веснущатая девчонка в обиду себя не давала. Когда ее, вполне естественно дразнили – «Рыжая!» - отчаянно дралась даже с мальчишками постарше. Но, если силы были не равны, чтобы не быть битой, во-время удирала, лихо мелькая босыми пятками.
     Карие нюськины глаза, быстрые и пытливые, казалось прилипали ко всему, на что падал их взгляд. Все примечала, все запоминала Нюська и быстро научилась делать для себя выводы.
     В школе она училась хорошо, но отчаянно завидовала чистеньким и нарядным девочкам, у которых были настоящие любящие мамы. Тихо ненавидела она этих чистюль, каждый раз торжествуя в душе, когда удавалось хоть в учебе утереть им нос. Но черная зависть неотступно терзала еще зеленую нюськину душонку – так хотелось быть такой же чистенькой, нарядной и… любимой.
     Но ее никто никогда не жалел и не ласкал. Наряжать дочку мать и не собиралась. Росла она вечно в чьих-то обносках - застиранная да заштопанная одежонка, чужой ногой стоптанная обувь… Ни единой новой вещи не износила еще девчонка.
     Со временем она поняла, что надеяться ей не на кого. Нужно скорее вырасти, начать работать, и тогда все будет зависеть только от нее самой.

     А в характере у Нюськи утвердились еще две черты: завистливость и завидное упорство в достижении поставленной цели.

     Подрастала, умнела… Поняла, что вечно пьяная мать и ее гости не в состоянии контролировать ни свои, ни ее поступки, и стала потихоньку хитрить…
     Охотно бегала в магазин, когда посылали, и каждый раз хоть немного жульничала, экономила на сдаче, припрятывая гроши. Как скупой рыцарь, оставшись одна, пересчитывала накопленное и тихо радовалась прибыли… Эта тайна постепенно стала для нее главным источником радости и постоянного страха – а вдруг кто-нибудь выследит ее, вдруг украдут?! Но она была всегда настороже…

     И эти черты тоже легли в основу нюськиного характера краеугольными камнями…

     Семь классов Нюська кончила отлично!
     Пришла пора ехать в город на учебу, а ехать-то было не в чем…
Озадаченно смотрела протрезвевшая мать на подросшую дочку и соображала, как тут быть… Наконец, усовестившись, - не голую же и босую дочь отправлять из дома – решила девчонку малость приодеть.
     Впервые поехали они вместе в город, по большим магазинам, специально для Нюськи. Для нее это было целым событием, и она, тайком слазив в заветный темный угол, на всякий случай прихватила с собой все, что по грошам копила годами – все свое «сокровище».

     Огромный многолюдный город ее ошеломил…
     Долго, до одури, бродили они с матерью от магазина к магазину, плутая среди мало знакомых улиц и шарахаясь от истошно гудящего и звенящего уличного транспорта, который, казалось Нюське, все норовил наехать прямо на них.
     Денег у матери было в обрез… Да и откуда им взяться у постоянно пьющей бабы, которая жила всегда только одним днем и не задумывалась о завтрашнем? Так что покупали они все самое дешевенькое… Туфлешки, платьишко, бельишко кое-как купили, а вот пальто все никак не могли найти – денег осталось совсем мало.
     Мать все тянула Нюську к простеньким да уцененным, а она вдруг вцепилась в ладное, светлое, но дорогущее драповое пальто, какого в их поселке никто никогда и не нашивал.
     - Ну, чего тут глаза-то пялить зря? – злилась мать и тянула, словно остолбеневшую Нюську, которая никак не могла оторваться от приглянувшейся вещи.
     - Точно, не раскошелится мать на такое, поди уж и деньги-то кончаются…- с тревогой думала она, - …я бы своих добавила, да как сказать-то? – ломала она свою хитрую рыжую голову.
     Но при одной мысли о том, что нужно выговорить – «У меня есть своих восемьдесят рублей…» - баснословную для них сумму, да еще объяснить, откуда они у нее взялись, у Нюськи начинало гулко стучать в висках, и вся она покрывалась противным липким потом. Но другого выхода все равно не было, и она рискнула… Заикаясь и краснея, но упрямо глядя в материны грешные глаза, Нюська сбивчиво объяснила, чего хочет…
     Мать не сразу поняла, а поняв, к удивлению дочери, не прибила ее тут же, на месте, как та опасалась, а даже обрадовалась вроде… Облюбованное пальто купили, и Нюська была просто счастлива! Да и мать втайне радовалась, впервые поняв сегодня, что ее хитрющая дочка в жизни пожалуй не пропадет.

