Шаматон

* * *

Знал я его ещё по детству, когда проживал в залинейной части города.
Железная дорога, или линия, как у нас привыкли говорить,
делила город на две части.
В то время, когда я там жил, а это были пятидесятые года,
эти части значительно отличались друг от друга.
Одна из них действительно походила на город,
так как имела большое количество многоэтажных домов,
тогда как другая больше походила на рабочий посёлок.
А он и был таковым, так как проживал в нём рабочий люд,
работавший в основном на железной дороге и приехавший,
переселившийся из близлежащих к городу деревень.
Мы с моим братом Володькой и с соседями - приятелями,
играя в свои детские игры, знакомились с местностью.
Ходили мы и на протекавшую не так уж близко от наших домов,
речку “Карасульку”, когда купаться, а когда и порыбачить.
Были в нашем посёлке ребятишки, с которыми мы остерегались встречаться,
а если говорить откровенно, то просто побаивались. Одним из них и был Витька “Шаматон”. С детства я помню его как имевшего вид “приблатнённого”. Ходил он всегда в рубашке “навыпуск”, в блатной “кепухе” с маленьким, обрезанным специально козырьком. “Блатной писк моды”. Над верхней губой – шрам, когда, чуть шепелявя, говорил он, то нижняя губа прижималась под верхнюю, и говор имел какое-то действительно приблатнённое звучание. Встречался нам с пацанвой Витька и в компаниях со своими друзьями, и один. Если мы замечали его издали, то старались избежать встречи, свернув в ближайший переулок. Но иногда этого сделать не удавалось, и нежелательная встреча происходила. Приходилось сдерживаться и терпеть поддёвки и подначки Витьки и его друзей. Иногда мы просто убегали, подгоняемые их свистом и улюлюканьем. Что-то они у нас, кажется, и забирали, кажется удочку. В принципе это была такая мелочь, что сейчас я даже и не вспомню. Мне кажется, Витька в то время бравировал своей хулиганистостью, приблатнённостью, чтобы вызывать чувство страха и уважения у пацанов.
И вот теперь, придя устраиваться на завод ЖБИ, увидел этого Шаматона, встреч с которым в детстве избегал. Признаюсь откровенно, хоть и не был я уже тем пацанёнком, которого он “шугал” (а Витька тоже повзрослел, рост его был примерно как у меня), но встреча эта была мне неприятна. Вид его был такой же приблатнённый, но походка стала более серьёзней. Пройдя все необходимые процедуры, связанные с поступлением и оформлением на работу, я был представлен мастером бригаде. Тут я увидел, что буду работать вместе с Шаматоном, и тяжёлое, неприятное чувство усилилось. Но оно оказалось преждевременным. Во время первого же перекура Витька подошёл ко мне и заговорил вполне дружелюбным тоном. Вопросы были вполне нормальные: Кто? Откуда? и т. д.
В первый мой рабочий день мастер, а им оказалась женщина средних лет, дала мне задание убрать участок цеха. Я прекрасно понимал, что это был своеобразный тест на способность трудиться. Витька при нашем разговоре подтвердил мои мысли. Поэтому я и не стал особо “возникать” по поводу того, что мне “доверили” такую работу. Мастер была удовлетворена тем, как я выполнил задание, и назавтра я уже работал вместе с товарищами в бригаде, разравнивая бетон, разваленный на поддоне с опалубкой, установленном на вибрационном столе. Поначалу дело это показалось весьма нелёгким, так-как сырой бетон имел довольно высокую плотность и массу.
Цех железобетонных изделий, в котором я стал работать, имел большую площадь, основную долю которой занимали пропарочные камеры, в них производилась сушка изделий. В начале цеха производилось раскрепление, вытаскивание, готовых плит. Затем на этих поддонах производилась уборка, установка и закрепление опалубки, смачивание её изнутри соляром, размещение и связывание арматуры. Затем подготовленные поддоны устанавливались на вибростолы, над которыми по рельсам перемещался бетонораздатчик с ленточным транспортёром, выдающим порциями бетон. Бетонщики равномерно разравнивали его по формам, заполняя опалубку. Потом включались вибраторы стола, или несколько отдельных независимых, стержни которых, вибрируя, разжижали бетон, образуя бетонное молочко. Поверхности затем разравнивались мастерками и отправлялись в пропарочные камеры. После просушки уже готовое изделие вытаскивалось из камеры, маркировалось и отправлялось на социалистические стройки.
Каждый член бригады был универсалом, мог выполнять любую работу. Для этого новичку давали различные задания. Я, например, около месяца знакомился с различными видами деятельности. Пришлось мне и заносить арматуру, которая готовилась в соседнем цехе, укладывать и связывать её. И работал на бетонораздатчике, на загрузке компонентов бетона: песка, щебня, цемента. Особенно трудно было загружать песок зимой. Он смерзался, приходилось включать вибратор бункера, выходить на улицу и ломом колупать его, или долбить кувалдой по металлическим граням ёмкости.
