Братья

                Братья.

 Гришка всегда был франтом. Вот и сегодня он стоял посреди хаты в начищенных до блеска, несмотря на непролазную осеннюю грязь, хромовых сапогах, сдвинув набекрень белоснежную шапку-кубанку. Раскачиваясь с пятки на носок, не глядя на брата, он медленно процедил:
- Значит, по болезни говоришь, отпустили. Бумагу покажь.
Алексей торопливо метнулся к старому комоду, где на верхней полочке лежала справка об освобождении.
- Вот братуха. Вот она справка. – заискивая, сказал он, протягивая сложенный вчетверо листок Григорию. Тот взял справку, развернул и стал читать машинописный текст. Прочитав, он внимательно рассмотрел фиолетовую гербовую печать и лишь, затем произнес:
- Тебе в трехдневный срок на учет нужно было стать в райцентре, а уже пятый день идет. Ты чего себе думаешь?
- Так оно видишь братуха, как задождило. Раскисло все. Не пройти, не проехать.
- Я ж проехал. – повернувшись спиной к Алексею, глухо произнес Григорий.
- Так ты верхами, на коне. А мне то как?
- А тебе значится карету подавать! Сказано было в трехдневный срок, значит в трехдневный! Хоть раком ползи, а явиться должен вовремя. Собирайся, со мной пойдешь.
- Куда Гришка! Куда ты его! Он же больной! – вмешалась в разговор Марья.
- А ты цыц! – прикрикнул на невестку Григорий, и еще больше распаляясь, прокричал: - Как в полицаях служить, так здоровый был! А, как ответ нести, так заболел! Я еще проверю, что это за справка то такая! И кто ее выдал, тоже проверю! 
- Супокойся Маруся. Все правильно. Все правильно. – произнес тихо Алексей и погладил жену по плечу.
- Ты вот, что. Ты телогрейку то мою подай, да харчей самую малость. А то вдруг как посадят.
 Плечи Маруси затряслись, и она, закрыв глаза ладонями, кинулась вон из хаты. Григорий присел на широкую лавку, стоящую у окна, и, достав пачку папирос, закурил. Затягиваясь густым табачным дымом, он, прищурившись, смотрел на то, как суетливо собирается младший брат. Замотав на правой ноге портянку, тот торопливо вталкивал ногу в растрескавшийся от старости резиновый сапог. Второй же сапог валялся у порога, и за ним еще нужно было идти. Ковыляя, Алексей прошел к порогу, поднял с пола сапог, и стоя попытался одеть его на ногу. Сапог не залазил. Что-то лежало внутри голенища. Пританцовывая на одной ноге, он запустил руку в сапог и вытащил оттуда маленькую тряпичную куклу. Аккуратно отряхнул ее и положил на загнет печи.
- Хозяева, мать твою… - презрительно пробурчал Григорий, глядя на брата. Тем временем Алексей, справившись с обувкой и надев принесенную женой телогрейку, сказал брату: - Я готов.
- Пошли раз готов. – сказал, вставая со своего места Григорий.

