Глава 33. Апрель

       Опять они гуляли по  вечернему влажному и прохладному Городу. Свежий ветер дул в лицо и шатал «под шафе» прохожих.

       Она болтала о каких-то пустяках, а он чаще молчал, изредка что-то добавляя, и о чём-то всё время думал. Но Настя трепалась совершенно по-глупому, забывая, что это последние часы их встречи, и они истекают. Позже она  очень пожалела об этом. Как много нужно было рассказать ему тогда…  Но что-то пустопорожнее вертелось у неё на языке. Наверное ещё и оттого, что собеседник присутствовал только формально, и не было обратной связи в диалоге. В мыслях Вадим находился где-то уже далеко.

       Так добрели они до парка. Там подошли к ёлке, росшей с левой стороны торца художественного театра. Это была одна из последних одиноких елей в этом парке. Насте хотелось найти несколько веток для зимнего икэбана, но лунное освещение посеребрило все вокруг, осыпало блеском колючих снежинок и скрыло предметы.

       Вадим подошел к ёлке и потряс её двумя руками ствол. Сверху что-то зашелестело и захлопало. Настя испугалась: «Это птицы?!» Но Вадик тряс ель так яростно, будто хотел сломать это ни в чём неповинное дерево, что Настя не выдержала и крикнула: «Ой, не надо! Там, наверное, ночуют птицы!» Она нагнулась, и немного разгребая снег, нашла под деревом парочку еловых веточек, которые ранее ею не были замечены, и этим отвела беду от дерева и птиц.

       Стоял поздний вечер, почти ночь. Прохожих в парке не было. Снег кое-где  растаял и раскрыл на земле пятна зелени. В конце аллеи они оказались в чудесном месте. Круглая клумба под фонарем сияла изумрудом. Рядом зеленел мокрый газон. Это чудо дополняли пихты с блестящими в лунном свете каплями из растаявших снежинок. Казалось, что Вадим и Настя находятся посередине красивого зелёного острова,  затерянного в океана зимы, закованного льдами и засыпанного вечными снегами.

       - Смотри, как здорово! Словно весной! – она вздохнула свежий влажный воздух и заглянула ему в лицо.- А где же подснежники?

       Вадим почему-то не умилился, а напротив ещё больше разволновался. А Настя стояла и восхищённо глядела на всю эту картинку из сказки «Двенадцать месяцев».
 
       И тут его вдруг словно прорвало. Сначала он стал доказывать гипотезу, что «всё, что их окружает быть может и не существует на самом деле, а плод нашего воображения…» и тому подобное.
 
       - Да, - притворно согласилась Настя.- И мы с тобой два сумасшедших пианино, которые вообразили друг друга и этот зелёный остров посреди зимы.

       Потом он переключился на своё детство и стал в чём-то винить своего отчима. А затем… он поделился самым сокровенным, тем, что его мучило в последнее  время, о чём он всё время думал. Он сказал, что хочет умереть… Такие минорные откровения показались Насте тогда неуместными, и она попыталась отвлечь его от дурных мыслей. «Знаешь, я недавно пришла к выводу, что если все праведники попадают в рай, а грешники в ад, то наша жизнь – это временная трудовая колония для морально-оступившихся ангелов. А ты наметил побег? Ты ещё не готов».

       - Мне надо позвонить маме,- вдруг засуетился Вадик.- У нас с ней всегда был особый телеканал, и сейчас я чувствую, что она волнуется! Наконец-то Настя поняла не причину, а, скорее, версию, его тревожного-мрачного настроения.

       И они быстро пошли домой, а потом в театр молодежи, где работала её приятельница. Там они позвонили с вахты маме Вадима, и поговорив с ней, он успокоился и повеселел. В театре шёл «Гамлет», но представление давно началось. А маятник «быть или не быть» раскачался в их жизни уже на большую амплитуду, и гамлетовский монолог принял сейчас актуальное значение.

       Они ещё немного посидели на мокрой лавочке в сквере возле театра. Он рассказывал о своей работе и о том, что его могут пригласить во Францию. Перед глазами Насти мгновенно замелькали слайды: Эйфелева башня, собор Нотр-Дам, пышные парижские бульвары, залитые светом, уютные кафешки на углах улиц,  шикарные французские магазины. Повеяло пьянящим духом свободы, а в ушах зазвучала знакомая картавая мелодия Мирей Матье.

       - А как же я? Ты конечно же и меня возьмешь? Я хотела бы пожить с тобой во Франции. Это было бы классно! Возьми меня с собой!- попросила Настя, а он промямлил что-то неопределенное.

       Она давно не позволяла себе так широко мечтать и высоко взлетать, и конечно-же играла роль женщины, для которой только что открылся весь мир, а впереди - только одно необъятное счастье.

       На самом деле всё было далеко не так, а как раз с точностью наоборот. И хоть встреча с Вадимом немного приподняла от земли её тонкую лебединую шею, но крылья, прежде белые и лёгкие, теперь висели на спине горбом, обтрёпанные, жалкие и слипшиеся.  Было понятно, где она, а где вся эта Франция. И они поплелись не спеша домой. Настя чувствовала себя очень уставшей и ослабевшей. Дома кошка уже вытащила Вадимову сумку почти на середину комнаты, так что оставалось только собраться. Но вечер этим не закончился.

       После поездки к маме, Вадик привёз в подарок несколько книг и пластинок. Это было кстати, после информационного дефицита. Две книги были так себе. Одна показалась бредом - Свиящ, а другая была полным бредом – как по совету какой-то американки любить своё тело по частям, и даже ж… Полистав их, Настя сразу же высказала своё категоричное, резкое мнение и брезгливо отдала назад. А вот Нострадамусу она очень обрадовалась, но читать сразу не стала.

       Среди пластинок оказались Вертинский, Шаляпин, Пугачёва, Сличенко и Робертино Лорретти. Ну, прямо "Золотой фонд" прошедшего века! И в этот вечер, прийдя домой, они первым делом поставили некоторые из них. Пластинки были старые, потёртые и скрипели, как несмазанные колеса. Лорретти оказался слишком пронзительным в ночи - мог разбудить соседей, Шаляпин просто не уместен, а до Сличенко как-то не дошли. Они прикололись от Вертинского с его печально-шутовскими интонациями, а Вадя, сидя на диване, когда пелась песня «Женушка», почему-то задумался и сказал сам себе вслух: «Я знаю теперь кого люблю».

       Настя тоже знала теперь, что скорее уже не её, но тогда это не очень огорчило. Трусливая, она боялась будить лихо, пока оно тихо, зарывала голову в песок, встречая неудачу, и от беды пряталась под одеяло, сильно зажмурив глаза. «Подумаю завтра»,-подумала она.

       Когда-же запела Пугачиха: «Жди и помни меня», Вадим уже сидел в кресле в коридоре возле окна и нервно курил, и когда зазвучали первые аккорды, криво и болезненно усмехнулся чему-то, а потом поставил пластинку ещё раз.

       Этот взрыв сентиментальности и эти слова могли относиться и к ней, равно как и к другим женщинам, включая жену и последнюю подругу, и поэтому она хоть и заметила это его движение души, но не стала допытываться и спрашивать. По правде сказать, Настя никогда не принимала всерьёз чужой любви, а особенно мужской, пока на неё саму любовь не накатывала, как стихия или наваждение.

       А пока был только штиль или лёгкий прилив. До шторма было ещё далеко. Разговоры закончились заполночь.

       Шторм наступит завтра.