В бригаде были разные люди. Многие из мужчин до этого прошли “уроки зоны”. Сидел до этого и Шаматон. Были такие, что провели в зоне в общей сложности лет по двадцать. Это были мужики с разными характерами, не очень разговорчивые, скрытные. Некоторые из них имели порядочные черты. У других прорывались подленькие душонки, которые были особенно видны, когда они были в подпитом виде и не сдерживали свои слабости.
Я оказался в бригаде самым молодым. В июле, когда я только устроился работать, было мне пятнадцать лет. В августе исполнилось шестнадцать. Шаматон взял надо мной негласное, неофициальное шефство. Он подсказывал мне как удобнее и легче выполнить ту или иную работу, кто есть кто в бригаде и на заводе, кому можно доверять и кого необходимо остерегаться.
Вскоре познакомился я и с рабочими арматурного цеха, среди которых выделялись Коля Соболев, братья Пахомкины. Старший, Юрий, отличался весёлым, озорным характером, вечно сыпал шутками и прибаутками, младший, Анатолий, успел “помотать срок”, был молчалив, даже несколько угрюм. Имел внешность “качка” с тяжёлой челюстью, как сейчас показывают в фильмах, но был добрым “малым”. В застольях иногда усмехался снисходительно, предпочитая активную роль оставлять старшему брату. В процессе работы, при откровенных разговорах, я несколько просветил о фактах своей биографии, коротко рассказав о своих друзьях. Он мне поведал о своём, но о семье не распространялся. Как-то в одном из своих рассказов осторожно вспомнил о своём детстве, проведённом в том же посёлке, что и Витька. Осторожность заключалась в том, что я всё ещё сомневался, признал ли во мне Шаматон того лысого, черноглазого пацана, с которым встречался в своё время. Но оказалось, что Витька узнал меня сразу, но не подал вида. Что ж, я это оценил. В общем, при более близком знакомстве оказался Шаматон вовсе не тем “блатным” балбесом, которым представлялся мне в детстве. А потом, проработав подольше, я даже почувствовал, что стал он относиться ко мне с уважением. Не зависть, а уважение к тому, что был я начитан, знал много песен и стихов, рисовал и ещё кое-что по мелочи.
Я с интересом осваивал профессию и вскоре уже мог работать на многих специальностях, кроме оператора-дозаторщика, на месте которых работали специально обученные молодые девушки. С одной из них, Валей Муромцевой, я вскоре познакомился ближе других и стал оказывать ей знаки внимания, вскоре пригласил сходить в кино. Она ответила взаимностью, чувствовалось, что я ей нравлюсь, но у неё были сомнения по поводу нашей разницы в возрасте, так как была она года на два старше меня. Но, тем не менее, на приглашения ответила согласием. Мы сходили в кино, после которого я проводил её до квартиры, которую она снимала в частном доме. Здесь у калитки попыталась убедить меня, что мы не пара, что старше меня, что ухаживает за ней парень из нашей бригады, Володька. “Боже, а я и не замечал его воздыханий. Вот почему он стал на меня “бычиться”, – думал я. – Так вот от чего”.
Позднее по этому поводу состоялся у нас с ним разговор, в котором Володька пытался мне угрожать.
– Э - э, друг. Вот этого делать не надо, – сказал я ему.
– У нас равные с тобой права. Ты ей не муж и даже не близкий друг, с которым она ходит. Я даже не думал, что ты имеешь на неё какие-то виды.
Прошло какое-то время и случилось так, что однажды Валя увидела меня с другой девушкой, с которой мы направлялись в кинотеатр. Это послужило разрывом, хотя никаких разборок не было, так, небольшой разговор, в котором я не пытался оправдываться, хотя был я в кино со своей соседкой. Не мог же я сказать, что всё это я делал на спор. Дурак был. Что было в дальнейшем с отношениями Володи и Вали, не знаю.
Здесь, на заводе ЖБИ, прошёл я школу общения с людьми разного возраста, социального положения, характера.
Был случай, когда в бригаде нашей, в которой я уже не был новичком, оказался молодой мужчина из цыган. Чтобы подкрепиться во время обеденного перерыва, почти все члены бригады, за исключением тех немногих, которые проживали неподалеку и обедать ходили домой, приносили еду с собой, и принимали её за длинным столом, около которого стояли, тоже длинные, скамьи. В первый же день новичок обратился ко мне с просьбой разрешить ему пообедать со мной. Что-же, – отказать я ему не мог. Не жалко.
– Садись, пожалуйста, ешь, – ответил я.