  Холодный, с мелким дождем ветер, дорывал последнюю листву с деревьев и гнал по небу низкие рваные облака. Отвязав от плетня рослую гнедую кобылу, Григорий легко, одним махом вскочил в седло. Алексея, который тоже намерился взобраться на лошадь позади брата, он осадил зло и громко:
- Куды твою мать! Ты мне еще на выю залезь!  Пешью побегишь. Берись за стремя.
И тронув поводья, громко крикнул: - Но!
Гнедая, прянув ушами, увязая в грязи, послушно пошла со двора. И рядом с нею с трудом перебирая ногами, оскальзываясь и завязая в глубокой осенней грязи, спешил Алексей. Оглянувшись назад и увидев бредущую следом Марью, он, задыхаясь, прокричал: - Иди домой!
 За околицей проселок был покрепче, и гнедая, без понукания, перешла на неспешную рысь. Держась за стремя, Алексей что было силы перебирал ногами. Дышать было нечем. Воздух не поступал в изъеденные туберкулезом легкие.
- Браток! – прохрипел он, выбиваясь из сил.
- Попридержи трохи. Не могу боле.
Но Григорий, словно не услышав просьбы брата, легонько подстегнул гнедую. Молодая кобыла, почувствовав команду хозяина, быстро перешла на галоп. Не выдержав быстрого бега лошади,  Алексей отпустил стремя, и со всего маху, плашмя, упал грудью на раскисшую от грязи дорогу.
  Григорий, оглянувшись назад, увидел неподвижно лежащего на дороге брата. Злорадно улыбнувшись, он все же натянул поводья и повернул лошадь назад.
- Долго еще лежать будешь? – громко спросил он, подъезжая к Алексею. Тот не отвечал. Тогда Григорий, словно испугавшись чего-то, быстро соскочив с лошади, подбежал к брату. Перевернув его на спину, он замер. Лицо Алексея было необыкновенно бело. Дыхание мелкое и поверхностное.
«Такие лица бывают у покойников» - подумал Григорий и вдруг с ужасом заметил, что грязный ватник брата на глазах покрывается кровью. Кровь шла ртом, обильно, с пузырями. Схватившись за грудь, Алексей начал кашлять, лицо его покраснело, затем начало синеть. Он, закатив глаза, начал валиться на бок.
- Лешка! Лешка! Ты чего брат! – кричал перепуганный Григорий. Внезапно вспомнилось, как в детстве оставленный один на берегу сажалки Лешка упал в нее и стал тонуть. Вытащил его тогда старик Еремеич, что пригнал на водопой стадо коров. Лицо у Лешки тогда было такое же страшное и синюшное, как и сейчас. Не замечая грязи, Григорий опустился на колени. Подхватив Лешку за плечи, он со словами: - Ты что? Ты что? Братуха! – принялся трясти его.
 Алексей приоткрыл глаза. Завидев брата, попытался улыбнуться, но не смог. Едва шевеля перепачканными кровью губами, прошептал: - Ты брат не боись. Это уже было.…  Это пройдет.
И устав от произнесенных слов, снова сомкнул веки. Усилившийся холодный  дождь уже почти отвесно падал на лицо Алексея, смывая с его остатки крови и грязи. Достав платок, Григорий принялся вытирать мокрое лицо брата. Шло время. Короткий осенний день быстро шел на убыль. Доселе сильный дождь почти прекратился, а Алексей все не приходил в себя. Григорий, придерживая голову брата у себя на коленях, смотрел на его бледное лицо и думал о том, что ему теперь делать. Неожиданно веки Алексея дрогнули, глаза открылись и он, глядя на Григория, тихо произнес:
- Ну вот, кажись в этот раз пронесло. Можем двигаться.
- Куда? Домой? – растерянно спросил Григорий.
- Нет братка, в район. На учет мне нужно в милиции надо стать, да и к доктору похоже надо.

 
 Гнедая неспешной рысью трусила по проселку. Бережно обхватив брата руками и крепко прижавшись грудью к его спине, Григорий не трогал поводья. Умное животное само узнавало дорогу домой. Они ехали молча по безлюдному тракту, и каждый был занят своими мыслями. Иногда, независимо от их желаний, воспоминания братьев каким то образом переплетались, и тогда один из них говорил другому: - «А ты помнишь?»
 Вот и сейчас Григорий вспоминал тот далекий-предалекий теплый летний вечер, когда он – десятилетний мальчишка  впервые в своей жизни отправился в «ночное», прихватив с собой шестилетнего Лешку. И тогда, как и сейчас, он крепко прижимал брата к себе, боясь того, чтобы тот не упал с лошади, которая то шла размашистой рысью, то переходила на галоп. Теплый ветер трепал светлые Лешкины волосы, и они легкие, как тополиный пух, щекотали его ноздри. Потом, до самого утра, со страхом поглядывая друг на друга, они слушали сказки старого Базыля, от которых казалось, стыла кровь в жилах. В короткой летней ночи всхрапывали стреноженные лошади, взлетали в темноту неба искры растревоженного костра, и низко над самой землей, словно призраки носились летучие мыши.

