Я их люблю, я очень их люблю!

               
Туркмения,  г. Мары,  1936 г. Переезд из г. Перми,  новый перевод по службе. Семья  семь  человек. Отец и мать, четыре взрослых дочери отца, дочка Неля рожденная в совместном браке, мать ожидает второго ребёнка (в 1937г. родится сын Руслан, в 1939г дочь Светлана).  Семью поселили в одноэтажной мазанке,  низкий потолок, маленькие окошки с сеткой, плоская крыша, на ней земля и огород. Рядом хозяйская постройка, разделена на зоны, там лошадь и корова, на крыше тоже огород. Туалет, из которого старшая сестра Мария, узнав, что у неё туберкулёз, устроила  отдельное жильё. Во дворе,  растет  шелковица, крона  дерева охватывает двор и крышу, хранилище для привозной воды. Забор,  калитка, недалеко арык. На расстоянии квартала, артезианский колодец,  рано утром, до восхода солнца, мать набирает воду для питья. Ей помогают местные мужчины.   Деревянный короб зарыт в песок, в нем два больших кувшина, наполненных водой,  для путников, идущих мимо. Когда в  кувшинах, кончается вода, путник, садится на деревянный наст и ждёт, когда его заметят. Колодец на запоре, за ним следит определенный человек. (Боятся отравления колодца)
 
Первая потеря, в 1941 г. дочка  Светлана тает на глазах, диспепсия. В 1942 г. рождаюсь я,  назвали Консуэло, (Утешение), в честь  дочери  друга отца, погибшей при бомбежке в Испании. Отец пообещал, родится девочка, она продолжит имя. Крестным отцом  стать не успел,  погиб до моего рождения.
В 1945 г. родился брат, назвали Эдуардом, в честь врача спасшего отца от смерти. (В Кишиневе родились сестра Людмила и преждевременный братишка)

Память! Как у людей, она разница! Примерно в двенадцать лет, я завела отдельную тетрадь и подписала,  «Память моя и всех людей вокруг меня»  Составила вопросы. Почему разная такая, почему часто говорят, не помню,  или позабыл, почему врут, когда всё помнят? Самые ранние воспоминания,  где нашей  памяти начало?   Вопросов множество, ответы пыталась обобщить.

  А, где начало памяти моей? Малая кроватка, проснулась, рядом лежит  пупсик в маленькой ванночке.  Маму зову, её не слышу. Заглядываю в каждую клетушку. Я испытала первый страх,  меня оставили одну! 

Горит костер, мама наказывает:
-Береги  пупсика, не подноси к огню, сгорит и пупсика не будет.
Как бросила в огонь, не помню. Утром прошу сестру из головешек пупсика достать.
-Его там нет, сгорел твой пупсик, ты  видела, как вспыхнул он, и превратился в черный уголь.   
Не верю, головешки разгребаю, игрушки нет!  Дошло,  реву от горя, кидаю ванночку в  печной огонь, без пупсика зачем она? Первая потеря!

Стою  у двери, брат Руслан с друзьями на качелях, увесистая метровая доска с цепями, взлетают высоко. Сорвалась с места, меня  подбрасывает вверх,  затылком бьюсь о двери,  гвоздь вбитый в двери мне пробивает черепушку. Я,  повисла! Не помню боли и испуга, внимание  направлено на брата, он прыгнул с высоты разгона, плашмя упал на каменные плиты,  разбитое лицо в крови, подняться на ноги не может. Меж нами разница в пять лет,  мне три исполнилось, ему  шагнул  девятый.  Отец качели снял, повесил кольца.
 