На второй день просьба повторилась. Я снова позволил ему с собой поесть, несмотря на недовольные лица своих товарищей, которые явно показывали своими взглядами и поведением отношение к тому, что я не смог отказать молодому цыгану. Так же произошло и в третий, и в четвёртый день. А когда в пятницу, во время обеденного перерыва зашли мы с работягами в раздевалку, то увидели, как мои съестные припасы смачно, не дожидаясь хозяина, поглощает обнаглевший новичок. Я остановился в недоумении, взирая, как на меня смотрит улыбающийся, с набитым едой ртом, парень. Мне не жалко было этой жратвы. Удивила и обескуражила именно вот эта наглость. Помнил я с детства сказку про заячью избушку, слышал различные притчи и были. И вот сам встретился с подобным. Не ожидал. Подумаешь, жратва. Я, честно говоря, после первого случая, когда обратились ко мне с просьбой поделиться, на следующий день взял еды побольше, чтобы хватило двоим. Но распоряжаться припасами без ведома хозяина? Это мне очень не понравилось.
Пока я стоял и думал, как поступить, а длилось это всего какое-то мгновение, Шаматон, которого тоже, видно по всему, это возмутило, в очень резкой форме высказал своё мнение.
– Ну, ты и нахал, – попёр на новичка Витька. – Такому палец дай – он руку отхватит. К тебе Толик по-человечески отнёсся. Раз позволил подхарчиться, другой, третий, а ты гад уже “крысятничать” начинаешь? В глаза нагло смотришь, да ещё и лыбишься?
– А ты что прёшь на меня? – заорал на Шаматона цыган. – Твоя жратва, да? Твоя, да? Мне Толик разрешил, – в надежде, что я, по своей доброте, поддержу его слова и, глядя мне в глаза, наступал новенький.
В какой-то, самый первый миг, у меня мелькнула мысль, что не стоит развивать этот вопрос, неприятно было, что могут подумать, будто жалко мне еды. Но нет. Не это было здесь важным. Необходимо было дать отпор наглецу. Да и Витька за меня “впрягся”.
– Ты не возникай, – спокойно сказал я цыгану. – Никто тебе ничего не разрешал сегодня. Да ты и не спрашивал.
– Борзый ты, я вижу. Ещё и орёшь, как будто у тебя твою пайку отобрали. К тебе с добром и пониманием. Ладно, пусть подхарчится. Может, денег нет.
– Что я, не понимаю что ли.
Цыган не дал мне докончить фразу и заорал на Витьку Шаматона:
– Я топор принесу. Тебе башку отрублю, нос откушу, уши отрежу.
Тут уже не выдержал Сашка Мартынов, он работал у нас в бригаде уже месяца два, как «откинулся» с зоны, был парнем «резким», его уважали за молчаливый, полный достоинства характер. Мартын бросился на цыгана молча, только скрипнули по зэковски зубы. Но ему наперехват, зажав в мощные тиски руки, кинулись два пожилых, видавших виды, мужика. Они вовремя остановили Сашку, а не то – быть беде.
Цыган быстро оценил ситуацию и ретировался. После обеда на работу он не вышел. Назавтра – тоже. Больше мы его не видели.
Надо сказать, что все в бригаде относились ко мне с симпатией, и я это чувствовал. Возможно, это было из-за того, что был я самый молодой, может потому, что не сачковал, а старался работать как все, поступал по справедливости.
Спустя некоторое время произошёл трагикомический случай, в котором я сыграл главную роль и был косвенно виноват. В то время работал я на выдаче бетона в цех. Производилось оно механизированной тележкой, перемещавшейся по узкоколейке, расположенной на специальной эстакаде, выходящей в цех. Эстакада была не полностью прямолинейна, а при выходе имела уклон, длиной около трёх метров, а потом вновь шла параллельно полу. Днище тележки, в которой выдавался бетон, тоже было наклонное, градусов около 45, для того, чтобы бетон лучше вываливался. С наружной части днища был закреплён вибратор для облегчения выдачи бетонного раствора. Марка его заказывалась по радиосвязи, и зависела от изделия. У меня на посту выдачи бетона в цех тоже был промежуточный узел с микрофоном, по которому я общался либо с оператором, либо с цехом с выходом на громкоговорящую связь, динамик, установленный в цехе. Иногда я включал музыку и выходил по эстакаде в цех, вальсируя с воображаемой партнёршей. (Кстати на этой эстакаде я и научился танцевать вальс, который тогда танцевали на танцах не так уж много парней, и у меня появилась цель научиться вальсировать.) Происходило это, в основном, в ночную смену, когда в цехе были только свои. Товарищи по бригаде при этом добродушно смеялись. Получалась своеобразная разрядка от тяжёлой работы, у рабочих поднималось настроение. Иногда, заполняя возникшие паузы в работе, я исполнял по радио и песни. Если паузы получались большие, то представление выглядело чуть ли не концертом-импровизацией, с шутками, анекдотами, конферансье. Некоторые песни, исполненные мной, понравились членам бригады, и пелись на бис. Бывало, что, направляясь со второй смены по домам, а развозили нас на крытом, специально оборудованном лавками, грузовике, товарищи просили исполнить ту или иную понравившуюся им песню, и я не отказывался. Прошёл тот мальчишеский комплекс, хотя и не полностью. Петь я мог только при хорошо знакомых людях, а товарищи по бригаде были мне как родные. Особенно нравилось петь в душевой, где была прекрасная акустика. По ту сторону стены располагались кабинки женского отделения, и им тоже было слышно как я “деру горло”. Женщины кричали:
– Толя, выдай про женитьбу, – и я выдавал
– Запись сде - запись сделали мы в ЗАГСе
– С само сра - с само с раннего утра,
– А я в жё - а я в жёны не вязалась,
– Я же це - Я же целый год ждала и т. д.
