Жертвы гипноза

ЖЕРТВЫ ГИПНОЗА или КАК НАМ РЕОРГАНИЗОВАТЬ СКРЫТЫЕ РЕЗЕРВЫ


Теперь-то я знаю, почему с людьми все беды и несчастья происходят: от любопытства!
Не лезь никуда, живи, как жил, и уж лет до ста-то, по крайней мере, проживёшь, а иначе будешь, как я, в казённой пижаме и в гипсе, а соседи по палате будут над тобой смеяться, в кулачок.
А если разобраться, смешного мало: один коновал бородатый заразу какую-то во мне поселил, она корни пустила и душит, душит. Стыдно мне вдруг стало смешки такие слышать, и теперь гложет меня любопытство, что же он из меня вынул и на место не вернул?
Мишка, кореш мой, сказал, он в таких делах понимает, что от этой штуки нет лекарства, потому что это не болезнь, а как раз отсутствие болезни. Но я теперь даже ему не верю: ведь это из-за него я к бородатому Эдику в лапы попал и, может быть, по гроб моральным уродом останусь.
Видите, хорошо как у них получается: любопытно ему, Мишке, а в больнице лежать я должен!
Вообще-то, Мишка свой парень, в нашем же цеху работает, ящичную тару вырабатывает, и плохого про него ничего не скажешь, но это пока он молотком стучит, - заколачивает, между прочим, шестьдесят гвоздей в минуту, сам видел, - а в обед сядем анекдоты травить, все ржут, как кони, а он молчит и смотрит как-то странно. Это не только я, вся бригада заметила. Смотрит, смотрит, потом на самом интересном месте нахально влезает и начинает что-то своё буровить, всякую чепуху. Но у этой чепухи странное есть свойство: анекдоты, хоть ты тресни, а половину сразу забываешь, видно, чтоб ночью не приснилось, а ЭТО только литром натощак выгнать можно, и то: протрезвеешь, обязательно вспомнишь.
Вот такое, к примеру, что будто мы, общество наше, не от обезьян произошли – видали?! на основу основ замахнулся! – и даже, как некоторые хотели бы, не от пришельцев, а от бактерий, маленьких таких насекомых, что и в телескоп не разглядишь. Кто-то, говорит, кого потом Богом назвали, разводил их, разводил, собирал, как клопов, в коробочку, а потом – ф-ф-у-у-у! – как дунет, и разлетелись эти букашки по всему космосу, а несколько штук к нам на землю залетело. И от них уже пошли вожди. Адамы, евы, розы, клары и феликсы. Да, и ещё эти, каценеленбогены, кажется…
Ведь это представить страшно, товарищи! И стыдно! Чтобы мы, значит, от какой-то там бактерии вели свою трудовую биографию!
Правда, может быть, остальные всё-таки от пришельцев? Этого Мишка не сказал. Хитро только так поглядывал.
А вот ещё. Был, говорит, учёный один, врач. Трупы замораживал, потом пилил их ножовкой в разных направлениях, спилы эти срисовывал, описывал, киллер заманьяченный, а потом даже книжку такую написал, что-то вроде «Тысяча спилов человеческого тела».
- Мишка, - спрашиваю, - и откуда ты жуть эту выкапываешь?
- Да так, - отвечает, - интересовался одно время.
Интересовался! Слышали?
Вот у нас года три назад бригадир тоже очень сильно заинтересовался и даже поспорил: выпьет он четыре стакана подряд или нет. Ну, выпил, спор, конечно, выиграл – и на месяц в запой!
Это ещё ничего! Другой-то бригадир просто помер на месте! Вот так-то, любопытство – в любом деле штука опасная.
А Мишка и тут своё всезнайство тычет.
- В наше время, - говорит, - смешно от алкоголя пострадать, потому что лечат их, алкашей, очень легко и просто.
Ага, думаю, вот что значит – человек вообще в рот не берёт и не знает, как они там, бедняги, мучаются, на таблетках живут, от одного вида начинает их выворачивать, и так не день, не два – месяцами. «Пиво, вино, водка будут внушать вам отвраще-е-ение!» - помните? А-а-а! Корежить начинает?! Вот и они тоже, бегут оттуда без памяти, куда глаза глядят, лишь бы до рабочего места добраться.
