Вечерние бдения

          За окном большими хлопьями падает мягкий, январский снег - тепло и скучно... Впрочем, не столько скучно, сколько по-тихому хорошо - хорошо и приятно. Приятно сидеть в потрёпанном урчащем кресле, положив ноги на облезлую трехногую табуретку, покрытую большой подушкой, и натянуть при этом на нос потертый плед. Напротив телевизор - властитель дум, университет миллионов. Рядом на столе чашечка горячего кофе, коньяк и сигареты «Дымок» - призраки комфорта. Пятница. Вечер. Впереди  два свободных дня - законный тихий час. Полутёмную комнату освещает маленькая свечка и размазывает по потолку сонмы немыслимых теней - предвестников иллюзий...
          20 час. 15 мин. — «Спокойной ночи, малыши»... Телевизор вспыхивает счастливым, сопливым детством. Это всё, что отпущено на путешествие в прошлое. Пятнадцать минут в день - и снова вперёд...
          На завтра всё известно. Утром мелкие дела и поход к сыну: книжки, кубики, железные дороги, бульканье пьяного деда, настырный запах хрена... Всё это вперемешку с очаровательным матом, который источает из своих блудливых уст любимая мамусенька моего отпрыска. Источать мамусенька не устаёт никогда, но стоит мне появиться на пороге, как талант её мгновенно приобретает вселенские размеры, обрастая такими превосходными степенями, от которых повесился бы сам Франсуа Рабле.
          Так будет завтра…  Так будет через неделю… Так было два года назад…
          ...Дверь в детскую распахнулась. В проёме появилась мамусенька.
          - Всё! – сказала мамусенька, - час прошел! Пи-ц!
    Я встаю. Беру сына на руки. Мы целуемся.
          - Ну, пока, - говорю я.
          - Иди в... - добродушно отвечает он,  посылая меня в самую популярную часть дамского тела.
          Я выхожу на улицу. Глотаю собачий холод. Детские губы горят на моих щеках. Низко-низко наклоняю голову и стараюсь быстрее проскочить мимо незамерзающих, штатных зевак. Вероятно, этим ублюдкам не страшен даже жидкий гелий.
          На автобусной остановке никого - плотный, замерзший туман... Минут через пять подходит девушка. Чёрные сапожки, чёрное пальтишко. Под чёрным капюшоном густые рыжезолотистые волосы. Широко-широко раскрытые зелёные глаза и запачканный  веснушками нос… Повеяло весной. Стало жарко. Я вспомнил «напутствие» сына и рассмеялся.
          - А ведь очень неплохо было бы сейчас - сказал я, глядя на верхушку её капюшона.
          Она подняла на меня глазищи и нос одновременно. Не мигая и быстро-быстро шевеля маленькими ноздрями, спросила:
          - Что...? 
          Давно я так не смеялся. Чуть было не пропустил автобус.
          Пока мы ехали, она всё время косила на меня свои глазищи и нос. По всему было видно, что ей очень хочется узнать причину моего веселья.
          Обстановка в метро пиковая. Время, когда трудящиеся стремятся, во что бы то ни стало, пропутешествовать в центр города и обратно - кто с кем, кто сам с собой. Вагон забит подобающим образом... Не использовать такую ситуацию для собственного блага было бы величайшим невежеством. Естественно, я оказался рядом с ней. В следующее мгновение нас буквально перемешали друг с другом...
          В вагоне стояла тишина, которую только подчёркивал стук колёс. Я посмотрел ей в глаза, и она мне ответила - ответила тревожным, неуверенным, красным светом. На следующей остановке трудящихся в вагоне стало ещё больше. Теперь между нами не осталось даже миллиметра свободного пространства. Я снова посмотрел на неё и вместо красного увидел зелёный. Я приблизил к ней своё лицо. Она закрыла глаза. И тогда я поцеловал её в губы. Она отозвалась с такой силой, что я испугался и стал мигать глазами по сторонам. Когда же я вернулся к ней, она уже овладела собой, и глазищами невинно шныряла по потолку вагона. Только растерянно трепетали ноздри её веснущатого носа...