Бабы за стенкой смеялись и просили продолжать.
На тележке выдачи бетона до меня работала моя двоюродная сестра Аня, дочь тёти Улиты, старшей маминой сестры. Когда меня обучала работе на этой тележке, то предупредила, что она с норовом, что бывают моменты, когда с грузом спускается телега в цех по наклонной колее, ни в коем случае не нажимал я кнопку “Стоп”, так как в это время размыкается тормоз, вот странное устройство, и под своим весом срывается она и несётся вниз, до самых упоров, установленных в конце узкоколейки. Зачастую при этом тележка сходила с рельс, и для установки её на место требовались значительные усилия. Мостовой кран и несколько крепких мужиков с ломами и матерками ставили тележку с грузом бетона на колею и работа возобновлялась.
Проработав на этом месте несколько дней, однажды я всё-таки допустил ошибку и случайно нажал “стоповую” как раз в то время, когда тележка спускалась вниз по склону. Она тут же понеслась по инерции в цех к упорам. Реакция моя сработала неожиданно быстро и я, чисто интуитивно и машинально, нажал кнопку обратного хода. Задняя часть тележки, где не было тормоза, поднялась “на дыбы” и тут же со стуком опустилась, установившись прямо над местом выдачи раствора в цех. После этого, уже успокоившись, хладнокровно открыл люк, а всё это выполнялось с пульта, находящегося метрах в двадцати от остановившейся тележки, включил вибратор и выдал бетон в цех. После этого спустился и проверил весь ли он вышел с наклонной плоскости. Снизу мне за-кричал наш бригадир:
– Анатолий, как это у тебя ловко получилось? А ну-ка покажи высший пилотаж ещё раз. Я разрешаю.
Надо было закрепить успех, и я повторил попытку. Получилось.
Опасно было выдавать таким образом в цех жидкий бетон, который изготавливался для заливки определённых изделий. Бригадир тогда в микрофон командовал операторам, будем лить 025, давай по жиже, а те уже знали, лили водички побольше. Вот в этом случае, если бы тележка ударилась об упоры, то жидкий раствор по наклонной плоскости дна тележки, согласно закону инерции, мог выплеснуться прямо в цех. При выдаче густого бетона, который использовался при заливке плит ПКЖ, ПТК, этого можно было не опасаться и экспериментировать. Позднее научился выдавать бетон в цех, как ас, получая одобрительные аплодисменты членов бригады, которые на моём месте были хорошо слышны. Они согревали мою, любящую похвалу, душу.
Директором нашего завода был Абрам Соломонович Нахлас, которому не нравились его явные еврейские “позывные”, поэтому обращались к нему Александр Сергеевич. В определённое время взял себе он за привычку, то ли дома у него что-то не ладилось, то ли бессонница беспокоила, приходить в середине второй смены и наблюдать за работой бригады. Он вставал в начале цеха, около входа в ОТК и молча глядел на то, как производилась заливка изделий. Нам это не нравилось. Когда на то, как ты работаешь, смотрит первый руководитель предприятия, многие реагируют неоднозначно. Но в нашей бригаде не было выпендрёжных работников, которые могли показывать вид работы. Что было в это время в душе директора, мы не знаем. Может, ностальгия по рабочей молодости, может, ему просто нравилось наблюдать, как создаются изделия. Иногда к нему подходили мастер или бригадир, другие работники, чтобы решить какой-то вопрос. Мне своевременно, условленной фразой, сообщалось, что в цехе появился директор. Это чтобы случайно я не начал “концертную деятельность”.