- Бегут, - говорю, - от такого издевательства!
А Мишка посмеялся:
- Жалеешь, а не веришь, что можно их сном вылечить, особым, - говорит, - сном, который называется гипноз. С его помощью, - говорит, - человек научился чудеса творить, и не только с алкашами, а и самый нормальный гражданин может в двухнедельного младенца превратиться и в штаны напустить.
Ну скажите, не бред ли это!
А он дальше:
- Мне это интересно, - говорит, - потому, что собираю разнообразный жизненный материал и хочу испытать: может, откроются в моём организме какие-нибудь скрытые резервы, которые очень даже полезно будет в народном хозяйстве применить, вставить, так сказать, прямо в кассу.
Теперь-то я прекрасно его понимаю и хочу других сразу предупредить: не нужно нам, товарищи, этого лечебного сна по принуждению! Потому что я после него уже – сколько? – третьи сутки не сплю… Закрою глаза, так и вижу ЕГО, как живого: волосики прилизанные, галстук-бабочка, борода эта чёрная,.. как у Карла… тьфу ты, Господи… А вот Мишке повезло, испугом отделался, лёгким, так сказать, Кондратием, хотя сам всю кашу и заварил.
- Пойдём, - говорит, - Коля, на столичного артиста посмотрим, у меня как раз два билета.
Я уши-то и развесил, - не часто к нам из центра приезжают, посмеяться можно, отдохнуть всё-таки, культурки хапнуть, уровень повысить. Хотя за полчаса в пивной можно узнать столько, что и за десять партсобраний не узнаешь.
- Почём брал? - для порядка спрашиваю.
- Два с полтиной, - отвечает. – Это такая, - говорит, - штука оригинального жанра, у меня аж в голове мутится, не пожалеешь, пропьёшь больше, а так, глядишь, талант в тебе какой-нибудь откроется. Будешь, скажем, ученым-лингвистом или по снабжению съездов КПСС, а то ходишь, - руки под хрен знает что заточены.
Вот тут бы мне в самый раз и отвалить в скверик, но я уже пивка шесть кружечек проглотил, размяк, литр с собой на кармане, - настроение лучше некуда, и он: пойдём да пойдём.
- Ладно, - говорю, - так и быть уж, не буду компанию ломать, хотя в скверике-то тоже интересно бывает.
Да, вот так они и берут нас голыми руками в ежовых рукавицах!
Ну, приходим в клуб, а там народу уже полный зал, да ещё без билетов прорваться норовят, кони владимирские. Хороший, думаю, концерт будет, если полный зал набился, у нас такого отродясь не бывало, только когда Кобзон на гастроли приехал. Многие с детьми пришли, шум-гам стоит. Раздевалка не работает, все в шубах сидят, преют, как неандертальцы.
Сели и мы, рядом с нами дама такая пышная, у неё лицо – будто на скале его вырубили, отделяет запад от востока. Ну, ничего, сидим.
На сцене стулья в ряд, то ли президиум, то ли духовой оркестр ложечников ожидается.
- Миш, - говорю, - начисли-ка мне там из портфеля тридцать капель, пить охота.
А он:
- Сиди, сейчас так интересно будет, – вот опять это словечко! – что вообще про всё забудешь.
- А я и так, - говорю, - уже ничего не помню, не понимаю и понимать не хочу, если из своего собственного литра отпить не могу!
Тут на нас со всех сторон зашикали, потому что, оказывается, на сцене кто-то появился. А это как раз он и был уже, кругленький, в костюмчике, в бабочке и с микрофоном.
- Здравствуйте, - говорит, - друзья! Вас приветствует кандидат медицинских наук, артист оригинального жанра – Эдуард Смолин!
И тут грянула музыка, а он сделал по сцене круг животом вперед. Ну-ка, ну-ка, думаю, столичная штучка, щас мы на тебя посмотрим через призму панорамы наших достижений.
- Некоторые, наверное, думают, что гипноз – это обман. Нет, товарищи! Я попытаюсь разрушить это глубочайшее заблуждение. А вы мне поможете! Хорошо?