Колодец. Я рядом с мамой с маленьким ведром, жду порцию воды, мне хочется взглянуть в колодец, мама отстраняет, реву. Сосед в халате, говорит:
-Смотреть  нельзя, Шайтан утащит. Шайтан не любит, когда плачут.
Склонился над колодцем и громко крикнул в глубину. Ответный гул не испугал. Мама рассказывала мне, к колодцу, меня словно привязали. Я задавала всем вопросы, какой Шайтан, а он выходит из колодца?  Случилось то, чего боялась мама, я прыгнула на круг колодца,  ногами зацепилась за край люка, свесилась всем телом внутрь и закричала.  Выходки никто не ожидал. Мать отхлестала по голяшкам, отец подвел к колодцу и пару раз стегнул ремнём. Память  не запомнила наказы, попытки заглянуть вовнутрь возобновились с новой силой. Старик погонщик  зашел на   чай, пообещал:
-Я  отучу её, пусть подойдет к нему,  сосед оплошность допустил, мы это слово вслух не произносим. Шайтан манит её к себе, вы потеряете ребенка.
 Надзора нет, я прямиком к колодцу, взбираюсь на него, пытаюсь с люка снять щеколду.  То, утро я вообще не помню, его мне описала мама. Память запомнила  хлопок со свистом и боль! Неописуемую боль! Без памяти свалилась на песок.    Очнулась на руках у мамы, боль несколько дней не отпускала.
Вечером, дождавшись отца, погонщик виновато объяснился:
-У дочки  вольный разум, просто наказание не поможет. Я наказал её кнутом, какой скотина получает, пока приучится к командам. Больно, очень больно, свинцовый шарик пробивает кожу. К колодцу дочь сама не подойдет.
Боль отступила, ранка затянулась, на ягодице след  едва заметен. Всем,  кто за водой идет, наказываю, в колодец не смотрите, не кричите, Шайтан наказывает больно!

Передо мною маленькая фотография, с надписью на обороте,  Туркмения. 1945 г. три года. Отец привёл к фотографу меня, сказал ему, сфотографируйте на память, вырастет, на слово  не поверит. И если бы не этот компромат,  поверить было бы непросто.  На фотографии малышка чуть исподлобья,  смотрит в объектив, на ней одежда в клочьях.
На местных  женщинах чадра, или платок, к отцу все обращаются,   Начальник!   А младшая его, любыми способами освобождает тело от одежды, голышом  выскакивает за калитку и носится по улицам Востока!  Одежду мама  штопала и  шила постоянно, придумывала резинки, ремешки,  завязки.  От меня  убирали стеклянную посуду,   она «нечайно» разбивалась. Осколки прятала,  ими или зубами, освобождалась от одежды. Порезы на теле и руках сносила терпеливо.  Однажды, за мной недоглядели, я весь запас коротких шаровар, это широкие трусы  с резинками  на поясе и снизу, с лямками украшенные рюшкой,   в песок зарыла. Вечером отец посадил  на скамью, сел напротив, а мама  ворочала песок граблями.  Заерзала.  Отец кричит:
-Мать, у курятника ищи.
Что выше написала об одежде, рассказывала мама, а в памяти осело событие, после которого, я голышом не появлялась никогда!
К маме на рынке  подошла женщина туркменка, и завязала разговор:
-Если сошьёшь чувяки мне (отец и мать нас обували сами, у них  колодки были всех размеров,  лапа и  чемодан сапожного добра),  дочка твоя, штаны сама запросит и увела меня к себе.
Я заглянула внутрь кибитки.  Старушка, сидя на полу, на прямых ногах качала малыша, дети постарше, от любопытства окружили нас.  За кибиткой, в нескольких шагах, лежала сдохшая собака. Цесарка с выводком, червей клевали.  Слова я помню до сих пор:
-У всех мужчин,  в письке  дырка  мала, мухам туда забраться трудно, у женщин  всех, большая дырка, муха  насадит червяков, они тебя съедят, как  ту собаку.
Для убедительности слов,  она заставила детей пописать, сыны её струю пустили, дочку на руки взяла и приказала:
-Смотри туда,  где литься будет.
  Неслась домой, с порога закричала:
-Мама, дай мне трусы с резинкой, чтоб мухи не могли пролезть!
Дома ласкали, обнимали, соседи похвалили, ай, молодец, красивые штаны! 
Урок наглядный!   Можно детей заставить подчиниться, но, если разум малыша не принял наставления, знать время не пришло или подал слова не те. За  насилием всегда расплата,  оставшись без надзора, ребенку вашему, всё можно!
Родители мои, мудрость народную ценили и откровенно восхищались, не иссякаема  она!

