Чрезвычайное происшествие. Аянские рассказы

                Чрезвычайное происшествие.

Предстоящий новогодний праздник был безнадежно испорчен. Экипажу пришла радиограмма от командира летного отряда, в которой предписывалось задание экипажу: Обеспечить дежурство по санитарным заданиям на период новогодних праздников в Аяно-Майском и Тугуро-Чумиканском районах. Впереди безрадостная перспектива встречи Нового года вдали от дома и семьи. Кроме  этого, это означало и то, что с 25 декабря и до 5 января работы у нас не будет. Не будет ничего кроме вынужденного безделья и постоянной готовности к вылету. Двадцать пятого мы развезли почту по побережью  от Немуя до Кекры, налетав при этом, пять часов двадцать минут, после чего поставили вертолет на стоянку, зачехлив двигатель и несущий винт. Еще пару дней азартно писали «пульку» сидя в пилотской гостинице. Затем и это занятие надоело, и было решено с утра отправиться на крабовую рыбалку. Снасть на краба самая незамысловатая. Толстая леска, или капроновая нить, а при ее отсутствии вполне сойдет и обычная швейная № 10, кусок старой дели, груз и приманка. Вот и вся снасть. С вечера наготовили снасти, вымочили красную рыбу и поставили ее на теплую плиту, для того чтобы она слегка затухла, и довольные улеглись спать.
   Затемно встали, наскоро позавтракали, сообщили диспетчеру о том, где будем находиться и в путь. Мы направились к выходу из бухты, на рифы. Там  же проходит припай, граница берегового льда и открытой воды, и там же райское место для крабов. В зарослях ламинарии (морской капусты) и рифах природой созданы все необходимые условия для их жизни. Наш путь не далек, погода для побережья изумительная, слабый северный ветерок нам в спину. Радость предстоящей рыбалки переполняет.
Наконец мы на месте. Располагаемся вдоль трещины берегового припая. Смысл рыбалки на краба прост и заключается в следующем: Снасть с привязанной приманкой опускается на дно. Удочки расставляются на расстоянии 5–10 метров друг от друга. Переходя от одной к другой, рыбак слегка приподнимает снасть, и по весу определяет наличие краба. Затем вытаскивает свою добычу из трещины на лед. Вытаскивать снасть нужно быстро, но без рывков. Краб, присосавшийся к приманке, увлеченный своей трапезой и не замечает, как оказываться на поверхности. В случае если он разжимает клешни и отпускает наживку, он падает в дель и путается в ней. При желании можно лечь на лед и понаблюдать так, сказать в живую за его поведением. Видимость в воде, не смотря на глубину десять – двадцать метров, прекрасная. Фантастический подводный мир. Гигантские, во всю глубину, от самого дна до поверхности, заросли ламинарии колышутся, раскачиваемые невидимым подводным течением. Снующие туда сюда рыбы. И конечно крабы - гордость здешних вод. Здесь обитают два вида. Камчатский промысловый, достигающий в своих размерах метра и более, и большой королевский, уступающий размерами первому но, несомненно, красивее его. Они боком передвигаются по дну, смешно приподняв к верху свои большие клешни. Привлеченные видом и запахом наживки они приближаются к ней, ощупывают своими усиками приманку, и довольные своей находкой принимаются за лакомство. А еще, вода просто кишит от несметного количество криля – любимого лакомства китов. Этих морских исполинов, мне доводилось неоднократно наблюдать, пролетая вдоль береговой черты. Особенно часто они встречаются в районе  Шантарских островов, красивейшего архипелага на границе Удского и Тугурского заливов. Крабовая рыбалка увлекательна. Краб не зависит от изменений погоды, на него не влияет, как на рыбу, перепад  атмосферного давления. Он постоянно находится в поисках пищи, поэтому  ловится легко и интересно. От лежания на морском льду наши куртки уже белы от соли, руки от постоянного контакта с крабами покраснели от холода, но мы увлечены и продолжаем рыбалку.
   От увлекательного занятия нас отвлекает гул авиационных моторов. Три самолета Ан-2 с интервалом три, четыре минуты низко пролетают над нашими головами и садятся на размеченную на льду взлетно-посадочную полосу в бухте.
- Слышишь, Нилыч! Все же дали летный прогноз. –  кричит мне наш бортмеханик Александр Никитович Кулешов, которого мы все уважительно зовем просто Никитич.
- Дать то дали, только когда, - я смотрю на часы, - до захода солнца осталось сорок минут.
