Орден

Один знакомый расскзывал:
- В купе, рядом со мной сидел мужик, пожилой, лет под семьдесят. Подтянутый, молодящийся, сохранивший привлекательность. Хорошие зубы, аккуратная причёска, свежая побритость.  Хороший костюм, хорошая обувь, хорошие часы на левой руке. Трепались ни о чём. Пили коньяк. Наутро почти ничего не помнил из разговора, а вот одну маленькую его историю запомнил, уж и не помню с чего он её начал рассказывать.
- Давно это было, тебя тогда ещё, наверно, и в проекте не было, в начале шестидесятых (прошлого века). Призвали меня на действительную воинскую службу, Родину защищать. Сразу после института призвали. Молодой я был, спортсмен, мастер спорта, красивый – девки табунами гонялись. Умный – красный диплом в физтехе – не хухры-мухры. Гонора было вагон и маленькая тележка. Так вот, поставили меня в автороту в тех взвод, а старшим у нас был какая-то деревня занюханная – сержантик.  И имячко у него, соответственное, - Ванька. Маленький такой, весь нескладный, больше размера вечно засаленные галифе. Сапоги не чищенные. Мордочка маленькая скукоженная, да ещё шепелявил он отчаянно. В общем, дунь в жопу – он и рассыплется.
И как-то мы должны были «54 газон» подготовить к полевым. Я тогда в машинах этих почти ничего не соображал. Говорят – делаю, да так, как получится. Поработали, пообедали, сидим в курилке. Он рядом и что-то мне пытается прощепилявить. Жарко, лениво, слушаю его в пол уха, чего напрягаться. Вижу, что-то он такое важное хочет сказать, аж злиться начал. Слюни прям брызгают. Сидит рядом такой, пованивает и меня, человека с высшим образованием, спортсмена красавца уму разуму учит, мол, чего-то там докрутили – не докрутили. Посмотрел я на него болезного, сплюнул и пошёл  вразвалочку лёгкой походочкой. А машина уже к тому моменту за ворота части, как с  час, ушла.
Через пару недель общий сбор части в клубе, зачитывают традиционно разные приказы, случаи, решения военных судов. И читают, что на учениях на марше с экипажем и личным составом наш «54 газон» кувыркнулся в кювет, рулевая полетела. Два пацана погибло, сколько-то там в госпиталь. У меня в груди похолодело и оборвалось.
В часть приехала комиссия, прокуроры, особисты. Вышли на нашу бригаду, кто машину чинил. Всех таскали в штаб по очереди. Каждый плёл, что мог. А этого Ваньку почти сразу арестовали, а потом два года дисбата закатали. Он всё на себя взял, никого не сдал.
Вот этот чмошник, оказался человеком, а я красавец, спортсмен и умница – полным трусливым гавном.
Взвод наш после этого расформировали, кого в мотопехоту, а меня в штаб писарем, как больно умного, до дембеля там просидел, как у Христа за пазухой, и всё трясся – вдруг эта история с машиной выплывет, ведь рулевую я крутил – не докрутил. А мне грамоты, значки, лычки – отличник боевой и политической. А в груди всё горело и болело.
И этот случай, как шило, как печать, как «орден» обжигающий на всю жизнь в меня вошёл. Так и ношу этот «орден», и болит и жжёт, а снять боюсь – боюсь опять в гавно превратиться, в падаль последнюю. А пока болит, есть надежда, что ещё живой, чувствую.