-Мама, мы куда идем?
-На Кудыкину горку.
С детства знакомые слова.   Горку  Кудыкину, мы часто вспоминали. Там пасека была, вокруг неё, сколь видит глаз,   расположилась арбузная и дынная бахча.   Всякий раз, когда мы покупали  дыни, (живя уже в Молдове) она   произносила, с туркменскими сравнить нельзя.
Мы на Кудыкиной горе, мама с грудным Эдюшкой,  он спит на перевязанном через плечо платке,  а я держусь за пояс. Отец из кожи сшил,  на поясе застежка, по бокам петли, мамины руки заменяют. Брат Руслан и сын  соседа армянина,   направились за виноградник.
Мама окликнула:
-Туда нельзя, там ульи.
Делом занялась,  на мед меняла сшитые штаны. Как выяснилось позже, Руслан ослушался и потянул с собою друга:
-Не бойся,  здесь пчелы тихие, их уморили дымом, и постучал по улью палкой.  Хозяин пасеки стянул с веревки темную попону,  и  крикнул маме:
 -Прячься,   пчел разъярили дети!
Накинув на себя попону, он побежал навстречу детям, увел их от беды и принялся месить в лоханке  глину. Вымазал  места укусов, принес кисляк и напоил детей. Я этого всего не помню.  Проснувшись утром в своей кроватке,  в родительскую комнату вошла. Брата не узнала, глаза заплыли, лицо опухло, всё тело вымазано месивом из свежих помидор. Он застонал.  С криком, Бабай,  выскочила наружу. Лежачего  Бабая помню хорошо (Бабаем, взрослые детей пугали) и, как кричала, тоже помню. Страх стал преследовать меня, объяснения не помогали,  одна  я долго спать боялась.

Вода! В жаре туркменской она  спасением была.  Днем город вымирал,  прохожий редок. В самую жару, мы  отдыхали на полу, стелили на пол покрывало,  поливали холодной колодезной водой,  и укрывались мокрою простынкой. Мама  рядом,  из простыни рубаху раскроила,  на ногах подушка, Эдюшка раскинулся на ней, она шьёт и его качает.  За рубахой зайдет сосед,  он ловит и разводит черепах,  ими рассчитается за труд. Угол загорожен доской, сосед принес двух черепах. Я  кричу, черепаха потеряла домик! Он поясняет, не потеряла, я разбил его,  пойдет на суп. С ужасом смотрю, как мечется она и лапками царапает стену. Кричу! Мама успокаивает, сейчас починят домик. Сосед приносит черепаху, держи, я домик новый ей надел. Глажу, опускаю на пол и вдруг осознаю, та большего размера, сосед подмену совершил. Первое понятие обмана и сострадание к живому. Я требую их отпустить на волю. С мамой подошли к арыку и выпустили черепах. Прошли года, на день рождения  дочке подарили черепаху, картинка ужаса из детства в памяти не стерлась, Тортилу, я тайно отнесла в детсад.

С Эдюшкой мама никогда не расстаётся, он либо на подвязанном  платке  спит за спиной или на груди,  или лежит в плетеной  люльке рядом. Люлька похожа на огромную корзину с ручкой. В корзину забиралась часто, старших просила поносить.
У мамы   короткий сон, такой  до старости и сохранился, ночью четыре, пять часов, днём  полчаса, когда приспичит. Если прилегла, в доме тишина, смолкают разговоры,  передвигаемся на ципках. Сон каждого в семье, на первом месте, мать научила сон беречь.
Отец рассказывал, однажды мама прилегла, и спала дольше, чем обычно, братика кормить пора,  пытался разбудить, не  шевелится. Ухо приложил к груди, замедлилось биение сердца. Маму положили в лазарет. Три дня, три ночи, отец не отходил от койки.  Первая жена ушла на небеса, оставив четверых детей, нас тоже четверо, Неля, Руслан, Я и Эдюшка. У отца, мысли черные витают, врачи не знают, что произошло, в практике  подобное впервые.  Утром четвертого дня, глаза открыла и попросила куриного бульона. Разруха, давно поедены все куры. По кварталам пронеслось, очнулась Фаичка, бульона просит! Из какой птицы женщины туркменки  сварили тот спасительный бульон, отец не знал, к вечеру она на ноги встала, произнесла:
-Пошли, Мишелечка, домой.
Я помню лишь её приход, увидела и от обиды разревелась, как можно так надолго уходить!