 Метеослужба Николаевского на Амуре авиаотряда была среди летчиков не в почете. Можно было днями, а то и неделями ожидать летный прогноз при отличной фактической погоде.
   Я ловлю себя на мысли о том, что хорошо бы все это бросить да улететь завтра с одним из этих бортов домой.
- Слышь, Нилыч, а хорошо бы завтра смотаться домой.- словно читая мои мысли, кричит мне Никитич.
- Хорошо. – отвечаю я, прекрасно понимая, что это невозможно.
Настроение портится, ловля крабов прекращается сама по себе. Сматываем снасти, забираем улов и возвращаемся назад, в бухту, к стоянке самолетов, в надежде встретится с их экипажами. За то время пока мы шли до стоянки Ан-2, их экипажи закрыли свои машины и ушли в поселок. «Аннушки» стояли зачехленные и пришвартованные тросами к толстому льду бухты.
- Ну, вот не успели. – ворчит Сережка Кошевой, наш техник. Вообще он веселый, не унывающий человек, но сегодня всем нам очень хотелось бы, встретится с ан-двашниками. Узнать отрядные новости, а если среди них есть кто из близких соседей, то и о семьях.
- Ладно, Серега, не унывай, завтра встретимся, узнаем. – утешает Серегу, а заодно и меня Никитич.
  Дверь в «пилотскую» распахнута настежь. В ней явно никого нет. Наш командир Афанасенко Игорь Николаевич, по прозвищу «Игорюха» слинял в поселок. Сам по себе Игорюха не плохой мужик, но пилот никудышный. Более странного пилота, который бы так не любил и боялся летать, я никогда в жизни не встречал. Полеты с ним в одном экипаже, сплошная нервотрепка и мучение. Даже в зимнюю пору, когда температура в кабине Ми-4 опускалась до температуры минус сорок, Игорюха потел от напряжения. И чтобы хоть как-то избавится от пота, который потоком заливал его лицо, включал вентилятор в кабине. Он мог месяцами сидеть периферии, в местах, где редко бывает хорошая погода, и радоваться тому, что не нужно работать. Он не играл в азартные игры, не рыбачил, не охотился. Любимейшим занятием было собирание почтовых марок и треп, бесконечный, бестолковый, бабий треп. Он мог говорить где угодно и с кем угодно, часами, на любую тему. Вот и сейчас бросив все, не прикрыв, как следует за собой входную дверь, помчался в поселок потрепаться.               
- Эх, Игорюха, дать бы ему в ухо, – злобно и складно сказал Серега, - теперь придется весь вечер печки топить.
  Мы вошли в холодную «пилотскую». Дверь в неотапливаемую кладовку была открыта настежь.
На полу валялась обгрызенная собаками оленья туша, приобретенная накануне в одном из стад за две бутылки водки.
- Ну, Игорюха, ну раздолбай, да его убить мало. - мрачно произнес Никитич.
- Во, во, и самого на мясо пустить, борова жирного. - поддержал его Кошевой.
- Не, ты представляешь, все сожрал. Хотя бы нам, что оставил. -- сказал Серега, заглядывая в большую кастрюлю стоящею на плите.  Игорюха любит поесть. Его большое, ста двадцати килограммовое тело постоянно требует пищи. И он ест везде и всегда, при каждом удобном случае. Ест много, жадно, торопливо. Вот и теперь ни сколько не заботясь о том, что мы вернемся голодные, он умолотил пятилитровую кастрюлю шурпы. Злые, уставшие, порядком замерзшие и голодные, начинаем приводить в порядок наше жилье. Растапливаем печи, обрезаем изгрызенное собаками мясо, и складываем его в большой таз, чтобы завтра выбросить его на помойку. С обрезанной туши нарезаем чистые куски мяса. Чистим картошку и лук, которые привезли с собой из дому. И все это, в пропорции пятьдесят на пятьдесят жарим, на большой семейной сковороде. Запах оленины с жареной картошкой дразнит и щекочет ноздри. Тепло от печей растекается по комнатам.
- Эх, сейчас бы бутылочку. – мечтательно говорит Никитич.
- Айн момент! – срывается с места Кошевой. Он выскакивает за дверь и через две минуты, весело улыбаясь, возвращается, держа в высоко поднятой руке заснеженную поллитровку.
- Ну, ты фокусник «Кошак», и где ты умудрился ее достать? – восхищенно и весело спросил Никитич.
