Про отца Димитрия и его работника Панька

            Жил давным-давно когда-то на Хортице казак Пантюха по прозвищу Шкандыба. А прозвали его так за то, что вернулся он с войны годов эдак десять назад с ногой перебитой да от того и кривой, и со шрамом сабельным через всю щеку.

            В тот же год, как с войны пришел, схоронил Пантюха свою  старенькую мать, да и запил по - черному. Неделями в корчме у жида Шлёмки сидел да горилку хлестал, на войне добро нажитое  пропивая. А только скоро нечего стало в корчму Шлёме тащить, а Шлёма такой вредный был жид, что в долг горилку не спускал. А казаки, что ж, угостят побратима свово стопкой, да и уходят до дому, а Паньку та стопка горилки, что мертвому припарка от лихоманки.

             Бидкался так Панько до зимы, а как зима пришла, так плохо совсем стало казаку. Ибо ни дров не запас он на зиму, ни провианта никакого. Нелюдимым стал Панько от жизни такой, да мрачным с виду.

             Вот тащится как-то раз Пантюха до корчмы, горем убитый шкандыбает, и думку думает: как бы у Шлёмки в долг напиться да о жизни своей горемычной позабыть…

             А повстречался ему на дороге поп сичевой - отец Димитрий. Тут надо вам сказать, что попов запорожцы из своего товарищества и выбирали – из казаков разумных да удалых, казацкую душу и честь разумеющих. А, выбрав, учиться посылали слову Божьему. Вот отец Димитрий и был из таковых. Знатно бился он с турками и с татарами, с ляхами да с волохами. Разум острый имел и отважен был.

            Пожалел он Панька и говорит:
            - А не пойдешь ли ты, сыне Божий Панько, на цвинтарь наш казацкий за порядком присматривать? Харчами тебе помогать буду да одежонкой какой.
            - Отчего ж не пойти, - отвечал Панько. – Пойду, пожалуй. Бо для войны я теперя не гожий, а жить мне как-то надоть.

            Стал с той поры Панько на цвинтаре работать и частенько к отцу Димитрию заходить – помочь по хозяйским делам: то гвоздик где забить, то кабанчика к Рождеству заколоть, то к Пасхе святой гусаку там, либо индюку какому шею свернуть. Отцу-то Димитрию не полагалось по сану святому такими делами заниматься… Вот Панько и выручал. А казачки за то, что за могилками казацкими присматривал да цвинтарь в порядке содержал, тоже не обижали – кто пятак медный даст, а кто и талера серебряного…

             Так до лета Панько и прожил, отцом Димитрием поддерживаемый.
             А как лето красное пришло, стал Пантюха опять к Шлёмке иногда захаживать да кварту-другую горилочки выпивать. Там же в корчме дружбу свел с Грицьком - Цыганом, казаком бесшабашным и вороватым, на любую пакость способным…

            Вот Грицько-то и подбил, видать, Панька на дело мерзкое да богопротивное…

            Спит как-то отец Димитрий в конюшне на травах степных духмяных, ибо в горнице от духоты летней не возможно спать было. И проснулся вдруг оттого, что опасность почуял бывалый казак. Приоткрыл слегка один глаз отец Димитрий и видит, что стоит у изголовья его Панько, вилы ему в голову направив, а у стойла кто-то удилами тихонько позвякивает, лошадей отвязывая.  Что тут делать – ведь пошевельнешься, Панько вилы всадит в горло с тем же удальством, с каким он кабанчиков колол. Взмолился священник, к Пресвятой Богородице обращаясь, и всем святым, в нашей земле просиявшим, чтоб не проснулась, не приведи Господь, его матушка, да не напугала Пантюху, и не дала ему повод совершить грех смертоубийства.

            Тем временем, напарник  Пантюхин лошадей отвязал и за длинные чомбуры потянул за собой. Панько убрал вилы от горла священника и заспешил вослед за товарищем по ремеслу воровскому.

            Отец Димитрий, от пережитого ужаса и от обуявшего его гнева дрожа, выхватил из-под подушки два пистоля и заорал:
            - Ах ты, анахтема! Что ж ты творишь, Панько?! Так-то ты за доброту мою платишь?!

            Да и пальнул из пистолей во тьму ночную раз за разом. А только в последний миг дрогнули руки-то, пули в небо ночное послав... И вдруг с ужасом осознал отец Димитрий, что ведь на грани был пролития крови, а то и лишения жизни, хотя и злоумышленников, но людей же, Господом созданных по образу и подобию своему.

            Долго молился он, благодаря Бога за то, что отвел его от греха великого, а поутру закинул пистоли в старый пруд, тиной заросший, и решил не предавать дело огласке, а положиться на суд и волю Божию.

            А лошади что ж? Лошади вскорости на баз возвернулись, где их завсегда тепло и приют ждали...
 
            Смирил гордыню отец Димитрий да и свел лошадей своих казакам – монахам в монастырь Межигирский. Памятуя о том, что сам Иисус перемещался на осляти…

            А по осени найдено было тело Пантюхи Шкандыбы в степи у дороги глухой, малоезженой. Осмотрели казаки внимательно тело, да никаких следов пули там, аль сабли какой, не увидели. Вот и решили казаки, что душа у него отлетела самолично, не совладав с немощью грешного тела…

            А вот про напарника евойного по ремеслу-то воровскому - Грицька - Цыгана никто боле никогда и не слыхал дажить. Пропал, будто и не было его вовсе... 

            Тем и запомнили в Сичи Шкандыбу… Не за удаль и храбрость в походе Крымском. Не за раны его тяжкие, отвагой в бою заработанные. Не за то, что серьгу в левом ухе имел, а все ж на войну пошел, не желая род свой казацкой славы лишить. Так-то вот и случилось, что запомнили Панька по другому поводу…

            А что ж – на вору и слава воровская…



Серьга в левом ухе – знак того, что казак – последний в роду.
Такого казака не брали на войну, он мог пойти только добровольно.
Командиры жалели казаков с серьгой и старались не посылать на опасное дело, чтобы в случае гибели не пресекся казацкий род.