Глава 24. Добрые люди

       Город делают люди, а потом город «делает» людей. Жители Города Зю были такими, какими их сделал Город. Более того – они стали его рабами. Злой и коварный Город-спрут захватывал их своими щупальцами-присосками, высасывал их жизненную энергию и питался их душами.

       Тот, кто попадал к нему ненадолго испытывал только лёгкую слабость и раздражительность, иногда головную боль, но эти «недомогания» спешили списать на большое количество новых впечатлений и перемещений. Это был самообман. Те же, кто поселялся в Городе навсегда – навечно становились его пленниками, жалкими и злыми. Души их тлели, а  тела портились.

       Дети в городе уже рождались изначально больными. Они были бледны, слабы и психически ущербны. Старики умирали от рака. Молодые - от пьянства и наркотиков. Женщины быстро старели и из ярких красавиц превращались в расплывшихся безобразных снеговиков с красными губами.

       Относительно свежие силы вливались за счёт периферий. Однако провинциалы и колхозники с трудом приспосабливались, долго адаптировались, но через год-два всё равно превращались в то же. Род людской вырождался.

       Жители Города Зю были крайне недоброжелательны и негостеприимны, с враждебной подозрительностью встречали любого и на всё новое смотрели с недоверием. Каждый приезжий, если к тому же он был не по обычаю одет, подвергался неприязни и оскорблениям. А чужим считался всякий, кто был беден, даже близкий родственник. Жалости, сострадания к слабому и уважения к старому не было и в помине. Бедность преследовалась презрением. Почитались богатство и порок.

       Здесь все торговали. Все и всем. Привозным товаром и сделанным местным кустарем, своим и краденным, животными тушами и людским телом, а также любовью, дружбой и совестью, как антикварным товаром на любителя. Город-спекулянт не любил работать. Обман был основным его коньком. Но сколько бы жители не торговали – бедные становились ещё беднее, а богатые богаче - но все оставались чем-то недовольны. Различие между жителями было только в количестве имущества и золотых зубов в челюсти. Недовольство же вымещали на своих детях и животных.

       Зло росло и процветало. Добропорядочность таяла, как кусок льда в летнюю жару. Тлетворный дух носился над домами. Заниматься сексом являлось основным после торговли любимым занятием. Здесь славилась Венера. Легкомысленный, порочный Город разлагался изнутри. Рак безнравственности разъедал его органы.

        Кроме всех пороков, нечистоплотности и жестокости все жители  были лживы и необязательны. Это считалось хорошим тоном, а хамство - хорошими манерами. В этом диком Городе даже дебиловатые дети проявляли жестокость. Они развлекались тем, что с удовольствием мучили животных и издевались над своими слабыми одногодками. Равнодушные взрослые трусливо пробегали мимо экзекуций. Доброта отождествлялась с дуростью и малодушием,  честность приравнивалась к сумасшествию.

       Городская беднота ездила в старых калеченных трамваях, забиваясь туда, как тюлька в банку, ожесточённо толкаясь и ругаясь, не выбирая выражений. Богатые люди вальяжно катались на своих крутых машинах: иностранных секонд хенд, спасённых от пресса, и совковых «Волгах» и «Жигулях». Надутые, обязательно толстые,  показно дорого и броско одетые. Презрительно-чванливые, брезгливые, кривые гримасы просматривались сквозь лобовые стекла их консервных банок на колесах, которыми они так гордились. Утром по обочинам дорог долго валялись трупы задавленных собак и кошек, имевших глупую привычку перебегать ночью дорогу – следы ночных лихачеств и самоутверждения водителей.

       По вечерам из подворотен выползало жалкое подобие людей: алкоголики, бомжи и проститутки. Грязные, в лохмотьях, голодные и злые, они долго тупо смотрели по сторонам, куря подобранные окурки, а потом брели к ближайшему мусорному баку, чтобы порыться в его отходах и поискать пустые бутылки.

       Сумасшедшие, уроды и калеки встречались повсеместно. Они бродили возле базаров и церквей, площадей и магазинов и клянчили деньги на еду. «Эники, беники ели вареники»,- напевал молодой даун, стоя на площади перед рынком, качая ритмично головой. На него налетали спешащие по своим делам, зазевавшиеся прохожие и отпрыгивали, как ошпаренные. На ступеньках подземного перехода нищие стояли каскадом, загораживая выход. Дурачки в трамваях были визитной карточкой Города. То бабушка-божий одуванчик, выжившая из ума, то и дело пересаживаясь в трамвае на новое место, поднимала шорох и недовольство среди пассажиров, пока кто-нибудь не догадывался, что она - «ку-ку». То одинокий нищий псих разговаривал сам с собой о чём-то важном. Злобные старушки пока ещё в уме стервозно гавкались всю дорогу и даже затевали драки, пока противная сторона не спасалась бегством на своей остановке.

       Неприкаянные душевнобольные катались в транспорте весь день, если их не выгоняли сварливые кондукторши, а непуганые маньяки прислонялись к женщинам прямо в общественном транспорте. Тут же безнаказанно орудовали карманные воришки всех мастей, оставляя без гроша самых бедных.
 
       Город-жулик слыл блатным и этим гордился. Сидеть в тюрьме приравнивалось к подвигу.  Зековский сленг считался  «фишкой». Тюремный шансон грел душу.

Всему этому, однако, есть конкретное определение – деградация.