- Места надо знать, - хитро прищуриваясь, ответил Серега, - я ее родимую для одного дела  приготовил, ну да по такому случаю, сам Бог велел.

   За окнами стемнело. В нашем доме стало тепло и уютно. Слегка подрагивает свет электрической лампочки, в такт работы дизель – генератора. Нам хорошо, мы сидим за столом и мы почти счастливы. В девять вечера лампочка мигает три раза. Это означает, что радист уже передал последние радиограммы, его рабочий день закончен, а вместе с ним заканчивает свою работу и дизелист. Свет в комнатах гаснет, и мы остаемся в аэропорту одни. Зажигаем свечи, расстилаем постели и уставшие, но довольные сегодняшним днем ложимся спать.
До Нового года остается два дня.
  Ночью я просыпаюсь от грохота на кухне, в приоткрытую дверь замечаю колеблющийся огонек  свечи, но не встаю. Не хочется выбираться из теплой постели. За стеной слышу приглушенный, обиженный голос Игоря Николаевича: - Ну, вот все поели, ничего не оставили, что ж мне голодным ложиться?
Гремят кастрюли и сковородки. Затем хлопает дверца топки печи.
 «Растапливает печь, что-то готовит себе поесть» – думаю я, и снова погружаюсь в сон.
Утром просыпаюсь рано. Смех в «пилотской» стоит такой, что дрожат стекла в окнах. Подскакиваю с кровати и в одних трусах бегу на кухню, откуда несется хохот. При ярком свете электрической лампочки вижу такую картину: В трусах и в майке, в тапочках, у плиты, со смущенным видом, держа в левой руке алюминиевый черпак, стоит Игорь Николаевич. Правой рукой он вылавливает из черпака куски мяса и отправляет их себе в рот. Тщательно пережевывая плохо вываренное мясо, он с недоумением смотрит, то на корчащихся от смеха техника и бортмеханика, то на таз, стоящий на остывшей плите. Наконец и я начинаю понимать, что происходит. И давясь от смеха, падаю на стоящую рядом табуретку. Сквозь свой смех, и стоны Кошевого, слышу голос Никитича: - Игорюха ты что делаешь?
- Кушаю. Вчера вечером пришел, так вы же мне ничего не оставили. Хорошо хоть мясо оттаяли в тазике. Вот и пришлось в потемках варить его и есть. Правда, не доварил немного, и соли в темноте не нашел. А сегодня доедаю. Как вы ко мне, так и я.
- Кушай, кушай, - успокаивает его Никитич – мы вчера наелись, сегодня только чайку попьем. 
От смеха у меня начинается икота, а Сережа Кошевой вообще вылетает в трусах на улицу по малой нужде.
  Он возвращается назад с серьезным видом:  - Мужики, что-то неладное на бухте творится, какой то шум, а что за шум не пойму.
Наспех одеваемся и все  вчетвером выходим на улицу. Темно, ничего не видно. А шум, напоминающий громкий шорох, действительно слышен. Природа его непонятна, а потому он волнует. Единственный фонарь освещает только наш вертолет. Игорь Николаевич возвращается в комнату в поисках фонарика. Минут через пять он снова появляется на крыльце. В руках у него «жучек», который светит тогда, когда его сжимаешь кистью руки.  Света от него, только пятно под ногами и проку от этого электрического чуда никакого. Направляемся в «дизельную», небольшое кирпичное строение в метрах трехстах от нас. Оттуда слышится ритмичное постукивание дизеля и виден свет из небольших окон.
- Семеныч, дай фонарика
- На кой он вам сдался?
Дизелист Семеныч человек степенный и не любит давать свои вещи в чужие руки.
- Шум, какой то на бухте, а что там не поймем, ничего не видно.
Вместе с Семенычем идем к берегу. Фонарик у него неплохой, китайский на три батарейки, но и с ним трудно что-либо разобрать в этой кромешной темноте. Видна только необычно широкая полоса воды вдоль берега. Это настораживает, прилива в это время не должно быть. Со стороны поселка, на дороге идущей к аэропорту, замечаем свет фонарика. Мы направляемся навстречу. Человек  приближается, и мы узнаем  Людмилу Щербатову, работающею в порту метеонаблюдателем.
- Мужики, лед на бухте ломает. Я напрямую шла, и до половины дороги не дошла, как он начал под ногами волнами ходить. Насилу возле скалы выбралась, вон промокла вся, провалилась у берега, - плача рассказывает она нам, - хотела в поселок бежать, да сюда ближе и свет горит.