В зале заёрзали, зашевелились, а кто-то тоненько выкрикнул: «Хорошо!». Ему-то, думаю, хорошо там, на сцене, прибыльно вертеться, если один билет два с полтиной, и народу набралось рублей на пятьсот, теперь он конечно резину тянет.
- Люди, испытавшие гипнотический сон, как правило, чувствуют после этого прилив бодрости, резко повышается работоспособность, улучшается настроение. Не нужно, товарищи, бояться гипноза…
И страшные такие глаза сделал.
- Что вы там сказали? Вы, вы, с пятнадцатого ряда! Учтите, товарищи, у меня очень хороший слух!
Помните? Разве я не предупреждал?
- Так вот, многие почему-то считают, что гипнозу подвержены только люди со слабой волей. Это глубоко неверно и уходит корнями в дедовские суеверия. Мы руководствуемся последними достижениями в этой области психологии и можем заверить вас, что именно волевые люди легко впадают в состояние лечебного сна…
- Что это там? – гаркнул он прямо так, без микрофона.
Где-то в задних рядах заорал употевший в духоте ребёнок.
- На афише чётко сказано: дети до тринадцати лет не допускаются! Вы что – неграмотные? Вы что – хотите меня под статью подвести? Пусть дети покинут помещение!
Народ заволновался, но ребёночек продолжал надрываться и тогда кто-то опять тоненько крикнул: «У, гипноз бородатый!». Некоторые засмеялись.
- Я всё хорошо слышу, товарищи, поэтому договоримся…
- Да уйми ты спиногрыза, тётка, - шипели сзади.
- Вот пусть его борода и загипнотизирует, а мы посмотрим, хе-хе-хе…
- …Давайте договоримся, товарищи, что вы на меня телегу в минздрав писать не будете.
В ответ фальцетом крикнули: «Давайте!». Ребёнок замолчал, а я представил вдруг, что литр в Мишкином портфеле успел, наверно, уже покрыться испариной и начнёт сейчас нагреваться.
- Для опытов мне необходимо двадцать человек, именно двадцать, а не девятнадцать, поэтому пока все стулья на сцене не будут заняты, я программу начать не могу. Итак, не крадите у себя своё собственное время. Алле!
Заиграла музыка, бородатый отошёл к кулисам и стал вытираться платочком.
- Мишка, - говорю, - гад, начисляй, чего на пустую сцену пялиться.
А он мне:
- Коля, друг, у тебя как насчёт воли – порядок?
- Нету у меня больше, - говорю, - ни воли, ни терпения – начисляй!
А как тут начислишь, когда народ весь извертелся, по сторонам оглядывается: дескать, почему не начинают, где же, мол, добровольцы, где подсадные утки?!
- Ой, - говорю, - рубль укатился!
А дама, что рядом с нами сидела, меховая вся и на стог сена похожая, палец свой сосисочный крендельком сделала, губки сердечком:
- Ах, это мой, я такая рассеянная, поднимите, пожалуйста!
Я на карачках уже стою, Мишка мне в щель между креслами уже начисляет, а меховушка всё разоряется.
- Щас вылезу, - говорю, - я тебе достану, паприкашка волосатая.
Вовремя этот дух бородатый опять на сцене возник, нарисовался, хрен сотрёшь, и заладил своё: всё вижу, друзья-товарищи, всё слышу! Ну, чисто КГБ! А может и ЦК собственной персоной!
- Не бойся, - Мишка шепчет, - это он пугает.
Ну ладно, мне-то что, сидим дальше, - волнение растёт, на сцене никого, кто-то кричит уже по десятому разу «Безобразие!», «Деньги верните!».
- Ну что, - Мишка говорит с доброй такой улыбкой, - пойдём, улучшим свою производительность труда и жизни, поможем товарищам артистам в проведении серии опытов, а, Коля?
И вот тут-то я крючок заглотнул окончательно, и дальше-то как раз весь этот кошмар и начался. А всё из-за чего? Из-за любопытства! Не моего, конечно, - Мишкиного. Да, встали мы с ним, шубейки скинули, как перед дракой, и пошли, а зал сразу на нас уставился, и гробовая тишина наступила, и в этой тишине мы – скрип-скрип – по ступенькам к сцене.