 В райцентр приехали за полночь. Электричество в местечке уже было отключено на ночь. Улицы были темны и оттого пустынны, лишь кое-где в окнах домов виднелся желтоватый свет керосиновых ламп и колеблющиеся огоньки стеариновых свеч.
- Ты братуха прости меня, - произнес Григорий: - но домой я тебя взять не смогу. Давай я тебя устрою на ночь «кэпезухе», а утром заберу оттуда.
Алексей пожал плечами, словно хотел сказать: «делай, как знаешь», а сам подумал о том, что сам бы он так не поступил. Себе с Марусей на полу бы постелил, а брата положил бы на кровать. Он так расфантазировался о том, как бы он поступил, если бы брат приехал к нему не так, как сегодня, а в гости, что и не заметил, как тот, остановив лошадь,  спрыгнул на землю.
- Ну, чего расселся. Слезай! – чужим голосом скомандовал Григорий и отошел в сторону. Пока Алексей слазил с лошади, он подошел к двери, над которой висела вывеска «Милиция» и требовательно постучал в дверь. Дверь открыл заспанный старшина, который, узнав Григория, отошел в сторону.
- Проходи. – глухо сказал он брату и, переступив порог, вошел первым.
- У тебя места есть? – глядя на дежурного, спросил Григорий.
- Сколь хочешь. Пусто у меня. – ответил тот, с интересом поглядывая на Алексея.
- Пусть до утра посидит у тебя. – не то приказал, не то попросил Григорий, и искоса поглядев на брата, добавил: - Утром приду, заберу.
- Оформлять будешь? – поинтересовался старшина.
- Нет.- ответил Григорий.
 Дежурный прошел в дальний конец комнаты и открыл небольшую дверь в темное помещение.
- Проходи. – приказал он Алексею, и тот покорно вошел в темную комнату. Дверь закрылась, и Алексей остался стоять в темноте. Постепенно глаза его привыкли, и он начал различать полоску света идущую сквозь узкое оконце над дверью. Потом он заметил деревянный топчан у стены и, подойдя к нему, присел на самый краешек.
«Ну, вот и устроились» - подумал он и, оглядевшись, неожиданно вспомнил другую, первую в своей жизни камеру, с которой все и пошло наперекосяк в его жизни.

 Тогда, в сорок втором, для того, чтобы не попасть в Германию они с Марусей поженились. Староста, сделав соответствующую запись в толстой канцелярской книге, не поздравляя, сказал: - Теперь вы муж и жена. Идите домой.
Они переглянулись, и, радуясь, что так легко одурачили немцев, весело рассмеялись. Это она – Маруся, узнав, что семейных на работу в Германию не забирают, предложила Алексею расписаться. А староста хотя и знал, что им обоим всего по шестнадцать лет по-свойски закрыл глаза. Так они стали жить. Дружба переросла в привязанность, а где уж привязанность, там и до любви недалеко. Где-то шумела кровавая война, гибли люди, а он с Марусей, позабыв обо всем жил тихой, спокойной жизнью.
В сорок третьем родилась доченька. Маленькая, в светловолосая, в таких же, как у отца кудряшках, тихая и спокойная. Но уже летом того же, сорок третьего года кончилась их спокойная жизнь. Возвращающийся в местечко карательный отряд, состоявший из эссэсевцев и полицаев, на ночь остановился в селе. Раздосадованные неудачей в преследовании небольшого партизанского отряда, полицаи похватали в деревне всех, кто, по их мнению, мог быть связан с партизанами. Арестованных было немного, и в их число попал Алексей. После допросов земляков отпустили, а его оставили одного в небольшой полуподвальной комнате с единственным зарешеченным окном. Сутки он провел в той камере один. И не передать, сколько разных мыслей приходило тогда ему на ум, неопытному семнадцатилетнему парнишке. Но все они возвращались к одной единственной: - «как, каким образом вернуться домой?».
 Все разрешилось просто. Утром следующего дня его снова отвели в полицейскую комендатуру. Невзрачный, лысый начальник полиции, читая листки бумаги, искоса поглядывал на Алексея. Потом, отложив их в сторону, произнес:
- Так вот, что я тебе скажу паренек.
Он помолчал, глядя на Алексея.
- По всем статьям ты нам подходишь.
- Как подхожу? Куду? – встревожено произнес Алексей.
- В полицию. – спокойно, уже отвернувшись к окну, произнес  начальник полиции.
- Человек ты наш, и место тебе среди нас. – закуривая, произнес тот.
- Дед у тебя из раскулаченных. В тридцать третьем вернулся из сибирской ссылки. Мельницу, стало быть, Советы у вас отобрали. Выходит, что от Советской власти вы пострадавшие. В комсомоле ты не состоял. Значит тебе прямая дорога к нам в полицию.
- Так у меня же отец и старший брат на фронте. Да и лет мне всего семнадцать. – пытаясь отказаться, сказал Алексей.
- Ну, сын за отца не ответчик. Так ваш великий Сталин учил. – улыбнувшись, весело произнес полицейский, уже серьезно добавил: - А, возраст это не помеха. Так что выбирай - либо полиция, либо лагерь.
- Какой же лагерь? Я ж женатый…  И дите уже есть. – неуверенно произнес Алексей.
- У немцев и с детьми сидят. – опять не глядя на него, произнес начальник полиции.
  Домой Алексей вернулся в шинели серого цвета с повязкой «полиция» на правой руке.

