Рука, протянутая в темноту. Продолжение 16

Лестрейд, к которому мы зашли за адресом сержанта Пилтинга, оценив распухшую переносицу Уотсона и порез на моей щеке, решил, что сам проводит нас к нему. «Не то, знаете, я бы на его месте, разговаривать не стал», - честно признался он.
Мы воспользовались служебным экипажем, по словам Уотсона, «наведя таким образом экономию». Оказалось, сержант снимает комнату в том же районе, где разыгралась трагедия.
- Он там жил с сестрой, - сообщил Лестрейд. – Но год назад та наложила на себя руки – из-за несчастной любви, что ли... Я не знаю хорошенько, что там было – просто сплетни. Будто кто-то её не то обманул, не то обесчестил, не то и то, и другое сразу.
- Вы хорошо осведомлены, - похвалил я, на самом-то деле думая про себя, что осведомлён Лестрейд их рук вон плохо. Но другого нам всё равно дано не было.
- Здесь, - сказал  Лестрейд. – Остановите-ка, Питерсон. Кажется, вон та дверь. Идите за мной, джентльмены.
Он сделал несколько шагов и поколотил по какой-то дребезжащей жестянке – не то чашечке звонка, не то – больше похоже на правду - по консервной банке.
В ответ на его стук довольно долго было тихо, потом послышались отделённые дверью осторожные шаги, и молодой, но необыкновенно сиплый голос спросил:
- Кому я понадобился?
- Откройте, Пилтинг. – начальственным голосом потребовал Лестрейд. – Здесь инспектор Лестрейд.
Дверь заскрипела, приотворяясь.
- Что-то случилось, инспектор?
- Ничего не случилось. С вами хочет побеседовать мистер Холмс – наш... наш добровольный помощник в деле Уайтчэпельского слепца.
Я невольно поморщился – быть «добровольным помощником» Скотланд-Ярда – честь сомнительная.
- Мистер Холмс? – переспросил сержант – по голосу мне показалось, что он ошеломлён.
- Вы нашли тело убитой миссис Кливтон? – спросил я, хотя и так это знал.
- Да, я.
- Позволите войти?
- Да, конечно, - суетливо смешался он. Я шагнул вперёд, рискуя сбить его с ног, но он отступил. Уотсон пальцами легко хлопнул по моей кисти – «лестница вверх». И крутая – несмотря на готовность, я чуть не споткнулся; просто не ожидал такой высоты ступенек. Сержант проживал на крыше – не иначе.
- Осторожно, - нервно сказал Уотсон. Что-то его нервировало, напрягало...
Мы поднимались и поднимались. Наконец добрались до двери и какой-то маленькой комнаты – воздух затхлый, несвежий, пропахший всей той дрянью, которую человек выделяет в окружающую его среду. Я, не видя, не зная, понял уже, что в доме – лежачий больной.
- О, боже мой..., - пробормотал Уотсон.
- Ничего, джентльмены, не тушуйтесь, - в голосе Пилтинга появилась какая-то странная жестокая насмешка. – Это моя мать, она полный инвалид и всё равно ничего не понимает. Мы ей не помешаем, и вы можете говорить при ней совершенно свободно. К сожалению, другого помещения, в которое бы я мог пригласить гостей,  здесь нет. Присаживайтесь, прошу вас.
Я чувствовал, что комната захламлена, и боялся в ней двигаться. Уотсон шагнул в сторону, двинул стул, сам уселся на другой – это уже отработано. Я осторожно последовал за ним. Что-то мягкое задело меня по ноге – кошка, что ли? От напряжения я вспотел, но стул всё-таки нашёл и уселся.
- Кофе? – спросил Пилтинг.
В этой насквозь провонявшей комнате едва ли можно было пить кофе, и я сказал за всех:
- Нет, спасибо. Расскажите лучше, как вы обнаружили тело, сержант. Вы были в это время дежурным постовым?
- Нет. Дежурил констебль Бэллок. Я отпустил его на два часа, чтобы он мог поужинать, и, совершая обход, как раз наткнулся на тело женщины. Мне показалось сначала, что это пьянчужка заснула, но потом я увидел, что она хорошо одета, зажёг фонарь – тогда увидел, что это миссис Кливтон.