- Поаплодируем, товарищи! – закричал бородатый и состроил мерзкую такую улыбочку и тут же обниматься полез, - обрадовался, что хоть двое вышло. Мне его даже жалко стало.
Ну что, сели, музыку слушаем. Зрители теперь целиком на нас переключились, глаза у всех горят, как у вурдалаков: так им интересно, будто мы сейчас при всех шерстью обрастать начнём.
- Итак, товарищи, вы отняли у самих себя тринадцать минут. Очевидно, программу придётся сократить… Неужели среди вас нет волевых мужественных людей? Повторяю, это абсолютно безвредно… Ну что ж, будем ждать ещё.
Сидим. Играет музыка. Люди в шубах тоже ждут.
- Секта молчунов, - Мишка говорит, - до смерти замолчать могут, ишь, как напыжились. Они за нас сейчас и гроша ломаного не дадут, мы для них вроде смертников.
- Да-а, - говорю, - я уже понял: сидеть тоже не просто.
Ладно. Опять на сцену борода выходит.
- Товарищи граждане-женщины, обращаюсь к вам!
- А можно? – со всех сторон запищало.
- Милости просим!
И как, скажу я вам, побежали они отовсюду, на ходу шубы бросают, раскраснелись, каблучками цок-цок, глазками зырк-зырк, ручками…
- Да сиди ты, не ёрзай, - Мишка прошипел, - это ж эксперимент научный, а ты…
Ну, сели. Все вместе сидим. Десять баб и нас двое. И литр на пятнадцатом ряду греется. А может, тётка меховая его уже пригрела?
- Миш, - спрашиваю, - пятый магазин во сколько закрывается?
- В девять.
Ну вот, не успеваем…
- Ну, мужчины, мужчины, поддержите марку своего города! Вообще, я вам скажу, вы идёте на побитие всесоюзного рекорда, который пока принадлежит одному заполярному посёлку и составляет 21 минуту, у вас в запасе ещё… две минуты. Музыка, пжалста!
Давно ему нужно было на больную мозоль им наступить, - тут же за дело оскорблённые жёны взялись, - как это воля слабая?! - мужиков своих в проход повыбрасывали, примерно, как детей плавать учат: один раз до смерти испугался, но зато поплыл. Бородатый пробежался несколько раз по сцене и радостно прошептал в микрофон:
- У некоторых на лице я вижу явные волевые признаки…
Девять мужиков покраснели, а я подумал: кажется, это про меня.
- Теперь, товарищи, небольшая просьба, - сказал бородатый, обращаясь к зрителям, - если вам захочется чихать, кашлять, почесаться, то сделать это лучше сейчас, а не вовремя сеанса. Давайте-ка все вместе, дружно! Ну! Апчхи-и!
Что тут началось! В чесоточном бараке, наверно, так не скребутся, а в чахоточном не кашляют. У меня сразу в горле запершило, а Мишка чихнул и сказал:
- Что делает, паразит.
Мне эти приготовления тоже до смерти уже надоели, и я на бородатого Эдика смотрел, как смотрят на подвижную мишень. Поэтому он меня первым, видно, и усадил, а остальных справа от меня: мальчик-девочка, мальчик-девочка. В зале стало тихо и темно, только глаза упыриные светятся, и в первом ряду сидит пацан лет пяти, сопли распустил и ногой качает.
- Смотрите прямо перед собой, - вкрадчиво начал бородатый, - на любой неподвижный предмет, сосредоточьте на нём всё своё внимание.
Я выбрал меховую даму-копну, которая сидела рядом с нашим литром, и смотрел на нее страшно и пристально, как с того света. Пусть поёрзает, думаю, чтобы в следующий раз за чужим трудовым рублём сосисочки свои не тянула. Я её уже вспомнил. Пивом она торгует! Сосёт из нашего брата и аванс, и получку, а если у тебя копейки не хватает – иди дальше, прохлаждайся мимо, не нальёт.
