Флобер. Глава 7

                Глава 7.  1850



Арабская пословица гласит: «Остерегайся пилигрима». Это весьма благоразумно. В Гефсиманском саду на Масличной горе я видел трёх монахов-капуцинов за лёгким завтраком в обществе двух девиц, чьи белые груди так и сияли на солнце. Честные отцы с явным удовольствием ласкали красоток. Когда мы уходили, им принесли бутылку водки, и стаканчики уже были налиты. Вот как! С тех пор я перевидал в Сирии и Палестине достаточно капуцинов, кармелитов и прочей братии, и только утвердился в правильности арабской пословицы.               
               
                ***

  Одержимые сомнениями, мы похожи на тех несчастных верующих, которые из страха перед адом не видят жизни и будят утром своего духовника, чтобы покаяться в том, что видели эротические сны. О, вернись золотое время моей юности, когда я мог состряпать за три дня драму в пяти актах!
  Я, однако, оправился от ужасного удара, нанесённого мне неудачей со «Святым Антонием». Не стану хвалиться, я ещё немного ошеломлён, но уже не болен, как в первые четыре месяца путешествия, когда я всё видел как бы сквозь пелену досады и разочарования.

                ***

  Я влюбился в колоннаду Баальбекского храма. Её камни сияют на солнце, словно резное позолоченное серебро. Время от времени проносится большая птица, махая в голубом воздухе бесшумными крыльями; тень её овального туловища на миг появляется на камнях и скользит по ним; потом опять покой, ветер и безмолвие.


                ***

 Человеческая глупость – нечто несокрушимое. Кто атакует её, тот сам о неё разбивается. Возвращаясь морем в Александрию, чтобы дальше плыть на Родос, я увидел издали на обелиске Помпея имя некоего Томпсона, начертанное двухметровыми буквами. Ну, не ловко ли придумано – заставить будущих путешественников думать о тебе и вспоминать тебя! Все остолопы – более или менее Томпсоны. Сколько встречаешь их в жизни в самых прекраснейших её местах, в самых чистых её уголках. И ведь они всегда нас одолевают, их так много, они так часто попадаются, у них такое отменное здоровье! Когда видишь их недолго, они забавны. Когда живёшь, окружённый ими, они доводят тебя до бешенства.

                ***

 Вчера утром я прибыл в Константинополь. Чувство своей малости, которое испытываешь, впервые попав в Париж, охватывает здесь вдвойне. На улицах и улочках теряешься, не видя ни их начала, ни конца. Среди города тут и там попадаются кладбища и рощи. С высоты Галатской башни открывается вид на все дома и все мечети, и на суда, которыми изобилуют бухты  от Золотого Рога до Босфора. Дома тоже можно уподобить кораблям, тогда получится целый неподвижный флот, в котором минареты играют роль мачт. На улицах и в общественных местах наблюдаю нравы.
Встречаются замечательные физиономии, существа, радующие пестротой и разнообразием вышивок и лохмотьев. Всё в грязных пятнах, дырах и позументах. А внутри – та же, что и на Западе, неизменная, несокрушимая человеческая подлость. Время от времени покупаю газету, чтобы узнать, что творится в Европе. Кажется, цивилизованный мир пустился во все тяжкие. Мы пляшем уже не на вулкане даже, а на изрядно подгнившей доске нужника. 

                ***

  Кстати, о сюжетах; у меня их сейчас три, хотя, возможно, это на самом деле один и тот же, что меня сильно удручает. 1) «Ночь Дон Жуана» - я задумал её, сидя в карантине на Родосе; 2) «Анубис» - история женщины, которая хочет быть любимой богом; 3) роман о фламандской девушке, умирающей девственницей в мистическом экстазе на руках у родителей, в глухой провинции, посреди садика, засаженного капустой и фруктовыми деревьями. Мучит меня сходство идей всех трёх замыслов.

                ***

  В Смирне, во время затянувшегося ненастья, задержавшего наше отплытие, взял в библиотеке Эжена Сю. Тошнотворно. Литература больна чахоткой.
Она плюёт кровью, она пускает слюни, она покрыта чирьями, которые скрывает под надушенными пластырями. Она так усердно причёсывалась, что у неё повылезли все волосы. Чтобы исцелить этого прокажённого, потребуется не один новый Христос от Искусства.
 
                ***

  Проплывая мимо Абидоса, я много думал о Байроне. Здесь его Восток, Восток кривых сабель, албанских костюмов и зарешеченных окон, глядящих на синие волны. А мне милее выжженный Восток бедуина, пустыня, золотистые дали Африки, крокодил, верблюд, жираф. Быть бедуином – пожалуйста; быть «гражданином» - никогда!