 Утром, еще до прихода милицейского начальства, дверь камеры растворилась, и Алексей увидел брата.
- Выходи. – пахнув на него запахом перегара, произнес Григорий.
 Они вышли на пустынную в это время улицу. Шагая подле брата, Алексей заметил, что тот неважно выглядит. Помятое лицо и темные круги под глазами говорили о том, что он провел бессонную ночь. Хотел, было спросить его об этом, но передумал и, помолчав, спросил:
- Куда идем?
Тот словно не услышав, продолжал идти вперед.
- Куда идем брат? – громче спросил Алексей, тронув Григория за локоть. Тот, покосившись на него, произнес:
- В больницу.
- А, как же милиция? На учет стать надо.
- К хренам собачьим тот учет! Лечиться тебе надо. – убежденно произнес Григорий, и ускорил шаг.

 Больница райцентра, одноэтажное небольшое, в два крыла кирпичное здание, окруженное по периметру высоченными тополями, стояло в центре местечка. Всего четверть часа понадобилось братьям, чтобы быстрым шагом добраться до нее.
 Седовласый пожилой доктор, внимательно выслушав Григория, предложил Алексею раздеться. Раздеваясь за ширмой, Алексей думал о том, что старший брат, несомненно, нарушает инструкцию по надзору за лицами, освободившимися из тюремного заключения. И то, что Григорий делает это намеренно, вселяло в него чувство гордости за брата, который не бросил его – «отщепенца и предателя Родины».
 «Хотя какой же я предатель! Я никого не погубил, в полицию попал оттого, что не было выбора. В сорок четвертом военным трибуналом осудили на десять лет. Год отвоевал в штрафбате. Был дважды ранен. Казалось бы кровью смыл. Ан нет, не простили. После войны - Норильские лагеря. Цинга, потом туберкулез. Правое легкое, простреленное еще под польским городом Щетином, как говорил тюремный доктор Лазарь Давыдович, совсем сгорело, да и левому тоже немного осталось. Это с той, с доктора подачи, дай ему его еврейский бог здоровья, его и комиссовали. А если бы не он – доктор, так и не увидел бы заключенный Чижов А.Н. порога родного дома. Теперь вот этот пожилой доктор, чем-то очень похожий на лагерного врача Лазаря Давыдовича, будет слушать его изъеденные болезнью легкие» - думал, торопливо снимая с себя одежду, Алексей.
 Доктор действительно долго и внимательно прослушивал и простукивал легкие Алексея. При этом он горестно покачивал головой и что-то негромко вслух говорил на непонятном языке. Затем, когда Алексей уже оделся, дал ему небольшую стеклянную баночку для мокроты. Повелел сплюнуть и отнести в лабораторию.
 Вернувшись назад, Алексей, открыв дверь, услышал последние слова пожилого доктора, обращенные к Григорию:
- Летальный исход неизбежен. Но все же посмотрим, что скажет рентген. Возможно… - он замолчал, заметив вошедшего в кабинет Алексея. Алексей посмотрел на брата, как бы спрашивая его о том, что  говорил сейчас этот худощавый доктор. Перехватив взгляд брата, Григорий отвернулся. Тогда Алексей вопросительно посмотрел на доктора.
- Вам батенька непременно нужно госпитализироваться. Непременно! – заметив взгляд Алексея, уверенно сказал доктор. Затем, он, посмотрев на Григория, громко произнес: - Сейчас я сделаю распоряжение, и его сегодня же отвезут в областную больницу. А пока он может остаться здесь.