     На этом и кончилось голодное и босое нюськино детство.
     В новеньком пальто, с пятерочным аттестатом в кармане и тощим узелком с пожитками в обыкновенной авоське перешагнула Нюська навсегда через порог постылого материнского дома.
     Никто не уронил по ней ни слезинки – одним ртом в доме стало меньше…
     Никто ее не напутствовал – сама Нюська заранее разведала у взрослых, какие работы бывают поденежнее…
     Никто ее не провожал – уезжала сама ранним, зябким утром, тронутым легкой голубоватой дымкой и первыми осенними красками.

     Учиться Нюська решила на формовщицу. То, что работа будет грязной и тяжелой, ее не пугало, зато платить будут хорошо – это она выяснила точно.

     Техническое училище, после сирого отчего дома, ей показалось раем. Чисто и светло в огромных классах и мастерских, тепло и уютно в общежитии, кормят бесплатно три раза в день и все разное дают – чего же не учиться-то?!
     Училась она отлично, на «Доске почета» красовалась.
Началась практика, стали и платить немного. Деньги зря она не тратила, приберегая на будущее.

     Городская жизнь страшно понравилась Нюське!
     Не нужно было спозаранку пасти упрямую бодливую козу или лазить под дом за яйцами, облепленными паутиной, - их глупые беспризорные куры взяли моду там нестись. Не нужно было топить дымную печь, ворочая тяжеленные закопченные чугуны длинным ухватом, или на горбатом большом коромысле таскать зимой воду в пляшущих ведрах. Вода порой заливалась в большущие подшитые валенки, подошвы леденели, и на скользкой и корявой тропинке, протоптанной до колодца, ничего  не стоило растянуться.
     Все это осталось там, в недалеком, но навсегда отрезанном прошлом.
     Домой Нюську не тянуло ни в выходные, ни в каникулы, - чего она там забыла? Старшая сестра уже давно жила в городе и работала продавцом в красивом главном универмаге. А младшие братья, вечно дерущиеся и полуголодные, ее вовсе не волновали. О матери же вспоминать было стыдно и думать о ней не хотелось.

     Кончатся в училище занятия, и Нюська свободна… Уроки, если и зададут, можно выучить вечером.  Шустро надернув форменную шинельку, она ныряла в первый же троллейбус и ехала в центр.
     Яркие нарядные витрины магазинов, как магнитом, притягивали ее, были интереснее любого кино. Никогда еще не видела  она так близко и так много дорогих и красивых вещей… Она часами могла торчать у прилавков или витрин универмагов, мысленно купаясь в этом, новом для нее, мире вещей, примеряя их к себе, выбирая для будущей своей жизни…
     Сверкало и манило к себе золото ювелирных отделов, ласково лучились самоцветы, названий которым она пока не знала. Изящно изгибались тоненькие каблучки модных туфелек – шпильки (…да как ходят-то на них, удивлялась Нюська…). Серебрился песцовый и чернобурый мех  модных лохматых шапок (…глаза-то поди завесят!)… Переливались яркие шелка нарядных платьев…
     - Все это будет и у меня! – Нюська в этом не сомневалась, - сама себе куплю, только денег нужно побольше заработать…
Допоздна могла она бродить в шумной и нарядной толпе центральных улиц, глазея на ярких и модных городских красоток, которые ее презрительно обходили, не замечая.
     - Ничего, дайте только срок! – и она мысленно прикидывала как на ней будет смотреться такая же прическа или модный наряд…
     Но почему-то, представив на себе коротюсенькую мини-юбку, она тут же поеживалась – коленкам сразу становилось зябко и стыдно…
     А ее жесткие рыжие волосы, казалось, никогда не улягутся блестящей непринужденной волной, стремительно взлетающей в такт легкой походке.
     Да и по части походки у коренастой и коротконогой Нюськи тоже были вполне обоснованные сомнения – она уже умела трезво смотреть на себя.
     - Ну, ничего! Зато дом у меня лучше, чем у всех… - и она неустанно выбирала себе самые лучшие – дорогие и красивые – будущие атрибуты своего рая: ковры, зеркала, мебель, посуду, часами простаивая перед полными витринами.
     Период тогда еще был застойный, и витрины изнемогали от изобилия.

