Вход на выход Часть II Гл. XI

         Внезапно у койки лжемамаши очутилась Ольга. И как это ей удалось протиснуться через толпу, спиной завалиться на лжемамашу, точно на амбразуру, прикрывая ее своим телом от Васки и мешая той довершить черное дело!
         – Василиса, опомнитесь! – звонко крикнула она, с силой упираясь руками в  ее торс. – Вы действительно сейчас ее задушите и окажетесь в тюрьме!

         Васку трясло, она кипела злобой, и подвернувшаяся под руку Ольга пришлась как нельзя  кстати. Наконец  «львице»  представился случай  цапнуть юркую  «птичку», и она сходу саданула Ольгу по лицу:
         – А ну, отвали!!!
         Ольга вскрикнула от ощутимой боли, но не отступилась, быстро заговорив:
         – Василиса, успокойтесь, возьмите себя в руки, остановитесь, вы вершите самосуд! Не берите греха на душу, Бог и так покарает виновных. Подумайте о своем ребенке. Если  совершите непоправимое, получите срок и оставите сына сиротой.
 
         Взбелененная Васка тяжело дышала и сверлила Ольгу убийственным  взглядом. Но слова о сиротстве (кому, как не Васке, было хорошо известно, что это означает!), слегка привели ее в чувство. Она сбавила пары, ослабила руки на горле лжемамаши.
         Та уже хрипела от удушья, окончательно потеряв силы перед грядущей казнью.

         Васка отшатнулась от «гнезда кукушки», смачно плюнув в лицо лжемамаши:
         – Да пропади ты пропадом, падла!
         Пошатываясь, она направилась к своей койке, когда в палату вбежали белые халаты. Мамочки наперебой принялись рассказывать, что стряслось.
         Отказчице от ребенка было велено подняться, и ее, придушенную, под руки вывели в коридор.
         В палату она не вернулась. Ее опустевшая койка вскоре была перестелена…

                *****
         Соседки разошлись по местам, но еще долго не могли успокоиться, возмущаясь «лжемамашеству» и тому, как долго «кукушка» умудрялась водить всех за нос, прикидываясь больной.
         Теперь, когда все открылось, соседки  находили  странности в поведении симулянтки с самого ее появления в палате, но никто так и не смог найти точные признаки, по которым Васка безошибочно определила отказчицу от ребенка. Все стали просить ее открыть секрет, но она не спешила обнародовать свое ясновидение, угрюмо молчала.

         Тогда соседки принялись выдвигать свои версии, одну нелепее другой,  и тут же находили им опровержения.
         Так и не разгадав загадку, снова стали уговаривать Васку открыть секрет.
         Наконец она нехотя ответила:
         – Когда эта сучка в коридор ползла, мимо тележки проходила, даже не взглянула на ребенка, отвернулась. И ребенок ее молчал. Отказники всегда молчат, знают, что голосить бесполезно. Они уже в брюхе этих сук чувствуют, что будут брошены.

         Все  приняли это как неоспоримое доказательство. Нашлось и другое подтверждение. Кто-то заметил, что как бы тяжело ни была больна настоящая мать, пусть даже при смерти, обязательно взяла бы ребенка, поднеси его прямо к ее постели.

         Все  изумлялись Васкиной прозорливости, затем сокрушались тому, что она была на грани убийства, и ужасались возможности такой развязки. И, наконец, единогласно оправдали Васку, найдя, что лжемамаша вполне достойна смерти!

         Пока шел суд да дело, Васка лежала чернее тучи, искоса поглядывая на Ольгу. Лицо ее было искажено, точно она испытывала муку мученическую, пытаясь что-то понять или решить задачу, вдруг оказавшуюся непосильной.

         Постепенно палата затихла. Потом все стали подниматься и собираться в биде.
         Скоро вся палата опустела, и только мы с Ольгой оставались лежать подле Васки, с двух сторон от нее – точно верные подданные.

         Наконец, Васка вышла из оцепенения, шумно выдохнула, будто все это время претерпевала страшное внутреннее напряжение, и теперь испытала облегчение.
         – Слышь! – обернулась она к Ольге. – Ты, похоже, спасла меня… В благодарностях  расшаркиваться не приучена, но отныне можешь звать меня Ваской. Только не перепутай средние буквы имени и не обзови Васькой, я таких кликух не приемлю. Усекла?
         Ольга не сводила с нее внимательных, вдумчивых глаз и миролюбиво отозвалась:
         – Хорошо, Васка, я поняла вас.
         – Не вас, а тебя! – надрывно поправила Васка.
         – Хорошо, пусть так, – согласилась Ольга.
         – Принято? – удостоверилась Васка.
         – Да.
         Васка удовлетворенно крякнула  и  скомандовала:
         – Тогда айда подмываться, бабы!
         – А где? – спросила Ольга.
         – Где, где? В п… в биде. И давайте-ка поторапливайтесь: там только до восьми открыто, а уже восьмой час. Провозились мы тут с этой падлой, можем не успеть.

         Мы торопливо поднялись с коек, прихватили полотенца, мыло и отправились в коридор.

         Там снова было столпотворение. Все отделение теперь выстроилось в две очереди, одна из которых тянулась в туалет, другая – в биде.
         Обитательницам «послеродового» приходилось занимать обе очереди и следить за тем, чтобы не потеряться в них: зазевавшихся не пропустят.
         Мы  втроем предусмотрительно разделились: Ольга пристроилась в очередь в туалет, мы с Ваской – в биде.

         Продвигались молча. Лишь изредка поднимался шум и стук в дверь с требованием быстрей освободить помещение биде: все хотели успеть обмыться,  времени оставалось немного, а в подмывочной на все отделение имелось одно-единственное (как унитаз в многонаселенной коммуналке) биде.