          На площади Свердлова она вышла и повисла на шее у какого-то парня…
          - Н-н-да... Вот ведь, чёрт... Ну, бабы! - Я рывком вскакиваю на ноги и, хлебнув из бутылки, вытягиваю шагами свою одиночную квартиру. Раз, два, три - поворот. Раз, два, три - поворот. Раз, два, три - поворот. Раз, два, три – звонок:
          - Алло. Привет. Пью. Я не пропал... Я тоже очень -  очень... Я не Вадим. Ничего я вам не морочил. Надо правильно набирать номер. Сами вы...
          Гудки. Глоток коньяка. Программа «Время». Иван... Ливан... Иран... Виды на урожай…
          «Ночь, улица,  фонарь аптека».
          - Н-н-да... Чашечку кофе, пожалуйста...
          Через неделю я увидел ее в театре. Чёрные туфельки, чёрные чулочки, чёрное платьице, рукава три четверти, белый воротничок и белые манжеты, из-под манжет -  тоненькие, как палочки, руки с широкими ладонями и длинными пальцами... Стройненькая, изящненькая худышка. Одна!
          А театр полон взалкавшими досуга трудящимися: длинные хвосты очередей, раздевалки, буфеты, туалеты, программки, два бутерброда с колбасой, два с сыром, четыре пироженных, две бутылки воды, три конфеты «Белочка», копна рыжезолотистых волос и широченные зелёные глаза, полные веснушек - всего четыре рубля тринадцать копеек...
          - Н-н-да...
          21 час 30мин. «Они были первыми». Экран телевизора озаряется верой и правдой тех лет. Не знаю было ли им хорошо, но жить без страха и упрёка гораздо проще - там чёрное... там белое...
          А театр шумит, «как Есенин в участке»... Гардероб забит трудящимися, которых распирает от восторгов и негодований:
          -Ах, какой красавец!
          - Кто?
          - Ну, этот... Который ту... Как её?
          - Джильду, что ль?
          - Ну да! Джильду!
          - Герцог, что ль?
          - Ну да! Герцог! Душка! Просто душка!
          - Нет, Марк Сергеевич, вы как хотите, а Богданов не певец. Ему с обезьянами петь... В зоопарке... Жучкова помните? Вот голос! Сила! Сласть! А этот! Вы в «Фаусте» его слушали? «О, шветлый ангел, дорогая шештра. Портрет твой драгошенный...» Ну, батенька... Ну, по совести...
          - Гражданин! Граждани-и-н! Андел шветлый! Пальто брать будете? Не одни, чай.
          - Пап, а пап! А кто такие крутызане?
          - Не крутызане, а куртизаны...
          - Ну, всё равно, кто?
          - Люди.
          - Какие?
          - Плохие...
          - А что они делают?
          - Развратничают...
          - Это как?
    - Женщин... Пугают...
          - Каких?
          - Молодых.
          - Как вам не стыдно! Гражданин! Чему вы учите ребёнка?
          - Вот, сынок - посмотри и запомни - таких они не пугают.
          - Ой, батюшки! Ну как же! Ну что же! Товарищ! Ну как я теперь домой пойду?
Что!? Нахал!
          - Простите... Извините... Позвольте... Осторожнее... Не толкайтесь...
          Вешалки постепенно обнажаются. Облегченно и гулко вздыхают изможденные,  истоптанные фойе.  Гардеробщики усаживаются, раскладывают по футлярам оптику - личную собственность, предмет дохода. Двери заперты. Театр погружается в густую, чуткую тишину. До свидания... До завтра...
          На улице гадость и дрянь, «...минус три-пять градусов мороза. Ветер северный, порывистый. Временами до сильного...», ледяные дробинки хлещут по лицу. Лана ёжится, взвизгивает. Лезет своими веснушками в мохнатый воротник моей шубы и тихонько скулит, и притоптывает ногами. Меня охватывает неодолимая нежность к этому маленькому, тёплому комочку. Я становлюсь огромный, необъятный, способный защитить слабое, уже дорогое мне существо. Только странно... В сердце не привычная гордость, а острая боль... Мне не знакомо это чувство - но... Быть может, счастье бывает и таким. Поживём... Увидим... Лана суёт свои лапки мне в карман:
          - Если ты не возражаешь, то пойдём к тебе. Я до дома не доберусь. Холодно.