     Окончив училище с отличием, стала работать. Сноровистая, сильная и быстрая на руку, профессию освоила мигом. Начала потихоньку в люди выходить…
     Приоделась, похорошела… Хоть и не красавицей была, да бойкая и ладная выросла девка.   
     Начали и парни на нее поглядывать, да не больно-то подпускала их к себе Нюська. Сразу вспоминались ей материны ухажеры – она была уверена, что все мужики только одного и хотят…
     Все девчата, в поисках своей будущей судьбы, бегали по танцулькам… Заманили однажды с собой и Нюську… Но ей там не понравилось – танцевать она не умела, стеснялась. А парни приставали все какие-то развязные или подвыпившие… Отшивала она их сразу, без разговоров… Ничего, кроме отвращения, они у нее не вызывали.
     В компаниях, которые обычно собирались по праздникам, ей тоже было неуютно… Пить вино Нюська отказывалась наотрез, - перед глазами тут же всплывал безобразный облик пьяной, сквернословящей матери… Абсолютно трезвая, в подгулявшей и шумной компании она чувствовала себя совершенно лишней. Брезгливо отталкивала она от себя кого-нибудь из захмелевших хохочущих парней, стоило тому потянуться к ней жадными слюнявыми губами, и опрометью выскакивала из комнаты. Ей быстро надоело и это…
     - С какой стати они на мои же деньги еще и напиваются ? – все в ней кипело от злости. – Собирались обычно вскладчину, а денег ей было особенно жалко.
     И Нюська перестала ходить по компаниям.

     Подружки по бригаде и общежитию одна за другой влюблялись, выходили замуж, рожали ребятишек, а Нюська все оставалась одна, понемногу сиротея.

     Свободного времени у нее теперь было много, и она пристроилась подрабатывать еще в заводскую охрану – все лишние деньги…
     Скоро в заводской проходной она стала грозой всех заводских «несунов». Наметанным глазом Нюська сразу цепляла их в идущей через проходную шеренге. Тут у нее был свой метод: четко понимая, что внимательно смотреть на пропуск лучше, когда человек проходит на завод, а не выходит обратно, она смотрела на выходящих чуть вперед, поверх голов, опережая тревожный взгляд нарушителя…
     - Ага, вон у тог  заметался взгляд… - нацеливалась Нюська на застигнутого врасплох молодого парня. Ей было отлично видно, как он пытался вильнуть в сторону, но было уже поздно, идущие сзади него подпирали, перескочить к другому вахтеру он уже не мог… Куртка на боку у него слегка оттопыривалась, одеревеневшая рука что-то прижимала… Он, сознавая полную обреченность, еще жалко и заискивающе улыбался, надеясь как-то выкрутиться…
     - Показывай! – командовала ему Нюська, не слушая никаких объяснений нарушителя. Она быстро отнимала у него пропуск, блокировала свой турникет и вызывала начальника караула – пусть там разбираются…
     Ее вовсе не волновало, что будет с тем парнем, тащившим всего-то поллитровую банку белил. Не слишком она и за государственное добро переживала. Просто ей за бдительность полагалось денежное вознаграждение, вот она и старалась. 

     От нечего делать, кончила Нюська сначала вечернюю школу, а потом и в вечерний институт поступила. Годы шли… Вот уже и диплом экономиста спрятан у нее на дне чемодана, а бросить формовку все не хватало духу… Теперь она уже была мастером, и ее цепко держали здесь горячий стаж и хороший заработок.

     Как-то на восьмое марта решила она сделать себе подарок – золотое кольцо, о котором мечталось еще с незапамятных времен…
     В магазине была веселая предпраздничная толчея, но она протиснулась к искрящейся витрине и долго высматривала, что бы ей себе купить – выбор был богатый, глаза разбегались…
     Больше всего понравился ей александрит…Камень в кольце был удивительно красивой удлиненной формы и прекрасно огранен, он переливался то нежно-фиолетовым, то голубовато-зеленым теплым мерцающим светом. Да и золотая оправа была хороша – ажурная, изящного рисунка. Кольцо было очень дорогое, но цена ее не смущала.
     Нюська наконец решилась и попросила показать ей это кольцо.
Продавщица нехотя, уверенная в том, что «эта» такого кольца купить все равно не сможет, полезла за ним в витрину. И тут белая, холеная, с роскошным маникюром, рука продавщицы оказалась рядом с нюськиной, лежащей на стекле витрины…
     Нюська оторопела, словно никогда раньше не видела красноватой, потрескавшейся кожи, навечно вьевшейся в нее формовочной земли, уродливых обломанных ногтей на коротких, неуклюжих своих пальцах.
Она быстро отдернула руку. Покупать кольцо расхотелось. 