- Миш, - говорю, - ты посмотри, какая папри…
А это не Мишка никакой, а столб под напряжением! И на нём череп с костями! И он мне Мишкиным голосом говорит:
- Не влезай сюда, Коля, в эту сферу, убьёт к чёртовой бабушке!
А потом мосолыгой пригрозил.
- В какую ещё, в такт её, сферу?
- В торговую, причуда ты природная!
- Миш, - я ему отвечаю, - а если она не доливает, что тогда делать?
- Пейте соков натуральных, - сказал Мишкин череп, - а то будешь, как я, или ещё хужей.
- А хужей, это куда и как? – спрашиваю.
- А вот сюда и вот так, - отвечает он.
Что-то поднимает меня за шиворот, руками-ногами дрыгаю, – пустота кругом, – и вешает на гвоздь. До земли далеко, вниз смотреть страшно, но я смотрю: там много людей, целая толпа, и все они пялятся на меня и пальцами показывают.
- Бедненький ты наш, - кричат, - Исусик безвинно пострадавший! Что они с тобой сделали, врачи-вредители!
Мне себя так жалко стало, что слёзы ручьём полились, никак их не унять, а внизу мужики какие-то, слышу, вёдрами гремят и между собой переговариваются:
- Да спирт это, точно вам говорю, и пить его можно, накануне проверяли.
- А я слышал, позавчера он «агдамом» плакал…
- Враньё, жалеть никто не пришёл, так он такую сивуху гнал, что из нашего дома тридцать один человек пить бросил!
- А чего ж дежурных не поставят, чтоб круглосуточно? Или в две смены, хотя бы?
- А то ты не знаешь, как у нас всё делается! Бумаги в министерстве путей сообщения где-то застряли, вот и мучаемся.
- А если в угольной промышленности? Пусть выдадут на-гора!
- Так надо тогда коллективную жалобу, пройти вон по квартирам, подписи собрать…
- Жалобу бесполезно, вернее будет анонимку пустить… В этот… как его?.. в опорный пункт!
- Вот это правильно! Надо наверняка действовать!
- Слышь, Васька, передай по цепочке, чтоб тару быстрее подвозили, чего они там?!
Вот это дал, думаю, вот это опростоволосился!
Быстренько себе в ладошку наплакал, попробовал: что-то не то – простая вода!
- Мужики, - кричу, - кто кого дурачит?
Тут снизу тётка меховая – и откуда она там взялась? – как заорёт благим матом:
- Граждане, да вы гляньте на него, он за бесплатно хочет! Ишь какой, бесплатное пиво только при коммунизме будет, понял?!
И как пошла меня крыть и обкладывать! Чувствую, гвоздь качаться начал, сейчас не выдержит он, и ухнусь я в самую гущу народную, а тётка своими окольцованными пальцами-полуфабрикатами меня пополам сложит и в узел завяжет…
Всё! Пошёл гвоздь!
Сколько народу на нём до меня перевисело, и надо же, чтоб именно на мне! Или анонимка действовать начала?
- Эдуард, - кричу, - спасай! Ты же кандидат, трам-тарарам, медицинских наук! А-а-а!..
Успел всё-таки Эдик! Успел, молодец, подхватил меня на лету, на ноги поставил.
Народ ликует, в ладоши хлопает.
Эдик туфлёй шаркнул, - раскланивается, - а я стою, ни жив, ни мёртв. Кома гипнотическая!
Пацан сопливый из первого ряда всё так же ножкой качает, а рядом с ним Мишка сидит, и взгляд у него такой, будто я ему в карман написал.
Ну и чёрт с тобой, думаю, знал бы, какого я страху натерпелся в этом гипнозе, - порадовался бы, что живым меня видишь. И говорю:
- Эдуард, что же ты делаешь, гражданин хороший, опыты на живых людях?! Объясни мне, - говорю, - где я был? И был ли я?
А он мне отвечает:
- Некогда, мол, друган, с вашими болячками разбираться, видите, - говорит, - народ деньги уплатил и жаждет.
- Я тоже, - говорю, - уплатил. А меня на гвоздь?! А ну, верни мне два-пяисят, и разойдёмся красиво!
А в зале заливаются, прямо умирают от смеха.