 С того разговора минул почти месяц. Алексей на больничных харчах заметно поправился. Лицо порозовело, торчащие вперед скулы сгладились, исчез лихорадочный блеск в глазах, складки обвисшей кожи исчезли, тело стало плотным, и даже появился небольшой, выпирающий вперед животик. Глядя на себя в зеркало, Алексей невольно улыбался. Ему не верилось, что этот человек в зеркале – тот самый доходяга, которого не так давно комиссовали из лагеря по болезни.
«Нет, доктор! Нет, уважаемый Лазарь Давыдович. Раненько выходит вы меня в покойники списали» - думал Алексей, стоя у зеркала в больничном коридоре.
 Как-то в воскресенье приехала со скромными сельскими подарками Маруся. Всплескивая от радости руками, она не переставала восхищаться произошедшими с Алексеем переменами. И только на вопросы о Григории не отвечала. Говорила обо всем: о колхозе, об урожае, который с трудом, но собрали в этом году, о дочери и о соседях, и лишь о брате ничего не говорила. Потом, к концу свидания, как бы невзначай сказала о том, что Гришку его поперли из милиции, и что из партии тоже попрут. Сказала зло, нервно. Сказала и злорадно усмехнулась, видимо вспомнив, как тот заставил больного брата тащиться пешью по бездорожью в район. 
 Алексея это известие встревожило настолько, что он, позабыв про Марусю, повернулся и пошел в палату. Лишь только после того, как она догнала его возле двери, он поцеловал ее и тихо сказал:
- Иди Маруся, иди, а то опоздаешь на автобус.
После ее ухода долго маялся по коридору, размышляя о том, что могло произойти с Григорием. Думал, но никак не мог понять; за что, и почему брата могли уволить со службы?
 
 Прошло еще полгода и к удивлению докторов, он пошел на поправку. Закрылись каверны в легких, общее состояние его стало удовлетворительным, и Алексея выписали из больницы. Первым делом он решил навестить брата. Прикупив на последние деньги скромных гостинцев, прихватив бутылку «Московской» он в ожидании автобуса долго ходил по перрону автостанции. Автобуса не было. Потом, после получасовой задержки, через репродуктор объявили о том, что в связи с поломкой, рейс  на райцентр отменяется. Чертыхнувшись, Алексей пошел к окраине города, в надежде уехать на попутке. И уехал, с молодым улыбчивым шофером, на старой разбитой полуторке.
 После часа езды шофер, остановившись в центре городка, сказал: - Приехали.
Алексей потянулся в карман за деньгами, но водитель, заметив его движение, произнес: - Ты чего мужик. Не надо.