          «…заста-а-вой, где закаты в дыму, жил парнишка кудрявый, лет семнадцать ему,
парню очень хотелось…»
           Через двадцать минут мы дома. Рваная тряпка, ободранный порог. Следы талого, грязного снега ведут из прихожей на кухню, где среди пыли и мусора белоснежной улыбкой сияет надраенная посуда. Под ногами хрустят черствые хлебные крошки. Я поскальзываюсь на лимонной корке и внушительно шмякаюсь об пол. Разбуженная пыль недовольно вьётся около моего носа. Лана заливается смехом. В довершение своего «антре» я чихаю несколько раз подряд, что приводит её в совершенный восторг.
           - У тебя здесь столько пыли намело - целые сугробы. На лыжах кататься можно.
           - Именно этим я и занимаюсь в зимнее время года.
           - А летом?
           - Летом я в ней купаюсь. Как видишь, всё под рукой. Можно из дома не выходить.
           - А грязевые ванны ты принимаешь?
           - Не додумался, но это идея.
           - А если серьёзно?
           - Если серьёзно, то мне на всё это глубоко наплевать. Я убираюсь раз в две   недели и считаю это вполне достаточным.
           - А посуда?
           - Посуда - другое дело: из неё едят, в ней готовят.
           - Всё! Сдаюсь! Ты меня убедил. Показывай свои вспыльчивые апартаменты.
           Мы раздеваемся и проходим в комнату. Лана застывает в дверях...
           - Что с вами, мадемуазель? Вы испачкались?
           - Что это?
           - Это сон на яву. Сказка всех времён и народов. Пожизненное хобби моих родителей. Они всю жизнь проработали в театре. Бутафорами.
           - А где они сейчас?
           - Уехали... Совсем... Вот посмотри лучше сюда. Да нет. Левее. В углу. Видишь? На этой зелёной лужайке собрались все влюблённые. Ну, не все, конечно. Самые известные: Орфей и Эвридика, Дафнис и Хлоя, Персей и Андромеда, Тристан и Изольда, Гретхен и Фауст, Ромео и Джульетта. Однако посмотри на их странное поведение. Стоило им собраться вместе, как они тут же обменялись возлюбленными. Орфей направил свою лиру к Изольде. Тристан преклонил колено перед Джульеттой. Хлоя играет в салочки с Ромео. Персей увлечён Гретхен. Андромеда и Фауст давно поняли друг-друга. А Дафнис волочится за Эвридикой.
           - Какой  безнравственный  сюжет!
           - Что  ж  тут  безнравственного?  Легко  соблюдать  верность,  когда изменить  не  с  кем.  Бедные,  несчастные  страдальцы!  Сотни, тысячи лет  томились  они  в  застенках  собственных  мифов!  Теперь  же,  волею  судеб, они  оказались  все  вместе.  Ну  и... Распорядились.  Как  видишь,  никто  не жалеет,  никто  не  ревнует,  никто  не  остался  несчастным.
           - И  можно  сочинять  новые  мифы?  Да?
           - Ну, я бы предпочёл старые. Привык, знаешь ли. Сроднился. Но сути дела это не меняет. Есть, кстати, премилые стишки на эту тему:
           «Лгала Миносу Пасифая,
           Дидону обманул Эней,
           Дурачила Венера Марса,
           И Ариадне лгал Тесей,
           Убит был Тит Семирамидой.
           Медее изменил Ясон...»
           И что-то там ещё было, точно не помню. Стишкам этим более трех сотен лет. Написала их женщина. Испанка. Четырнадцати лет от роду из-за несчастной любви она удалилась в монастырь и прожила там до самой смерти, переплавляя свои звёздные часы в поэтическое вдохновение, или, говоря языком современным, могла по желанию трансформировать энергию физическую в умственную. Она так преуспела, что стала известна всему миру под именем «Десятая муза». Келейная обстановка изрядно помогала ей в этом. Настоящее имя её Huana Ines de la Krus. Она была представлена ко двору и в будущем могла занять хорошее положение. Безупречная внешность весьма способствовала ей. Однако...
