Аркане

Когда приезжаю в родные края, надеваю красивую ягушку, оставшуюся от мамы, беру кого-нибудь с собой и иду в чума, которые стоят вокруг посёлка. Хочется встретиться со знакомыми, родными, послушать их разговоры о жизни, да просто посидеть и попить чаю... В один из таких ясных, но морозных мартовских дней, я подошла к дому родственников и увидела возле дома стоящую ко мне спиной женщину в новой белоснежной ягушке, подпоясанной ненецким тканым поясом.

Она кого-то ждала. Её стройный стан, подтянутость говорили о собранности, о её твёрдом характере. Стоя сзади, я не могла определить возраст этой женщины. Но когда она повернулась ко мне, я увидела чёрное морщинистое лицо, седые, почти белые, с прямым пробором, волосы под цветастым платком и гордый взгляд чёрных суровых глаз, которые пронизывали насквозь. Она узнала меня, шагнула навстречу и поцеловала мой нос, а затем прослезилась. Я с трудом узнала её. Это была Аркане.

Много лет мы не виделись, пожалуй, с тех пор, как я уехала учиться в дальние края. Тогда она со своей семьёй постоянно жила недалеко от моих родителей в тундре, во время летней рыбалки на рыбоугодье Тото-Яха наши чума стояли рядом. Потом, с годами, Аркане потеряла почти всю семью, оленей, долгие годы жила по людям в тундре и теперь вынуждена была ютиться у своей внучки в посёлке.

Мы разговорились. Я старалась не расспрашивать о тех, кто ушёл в мир иной. Она сама вспомнила моих родителей добрым словом: «Давно их нет на этой земле, а я вот всё живу и не знаю, сколько ещё мне мучиться на этом свете... Лучшие люди ушли к небесным богам давно... Иногда кажется, что живу вечно: пережила всех родных, детей, друзей, знакомых... Часто ночами вспоминаю прошлое и думаю: «За что Бог наказал меня, оставил одну...»

Вскоре подошла хозяйка. Мы зашли в дом, и пока она растапливала печку, готовила чай и накрывала на стол, беседовали. В комнате стало тепло, моя собеседница сняла свою белоснежную ягушку, аккуратно свернула её и положила в холодный угол комнаты у входа, поправила фланелевое платье и села на диван, положив ногу на ногу и обхватив колено крепкими натруженными руками с толстыми от болезней пальцами. Она была худой, но стройной, как в молодости. Суровые на первый взгляд глаза потеплели, и она неторопливо стала рассказывать, как жила все эти годы.

Неожиданно в дом вошли две молоденькие ненецкие женщины с тремя детьми. Одна из малышек капризничала и по-русски требовала: «Мама, пойдём гулять!» Молодая мама шлёпнула её: «Подожди, Анжела, сейчас пойдём!»

Другая женщина, найдя табакерку у изголовья дивана, набрала табаку и по-русски спросила нас: «А вы идёте в чума?» – и, не дождавшись ответа, ушла на кухню. Аркане окинула молодую женщину строгим взглядом, её чёрные глаза как-то по-особому сверкнули в полутёмной комнате... Женщины ушли.

Аркане с возмущением сказала: «Вот какая нынче молодёжь пошла. Даже по-своему ленятся говорить! Может, мы просто не понимаем, о чём они толкуют. Эти, как и многие другие, не замужем, детей рожают неизвестно от кого! Имена дают своим детям такие, что и не выговоришь, как будто иссякли у нашего народа свои имена. Раньше людей в тундре не меньше было, и каждому находили своё, ненецкое имя. Почему они не говорят по-ненецки и не хотят носить национальную одежду, а ходят почти все в одинаковых тесных пальто? Часто многие из них стыдятся тех, кто носит ненецкую одежду».