На люд,  ослабленный войной, и непривычный к климату Востока, болезней много навалилось. Жара! Болели малярией (мама, сестры),  лечились хиной. Трахомой - глаза слезились и гноились, утром и вечером примочки из мочи.   Желтухой,  от неё промывались арбузами. Клопы и вши обыденное  дело, спасались керосином, бельё стирали  и кипятили в щелочной воде, процеженный  раствор золы. Дифтерия (Руслан и Неля),  поражение слуха,  истощение, год ползали, на ноги не вставали. От диспепсии умерла сестренка. У старшей сестры Марии,  выявили туберкулез. (умерла в Кишиневе) На соседних землях  вспышка оспы,  прививки обязательны для всех. Из всей семьи, последствия лишь у меня. На левой руке, рядом с царапинками вздулись  множество мелких волдырей, на правой ножке, волдырь с копейку. Волдыри лопнули и загноились, температура сорок, от боли судороги.
В памяти головная боль, я ручками царапаю себя, мама держит на руках, выгибаюсь, тянусь к  сестре, от неё к маме. Картинку эту и сегодня я очень ясно представляю. 
Мама рассказывала, девять дней,  девять ночей бессонных,  Светочка умершая перед глазами,  с тобой неразбериха! Ранки, гной выел, глубиной в пол спички, от гноя чищу, казалось, косточек касаюсь.
Годы прошли,  думалось, память от этой боли исчезла навсегда,  видение, от  того случая осталось, оно всплывало, когда на теле у других я замечала оспенные метки. В четырнадцать лет мне удалили аппендицит.  Хирург, папин знакомый  признался, ошибка вышла,  яичник воспалился, видимо перекупалась дочка. Я удалил аппендикс, немцы считают,  от него полезно избавляться  в детстве.
Очнулась от наркоза, грелка со льдом на животе. Обход врача,  мед брат записывает указания. Отец проведал и ушел. Завтра праздник. Вечером к мед брату любимая пришла,  встречу отметили и заигрались. Он мне и бабушке забыл уколы сделать,  кажется, морфий.  На зов и стук в стаканчик, они не откликались.  Боль начинает доставать,  бабушка кричит и стонет, пытаюсь встать. Память валит на кровать,   забытая годами боль,  наружу вырвалась, маленькой - я на руках у матери мечусь...
Хирург случайно утром заглянул, с семьёй в  Бендеры к матери собрался,  а кошелек с зарплатою забыл.
Очнулась от укола, в теле лёгкость,  готова прыгнуть на любую высоту, хирург мед брата  хлещет по щекам, кричит:
-Скотина, ах, скотина, а если бы от шока умерла!