- Вы знали её раньше?
- Знал, да. Здесь её все знали, тем более я.
- Почему тем более вы? – спросил Уотсон; он никогда не пропускал таких оговорок без уточнения – неплохое вообще-то качество.
- Потому что когда моя сестра была жива, она состояла в клубе.
- В каком клубе? – не сразу понял Уотсон.
- В «Луче».
- Ваша сестра была слепой? – уточнил я.
Пилтинг усмехнулся:
- Я думал, вы знаете.
- Почему?
- Потому что инспектор Лестрейд с присущей ему добротой в своё время подписывал ходатайство о пособии, а потом соболезнование по поводу её смерти. Наконец, потому что я указал это в рапорте – по поводу опознания трупа.
Я поморщился. Лестрейд, конечно, подмахнул все эти бумаги, не беря в голову ничего из их содержания. По опыту я знал, что люди, подобные Пилтингу, реагируют на пренебрежение начальства крайне болезненно. У меня уже сложилось основное мнение об этом человеке, и на месте Лестрейда я постарался бы освежить в памяти детали его биографии перед визитом сюда.  Это обеспечило бы мне куда большее расположение подчинённого сержанта. Но, увы, свои соображения в чужую голову не вложишь, и теперь мы вынуждены пожинать плоды работы Лестрейда.
- Расскажите, что вас поразило больше всего, когда вы увидели тело, - проговорил я, нащупывая почву.
- Ничего.
- Ничего?
- Это было банальное убийство – кто-то ударил женщину ножом и обобрал – что тут поразительного?
- Тело не было изуродовано?
- Холмс, – подал голос Лестрейд. – Ведь я же говорил уже вам...
- Инспектор, - я резко обернулся к нему. – Когда бы я хотел, чтобы говорили мне вы, я бы вас и спрашивал.
Снова приступ неконтролируемого раздражения – это начинает тревожить. Не всё же Уотсону хватать меня за руку.
- Тело не было изуродовано, - сказал Пилтинг. – Я понимаю, почему вы спрашиваете. Из-за другого трупа. Теперь все убийства в Уайтчэпеле станут приписывать таинственному слепцу. А я так думаю, что никакого слепца и вовсе нет, и убийства между собой не связаны. Здесь нехороший район – вот и всё. Молодым женщинам не следует здесь прогуливаться в вечернее время.
- Женщина была изнасилована или ограблена? – спросил я. хотя знал ответ.
- Я не знаю, что у неё было с собой – возможно, и ограблена. Признаков насилия... – вы ведь сексуальные домогательства имеете в виду? Нет, этого не было. Хотя, конечно, я не осматривал её уж слишком-то тщательно. Об этом следует спрашивать того, кто осматривал тело в морге.
Больше расспрашивать как будто бы не о чем, но меня не оставляет ощущение того, что я что-то упускаю. И всё-таки надо уходить. Раздражение на Лестрейда не оставляет меня. Словно это он повинен в гипотетической недосказанности. Меня терзают скверные предчувствия, и слепота снова чертовски мешает мне. Я хотел бы видеть лицо Пилтинга, хотел бы видеть его комнату, его инвалидку-мать. Конечно, я обо всём расспрошу потом Уотсона, а он – как мне в этом повезло – обладает чутьём даже лучшим, чем я. Это мне поможет. Но сейчас-то я лишён возможности корректировать беседу в зависимости от личных зрительных впечатлений.
- Вы сами часто посещали «Луч»? – на всякий случай спрашиваю я. – Если убийца всё-таки слепец, какова вероятность того, что он – член этого своеобразного сообщества, как по-вашему?
- Очень мала. Кливтон хорошо знала всех, и все хорошо знали её.., - и я снова ощущаю недосказанность. В чём она? Ах, вот в чём! Теперь я понимаю...
- «Знали» или «любили»?
Ненатуральный смех:
- Ах, мистер Холмс, вы придаёте слишком большое значение точному смыслу слов! Да, миссис Кливтон любили. Любили – она никому не делала зла, даже не умела. Её подопечные – слепцы – во многом были куда более зрячими, чем она. Но, увы, мистер Холмс, хорошесть ещё не гарантирует от несчастий. Нет, не гарантирует!