Хозяйка хлопотала по дому и не вникала в наши разговоры. Мы, не спеша, пили чай. Старая женщина рассказала мне о своей жизни:
– Давно это было. Родом я из Ныдинской тундры, Салиндер. Никогда не думала, что не вернусь в родные края. Мои родители работали у богатых людей. Наши хозяева разрешали носить одежду, какую мы хотели, ездить на тех оленях, на каких желали. Мы научились у взрослых вести хозяйство: шить, выделывать шкуры и лапы, добывать дрова, воду, охотиться, рыбачить. Родители позволяли нам многое. Часто мы с хозяйскими ребятишками уходили по весне собирать яйца, а осенью – ягоды, сухие ветки, выкапывать корни съедобных растений. Беспечно жила я у родителей в чуме...

Однажды зимой в стойбище приехали совсем незнакомые люди. Четыре упряжки остановились напротив нашего чума, и хозяева их, привязав здоровых быков к нартам, направились прямо в жилище. Старший, седой старик, войдя в чум, уселся на пороге и произнёс непонятные слова, обращаясь к моему отцу. В чуме, кроме родителей, были и другие родственники. Я с любопытством прислушивалась к их словам.

Мой отец долго молчал, беседу не поддерживал. Остальные приезжие пытались войти в чум, но мои родственники их не пускали. Им всё же удалось просунуть внутрь чума кусок красного сукна. Мои родственники стали рвать его на куски, и только после этого незнакомцам разрешили войти. Отец распорядился, чтобы моя старшая сестра ушла в соседний чум – из другой тундры приехали сваты.

Переговоры были долгими. Отец делал на специальном по¬сохе нарезки, соответствующие размеру калыма, а сват срезал то, что считал лишним. Спор продолжался долго. Сват выходил к жениху, который всё время сидел на своей нарте, советовался с ним и возвращался в чум. Родители и сваты уже почти договорились, как вдруг моя тётка сообщила, что старшая дочь у отца ленива, нерадива, к тому же родила вне брака ребёнка. И тут же добавила: «Возьмите лучше младшенькую, пусть она ещё не всё умеет делать, но очень быстрая и трудолюбивая!»

Сваты переглянулись и стали совещаться. Я же, не поняв сначала, о ком идёт речь, хотела выйти к соседской девочке и сообщить новость, как вдруг мама схватила меня за руку, притянула к себе и стала тихо плакать. Только тут я поняла, что мой отец согласен выдать меня замуж за незнакомого мужчину. Моему горю не было утешения, я плакала навзрыд. Хотя меня успокаивали родители и родственники, я не могла понять, как мой отец решил вместо сестры выдать замуж меня. Я плохо представляла себе, что такое замужество...

Шло угощение в чуме, где мне нельзя было присутствовать. Меня отослали в соседний чум. Хозяева его пригорюнились, узнав о том, что меня увезут в неизвестные края. Ночью меня привели в чум и в одежде уложили спать. «Наверно, рядом с женихом», – подумала я. Я не знала даже, как он выглядит, и страшно боялась шевельнуться. Но, к счастью, рядом лежала моя бабушка.

Я плакала, боялась перемен в своей жизни. Уснула под утро. Вскоре поехали в чум жениха. Не помню, как одевали меня в свадебные наряды, как под руки выводили из моего родного чума, как посадили на нарядные свадебные нарты... Помню только, как мама тихо плакала и просила: «Так решил твой отец, будь послушной и хорошей женой своему мужу, слушай его сестру и мать...»

Потом, позже, я узнала, что моему отцу отдали за меня сорок оленей, двух лис, десять песцов, десять оленьих шкур, один нюк – покрышку для чума. Со мной родители отдали три ягушки, три нарты. Привезли меня в жилище, где мне и предстояло жить всю жизнь. Мать мужа приняла меня молча, а его старшая сестра, растрёпанная старуха, старая дева, сразу же пробубнила:

«Дорого стоишь, много работать надо!» И потекли безрадостные дни в новой семье. Я ездила добывать дрова, перетаскивала нарты с грузом, когда готовились каслать на новое место, рубила дрова, вставала раньше всех, разжигала огонь и готовила пищу. Тогда печек не было. Сквозь густой дым костра хозяева чума часто не видели моих слёз – тоски по родным.

Окончание см.  http://www.proza.ru/2010/09/02/670