Животным доставалось тоже, сап, ящур, бруцеллез, мама им переболела, рассказывала, от слабости едва передвигалась, болезнь и худоба мотали  долго.
У мамы началась экзема на руках, у меня и  Руслана золотуха, коросты  на голове и за ушами, к ним постоянно липли мухи.  Мама уговаривает:
-Не царапай ранки, волосы расти не будут.
Я отвечала:
-Мама, я их сама царапать не хочу, но, ранки, просят мои руки, ну,  поцарапайте немножко.
Старик, лечивший скот, принёс вонючую мазюку.    Мама состав запомнила частично, солидол,  растопленный пчелиный воск, пчелиная пыльца,  зола  травы  дурманящей рассудок,  деготь, хлопковое масло, в пыль молотый красный перец… двенадцать мерных  компонентов, тринадцатый, на кончике иглы змеиный яд. Смесь  подогревалась  на пару, тонким слоем наносилась на пораженные места,  на несколько минут.   Ранки  обильно выделяли жидкость,  жжет невыносимо! 
Из всего, память запечатлела короткое мгновение,  перед процедурой, Зинаида, старшая сестра, простынёй  пеленала мои руки, сажала на колени, а я кричала:
-Маслом, маслом!
 Чашка с кипяченым маслом  стояла рядом. Тряпицей, смоченной в него, осторожно протирали ранки. От ранок, не осталось и следа. Избавление от жжения, память запомнила надолго, ударившись,  я прибегала к маме, просила маслом смазать место. Став старше, привычке  не изменила, масло с пером гусиным всегда стояло в  уголочке шкафа, я пользовалась им.

 Вода! Всегда к себе манила, где мокро, там и я. Старшие сестры, отказывались брать на реку,  во мне нет меры и понимания, вода опасною бывает. Поведение несносно, реву и  рвусь к воде, и если удалось прорваться, с размаха  прыгаю,  мутная вода, меня не видно. Домой,  буквально волокут, я не иду и упираюсь,ору и подгибаю ноги.
На берегу реки Мургаб  соорудили птицеферму, огородили, сделали запруду. Для фронта выращивали уток, учёт вели  по каждой  голове. Кто-то взламывал запруду,  утки стали исчезать.  Вора, заметили случайно. Маленькие дети, на деревянном выступе сидели, свесив ноги. Детей позвала мать. Малыш  двух лет,  на корточках у края находился, замешкался и не пошел за всеми.  На глазах у матери, у пастухов, поивших скот,огромный сом, сбил мальчика хвостом. Взрослые  с криками, бросились на выручку ребенка. 
Облаву объявили, воинская часть выделила мужчин  и сети, из них устроили заграждение, оставив узенький проход,  для приманки  выпускали  уток, сом долго осторожничал и, наконец,  решился. Одну из уток уволок,  и оказался в западне.
На деревянном  мосту, соединяющем два берега реки,  народу тьма.  Отец, (впервые, после крупозного воспаления легких, вышел за пределы дома) с Русланом и со мной среди толпы, событие, сома будут ловить. Мужчины окружили сети, кричат, посудиной гремят,  смельчаки гонят сома на мелководье, он прорывается к сетям, всё начинается сначала.
Под мостом глубина и до воды два роста человека. Отец лишь на мгновение ослабил руку, я за перила,  через мгновение скрываюсь под водой. Мужчины прыгают за мной,  от моста, в метрах десяти всплывает моя попка.
Через года, дочка моя Елена,  поступок  повторила.  Мама собралась в гости на Урал родню проведать. С нею,  младшая  Людмила, внук Женя, и Леночка, ей год. Приехала мамина родня и  привезла  детей. На лодке,  они переплывали озеро,  и отдыхали до вечера  в лесу. В тот день в лодке находилось четверо детей, мама и Капуша (мамина сестра).  Поднялся ветер, собрались быстро, озеро после дождей разлито,  до берега при  спокойной гребле, минут двадцать.  Мама на веслах, лодку старается держать  наперерез  волны.  Достигли середины.  Леночка, сидевшая у Капуши на руках, встает на ножки, уже у борта, и на глазах у  мамы, плюхается в воду!  Мать в ужасе бросает весла, готова прыгнуть вслед за нею,  лодку, оставшуюся без надзора, ветер развернул, вода захлестывает их.  Рыбаки,  спешат на помощь.   Из воды медленно всплывает попка, тельце уже в руках у мамы. Дочка не испугалась, не захлебнулась, она... смеётся!  А пережитый ужас месяцами следует за мамой, лишает сна, ночами, она бормочет вслух, держи её, держи. Подскакивает, садится на  пастель, идет на кухню, или выходит на крыльцо, старается видение забыть.  Пытаюсь успокоить:
-К чему переживать, я тоже в воду сиганула,  и выплыла, ни, ей ни мне тонуть не суждено.
-Когда с тобою приключилось, отец метался и не спал, над ним шутила,  мнительный какой, держать себя в руках не можешь! Мысли  гоню,  засели крепко. Как говорил твой дедушка (он медик), событиями разум переполнен, чаша не бездонна,  вырой ямку, припомни, что мешает жить, брось мысленно в неё, землей прикрой, освободишься от напастей. Мала была,о наставлениях не вспоминала, а нынче, вот, пришли на память.