     Так и жила она тихо и скромно, не привлекая к себе особого внимания.
     Питалась в заводской столовке. Одевалась простенько, так и не научившись носить модные наряды. Деньгами не сорила, зато быстро рос нюськин счет в сберкассе, - и это радовало алчную ее душу ожиданием грядущего счастья.
    
     Сколько лет Нюська по общежитиям скиталась, но и этому пришел конец – дали ей небольшую комнатку в заводском доме.
     Вдохновенно принялась она вить свое гнездо… Вот уж когда развернулась-то Нюська!
     Все свое свободное время пропадала она теперь в магазинах: билась в очередях за дефицитом, моталась по выходным на барахолку, переплачивая там втридорога за редкую импортную вещь…
     Жизнь была теперь до отказа заполнена этими счастливыми хлопотами…
«Выдрав из горла» у кого-нибудь дефицитную вещь, Нюська прилетала домой, чувствуя себя особенно счастливой.
     Одна за другой перекочевывали в ее жилище давным-давно облюбованные вещи…
     Словно отмывшись, обращались хрусталем и дорогим фарфором ее чумазые опоки, стройными рядочками сверкающих фужеров строились пойманные когда-то несуны…
     - Надо же! – иногда задумывалась Нюська… Но думать об этом теперь ей было некогда.
     Быстро пустели ее заветные сберкнижки, словно в душе у нее вдруг вышел из строя какой-то запорный клапан, и все, что долгими годами скапливалось по рублику, теперь хлынуло безудержным потоком.

     И вот он – такой долгожданный ее рай, созданный только ее, собственными руками!!!
     Комната тесно уставлена дорогой мебелью, ковры смягчают звуки… Мягко мурлычет огромный цветной телевизор… Как сытый кот, урчит в углу здоровый двухкамерный холодильник… Красивая румынская стенка, едва поместившаяся в комнатушке, ломится от редких книг с красиво золотящимися корешками, радужно сверкающего хрусталя всех калибров и дорогих сервизов, отливающих перламутром. В баре, дробясь в зеркалах, парадно выстроились разнокалиберные бутылки с заморскими наклейками… В шкафу шуршат дорогие и красивые платья, костюмы, пальто…
     Носить их, говоря по правде, Нюське некуда – на завод смешно, а кроме завода, никуда она и не ходит. Так разве, на демонстрацию выпендрится разок или на торжественный вечер в заводской ДК, если начальство велит ей за очередной грамотой явиться.
     Довершая все это великолепие, радужным веером разлетаются легкие веселые блики от граненых хрустальных подвесок большой чешской люстры.