         Стоя рядом с Ваской, я не озабочивалась продвижением  очереди. Васка строго следили за  порядком. Я зевала по сторонам и делала шаг другой, как только Васка подталкивала меня плечом, давая знак продвинуться.

         Ольга в своей очереди нашла себе очередную собеседницу , и они вполголоса о чем-то судачили.
         Васка не сводила с нее глаз, но теперь ее лицо не выражало  неприязни к Ольге. Возможно, она оценила ее отважный поступок в момент расправы над лжемамашей, и сообразила, чем  эта  потасовка могла обернуться для нее.
         Казалось, негласный конфликт между Ваской и Ольгой был исчерпан...

         Пока очередь двигалась своим чередом, мое внимание привлекла дверь в углу по соседству с туалетом и биде. Эту тяжелую, металлическую, с кодовым замком и непонятной надписью «ОПЗ» дверь я приметила еще вчера, во время телефонных переговоров. Но сейчас она особо заинтересовала меня:  все очередницы  заметно  сторонились ее.

         Я тихо справилась у Васки о двери с загадочной надписью.
         – Ты не знаешь? – удивилась она.
         – Нет.
         Она хмыкнула:
         – Да ладно, не дурачься.
         – Не дурачусь. Правда, не знаю…
         – И по буквам не догадываешься? Разве ничего не напоминает?
         – В том-то и дело, что напоминает, – призналась я.
         – Что напоминает? Говори!
         Я замялась…
         – Ну, давай, колись! – подначивала она.
         Я неуверенно шепнула:
         – ОПЗ очень напоминает КПЗ.
         – Пра-а-вильно, – потянула она. – А КПЗ – это что?
         – Кажется, – промямлила я, – …камера предварительного заключения… в тюрьме.
         – Правильно толкуешь, – одобрила она. – И что тебе не ясно? КПЗ, ОПЗ – разница в одну букву. Расшифруй!
         Я начала:
         – «О» – отделение…  – но замялась: – Нет, Васка, не могу. Лучше сама расшифруй.
         Она лукаво прищурилась:
         – Даже не знаю, нужно ли тебе это знать? Вообще-то это секрет.
         Я была заинтригованна:
         – Скажи!
         – А если скажу, не проболтаешься?
         – Нет, нет!
         Она деланно колебалась:
         – Точно не проболтаешься?
         – Сказала же, нет! – со всей серьезностью заверила я.
         Васка  нагнулась к моему уху и затаенно шепнула:
         – ОПЗ – страшная вещь, никому не пожелаю оказаться за этой дверью.
         – Но что там?! – умирала я от любопытства.
         – Ладно уж, тебе, так и быть, скажу, – снова зашептала она. – Слушай и запоминай! «О» – отделение… – Она вдруг примолкла, опасливо оглядываясь по сторонам.
         – Ну же! – поторапливала я.
         – «П» – политических, – произнесла она и снова выдержала паузу.
         – Ну?! – сгорала я от нетерпения.
         – «З» – заключенных! – четко выговорила она прямо мне в ухо.
         Я испуганно вывела:
         – …Отделение политзаключенных?
         – Точно! – подтвердила она и приложила палец к своим губам. – Тс-с-с!

         Медленно отодвинула свое лицо от моего уха и испытывающе заглянула в мои оторопелые глаза:
         – Усекла?
         – …Угу-у, – потянула я, не веря собственным ушам. – Я даже предположить не могла, что в роддоме может быть такое отделение. Неужели политические…
         – Рожают? – продолжила она мою мысль. – Рожают, рожают! Еще очень даже какими плодовитыми бывают!

         Я задумалась:  действительно, отчего бы политическим не рожать? Они тоже люди… И, конечно же, никто не допустит их рожать в обычные отделения! Где гарантия, что в свободное от родов время они не займутся политической пропагандой?
         – Теперь понятно, почему такая замурованная дверь, – вслух подумала я. – Точно сейф, не взломаешь!
         Васка кивнула:
         – Дааа… как в тюрьме.
         Я тоже кивнула. Она заговорчески добавила:
         – И обрати внимание, тюрьма гораздо ближе, чем тебе это могло показаться.
         Я бросила на нее быстрый взгляд, еще быстрей она бросила мне:
         – Смотри, угодишь туда!
         – …Что?! – чуть не задохнулась я от ее неуместного пророчества.  – С чего это я должна… туда?
         – С того, что болтаешь много! – припечатала она.
         – … Ни… ничего и не болтаю, – заикаясь, покосилась я на устрашающую дверь. – Вообще ничего не сказала…
         – Да-а? – повела она бровью. – Еще ничего не сказала? Все еще впереди? – и резко подтолкнула меня. – А ну иди-ка лучше в биде, твоя очередь подошла!

         Огорошенная, я ступила через порог просторной комнаты.
         У одной стены ее стояла кушетка, у другой – ванна, укрытая клеенкой  (знак, что пользоваться ею запрещено). В центре комнаты стояло биде. Кран в нем подтекал, дно было покрыто слоем ржавчины, а на полу валялась мокрая тряпка, давно ждущая  отжима.
         Из биде неприятно пахло: видно, запрет использовать биде как унитаз, немногих увещевал.
         У меня, к примеру, от известия об ОПЗ тоже прихватило живот. И что тут поделаешь…
         Философы утверждают, что самое быстрое на свете – мысль. А вот и не правда, враки все это, господа мыслители! Самое быстрое на свете – нужда по-большому: не успеешь подумать, как уже…

   

        Продолжение: http://www.proza.ru/2010/06/17/564