 Уже в сумерках Алексей подошел к дверям райотдела милиции. Почему-то постучал в дверь, и глубоко вздохнув, словно собирался нырнуть в воду, толкнул ее. Дежурный старшина, разглядывающий свежий номер журнала «Огонек», вопросительно посмотрел на него.
- Что вам? – недовольно спросил он нежданного посетителя.
- Я вот… Я хотел адрес брата узнать. – промямлил Алексей.
- Это в горсправку. – последовал короткий ответ.
- Брат у вас тут работал. Милиционером. – справившись с волнением, произнес Алексей.
Старшина, отложив журнал в сторону, с интересом посмотрел на него.
- Кто таков? Как фамилия?
Алексей назвал фамилию. Лицо у старшины вытянулось, и он привстал со своего места.
- Так ты говоришь, он тебе брат. – словно удивившись, спросил старшина.
- Ну да. – ответил Алексей.
- Да, ты проходи, проходи. – приторно улыбаясь, произнес милиционер, и открыл дверь в дежурку.
Не успел ничего не подозревающий Алексей войти в дежурное отделение, как старшина схватил его и, завернув руку за спину, втолкнул в ту самую маленькую темную комнату, в которой уже довелось однажды ночевать Алексею.
- За что? – только и успел произнести он. Его вопрос остался без ответа. Дверь захлопнулась, и Алексей остался в камере.
 Тем временем старшина, радостно улыбаясь, подошел к висящему на стене телефонному аппарату.
Покрутив ручку, он требовательно произнес в трубку: - Коммутатор! Немедля соединить меня с квартирой начальника милиции.
Спустя минуту он, уже не скрывая радости, докладывал: - Товарищ полковник. Мною сейчас задержан брат разыскиваемого Чижова Григория. Вы спрашиваете, как я его задержал? Так он сам пришел. Да. Спрашивал адрес брата. Я, применив силу, задержал его! Что вы сказали? Понял товарищ полковник! Понял! Сейчас будете.
Аккуратно положив трубку на место, он вернулся к столу.
 Менее четверти часа понадобилось начальнику милиции подполковнику Чупахину, чтобы добраться до отделения милиции. Войдя в дежурку, он не здороваясь, спросил: - Где он?
Дежурный, вытянувшись в струнку, показал глазами на дверь камеры, и произнес: - Там.
- Давай его сюда. – переводя дыхание, приказал начальник.  Старшина бегом бросился открывать дверь.
Щурясь после темноты, Алексей вышел из камеры и нерешительно остановился.
- Подойдите сюда. – услышал он голос и, приглядевшись, увидел сидящего за столом тучного, лет пятидесяти человека, одетого в вышитую украинскую сорочку.
- Проходите. – пригласил тот и указал рукой на стоящий неподалеку стул. Алексей прошел и присел на краешек.
- Назовите себя. – произнес незнакомец. Алексей назвал себя.
- Кем вы доводитесь Григорию Чижову?
- Я, братом.
- С какой целью вы пришли в милицию?
Алексей, чувствуя, что перед ним начальство, виновато произнес: - Я гражданин начальник хотел узнать, где он живет. Я с больницы сегодня вышел. Хотел к нему зайти, а адреса не знаю. Вот и зашел узнать.
- А вы знаете, что ваш брат уволен из органов?
- Слышал от жены, когда она приезжала меня проведать в больницу.
- А, где он теперь?
Алексей недоуменно посмотрел на начальника и произнес: - Где же ему быть. Дома, наверное.
- Вот в том то и беда, что дома его нет. – озабоченно произнес начальник милиции. Алексей встревожено посмотрел на него. Он не задавал вопросов. Он неотрывно смотрел в глаза этого милицейского начальника, и в этом тревожном взгляде читался немой вопрос: «Что с ним?».
Видя, что Алексей действительно ничего не знает о судьбе брата, подполковник Чупахин сказал:
- Ваш брат был уволен из органов за намеренное сокрытие в своей анкете того факта, что в свое время ваша семья была раскулачена.
- Так это не нашу семью, это семью деда раскулачили. А, батька жил от деда отдельно. Он против воли его пошел, и женился на беднячке. А дед его проклял и наследства лишил. – скороговоркой, боясь, что его перебьют, произнес Алексей. 
- Кроме того, скрыл факт, что отец во время войны пропал без вести, указав в анкете, что тот погиб на фронте. И, что еще один его родственник во время немецкой оккупации служил в полиции.
- Так тот родственник – это я. – негромко, но так чтобы услышал милицейский начальник, произнес Алексей. Тот покосился на него, осмотрел с ног до головы и презрительно сморщился. Но, пересилив себя, продолжил:
-  Узнав о том, что он будет уволен из органов, он, не сдав документов, формы и личного оружия исчез из города, бросив на произвол судьбы семью.
 Глаза Алексея округлились от удивления. Приоткрыв рот, он молча смотрел на начальника. А, тот не обращая на него внимания, продолжил:
- На вашего брата уже объявлен розыск, и рано или поздно он будет пойман. Вас же я предупреждаю о том, что если вам что нибудь станет о нем известно, вы должны в обязательном порядке сообщить об этом нам. Сейчас вы подпишите бумагу о том, что предупреждены и можете быть свободны.