     Устраивать шумное новоселье в тесной комнатке было негде, да и тратиться еще и на застолье ей не хотелось. Но счастье нюськино было бы не полным, пока его никто не оценил, не позавидовал ей, гордость же ее так и распирала…
     Стала она зазывать к себе в гости девчат из бригады, заранее предвкушая, как изумленно отвесят они челюсть и замрут на пороге от восторга, а она будет тихо и победоносно улыбаться.
     Но реакция первой же гостьи оказалась вдруг совершенно неожиданной для Нюськи: 
     - Вот это да! Слушай, откуда это все у тебя, на какие шиши?! – Остолбенев, воскликнула самая давнишняя нюськина подружка, застряв в дверях. Она давно привыкла видеть Нюську серенькой, неважно одетой и экономящей даже на еде.
     - Накопила?! На все это сразу?! Это сколько же тыщь-то надо?! Ладно… Будет тебе врать-то… Уж мне-то могла бы и правду сказать, не первый год знакомы… - поверить в правду для нее оказалось совершенно невозможным.
     Тут они расходились во взглядах напрочь и не понимали друг друга, как инопланетянки… Одна была поглощена семейными заботами и едва сводила концы с концами, и другая – ценой всей своей каторжной предыдущей жизни достигшая наконец своей  заветной мечты.
     Но, если какая-то из девчат помоложе прямо с порога простодушно ахала:
     - Ой, как у тебя красиво, Нюсенька! – и глаза ее широко и восхищенно распахивались, то Нюська расцветала…
     Почувствовав благодарного слушателя, она была готова без устали говорить о том, что было смыслом всей ее жизни. Одну за другой она распахивала секции своей стенки, доставала свои драгоценности, могла хоть до ночи живописать историю приобретения каждой вещи, называла, с точностью до копеек, цены, которые она никогда не путала и не забывала…
     Они блаженно попивали чай с карамельками и стандартным квадратным печеньем из дешевеньких дежурных бокалов, которые Нюська держала для пользования… Пить чай из перламутрового сервиза она считала кощунством…
     Скоро поползли по цеху завистливые и злые шепотки, ловила Нюська на себе недобрые косые взгляды…
     Растили девчата своих детишек, бились, как рыбы об лед, и роскошь их не трогала, а многих откровенно раздражала.
     - Ну, и наплевать на вас! – решила для себя Нюська. - Дешевле обойдется, угощать не надо… - и гостей звать перестала.
     Как-то незаметно отошли от нее и последние старые подружки, а она и не заметила этого.
     Квартирные соседи Нюське не понравились сразу.
     В одной комнате жила ехидная одинокая старушка, с которой, встречаясь на кухне, она лишь холодно здоровалась. Старушка была глухая и хворая, нуждалась в заботе… А заботиться Нюське ни о ком не хотелось…
     - Еще чего, с какой это стати? Обо мне, небось, никто не позаботился! – оправдывала она себя в душе.
     Другие соседи больно напоминали ей собственное детство… Было у них пьяно и грязно… Полуголодные ребятишки все норовили забраться к ней в комнату «в гости», выклянчить конфетку… Они без конца куда-то лезли, что-то роняли, что-нибудь пачкали… От них было много беспорядка и хлопот. Кончилось тем, что она стала в комнате запираться.

     В тихом одиночестве проводила она теперь все свое свободное время, наслаждаясь своим уютом, и даже в кино бегать перестала. Обнимал ее по вечерам только мягкий диван, а единственным собеседником был роскошный телевизор, вставленный в нишу дорогой стенки.
     Так и жила Нюська, ни о чем не печалясь, до того самого злополучного дня.

     Нашпигованное непривычной жгучей болью, молодое, такое крепкое и сильное нюськино тело, сегодня отказывалось ей повиноваться. Даже дотянуться до тумбочки и зажечь себе затейливый ночничок она не смогла.
Нужно было б кого-то позвать на помощь, но Нюська вспомнила, что дверь у нее заперта изнутри на дорогой и сложный замок, а встать и отпереть она не может. Да, честно говоря, звать бабку или пьяных соседей ей не хотелось… И все равно, утро есть утро – организм своего требует, в туалет-то надо…
     Лежа в тишине, Нюська дождалась, пока в квартире стихли привычные утренние шумы, и попыталась пошевелиться. Преодолевая жестокую боль, она со стоном сползла коленями на пол, попыталась привстать, но боль снова поставила ее на колени… Оставалось только ползти на четвереньках…
Постанывая и кряхтя, доползла она до туалета… С грехом пополам, на обратном пути налила на кухне немного воды  для электрического чайника и, совершенно измученная, тем же путем вернулась к себе. В глазах темнело, руки и ноги дрожали от напряжения… Передохнув, она подползла к стенке и порылась в своих запасах… Обрадовалась, найдя анальгин, и сходу проглотила пару таблеток.
     В огромный холодильник можно было не заглядывать – там было почти пусто. Питалась Нюська в столовой, а гостей всех давно отвадила – так что на запасы зря деньги не тратила. Итак, припасы были скудными, а помощи ждать не от кого.
     Она уползла обратно на диван, с трудом укрылась и устало замерла, совершенно раздавленная болью.

     Где-то, видимо на кухне, назойливо капала из крана вода… Она же сама видимо плохо закрыла его, когда набирала воду… Сейчас, в гулкой тишине пустой квартиры, этот звук раздражал… Он упрямо долбил по ее барабанным перепонкам, словно пытаясь зачем-то пробиться в ее мозг или может достучаться до ее души.