Так произошло и в ту смену, когда Нахлас пришёл в цех и подошёл близко к бетонораздатчику. Он стоял как раз в том месте, где кончалась эстакада, по которой я выдавал бетон из тележки, в самом опасном месте. Но ведь могла произойти и случайность. По всем законам “стервозности”, “падающего бутерброда” она и произошла. Случилось стечение всех неблагоприятных для директора (и для меня конечно) обстоятельств. Кроме того, что встал директор не туда, куда надо, я выдавал жидкий бетон, произошло случайное нажатие кнопки “Стоп”. Тележка помчалась по наклонной колее, ударилась об опоры, и почти вся порция (по крайней мере никак не меньше половины) бетона выплеснулась на руководителя предприятия, окатив его с головы до ног. Когда я выскочил на площадку, чтобы посмотреть на последствия удара телеги, то увидел, что поля шляпы директора, нагруженные тяжёлым раствором мелкощебнистого бетона, прогнулись вниз, и он по ним стекал на опустившиеся от неожиданной неприятной тяжести и конфуза, плечи Нахласа. Очки его уже не блестели весёлым блеском, а были залиты потёками цементного молочка. В общем вид его был жалким. Сверху мне открылась вся панорама цеха. Стоящий внизу свежеотлитый “памятник” руководителю нашего завода, суетящиеся возле него бригадир, мастер и женщины и спрятавшиеся за пропарочными камерами и покатывающиеся от смеха Шаматон, Мартын и Саня Губин. Я находился в сложном положении. С одной стороны меня разбирал смех, но удерживало чувство своей нечаянной вины, поэтому я быстро спустился в цех и, подойдя к “шефу”, попросил у него прощения за это происшествие. Женщины пригласили Александра Сергеевича в комнату мастера посидеть у батареи отопления, обсохнуть. Он их послушал, но результат оказался плачевный. Материя костюма, обильно политая бетонным раствором, согревшись у тёплого радиатора батареи, затвердела, и кое как вставший на ноги директор, напоминающий своей походкой водолаза в тяжёлом скафандре или робота, едва передвигал ноги. Женщины начали уговаривать директора посидеть ещё немного, пока принесут сменную одежду, но он не стал их слушать, а, пробурчав что-то себе под нос, вышел из комнаты мастеров. В коридоре поодаль мелькали фигуры любопытствующих, и их значительно прибавилось, так как известие быстро разнеслось по арматурному цеху, и на “бетонного” директора сбежался подивиться весь работавший люд. Кто-то из парней накинул на него халат и помог выбраться из помещения, а потом и добраться до дома. Произошедшее стало доходить до меня чуть позднее, когда прошёл первый шок. Ко мне подходили парни из обоих цехов, сочувствовали, похохатывая, обещали не дать меня в обиду, поддерживали. Добираясь домой, все обсуждали неприятный случай, впрочем, высказывали мнение, что теперь-то тормоза тележки будут сделаны как надо. Я молчал. Переживал. Не мог уснуть и дома. Мать спрашивала о том, что случилось. Я молчал.
Назавтра мастер меня пожурил, но обнадёжил, что всё обошлось. Директор оказался понятливым и не сердился. Но по вечерам приходить наблюдать за работой второй смены прекратил. Нет худа без добра, или добра без худа. Ребята из бригады, вспоминая тот случай, говорили:
– Спасибо Толику. Отучил директора от вечерних проверок. - И потом, лукаво улыбаясь, спрашивали:
– А ты не специально его окатил?
 А на заводе с тех пор стали называть директора “бетонный Нахлас”.
Но необходимо отметить, что встречаясь иногда со мной, вероятно вспоминая этот случай и представляя себя со стороны, усмехался. Спасибо ему за то, что оказался понятливым и не злопамятным.
Спустя какое-то время произошёл запой у бригадира Юрки Ковалёва. Его сняли с бригады и назначили на его место молодого парня Сашу Губина. Ему не было и тридцати лет, известный среди молодёжи города, как среди культурной, так и среди “хулиганской” её части. Больше преобладала вторая, у которой он пользовался заслуженным уважением.
Вскоре последовало ещё одно происшествие, за которое разбирался я на заводском комитете комсомола (а я в это время оставался членом комсомольской организации, комитеты которых были на всех предприятиях).
Однажды с парнями из нашей бригады пошли мы в трестов-скую столовку отоваривать талоны, которые выдавались за работу с вредными условиями труда. Я, кстати, очень несерьёзно отнёсся к вредности этих факторов, которые сказались на моём здоровье. Как работник, не имеющий восемнадцатилетнего возраста, я имел льготы, имел право работать с сокращённым рабочим днём, не допускаться к работе с вредными условиями и др. К сожалению, я об этом не знал, и никто не подсказал мне моих прав: ни мастер, ни начальник цеха, ни председатель профкома. Так и работал, как все, по восемь часов. Был однажды даже случай, когда я починил шнек винтового цементного загрузчика. Слесарь был занят на другой работе, а ждать долго не было времени. Починил один раз, так сказать, проявил инициативу, а мастеру понравилось. В следующий раз он и слесаря вызывать не стал, меня послал чинить. Я опять отремонтировал шнек, наглотавшись сладковатой цементной пыли, а когда на следующий раз мастер опять “погнал” меня в подземную штольню, ответил отказом. Меня отстранили от работы, но на следующий день, с показушными ворчаниями, был допущен, и больше она меня на подобную работу не направляла, хотя и включала в бригаду по разгрузке цемента в мешках из вагонов. Этого, как я сейчас понимаю, она тоже не должна была делать, но я шёл не сопротивляясь.
За свою вредную работу получали мы талоны на молоко, которые отоваривали в трестовской столовой, но не молоком, а пивом, тогда его свободно продавали на многих предприятиях города. И вот, когда мы направлялись за партией пива, с сумками и сетками, я увидел плачущую девчушку лет восемнадцати. Она стояла в сторонке, прижавшись зарёванным лицом к корпусу кирпичного завода, который структурно входил в трест “Ишимцелинстрой”. Мне стало так жалко эти узкие, вздрагивающие от беззвучного плача девичьи плечи, что я попросил Витьку Шаматона подождать, и подошёл к девчонке.