  В Туркмении темнеет разом и сразу резкая прохлада. Стук в окно. Огня не зажигают. заходят женщины в накидках, плачь безутешный, садятся на пол. Я слов не помню, только качающиеся позы.
Толпы на улицах, горестные крики, вай, вай!  Люди бегут куда-то,  обратно прибегают, окна и двери на засов, это похороны.
Поезд "Спасение" ждали долго, из трех вагонов, на станцию пришел один. Пропажу обнаружили на запасной ветке. Начальника охраны, отца Тимура, с которым Неля и Руслан играли в прятки, басмачи  не стали убивать,решили,  за разграбление вагонов, он, от своих получит вышку. Остальных, сопровождавших поезд, просто изрубили на кусочки.
На стенах расклеивали листовки, если при обыске обнаружат муку, пшеницу, сахар, рис,  мыло, и прочее из вагонов, расстрел и выселение семьи.

Время военное в Туркмении, я представляю по рассказам мамы. Она, те тяжкие года,  частенько вспоминала, особенно войны начало. Страна к войне готова не была, басмачество воспаряло, в первые месяцы электростанцию сожгли, сахарный завод, взорвали водокачку, нападение на поезда, жестокая расправа.  Родня, восставших укрывала.  Меры ответные были не менее жестоки.
Неразбериха в мыслях, в Туркмению ссылали неугодных, бараки деревянные, в них поселяли  неугодных коммунистов из Питера (1939 - 40 ые годы), центральных городов России. На фронт просились,  их не брали. Ночью, Питерцев подняли и посадили в товарняк, чья эта затея,  отец не знал. Некоторые, успели малых деток передать женщинам туркменкам с которыми делили быт. Какая мать отдаст ребенка, видимо, показалось, что их увозят на расстрел. Детей этих, туркменки берегли, доверие, за честь считали. Мама свидетелем была, как по мосту с носилками бежали женщины. На носилках, закутанная в верблюжью чесанку, лежала девочка, её ужалила змея. Две женщины и дети, сменяя друг друга, спешили в лазарет. К утру толпа детей  собралась, они  расселись за забором, и терпеливо ожидали, когда появится  Белая папаха. (так дети, за белую шапочку, окрестили главврача). Увидев, поднятые к небу руки, сорвались с места, благую весть по улицам несли.
 
Голод!  Заставили запасы сдать и обещали помощь. Армии нужней. Шли месяцы, с утра, арба с волами проезжала мимо, заглядывали в каждый дом и каждую кибитку. Умерших от голода, болезней, валом грузили на арбу.

Птицы из-за падали подрались, бились насмерть, опасность не заметили, сестра накинула на них  одеяло, в обед хлебали суп.

В Туркмении, на детей продукты получали по талонам, без толкотни, любителей пролезть. Номер на руке, не хватило, молча расходились. Об этом вспоминала мама.
Очереди в Кишиневе, я помню хорошо. Записывались с вечера, каждый  час переклички, ночью, мы подменяли маму. К открытию магазина, не очередники ломились силой, им было все равно, что впереди стоит ребенок, женщина, иль старый человек. Милиция, едва справлялась.

О туркменах, живших рядом с нами в г. Мары, мать вспоминала с теплотой, тяжбы сгладились с годами,  воспоминания добрые остались.

