Я вернулась, Миша

Когда мне только-только исполнилось шесть, родители отправили меня жить в деревню, к бабушке. Собирали как на Северный полюс: в результате чемодан смог поднять только папа – он и провожал нас на автовокзал. «Господи, зачем ребенку в разгар июля куртка с подкладом? А шерстяная шапка?» - изумилась бабушка. «Мало ли что!» - отмахнулась мать. К сожалению, оказалась, как в воду глядела. В дождливом, сером сентябре в нашу семью пришло горе – так что пришлось мне задержаться в деревне подольше. У бабушки я прожила три года: выросла на 5 см, пошла в первый класс и переболела ветрянкой.

Помню, добирались мы тогда до места назначения целый день. В начале до районного центра, такого же пыльного и душного, как наш областной центр. Потом бабка усадила меня на скамейку, рядом свалила всю нашу поклажу и, строго настрого запретив вставать с места, ушла к кассе. Вокруг были люди, много людей с сумками, баулами, пакетами – чисто рынок: все что-то покупают: пирожки, газеты, билеты на автобусы – смеются и не зло чертыхаются. Кто-то приезжал, кто-то уезжал, а у меня под ногами голуби с надеждой клевали шелуху от семечек.

  Наконец, объявили посадку. Через полтора часа, когда уже начало казаться, что пыльная, дорога никогда не закончится, показалась деревня. Ее со всех сторон окружали холмы, и она лежала в середине низины, как ватрушка в глубокой тарелке.
На остановке нас уже встречали дед Андрей и какая-то незнакомая, загорелая женщина. «Мишка, смотри, тебе невесту привезли!» - смеясь, она указала на меня  белоголовому мальчишке, копавшемуся неподалеку в пыли. 
Меня взяли на руки – и я всю дорогу непрестанно вертела головой. Если честно, я была немного разочарована: на картинках в детских книжках художники неизменно изображали деревню в виде россыпи невысоких бревенчатых домиков. Перед жильем – обязательная лужа, в которой лежит дородная розовая свинка, а вокруг пасутся гуси, утки и куры. На завалинке сидит супружеская чета в возрасте, а рядом греется на солнышке серый кот. Вокруг же высились добротные двухэтажные дома, широкую дорогу с двух сторон обрамляли деревянные тротуары. Чисто, никакой скотины – только время от времени пели невидимые петухи. Мы прошли около пяти или шести панелек, затем мимо старого каменного здания аптеки, из красного кирпича добротной пекарни…   

- Скоро мы станем ПГТ, - важно объяснил чуть погодя мне Мишка. – Вон там строятся еще три «панельки», можно будет получить там квартиру. Семен Сергеевич сказал: «Будешь здесь работать – получишь. А что не работать? Работы здесь море.
 И он широким жестом обвел бескрайние, с черной кромкой леса, поля. И я замерла в восхищении. По вечерам Мишка заходил за мной – точнее приходил к дому и начинал слоняться вокруг.
- Жених тебя уже вызывает. Побегай! - улыбалась бабушка и для предания ускорения ласково шлепала меня полотенцем.
У большого здания клуба вечно было много народа: то из города приезжала концертная программа, то показывали кино, то просто включали музыку. Там же рос огромный, в несколько обхватов тополь. Местная молодежь приспособилась вырезать на нем всякую романтическую чепуху – а потом бывало, что молодожены приходили к нему повторить данные ранее клятвы.
Вот и перед моим отъездом Мишка взял меня за руку, и, пламенея щеками, нацарапал наши инициалы на твердой, как камень, коре. Сейчас я понимаю, между нами была симпатия, не детская влюбленность, а предчувствие того чувства, которое принято называть любовью.
Он долго махал вслед увозившему меня в город автобусу. Мы уже взобрались на гору, а я все еще видела его: белая, вихрастая голова Мишки резко выделялась на фоне темной зелени. «Ну буде уже, буде», - ласково усмехаясь, гладила меня по голове бабушка, а я, размазывая по лицу слезы, все равно прижималась к холодному стеклу лицом и шепотом повторяла: «Я вернусь, Миша. Я обязательно вернусь».   