– Что за рёв? – Нарочито грубовато, но с надеждой на понятие, спросил я.
Она вздрогнула и замолчала, чуть глянув исподлобья, изучающе, на меня своими красными, зарёванными глазами. Я, уже более располагая её к себе, попросил:
– Не реви. Или кто обидел? Давай разберёмся.
Девчонка, видя моё участливое отношение и, поняв, что с моей стороны зла ждать не надо, проговорила:
– Да парни ФЗО сделали.
– Какое ФЗО, – не поняв, спросил я.
– Какое, какое – отлупили и всё, – чуть усмехнулась девчонка, поняв, что я не слышал такого выражения.
– Фабрично-заводской отлуп – вот и ФЗО.
– И что? Много их было? – заинтересовался я.
– Трое.
– А за что?
– Да одному нечаянно кирпич на ногу уронила, раскололся он у меня в руках, а тот разорался, что специально.
– И что? Трое парней тебя били?
– Да.
– Вот скоты, – думал я. – Покажешь?
– Покажу. Только не сейчас.
– Завтра у нас в цехе будет проходить общее собрание треста, вместе с вашими “кирпичиками”, там и покажешь.
–Хорошо, – согласилась девушка, и я пошёл к ожидавшему, в нетерпении посвистывающему мне, Шаматону.
Коротко я рассказал ему о “беде” девчушки и попросил его назавтра помочь, на всякий случай, мне с разборками. Всё-таки их трое. Мы составили примерную тактику и программу действий, и пошли продолжать начатое дело.
Назавтра, как и было написано в объявлении, состоялось общее собрание работников треста, и девчонка показала мне трёх “балбесов” - лет восемнадцати-девятнадцати, которые обошлись с ней явно не по-джентльменски. Собрание подходило к концу, некоторые уже направлялись к выходу, когда я подошёл к группе парней.
– Надо бы пообщаться, – предложил я им.
– А в чём дело? – Спросил наиболее разговорчивый из них, весело переглянувшись с друзьями.
– Пойдём отсюда, хотя бы вон туда, – показал я парням на свободное место за пропарочными камерами, где стояла часть уже готовых для отправки железобетонных изделий.
– Что, со всеми нами разговор, или с кем нибудь одним, – уточнил взявший на себя разговор парень.
– Да почему? Все пошли, – ответил я, и мы направились к месту, недалеко от которого ждал, спрятавшись, Шаматон.
Парни часто оглядывались, присматривая за тем, один ли я иду за ними, но успокоились. На это и был расчёт. Так сказать, “проверка на вшивость”.
Мы подошли к намеченному месту, и я приготовился к разговору.
Парни развернулись ко мне, и один из них резко спросил:
– Ну, что тебе надо?
Я встал так, чтобы исключить, на всякий случай, возможность своего окружения, а они расположились так, что место, где находился Витька, оказалось за их спиной, и мог слышать всё, о чём мы должны были говорить.
– Мне хотелось бы выяснить, – начал я, – как это вы втроём смогли побить одну девчонку. Как-то сил у вас хватило.
– А тебе какое дело? Тебе что в ней? Любовница твоя что ли? – буром попёр “говорливый”.
– Да не в том дело, хлопцы. Очень гнило вы поступили. Это же надо, трое на одну.
– А ты знаешь, какая она, – начал второй, как бы оправдываясь.
– И знать не хочу. Знаю, что вас было трое, а она одна.
– Ну и что? Нас сейчас тоже трое, а ты один. Мы и тебе ФЗО сделаем.
– А это уж как получится, – зло усмехнулся я и, отступив, взял в руки заранее примеченный мной деревянный брус, который применялся стропальщиками в качестве прокладок между железобетонными изделиями. Парни засновали глазами по сторонам, ища тоже подручные средства.
– Да и не один я. Знал ведь, что с “гнильём” придётся общаться.
После этих слов вышел Шаматон, тоже с деревянным брусом. Путь к отступлению был парням отрезан, и мы начали их “учить” хорошему отношению к “слабому” полу. Вроде и не сильно мы с Витькой увлеклись, но каким-то образом просмотрели, что мелькавшие наши “дрыны” увидело издалека руководство, ещё не ушедшее с собрания и поспешившее к месту “разборок”. Несмотря на нашу вынужденную с Витькой “ретираду”, нас узнали. Кое-что сообщили, замалчивая истинную причину драки, трое, наказанных нами парня. Они и в самом деле оказались насквозь “прогнившими”, так как на состоявшихся впоследствии разбирательствах “поливали” нас несусветной злой бранью и в один голос заявляли, что именно мы виноваты. Не подействовало на них “учение”.