Отец уехал в Ашхабад, несколько месяцев  не появлялся. На радость всем, приехал не один. Отец Тимура, шагал с поднятой головой. Сложив ладони на груди, он отбивал поклоны людям, они   молились за него.
В отсутствии отца,  род его, заботился о нас. Когда мы уезжали в Кишинёв,  они грузили на машину вещи и посадили нас на поезд.
Как оказались в Кишиневе, я вспомнить не могу. Мама рассказывала, дорога долгою была, в вагоне  дети больные дизентерией, высаживают, крик и слёзы.
 
 Кишинев. 1946 г.  Переезд из Туркмении, новый перевод по службе. Отец со старшими дочерьми  уехал устраивать жильё.  Город  Кишинев подымали из руин. Отец сопровождал пленных немцев на работу.  Принимал участие в строительстве объектов.
 
И снова, голод!  Неля и Руслан в школе получали сахар, домой несли. Мама, две детских пайки делила на четверых детей. Людочка родилась.

Обещали, командировка три - пять лет, семья вернётся на Урал.
 Не суждено,   события и время распорядились по иному. У отца туберкулез и силы на исходе. Болел он долго, задыхался.   В любое время суток, Я или Эдик бежали  в аптеку, в подушке кончался кислород.

2 февраля у мамы день рождения, отец попросил побрить его, умылся, оделся в любимую косоворотку. На столе капустные пельмени, квашеная капуста, соленые помидоры, любимый наш малай и хлебный квас. Брат на балконе раздувает самовар.
У отца приятный голос и музыкальный слух,   мама любила  слушать песни. Давно не пел.
В тот день подарок от него, он спел любимую свою.
 
                Белые гроздья, в окно нам стучатся,
                Мы вспоминаем  былую любовь.
                Я обнимаю, тебя, седовласую,
                В сердце огонь разгорается вновь.

Ночь.  Проснулась. Отец и мать ведут беседу. Мамины слова отчетливы, у папы звуки, хрипы, свист. Нет, Мишенька, я замуж не пойду, такого мужа в свете не сыскать. Что трудности, они приходят и уходят. Детей я подыму. Я счастлива  была любовью. 

На склоне лет, она поведала прощание с отцом. Прощения просил, за то, что не хватило сил и оставляет в нищете, и с малыми детьми. Любил всю жизнь, как в первый встречный день, так и в последний. Просил замужество надеть.
 
Мама поднимала нас одна,  на каждого младшего ребенка в месяц, ей выдавали пять рублей. Семью, как и в Туркмении, кормила швейная машинка.

Народы сообща, налаживали мирный быт. Разногласий по национальному вопросу, в семье вообще не существовало. Мы, как-то посчитали, сколько национальностей в роду, не все учли, связи родные потерялись. Множество ветвей и множество кровей! Русские, украинцы, молдаване, поляки, евреи, татары, буряты, чуваши... Какая  нация важней, если мы все, переплелись? Я, от родителей своих, одну лишь меру получила, ЖИЗНЬ ЧЕЛОВЕКА, ДОРОЖЕ ВСЯКОГО БОГАТСТВА!   

Кишинев,  2005 г.  Маме  93 года, перелом шейки бедра лишил движений, семь с половиной лет не выходила за порог, глаза ослепли, плохо слышит, а ПАМЯТЬ светлая и разум чист. Ночь. Она зовет:
-Поговори со мною, дочка!
Мне спать охота,  даже во снах, ищу я место, куда бы я могла прилечь. Встаю, на плитку ставлю чайник, закипел,  лью в чашки кипяток, их три.  Накинув  стеганую рубашку, подходит  муж, в ногах садится. Он перенес второй инсульт, диагноз, стволовой.  Выжил, зрение вернулось, самостоятельно подносит ложку, ест, пьет, пока с трудом, осилил круг дорожки стадиона.
Пьём чай, и оживает наша ПАМЯТЬ, беседы долгие ведем,  сокрытий нет, мы откровенны друг пред другом. 
Я их люблю, я очень их люблю!
(Фото 1945г.)