Мы заводим ее к себе в тепло. Даем ей свои вещи переодеться. Игорь Николаевич пытается дозвониться до начальника Аянского аэропорта Широкова Николая Петровича. Сонная телефонистка путает номера, долго не может соединить с квартирой Широкова.
- Петрович, слышишь. Это Игорюха Афанасенко – кричит в трубку Игорь Николаевич, - лед в бухте ломает, а там самолеты. Надо что-то делать.
Широков спросонья долго не может понять, то о чем ему говорят и, наконец, разобравшись
 кричит: - Так спасайте самолеты! Я сейчас приеду.
  За этими волнениями и суетой незаметно наступает рассвет, пока еще блеклый, но кое-что уже можно рассмотреть. Весь лед в бухте изломан на льдины разной величины, но держится еще компактно, хотя уже и отошел от берега метра на три. Все три самолета, крепко пришвартованные ко льду держаться на плаву, как гидросамолеты. Время идет. Уже около девяти утра. Помощи из поселка нет, а сами мы ничего не можем сделать. Остается только смотреть, как увеличивается пространство чистой воды между берегом и основной массой битого льда. Медленно, словно нехотя, вся эта огромная ледяная масса дрейфует по бухте против часовой стрелки. Одновременно выбрасывая находящиеся на своей периферии льдины к выходу из бухты, где их разбивает о прибрежные рифы морской прибой. Наконец, в половине десятого, мы видим колонну автомашин, движущуюся со стороны поселка. Впереди райисполкомовский УАЗик, за ним наш аэропортовской  бензозаправщик, и замыкает колону пожарный автомобиль, снабженный выдвижной лестницей. Машины останавливаются на каменном слипе, как раз напротив пилотской. Из УАЗика поспешно выскакивает взъерошенный, без шапки Широков, следом за ним, неспешно, как и подобает начальству председатель райисполкома.
  Широков с ходу начинает командовать.
- Лодки на воду!
- Какие лодки, Петрович, их у нас отродясь не было.
Петрович тот час вспоминает, что действительно лодок, за их ненадобностью в аэропорту никогда не было, и убегает в диспетчерскую докладывать вышестоящему начальству о чрезвычайном происшествии. Тем временем пожарную машину подгоняют к самому берегу. Ее выдвинутой на всю длину лестницы уже все равно не хватает для того, чтобы добраться до края битого ледяного поля. Вновь появившийся Широков требует канат.
- Какой к хренам канат Петрович, у нас в хозяйстве и гнилой веревки не найдёшь, не то, что канат да еще такой длины.
Водитель бензозаправщика Федор Щербатов все же бежит в свою каптерку и вскоре возвращается назад с куском каната, длиною не более пяти - шести метров, служащего для буксировки автомашины. Председатель, махнув рукой, садится в УАЗик и, пообещав прислать канат, уезжает обратно в поселок. Постепенно берег наполняется народом. Люди приходят пешком, приезжают на машинах и снегоходах, что бы посмотреть на происходящее. Около десяти появляются экипажи самолетов. Их вылет запланирован на одиннадцать часов, и по этому они не торопясь, прошли в местной больнице медицинское освидетельствование на допуск к полетам, затем плотно подкрепились в столовой, и не спеша, двинулись по дороге ведущей в аэропорт. Где по пути их и подобрал райисполкомовский УАЗик, загруженный тросами и веревками, собранными по всему поселку.
  Вид у ребят удручающий, они растерянно смотрят на дрейфующие по бухте самолеты. Вдруг Толик Юшков вспоминает.
- Твою мать, у меня же на борту на пятьдесят тысяч, женских сапог лежит. Вчера «рыбкооп» не выгрузил, не было машины.
- А я служебный портфель не брал, чтобы не таскать с собой, взял вот только задание на полет.- расстроенный вконец, вторит ему второй пилот.
- Ну, ты блин даешь, – кричит ему Анатолий – да, за этот портфель нас с тобой не то, что в сапоги, в лапти обуют и в Магадан пешком отправят!
- Да я достану, Анатолий Иванович, достану. Я с «пожарки» на льдину прыгну и достану.
- Я те прыгну, прыгун нашелся.
Этот разговор слышит начальник порта, он подскакивает к Юшкову.
- Слышь Иваныч, а то давай, пусть молодой с тросом по льдинам к самолету. Там закрепиться за стойки, а мы вытащим.
Юшков смотрит на Широкова с удивлением: - Ты чего, Петрович совсем охренел что ли! Мальца  на лед, тебе надо ты и прыгай, козел старый.