До милиции, слава Богу, не дошло. Некоторые, понимающие начальники узнали, не без помощи девчонки, (ходили за нас ходатайствовать и Саня Губин, и Юра Пахомкин) истинную причину и решили спустить дело “на тормозах”, обойдясь моим разбором на комсомольском комитете, на котором вкатили мне за драку “комсомольское порицание”. Витьку со мной вместе не разбирали, так как комсомольцем он не был, а ограничились приказом по заводу, в котором и ему, и мне объявили по выговору. Это мы пережили. Те трое парней с кирпичного завода вскоре уволились, так как поняли, что у них тут будет неспокойная жизнь. Работяги отнеслись к этому эпизоду с пониманием и одобрили наш с Витькой поступок. Вскоре, к какому-то празднику, мы с Витькой были премированы, что автоматически снимало предыдущее взыскание. Работа продолжалась. После этого случая отношения с Витькой у меня стали ещё лучше, так как стали больше доверять друг другу. Никто из нас во время “разборок” не валил на товарища ничего лишнего. Всё прошло по-мужски. Достойно.
В это время я уже учился в вечерней школе. Снова пошёл в девятый класс. Учиться было относительно легко, так как я, по сути, просто закреплял пройденный в дневной школе материал. Мне в моей учебной жизни везло на учителей истории. Сначала в дневной, в которой преподавала Раиса Сергеевна Туманова. Где-то она сейчас? Одна из любимых моих учителей. В вечерней школе предмет истории вела Нелли Никифоровна Дудкина, с которой мы тоже очень хорошо общались, и она однажды отметила, что ей приятно разговаривать со мной на различные темы, так как умею правильно и грамотно выражать свои мысли, к которым относилась с пониманием. Я кратко поведал ей, впрочем, не называя имени, что в дневной школе другой преподаватель был совсем иного мнения.
И в вечерней школе я немного хулиганил, а однажды, придя на занятия утром сразу после ночной смены, не выспавшийся, нечаянно уснул. Нелли Никифоровна, конечно заслуженно, отругала меня, и не за то, что уснул, а за то, что пришёл на уроки утром, после смены. Но мне ведь хотелось ещё вечером сходить на танцы, а не на занятия. Именно поэтому, чтобы вечер был свободный, я пришёл утром. Что-то в ругани учительницы мне не понравилось и на следующий урок (тоже она должна была вести), я закрыл двери класса изнутри на ножку стула. Действовал тогда совершенно не обдуманно из-за какой-то дури (шлея под хвост попала). Мои одноклассники молчали, хотя я никогда не выглядел таким уж “озоруном”, которого можно бояться. Тем не менее, никто из них не осмелился открыть дверь класса, когда в неё стали всё настойчивее стучать снаружи. Вероятно потому, что не стали рисковать, педагоги могли не разобравшись, посчитать виноватым того, кто открыл. Немного погодя, я сделал это сам. За дверью стояли рассерженная Нелли Никифоровна и директор школы Иван Терентьевич Гуржей, замечательный человек и педагог, уважаемый многими учащимися. Он вскоре удалился, оставив преподавательницу самостоятельно разобраться в случившемся. Я посчитал, что он поступил правильно. На вопрос Нелли Никифоровны о том, почему я так сделал, я ответил: – Влюбился! – и ушёл из класса.
С неделю учительница со мной не разговаривала и даже не здоровалась, но затем как-то встретились с ней на школьной лест-нице, посмотрели друг на друга и заулыбались. Мир был восстановлен, и больше я старался её не обижать. Надо сказать, что Нелли Никифоровна всегда относилась ко мне с пониманием. Оставались с ней хорошие отношения и в то время, когда она работала секретарём горкома партии, и мне несколько раз приходилось обращаться к ней с просьбой о помощи.
На заводе пошла чёрная полоса. Залетела вся бригада. Мы частенько в обеденный перерыв устраивали небольшие “возлияния”, так, не до упора, а “для точности глаза и лёгкости рук”. Работалось тогда веселее. После дневной смены частенько заходили в пельменную, нас там уже прекрасно знал обслуживающий персонал, и всегда был готов свой угловой, “персональный” столик. Саня Губин жил неподалеку от этого заведения, знал всех работавших в нём по именам, и, бывало, что предупреждал о нашем предстоящем приходе по телефону, поэтому к нашему появлению на столике уже стояли, накрытые пустыми тарелками, чтобы не остыли, несколько готовых к употреблению порций. Иногда мы скидывались и во вторую смену. Однажды, собрав деньги, послали за водкой одного мужика. Прождали до самого конца смены, обзвонили больницы и морги, но посыльного так и не дождались. Пропал мужик. Назавтра не пришёл на работу. Мы не знали, что думать, когда кто-то сообщил, что видели его, работавшим в ДОЦе. Послали делегацию. Состоялся разговор, в котором выяснилось, что не дошёл с покупкой наш товарищ по причине того, что встретился с другом, которого не видел «сто лет». Клялся и божился Володя, так звали курьера, а за спиной у него было около двадцати лет, отданных “хозяину”, так как понимал, что бывает за такие прегрешения. Но ему поверили, и конечно не за то, что крепко бил себя в грудь кулаком.
