Сломанный калейдоскоп

The illusion I believed would surely arrive.
Smeared with words, a negative image of the town persists.
Sayonara, sayonara to you outside the window.
I must say goodbye...

…внезапно он ощутил вкус их любимого черничного пая… Джаз ненавидела готовить, но ради него соглашалась испечь пирог по какому-то особому рецепту, унаследованному еще от прапрапрабабки (может пару пра- она и придумала)… И обязательно напевала при этом, даже не отдавая себе в этом отчета… когда месила и раскатывала тесто, выкладывала узоры из ягод, смазывала взбитым яйцом и отправляла свой шедевр в духовку… Для него этот пирог был самым чудесным лакомством в мире. Ему казалось, что он был насквозь пропитан ее запахом и голосом, и, тая во рту, оставлял на языке пропитавшие его слова и густой дрожащий тембр…

…Иезавель…

Она представляла собой сплошной диссонанс хрупкости сосуда и мощности содержимого…При всех своих крошечных габаритах, эта дюймовочка обладала невероятно низким, густым и чуть хрипловатым голосом, сводившим с ума всех парней…

Он обожал, когда она пела для него старые хиты… Луи Армстронг, Элла Фицджеральд, Дорис Дей и Белли Холидей… джаз и блюз были ее любимыми мотивами… иногда, под настроение, она исполняла песни Элвиса или Биттлз, иногда Queen, а иногда и Мерилин Монро… а еще у нее потрясающе получалось вплетаться скэтом в мелодию дождя.
Иезавель любила петь в темноте, дирижируя себе рдеющим кончиком сигареты, периодически затягиваясь со сноровкой заправского портового грузчика. Ее хриплый грудной голос насыщал старые строчки новой жизнью.
Любую песню она помнила также четко, как и все свои обожаемые даты с прилагающимися к ним историческими фактами… и не просто слова и мелодии, а саму интонацию… мимику… вибрацию голоса… придыхания… душу каждой песни…  все до мельчайших деталей.

Последний раз она пела для него холодным серым днем… всего-то за пару месяцев до того, как он все сломал... под дождем. Для их достаточно сурового климата дождь обычное дело… но дождь при температуре ниже нуля, дождь, при соприкосновении с землей почти сразу превращающийся в лед – явление само по себе необычное, а уж неделю не проходящий ледяной дождь – почти нереальность… Даже спустя дюжину лет ему порой казалось, что этот дождь был всего лишь масштабной декорацией, чтобы обыграть смерть его родителей… Автокатастрофа, как банально и заезжено это звучит… потеряли управление на повороте и слетели с обрыва… В новостях такое слышишь по несколько раз на дню, и уже почти не воспринимаешь как трагический факт… пока это напрямую не коснется тебя самого… Почему?! – это первое, что приходит на ум… потом следует отрицание… надежда, что ошиблись… пока тебя не разнесут на куски неопровержимые факты… От них не осталось ничего, кроме горстки пепла в покореженном металлическом каркасе… несмотря на дождь, они сгорели дотла, оставив в его груди сквозную дыру, словно от пушечного ядра, прошившего навылет…
Она пела ему под тем же самым бесконечным замораживающим дождем, что убил его родителей… пела, свернувшись калачиком на дыре в его груди, прикрыв его невидящие глаза волосами и соединив их лица… и он чувствовал во рту вкус ее слез… и совсем не ощущал ее веса на груди и холода дождя и мокрой земли… лишь густую текучую мощь голоса, проникавшего в него через кожу и вибрирующего где-то глубоко внутри, касание ее щеки и волос и вкус моря во рту… и еще запах…
Лишь эти такие привычные и жизненно необходимые ощущения помогли ему не свихнуться в ту ночь, когда они похоронили горстку пепла… все что осталось от самых дорогих ему людей и от его прежней беззаботной жизни…