           - Ну, вот видишь!
           - Это случай исключительный.
           - Ну  и пусть.  А  я  все  равно  верю.  Вот  ты  проснешься  как-нибудь  утром  и  увидишь,  что  все  твои  фигурки снова  нашли  друг-друга,  как  тысячи  лет  назад.  Я  в  это  верю.
           - Блажен,  кто  верует...
           - А  ты?
           - Я?  Я  тип  аморально  устойчивый.
           - А  если  серьёзно?
           - Если  серьёзно,  то  я  хотел  бы  любить  и  желать  одну  единственную  женщину.
           - А не скучно?
           - Скучно каждый  раз  отворачиваться  к  стенке. Скучно  и  противно  слышать  сквозь  сон,  как  она  до  утра ревёт,  а  часов  этак  в  шесть  начинает  одеваться.  И  нарочно  шумит,  надеясь,  что  я  проснусь  и  попрошу остаться. А  я  и  так  не  сплю.  Жду, пока   уйдёт.  Пока  наступит  мерзкая,  пустая  тишина! Но лучше  пусто,  чем противно.
           - Зачем  же  ты  тогда…
           - Но ведь  я  ещё  жив... 
           Я  быстро  подхожу  к  Лане  и  толкаю  её  на  кровать... 
           Едва  уловимые  прикосновения  рук...  Неловкое  дыхание,  переходящее  в  раскалённый, тяжелеющий шепот, в упоительный  стальной  ритм...
       Лана спит, приоткрыв ещё горячие губы и закинув руки за голову. Тонкое, чудесных пропорций тело, слегка припорошенное веснушками. Лёгкими, нежными движениями, сверху вниз, я разглаживаю эту звёздную россыпь, пока моя рука не утопает в мягкой красно-золотистой ткани...
           - Чёрт меня возьми совсем! Неужели я решусь остаться с этой рыжей копной. На этом складе веснушек. С этими убийственными изумрудными глазищами, способными усмирить даже Горгону-медузу. Нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет. А голова на что? Думай, думай, думай, думай... А что тут, собственно, думать? Целый месяц знакомы, и не надоело, и не нужен больше никто, и никого ни разу не вспомнил. О, что б её, эту очаровывающую мягкость, эту поразительную способность в любой момент придти на помощь, разделить тяжесть, эту патологическую естественность буквально во всём. Нельзя же, в самом деле, так искусно притворяться. Не на сцене, чай...
           Странная привычка появилась у меня в последнее время. Чем больше я получаю от человека хорошего, тем сильнее проявляется против него моё раздражение. Я все время задаю себе вопрос: что ему от меня надо? Ведь нельзя же, чёрт возьми, просто так... Ведь нельзя же... Что ж... За красивые глазки? За здорово живёшь? Дудки! В конце концов, я всегда оказывался прав...
           «Я не прошу у тебя прощения - такое не прощают, да я и не раскаиваюсь. Я всё рассчитала и сделала так, как хотела. Мои родители бобруйские мещане - пархатая, местечковая мелюзга, а мой ребёнок должен иметь породу - гены длиной в тысячу лет... И я их от тебя получила. Теперь ты нам не нужен. Ни мне, ни моему мальчику. Мы подали заявление. Не пытайся меня остановить. Не выйдет. Время другое. Советую подписать согласие на наш отъезд»
           «... Видите ли, в чём дело, молодой человек. Вы, конечно, можете отказаться подписать согласие на отъезд вашего ребёнка, но... Ему меньше года. Будет нервничать мать. Будет нервничать ребенок. Ну, задержите вы их на несколько месяцев, и что? Всё равно они уедут. Я, как юрист, вам советую. Время сейчас не то. Другое сейчас время... Не надо портить жизнь ни себе, ни им. Не вы первый - не вы последний».
           За окном большими хлопьями падает мягкий, январский снег…
           На завтра все известно…