- Пожалуйста, - борода мне отвечает и протягивает новенькую трёшку, а сам к кулисам отходит и опять начинает платочком вытираться.
Публика дружно слюни проглотила и дышать перестала.
Вот так-то, гипноз бородатый! Не на такого напал, не все перед тобой шапку ломают!
Трёшку сую в боковой карман. Нет, так она уйдёт быстро, заначить надо, - перекладываю во внутренний. Нет, тоже не то, найдут, в советском вытрезвителе сразу найдут. Снимаю ботинок и под стельку её, трёшку, - самое надёжное место.
- Ну, вот и спасибо, - говорю. - Пойду я теперь.
А сам уже не понимаю, что делаю. На голове у меня платочек цветастый повязан, и Эдуард спрашивает:
- Как вас зовут-то, хоть напоследок нам скажите.
- Я, - говорю, - между прочим, генерал всех вооруженных сил по договору в Женеве, и в Праге был и в Будапеште, не узнали что ли?
Тут публика с мест повскакала, гром аплодисментов. Мишка в первом ряду сидит, тоже хлопает. Я ему кричу:
- Миша, пожалей. Возьми меня отсюда!
А они ещё громче смеются.
- Граждане, - кричу, - и гражданки! Что тут смешного, я ж такой, как все! Как все вы! Обычный я! Средний! Усредненный! И даже фигура стандартная!
Эдуард ко мне подходит, руку на плечо положил, как будто мы с ним до этого три часа в пивной простояли, - фу-у, наконец-то! - и говорит:
- Вот вам жетон, приходите завтра в это же время, а то вы всё проспали! Приходите, над другими посмеётесь. Кстати, - говорит, - и три рубля заодно вернёте.
- Какие ещё три рубля?! – кричу.
- А вот те, - отвечает, - что вы в ботинок, извиняюсь, спрятали.
В ботинок?! Я спрятал?! Да тебе самому сейчас прятаться надо будет! Где я спрятал, где, на – смотри, Колька ещё не дошёл, чтоб чужое брать и своё отдавать!
Вытаскиваю стельку, а там… три рубля, мать их, новенькие. Ай-яй-яй!
Публика аж завыла от восторга, готова была на сцену бежать и трояк своими руками щупать.
Да как он туда попал? Что это со мной? Где я? Миша, где мы? Где советская граница?
В зал смотрю – сплошная чернота, и что-то в ней шевелится, мерзкое и недоброе, и только на первом ряду всё тот же сопливый пацан в каком-то странном радужном овале, или в нимбе, - так мне показалось, потому что он единственный надо мной не смеялся, а спал себе и ножкой даже не дрыгал.
Так, значит!? Дурака из меня сделать хотите? Скомороха?
И я вскочил на лошадь, руки вперёд выставил и – дыдым-дыдым! - пошёл на Эдуарда.
В психическую! В Бога душу рабоче-крестьянскую конно-железнодорожно-военно-угольную авиационно-портвейново-матросскую экономически косметическую ликеро-водовозочную контратаку.
Пролетарии, серпом вам бриться! Колхозники, молот вам в зубы! И прочие членисто-примкнувшие! Отмыкайте штыки! За мной! Вперед! Жидов и замполитов громить будем!
Будь я атомной электростанцией, я бы весь на него разрядился, но он и так, наверно, почувствовал, что жить ему осталось как раз, пока я на лошади Прже… э-э… Буденного эти десять шагов проскачу. И он попятился, и руками замахал; тут двое дружков его подсадных, как черти, из темноты выскочили, под руки меня, из седла и со сцены поволокли.
- Интеллигенты! – кричу. – А вы с кем?! Чей хлеб вы едите? Чью водку пьете? Иуды! Предатели!
Куда! Куда мне против чертей таких, когда они на людей натасканы! Компот мне в рот сунули, захлебнули народный порыв…
- Я сам, - кричу, - сюда пришел, сам и уйду!
- Уйдёшь, уйдёшь, - один из них шепчет и незаметно кулаком в печёнку тычет, а другой орёт прямо в ухо, чтобы зрители слышали:
- …не волнуйтесь, товарищ, успокойтесь, вредно вам это, вам лечиться надо, а вы по театрам ходите, людей пугаете!