 Ближе к полуночи Алексей вышел из здания, где располагался райотдел милиции и направился на окраину города. Миновав последние домики, он вышел на дорогу, ведущую к родному селу.  Низко взошедшая полная луна серебряным неживым светом освещала загородный ландшафт. Серебряным было поле, серебряным был дальний, стоящий почти на горизонте, бор. Серебром отливали придорожные плакучие ивы, и проселочная дорога, длинной лентой убегающая в даль, была тоже серебряной. В душной тишине ночи стоял назойливый звон цикад. Их звон изредка нарушался свистом и шелестом крыльев, невидимых глазу, низко пролетающих летучих мышей. Слабый, почти неощущаемый ветерок, приносил запахи свежескошенного сена. Но вся эта красота короткой летней ночи оставалась для Алексея незамеченной. Его мысли были заняты тем, что произошло с его братом Григорием.
 Он шел и думал о том, что во всем, что случилось с братом, есть его – Алексея вина. Если бы не он, не его служба в полиции, брата никогда не выгнали бы с милиции. С раскулаченным дедом разобрались бы, пожурили бы, но на службе оставили. И с пропавшим на фронте отцом бы разобрались. А, так…
 «Эх, Гришка, Гришка! Ты всегда был бедовым. Резким, порывистым в движениях и суждениях, совсем, как отец. Тот тоже не любил двойственности. У него, так же как и у Григория была одна правда – своя. И за нее он мог стоять насмерть. И в этом они были настолько похожи друг на друга, сколь были похожи внешне.
«Все батькины кровинки подобрал» - со смехом, а порой и с досадой говорила мать. И, правда, оба они чернявые, темноглазые, остроносые, порывистые в мыслях и движениях, казалось, были копией друг друга.  Он – Алешка не такой. Светловолосый, голубоглазый, с мягким, покладистым характером, он пошел в материнский род и от этого страдал. Ему всегда хотелось быть таким, как батя и Гришка. Но таким ему не дано было быть».
 Еще он думал о том, что это несправедливо, когда за проступок человека вынуждены отвечать его родственники. «Сын за отца не отвечает» - вертелась на уме фраза, которую он уже когда-то слышал. А брат за брата? Разве виновен Гришка в том, что его, семнадцатилетнего пацана силой заставили надеть ту проклятую, мышиного цвета форму.

 Летняя ночь коротка. Стремительно побагровела и закатилась за горизонт луна и вслед за нею на северо-востоке загорелась яркая полоска зари, приветствующая новый наступающий день.
 Но Алексей не заметил этого, как и не заметил того, что почти добрался до дому. В наступающем свете дня он неожиданно для себя увидел стоящую на пригорке родную деревню. Увидел лежащую под покрывалом тумана речушку, и удивился тому, что уже пришел домой.
 Кусты сирени у ивового плетня уже отцвели, но запах, пусть не сильный, остался. Алексей присел на низкую скамью, вкопанную вплотную к плетню, оперся об него спиной и глубоко вздохнул милый каждому человеку воздух родины. Только сейчас он почувствовал, что порядком устал, проделав почти двадцатикилометровый переход. Деревня просыпалась. Загорланили первые петухи, возвещая приход нового дня, заблеяли овцы и козы, просясь на волю из душных сараев, громко, требовательно замычали коровы, прося хозяек освободить от скопившегося за ночь молока в вымени. Несмотря на все эти громкие звуки нарождающегося дня, Алексей незаметно для себя задремал. Проснулся он оттого, что кто-то тормошил его за рукав. Открыв глаза, он увидел улыбающееся лицо Маруси и текущие по ее щекам слезы радости.
- Что ж ты плачешь Маруся. Не видишь, я вернулся.
- Да я не плачу Леша, не плачу! Это я с радости.