Но потом колесо судьбы сделало очередной поворот: мы уехали из родного города. В следующий раз, через десять лет, я приехала в деревню на похороны бабушки. Безостановочно шел дождь, все дороги превратились в грязь, которая жадно чавкала и с огромной неохотой выпускала из своего вязкого плена сапоги.
Вернувшись с кладбища, как положено, сели за стол. Оказалось, что где-то потерялся дед. Я нашла его за домом, он сидел под проливным дождем на перевернутой ржавой бочке, и, чиркая по мокрому коробку спичкой, пытался закурить. Перед нами расстилалось огромное поле ярко-зеленой, всей в цвету картошки. На миг выглянуло солнце - капли дождя превратились в брильянтовые брызги, а воздух окрасился во все цвета радуги – перед такой красотой на миг отступило даже горе. Я обернулась к деду убедиться, что он тоже видел это чудо – но он, устало прислонившись к стене, сидел с закрытыми глазами.    
Без бабушки дом осиротел. На следующий день родственники громко решали, кто останется на хозяйстве, а я через стекло окна изучала Мишкину невесту – рослую, чернявую девушку. Раздавшаяся вширь тетя Надя вчера рассказала, что, на проводах Мишки в армию его подруга ревела как белуга. А сейчас усердно ему пишет – по несколько писем в день. По всему: вернется парень из армии – будет свадьба. Мне тогда очень хотелось взять его адрес, написать что-нибудь ободряющее – но постеснялась. Побоялась, что тетя Надя что-нибудь подумает, да и о чем писать – столько лет прошло. Мы оба выросли, изменились…

Через год изменился и мир вокруг нас. Страна, в которой мы жили, исчезла, ушла в небытие, как бабушка. Взявшись за руки, годы пошли друг за другом. Дед погоревал-погоревал и женился во второй раз, взял молодуху – на 15 лет младше. «Нельзя мужику одному, а то помрет», - родня одобрила и приняла тетю Машу.
 Отмерено ему с новой женой было по странному совпадению тоже 15 лет. Дед завещал похоронить его рядом с первой женой. На поминках баба Маша сидела, сгорбившись, с полузакрытыми глазами. Мне почему-то вспомнилось, как двадцать лет назад дед с таким же выражением лица мок под дождем на картофельном поле.
 
«Сходи за хлебом, а?» - тетка сунула мне в руку скомканную бумажку. На улице уже смеркалось. В деревне остался единственный магазин – до него надо идти через все село. Многие дома почернели и укоризненно глядят черными провалами окон. На склонах – вдалеке - черные скелеты коровников в сумерках кажутся огромными остатками динозавров. Я остановилась у забитого досками клуба. Крыша у него местами провалилась – у крыльца не хватает двух ступенек, на стене каким-то чудом уцелели две афишы: «Праздник урожая – 19..» и «Играй, гармонь». Рядом – пень того тополя, на котором Мишка вырезал наши инициалы. Зачем срубили, кому  помешал? С трудом верится, что его сломала буря, разве что молния ударила.
- Вы не знаете, Михаил Н. еще здесь живет или уехал? - спросила я подавшую мне хлеб продавщицу.
- А, этот…Куда же он денется, - затараторила она. – Если вам жену его бывшую надо – так она с детьми в райценте живет, а этот здесь. Пьет. Так как лечить не пытались – мать-то с женой все перепробовали… А потом теть Надя померла, так что он сейчас один и живет... Продавщица помолчала, поджала губы: «Работал, а потом вот… заскучал. Трактор спьяну утопил. Так-то неплохой парень был»...

Утром я нашла мишкин дом. Несколько минут помедлила перед дверью, уже развернулась, чтобы уйти, но тут она сама, как живая, открылась. Внутри было темно, пахло сыростью и чем-то затхлым. Дверь в жилую часть была распахнута настеж – если не это обстоятельство, я вряд ли решилась войти. Через нее мне хорошо было видно заляпанный пол, окурки в тарелках, какое-то непонятное тряпье в углу и покосившуюся кровать, на которой уткнувшись в подушку спал Мишка. Я сразу узнала его: по белой, как хлопок, вихрастой макушке. «Я вернулась, Миша», - с улыбкой шагнула через порог, и в этот момент в окно ударило солнце. По стенам весело начали гоняться друг за другом солнечные зайчики. Повсюду: на подоконнике, столе, шкафу, вдоль стен - нескончаемые ряды пузырьков из-под одеколона и разных «Льдинок», «Снежинок». Лучи преломлялись в стекле, и оно сверкало, как драгоценное. Потом солнце ушло из дома. Я развернулась и тоже пошла прочь. В этот же день села в автобус, и, как когда-то в детстве, прижавшись к стеклу, смотрела, как деревня медленно исчезает из вида.