Так они меня и повели. Думали, рогоносцы, – на этом всё кончится, как в кино про Чапаева. Врёшь, не возьмёшь: следом Мишка выскочил.
- А-а! – кричит, - держите меня, у меня воля слабая! Обман это, - кричит, - а не гипноз!
- Точно, - кричу, - жертвы мы безвинные, ни за что пострадавшие от вашего гипнотика. Бей их, - кричу, - шарлатанов! Они у меня три рубля украли!
- Тише ты, жертва генетическая, - один из подсадных шепчет, - шейку щас как сдавлю!
Тут у меня в глазах потемнело всё, в груди зашлось, а земля из-под ног уплыла, но я успел-таки всем на их рога указать, чтоб всем видно было, и по копытам каблуком настучать, успел народу правду открыть и сквозняк устроить.
- Вивисекторы вы, - говорю. И смотрю на них, как прокурор Вышинский, в глаза прямо, на то мы и есть великий и свободный, везде и всегда всех победивший, переплясавший и переговоривший, мы – родина партийного билета, покажем вам, сметем всю шушеру со своего пути, под какой бы не,.. и как бы не…
- Кайтесь, бисовы дети, снимайте вражескую личину! А не то я вас в пыль!
Вот тут чудеса и начались: чувствую – отпустили меня, гляжу – глазам не верю! Один из подсадных напарника своего в шею ткнул:
- Быссстро, - шипит, а сам в мою сторону «чего изволите» сделал и запричитал:
- Извини-ите нас, - лепечет, - ради бога, гражданин прокурор. Как вас, Януарьевич? Мы, говорит, перековались уже и больше никогда не будем. А если будем, то не здесь.
Откуда ни возьмись, пальтишки наши на нас оказались, а тот, что бегал, изогнулся не хуже Махмуда Эсамбаева, и Мишкин портфель двумя пальчиками так грациозно подаёт:
- …зззвините…пжалссста…
- Возьмите, - говорю, - Михал Романыч, наш сак.
И мы с Михал Романычем с достоинством выходим на улицу, а шестёрки эти упираются, дверь перед нами распахнули и держат.
- Вот так, - говорю, - можем иногда, когда захотим! И всем, - говорю, - вашим друзьям, родственникам и потомкам так и передайте: кто с Эдиком к нам придет…
Тут оно меня и настигло, в рот коловорот, коварное недоразумение. Да. Поскользнулся я и со всего маху да копчиком, или как его там, и приложился. Так, что ноги аж на спину закинуло! И дальше я, простите, вплоть до самой больницы ничего не помню, а Мишка рассказывать не хочет.
Он вообще после того дня сильно изменился, перестал свои байки травить, а ребята из бригады сказали, что он над любым анекдотом, даже политическим, теперь минут по пятнадцать хохочет, трясёт головой, как лошадь Бу… ну, Пржевальского, и остановиться не может. Они даже побаиваться его начали.
А недавно пришел ко мне в больницу, четвертинку в туалете заполоснул, расчувствовался и говорит:
- А ведь я, Коля, неполноценный получаюсь, урод вроде, раз меня гипноз не взял, значит – ни талантов, ни резервов медицина во мне не установила, чем я теперь пользу буду приносить?
А в глазах мука такая, как у народного депутата. Запором страдающего.
- Завидую тебе, - говорит, - ты, я слышал, теперь экстрасексом стал.
- Не экстрасексом, - отвечаю, - а экстрасенсом. В журнале «Вопросы психологии» в пятом номере моё состояние описано, но тебе этого всё равно не понять, потому что твой организм алкоголем оглушён, и в нём происходят необратимые процессы. То же самое, - говорю, - и при курении: за пятнадцать лет в лёгких курящего человека одних только смолистых веществ накапливается до восьми с половиной килограммов. Так вот, если всё посчитать и сложить, то ты, Миша, наполовину из этой смолы состоять должен. Так или нет?
Тут он как залился смехом, как залился, подумал, наверное, что я ему новый анекдот рассказываю. Вот темнота.

1984