Петрович носится по берегу с тросом в руке, предлагая всем стоящим совершить беспримерный поступок, но желающих не находится.
- Николай Петрович, Николай Петрович, Вам радиограмма! – Это диспетчер МДП Слава Савчук кричит Широкову. Радиограммы две. Первая от начальника Дальневосточного управления гражданской авиации, с требованием принять все возможные меры по спасению самолетов. Вторая – «вылетная», в которой сообщается о вылете Ми-6, для выполнения аварийно – спасательных работ.
  Я в уме подсчитываю время необходимое Ми-6 для полета из Хабаровска до Аяна, с учетом  времени необходимого для дозаправки в Николаевске на Амуре.  Становится понятно, впрочем, как и все остальным читавшим радиограммы, что он не успевает. То слабое течение в бухте и начавшийся отлив все интенсивнее ломает лед. Льдины, к которым пришвартованы самолеты, становятся все меньше и меньше. Широков напряженно о чем-то думает, поглядывая то на радиограммы, то на наш вертолет, стоящий на берегу. Внезапно его озаряет.
- Послушай Игорь Николаевич, – обращается он к нашему командиру экипажа, - а давай-ка заводи свою вертушку, опустим на лед человека, он закрепит трос, и ты перекинешь трос на берег. А мы уж тут машиной, самолеты по слипу вытащим на берег, а не сможем, так возле берега оставим до прилета Ми-6.
Предложение Широкова резонное. Риск конечно есть, но он не велик и оправдан. В ожидании ответа все смотрят на Игорюху. Под этими взглядами Игорюха начинает обильно потеть, а это значит, что он волнуется. Он достает свой огромный носовой платок и, утирая лицо и шею, растерянно оглядывается на стоящих рядом пилотов и работников аэропорта.
- Да нет, это нельзя, это не положено, инструкция, допуски… – растерянно бормочет он.
- Прогноз не летный,- уже совсем не к месту произносит Игорюха.
- Игорь Николаевич, ну может, попробуем, – спрашиваю я его – риск не большой, может получиться.
- Нет, так нельзя, не положено. – уже совсем, как ребенок, упрямо твердит он.
Все окружающие понимают, что уговорить Игорюху, или заставить его выполнить эту работу невозможно.
- Сцыкун. – презрительно бросает ему Широков, и все молча расходятся. Наш командир, опустив низко голову, не глядя никому в глаза, уходит в «пилотскую». Мне стыдно за него.
  Время идет, льдины со стоящими на них самолетами уже заканчивают свой второй круг. Медленное течение разворачивает их, и выстраивает в одну, почти прямую линию. В том же порядке, в котором они стояли вчера вечером, их несет на недалекие рифы. Сначала размеченную щитами посадочную полосу, а следом обреченные Ан-2.
- Петрович, Ми-6 на подходе, запрашивает условия посадки, через двадцать минут будет –
Широков обреченно машет рукой, провожая взглядом тонущие один за другим самолеты. В глазах его слезы.
  Огромная махина Ми-6 появляется над бухтой как раз в тот момент, когда последний Ан-2 исчезает под водой. Он высоко зависает и осторожно приземляется не далеко от нашего вертолета. Выключаются двигатели, останавливаются винты, из открывшейся двери появляется экипаж. Первым выходит пилот – инспектор управления Агеев, по праву считающийся лучшим вертолетчиком Дальневосточного управления. Как ни старался, как не гнал свою многотонную махину «старый Агей», так ласково зовут его пилоты, он не успел во время. Потом был короткий разбор происшествия.  На котором он сообщил о том, что в районе Курил было землетрясение, которое и вызвало цунами. Волна была небольшой, прошла по Японскому, Охотскому и Беринговому морю, не принеся особых разрушений. Затем собрал объяснительные с участников происшествия, забрал экипажи Ан-2 и в сумерках вылетел на Николаевск. 
  Сумерки сгущались. Уже появились на вечернем небе первые звездочки, а вскоре выкатилась из-за Ландора полная луна. Все разъехались, мы снова остались одни. Не привычно было в конце декабря смотреть на бегущую по воде Аянской бухты лунную дорожку, и видеть в воде мерцающее отражение северных звезд. Душе было неуютно, до Нового года оставался один день, и мне не хотелось его встречать. 


 Примечания:   МДП – Местный диспетчерский пункт.
                Слип – Сооружение, служащее для подъема или спуска судов на воду.