     Тем временем рассвело. Фонари погасли, и в окно теперь нехотя вползал зябкий зимний рассвет…
Лежа на спине и боясь пошевелиться, чтобы не вызвать новый приступ боли, Нюська, словно впервые, строго обводила глазами свой рукотворный рай…
     Почти прямо над ней бесчувственно болтались под потолком посеревшие хрустальные висюльки потухшей, несоразмерно большой для ее комнаты, люстры.
     От самого потолка покрывал всю стену огромный, но мрачноватый персидский ковер – чисто шерстяной, но дорогущий. Мягкой узорной волной он перекатывался со стены на нюськин диван, покрывая и его, но сейчас, сквозь простынку, колол ее, и без того измученную спину.
     Напротив дивана, совсем близко, но сейчас недосягаемо, холодно сверкала полировка стенки, до отказа забитой разными сокровищами… Вот они, книжки в дорогих переплетах, их еще никто не открывал, и страницы их местами склеились. Почитать бы, да не достать самой…
     Телевизор равнодушно пялится на свою хозяйку пустым экраном, как слепой своим голубоватым бельмом, - включить его тоже было некому…
     Вдруг Нюське показалось, что ровные рядочки хрустальных рюмок злорадно скалят зубы, взирая с высоты своих полок на ее беду, а перламутровые драгоценные чашки презрительно раздувают толстые розовенькие щечки. За стеклом, лениво развесив уши, ехидно ухмыляется толстая и нарядная суповая миска. В утренних сумерках крупный цветок на ее боку показался Нюське противным толстогубым ртом.
     - Она – то мне зачем была нужна? – вдруг оторопело подумала Нюська.
     Взгляд ее скользнул на пол, где бархатные лиловые шлепанцы с форсистыми пуховыми помпончиками разбежались по большому мягкому паласу, постеленному под мебель, от стены до стены. Палас был немецкий, кроваво-красный, с белыми змеистыми разводами. Теперь ей показалось, что эти змеи ожили и поползли к ней, стараясь ужалить… У нее невольно похолодело в груди, и она сжалась под своим одеялом.
     У двери на паласе чернела какая-то куча - Нюська долго вглядывалась в нее, пока не сообразила, что это в беспорядке валяется ее же, бессильно сброшенная вчера одежда, - сейчас она напоминала спящего медведя…
     В углу сердито урчал пустым животом, бесполезный нынче, холодильник.

     Нюська вдруг с удивлением ощутила, что ее вещи, такие всегда желанные и любимые, начинают ее раздражать… Она явственно ощутила их нарастающую враждебность, они не хотели ей сейчас ничем помочь и окружали ее, распятую болью, бесчувственные и безразличные, готовые придавить ее всей своей тяжестью…
     - Господи, да что же это? Ведь я же всю жизнь только ради этого и жила! – Вдруг совершенно неожиданно обожгла Нюську мысль, которая  никогда раньше ей как-то в голову не приходила . – Неужели я столько лет вкалывала, горбатилась, ловчила, но кроме этого барахла ничего больше не нажила в жизни?! А дальше что? Как теперь-то быть?
     Но ответа не было… Вещи, по-прежнему немые, были глухи к нюськиным бедам…
     Какая-то опустошенность и безразличие овладели Нюськой… Ей казалось, что лопнула у нее в душе какая-то мощная пружина, которая была главным двигателем ее жизни.

     А в цехе все шло своим чередом.
     Первые дни Нюську вспоминали, что надо бы к ней забежать…
     Но у каждой женщины из ее бригады после смены была масса обычных и неотложных хлопот… Нетерпеливо ждали своих мам детишки в ясельках и детсадах… Схватив малыша, нужно было по пути заскочить в магазин – хлеб, молоко, овощи, а повезет – так и колбаса…
     Вот только очереди везде!
     С тяжелой сумкой в одной руке и с детской ручонкой в другой спешат усталые женщины по домам.
     Домашний очаг – это вторая горячая смена: поскорее накормить, пока у мужа не кончилось терпение… А там – грязная посуда, стирка, уборка, обед на завтра, да мало ли еще чего … А детский шум, а то и рев, если подерутся… Сгоряча раздаваемые подзатыльники, способные быстро утихомирить развоевавшихся сорванцов, - когда там выяснять причину детской драки да воспитывать добром?
     Когда же и кому тут забегать к Нюське?
     Так это и откладывалось со дня на день, хотя и было неспокойно на душе у девчат из нюськиной бригады.

     Только спустя почти неделю измученная и отощавшая Нюська смогла подняться и пойти к врачу. Ее сразу же положили в больницу.
В цехе ее никто не потерял, все знали, что со спиной шутки плохи, и скоро ее ждать нечего.
     А навестить Нюську так никто и не собрался.


                Екатеринбург
                1989 год