 Жизнь Алексея и Маруси потихоньку вошла в намеченное ей судьбой русло. Осенью Алексею даже назначили пенсию в триста рублей. Помимо того он еще работал в колхозе, возил в бидонах молоко на приемный пункт. Приработок не велик, но на трудодни давали зерно и картошку, а иногда в виде поощрения и деньги. На той же колхозной лошади, перепахивал огороды соседям, но денег за работу не брал. Иной раз выпивал, поднесенный ему стаканчик, и поблагодарив хозяев за угощение, с поклоном уходил домой. Той же осенью Маруся, по-деревенски стесняясь, призналась ему, что забеременела. И той же осенью они, поднатужившись, заняв денег, купили телочку. Хорошая была осень. Хорошая.
 Слухов о Григории не было, и Алексей с Марусей уже начали привыкать к мысли о том, что он подался с родной стороны в далекие края. Мысли о том, что брат сгинул, Алексей не допускал и в глубине души все же надеялся на встречу с ним.
 В первую субботу ноября был день поминовения усопших, по народному «Дзяды». Алексей с утра вытопил соседскую баню, а в полдень, проветрив и закрыв ее, собрался на кладбище.  Шел один по раскисшей от дождей дороге и вспоминал, как год назад гнал Гришка его в район. Обиды за то на брата не было. Просто вспомнилось. Прибравшись на могилках близких, присел на скамеечке у могилы матери. Вспомнил пропавшего в годы войны отца, достал из кармана четвертинку самогонки, глубоко выдохнув, выпил ее до дна. Затем он еще долго сидел, низко склонив голову. Изредка Алексей отрывал взгляд от засыпанной пожухлой листвой земли и смотрел на простой деревянный крест. Губы его шевелились, но слов не было слышно. Прекратившийся утром дождь вновь начал накрапывать. Алексей встал, сделал несколько коротких шагов к кресту. Затем, со словами: - Прости мама, наклонился и поцеловал потемневшую от времени сырую древесину.
 Разгулявшийся ветер бил в спину, и заставлял быстрее переставлять ноги. Но как бы ни старался этот назойливый помощник, все же Алексею понадобился целый час на обратную дорогу. К дому он пришел затемно. Очистив от налипшей грязи сапоги, вошел в избу и застыл.  В желтом свете висящей под потолком лампы, посреди хаты на табурете сидел Григорий. Лицо его было мрачно, а рядом с ним, положа руки на округлившийся живот, стояла взволнованная Маруся.
- А, братишка! – с мрачной улыбкой, произнес Григорий. Он встал и широко раскинув руки, шагнул к Алексею. Тот, еще придя в себя от неожиданной встречи, бросился навстречу  брату. И в тот же момент сильнейший удар в лицо опрокинул его навзничь. Сквозь пронзительный крик Маруси он услышал его слова: - Это тебе браток за мою искалеченную жизнь.
Затем, обернувшись к Марусе, он глухо и зло сказал: - Замолчь, пристрелю. И в подтверждение своих слов достал из-за пазухи пистолет. Завидев оружие, Маруся, зажав рот ладонью, беззвучно опустилась на пол. Видя, что невестка затихла, он спрятал оружие и, наклонившись над братом, сказал:
- Я тебя не сильно зашиб?
- Нормально. – поднимаясь с пола и сплевывая кровь в угол, ответил Алексей. Утерев ладонью кровь с лица, он подошел к Марусе, помогая ей встать с пола, сказал: - Вечерять давай. Видишь, брат приехал.
 Они сидели долго. Пили привезенную Григорием водку. Потом, когда водка кончилась, самогонку. А. когда и та кончилась просто сидели за столом и смотрели друг на друга. К утру, когда все было выговорено, Григорий встал и, не одеваясь, пошел к порогу.
- Ты куда брат? – спросил его Алексей.
- На волю.
- Куда?
- До ветру брат. – криво усмехнувшись, произнес Григорий.
- Оденься! Там холодно!
- Не боись братишка. Мне холодно не будет. – ласково глядя на Алексея, тихо сказал Григорий, и решительно распахнув дверь, вышел на улицу.

 Сухой хлопок пистолетного выстрела за хатой Алексей расслышал не сразу. А когда понял, что это за звук, стремглав бросился на улицу. Брат полулежал за стожком сена, широко раскинув руки. Рядом с ним проломив тонкую корочку льда, в луже лежал его ТТ. Он метил себе в сердце, и выметил.

 Алексей на похоронах сильно простудился. Заболел воспалением легких, и спустя три недели после смерти брата помер.