Перед встречей Нового года состоялся концерт заводской художественной самодеятельности, в котором активное участие принял Пахомкин Юрий. Он подбирал материал, готовил сценарий и сам был конферансье, выбрав оригинальную форму. На импровизированной сцене, изображавшей как бы часть зала ресторана, был установлен столик со стульями. За него уселся, изображавший заносчивого и глумливого посетителя, Юрий. Ему принесли водку и закуску. Он заказывал официанту номера, похлопывал по пухлому бумажнику, сыпал анекдотами и шутками, один номер исполнил сам. Не забывал он принимать дозы спиртного, после каждой, пьянея всё больше. Зрители смеялись, потому что некоторые мелочи Юрий очень тонко подметил. Наконец, как бы совсем опьянев, он укладывался головой на столик и засыпал. Официант пытался его вывести, но “посетитель” вырывался от него, заползал под столик и, свернувшись в клубочек, снова засыпал. Официанты вытаскивали его из под стола и уносили на руках. Последний взмах упавшей безжизненно руки “конферансье -посетителя” и его прощальный, уставший возглас:
– С наступающим Вас Новым годом! До свиданья, – означал, что концерт закончен.
Зрители проводили Пахомкина бурными аплодисментам и смехом. Затем вызвали на поклон. Но он выйти уже не мог. Потому, что спал. За столом Юрка пил водку по настоящему. Совместил приятное с полезным. Когда об этом позднее узнали присутствовавшие на концерте, то смеялись до упаду.
А залетевшая за пьянку бригада разбиралась на расширенном заседании профкома и была лишена премии на полгода.
Так отработал я на ЖБИ одиннадцать месяцев, до первого своего отпуска. В июне получил отпускные за месяц, но полностью отгулять не успел. Освободилась хорошая вакансия на механическом заводе. Зять Иван помог с устройством, ждать меня никто бы не стал. Я быстро написал заявление об увольнении и просил сделать это без отработки положенных двух недель. Когда занёс его начальнику отдела кадров ЖБИ Валерию Иосифовичу, тот начал уговаривать меня остаться, соблазняя дальнейшим направлением на учёбу и пр. и пр. Потом, видя, что я не соглашаюсь, стал говорить об отработке.
– Так, Валерий Иосифович, я в отпуске отгулял всего четыре дня, остальные пойдут в счёт отработки. Я ведь нахожусь в отпуске?
Он порвал моё заявление и одну половинку выбросил в урну, но я на свет окна видел, что была выброшена чистая половина листа, та, что с заявлением, оставалась в руках у начальника отдела. Улыбаясь, я сказал ему об этом.
– Да тебя не просто провести? Ушлый стал? – заметил Валерий Иосифович и подписал заявление.
– Что ж удачи тебе, Анатолий, – чувствовалось, что от души пожелал кадровик.
– Хороший ты парень. Жаль с тобой расставаться. И крепко, по-мужски, пожал мне руку.
– Спасибо! Вы тоже хороший мужик. Сказал я, отвечая на рукопожатие. Закупив “отвальную” водку, я пригласил товарищей и устроил прощание с ЖБИ. Все желали мне удачи, признавались в хорошем ко мне отношении. Да и мне, честно говоря, жалко было прощаться с хорошими людьми. Обнялись мы и с Шаматоном.
– Пока, братишка, – пожимая руку, сказал Витька. – Не забывай свой первый завод и нас. Навещай.
И мы расстались.
Очень долго не случалось мне оказываться в тех краях. Иногда встречал старых знакомых, расспрашивал о жизни, кто куда подался?
О Витьке Шаматоне мне рассказали очень неточные данные. Что вроде подавался он на Север, на заработки, кажется, ещё раз пришлось пройти зону, а потом пропал. Кто говорил, что убили, кто, что сам умер.
Так и не знаю я до сих пор как сложилась судьба у этого парня, которого с детства считал чуть ли не врагом, а на самом деле оказавшимся хорошим парнягой
Неисповедимы пути наши. Господи.

14.06.2001 г.
516 палата Терап. отд. 3-й гор.больницы.

PS  После опубликования книги рассказов "Безотцовщина",
в которой и был опубликован этот рассказ,
сообщил мне один знакомый...Жив Витя...
Немного погодя сообщил мне его телефон.
Позвонил ему.
Пообщались...И я и он были очень рады...
Он называл меня только на Вы...
- Ты чё Витёк? - спрашивал я его...
- Нет...Не могу...
- Вот Балбес...
Он действительно после нашего расставания и посидел...
И поседел...
Работал на Северах...
Во время разговора-на пенсии...Подрабатывает сторожем.
Договорились с ним о встрече.
Я ему выслал книгу...
Ещё раз пообщались по телефону.(Он также...на Вы).
Обещал приехать в мае...
Не приехал...
Потом (тот же знакомый) сообщил...
Умер Витька Шаматон...
Сердце...
Да и какое сердце может дюжить столько???
Прощай Витюха!
Вечная тебе память!!!
18.06.2010 г.