…он сделал еще один глубокий вдох, не сводя взгляда с нежных белых бутонов дикой розы, покрытых слоем дорожной пыли… а перед глазами его убегала вдаль дорога… он видел двоих, шагающих по центру бесконечного шоссе прямо на садящееся за горизонт солнце, окрашивающее все в насыщенные оттенки алого и желтого, так что дух захватывало. Они обожали спорить. И тема спора была принципиально не важна. Вне зависимости от того рациональные или же иррациональные аргументы она приводила, он находил на них контраргументы… И не важен был результат, важен был сам процесс. Спорить они могли о чем угодно… Даже о том, сколько черных машин проедет мимо, пока они будут травить друг другу индейские мифы и байки, какие только смогут вспомнить… И они шли, глядя в глаза, неотрывно, пристально… шли прямо по центру дороги, отчаянно жестикулируя и хохоча. Встречные машины объезжали их, возмущенно визжа шинами, захлебываясь истеричными гудками и нецензурной бранью водителей. Но парочка ничего не видела и не слышала кроме друг друга. Оба наизусть помнили все древние индейские легенды, которыми буквально был пропитан воздух, текущий сквозь их легкие с самого рождения, и каждый пытался подловить другого на мухлеже или забывчивости, тогда отнималась или прибавлялась машина, в зависимости от того, какое число загадал подловивший. Они были слишком заняты, чтобы отвлекаться на всякую ерунду в виде проносящейся на бешеной скорости в миллиметре от них парящей тачки, из опущенного окна которой в них летит бутылка…
… и, тем не менее, каждый точно знал, сколько пронеслось мимо черных машин…


Именно Иезавель он был обязан самой безоблачно-счастливой, хотя и недолгой, главой своей изуродованной судьбы… он осознал это лишь годы спустя после того, как сам определил их судьбы окончательно…

Ведь именно из-за волшебного голоса и слуха родители решились определить ее в музыкальный класс «Дома искусств», как окрестили дети старинный, заросший плющом викторианский особняк, построенный еще в конце XIX века и подаренный городку каким-то щедрым меценатом в середине 50хх. Решение еще даже не созрело окончательно - родители просто все чаще об этом заговаривали - когда Роберт вдруг заявил, что тоже хочет вместе со своей Жаз учиться петь и играть. Да ни за что на свете он сам бы до этого не додумался, как и его родители… Все это походило на череду случайностей. Так, совершенно случайно, они оба оказались в музыкальном классе в семилетнем возрасте… ведь даже если это и было лишь временной блажью мальчишки, это никого не напрягало, потому что, опять же, совершенно случайно, «дом искусств» располагался всего-то в километре от их домов и от школы, и ребята бегали туда сами по три раза в неделю после уроков.
Но все эти случайности оказались роковыми в определении именно ЕГО судьбы. Поначалу их, конечно же, определили в одни группы – фортепиано и хор. Но очень скоро стало ясно, что здесь дорожки их, все-таки, должны разойтись… Девочка тяготела к перкуссии, а ее голос совершенно не подходил для хора. Только соло. Учителя чуть ли не с первого прослушивания заявили родителям, что у их дочери дар, и хоронить его в братской могиле будет ужасным преступлением с их стороны…

Ну а Роб… неожиданно для всех, в том числе и для себя, оказался очень способным учеником. А главное, он получал истинное удовольствие от игры на фоно, в отличие от Джаз. Она ленилась и прогуливала занятия по вокалу и сольфеджио, доводя учителей до истерик. Трудно вырастить талант, если он дикий и не терпит домашнего ухода. И постепенно Джаз отвоевала свою свободу… родители смирились, решив не навязывать дочери собственные амбиции. Но на губной гармошке, бубне, бонго и ксилофоне она играла легко и с превеликим удовольствием… Многие инструменты, впервые попадая в ее пальчики, сразу же звучали чисто и очень виртуозно… Но играла она лишь ему да своей своре…
Роберт же очень скоро открыл для себя виолончель… и понял, что пропал, стоило ему лишь коснуться смычком струн, вызвав невесомую дрожь звука, напоминающего ее густой голос. Словно между ними возникли множество легато, которые невозможно было разорвать. Больше он ничем не хотел заниматься. Школа пошла побоку, все мальчишеские игры отошли на второй план, даже его Джаз как-то отступила в тень. Но она не дулась. Даже наоборот, была готова дни и ночи напролет слушать пока нескладную и напряженную игру, а потом, забравшись под одеяло с головой, обсуждать, восхищаться или же вытирать слезы и успокаивать, если у него что-то долго не получалось... словно до самой глубины своей детской души осознавала, насколько это для него важно…

Она столько ради него сделала… Она жила ради него…

А он совершил преступление, по ужасу сравнимое разве что с отрыванием крыльев у ангела… а потом еще одно… и еще… каждый день, что он провел вдали от нее, был преступлением более страшным, чем все предыдущие дни вместе взятые. Ведь он поступил так жестоко, бросив ее одну на растерзание «голодным псам»… Он предал ее, убежав от своих страхов… точнее страха… Испугался он лишь одного, но зато страх этот оказался всеобъемлющим и непреодолимым… Тогда он до смерти испугался ЗА САМОГО СЕБЯ. Но понял это слишком поздно. Слишком далеко он уже успел уйти…
…все это было чушью. Сейчас он уже оказался способным это признать… лишь очередная малодушная отговорка, которая в какое-то мгновение вдруг утратила всю тяжеловесность довода… Пустая чушь все эти годы заменяла ему смысл жизни. Просто он все еще продолжал бояться, где-то в глубинах своей глупой и слепой души его продолжал душить страх. Потому что, как только страх ослаб, непреодолимые преграды сразу оказались развеяны, обращены в пепел, как и все его попытки просуществовать без нее, и он сразу же начал свой обратный путь. На это ему потребовалось 15 лет… 15 долгих лет, чтобы преодолеть свой страх и вернуться в единственное место, которое было предназначено лишь для него. Нужно было столько драгоценных лет, безвозвратно потраченных впустую, чтобы исправить малодушное решение, принятое в припадке паники…


Дневник Иезавель

«25.08. …неужели этот бесконечно долгий день, наконец-то, провалился за горизонт… Я думала, не вытерплю и состарюсь раньше, чем он доползет до этого злободневного коллапса! И это лишь первый день без тебя!!! Похоже на чью-то очень несмешную шутку… А ведь сегодня утром мы еще держались за руки… кажется, это было миллиард лет назад… и кажется, что часть моего рассудка попыталась погнаться за тобой, но безнадежно отстала и потерялась по дороге. Я уже не жду ее обратно.
Ты уже распаковал свою ненаглядную виолончель? Вырвал ли ты у нее одно из безумно-прекрасных созданий Грига или Баха? Зная тебя, я в этом не сомневаюсь…»

«31.08… Я несчастна… Тор, ну тот самый красавец-пес с добродушной ухмылкой и рыжими подпалинами на боках, исчез… Лаки давно точил на него зуб… и теперь, полагаю, осуществил свой коварный план. Наверняка, ему помогали Фиби и Рихтер. Мне будет очень не хватать его. Жаль, что я не успела его сфотографировать… Но я решила непременно его нарисовать. Ах да… Ты же пока не знаешь, я вновь наведываюсь в наш Дом искусств, только теперь в художественный класс. Оказывается, у меня есть «потенциал к художественному видению мира» (кхе-кхе) это так ляпнул старик Эмбер… Оказывается, папочка под шумок оттащил ему парочку своих любимых фоток, и на следующее утро поволок и меня… и знаешь… мне пока интересно)))
Я невозможно по тебе скучаю, Роб… ты везде… все здесь напоминает о тебе, я вижу и слышу тебя вокруг и внутри себя, но стоит только вглядеться и ты растворяешься… но твой запах щекочет ноздри, и я каждой клеточкой чувствую на себе твой взгляд… Я знаю, тебе там гораздо тяжелей… ведь ты один в чужом городе. Бродишь по незнакомым улочкам, ловя в окнах мое отражение, слыша мой голос в гудении проводов. Но я уверена, ты вытерпишь. И очень скоро это начнет проходить… Музыка тебя спасет… Я люблю тебя, братик… Привет!!! ^_^»