Почувствуй на себе

Сиквел к «Черёмухе» и «Побегу из комода». Нельзя было обойти такую благодатную тему, как ребёнок в такой паре, ну и до кучи автор не мог не проехаться по одному из популярных яойных пейрингов…
* * *
Тоша Городецкая-Гросс сидела на кухне и отчаянно заливалась слезами. Так она даже в ТУ ночь не плакала – отвергнутая, растоптанная, ставшая женщиной в лапах мерзкого животного, а потом увидевшая ад и смерть. И потом она так не рыдала – когда подобрала израненного Хейзеля и поняла, что всё давным-давно ему простила. Тогда надо было действовать. Сейчас она могла себе позволить с упоением думать о том, какая она несчастная…
Хейзель вошёл в кухню неслышно – и замер, поднеся руку ко рту. Казалось бы, навидался за свою жизнь страждущих – но вид любимой женщины в таком состоянии вогнал его в ступор.
– Ты чего? – наконец спросил он.
Тоша вздрогнула и шмыгнула носом:
– Ничего. Иди себе, а? Всё равно ничем не поможешь.
– Слушай, если ты заболела…
– То ты к этому имеешь самое непосредственное отношение. Сообщаю вам, бывший епископ Гросс, что скоро вы снова станете отцом. И отнюдь не святым.
Хейзель похлопал голубенькими глазками:
– Так тут радоваться надо… – но прозвучало это как-то неуверенно. Видимо, он тоже не был готов к такому повороту событий.
– Вот сам и радуйся, – Тоша опять всхлипнула. – Не тебе же рожать! А у меня были такие планы на лето… А теперь ну куда я поеду, ну как я буду демонов изгонять…
– Так. Имей в виду – аборт делать не позволю. От лица католической церкви и вообще…
– Ой, какие мы грозные! Я бы умилилась, честно, не будь мне так хреново. Знаешь, хотела бы – сварила бы зелье, выпила бы – и ты бы просто ничего не узнал. А я не смогу. Я потому и плачу, что не смогу. Я сегодня уже почти решилась – и вдруг так ясно услышала: «Мама, за что?» Ты не представляешь, что это за ощущение – всё внутри перевернулось…
Слов Хейзель не нашёл. Просто обнял Тошу и прижал её голову к груди.
Молодая женщина благодарно к нему приласкалась, чуть успокоилась и продолжала:
– И ведь какова паршивка! Такая маленькая – а уже без мыла в душу влезла! Я точно знаю – девка. Ведьма. Соперница.
– Ну не надо про ведьм, у нас с тобой у обоих сила пришла извне, у нас с тобой должен родиться нормальный ребёнок…
– Не знаю, Хейзель, не знаю. Надеюсь, ты от неё не отречёшься, когда она родится. Я боюсь, что во мне сила была всегда. И та тварь её только пробудила.
– Не думай об этом сейчас, не надо, ты только изведёшь себя и меня! Лучше скажи, когда ждать-то… прибавления?
– Ну, по расчёту по моему – у меня сейчас недель семь, мне сдаётся, что мы её привезли из Тогенкё. Получили благословение, ага… Значит, ждём где-то в сентябре. Нет, ну какова паршивка! У меня же всегда было всё под контролем, и я этим так гордилась…
– Ну ладно, ладно, на всё воля Божья… Того, чего не сможешь вынести, тебе никогда не пошлют.
– Легко тебе говорить! Лучше чаю мне сделай. С лимоном. А так – сначала сам попробуй, потом говори!
– Неужели так плохо себя чувствуешь? – Хейзель чиркал спичкой, и от волнения у него никак не получалось достаточно сильно.
– Пока терпимо, – Тоша поморщилась. – Только мутит, и не пойму – то ли с голоду умираю, то ли наоборот – ничего в горло не идёт. Дальше будет веселее. И рожать я дико боюсь. Знаешь, доводилось роды принимать.
– Ой! – Хейзель с перепугу уронил наконец вспыхнувшую спичку. К счастью, в плиту. Тоша мгновенно подскочила и открыла газ:
– Осторожнее! Кажется, опять всё придётся делать самой… А скоро вас у меня двое будет, и оба сядете на голову! – она зло грохнула на плиту чайник и заморгала от снова подступивших слёз.
– Тоша, милая, ну что я могу? Только помолиться за тебя и ребёнка.
– Ага, только это ты и умеешь. Всему остальному тебя учить ещё и учить. Не надо мне было во всём полагаться на себя и на свои женские хитрости – хотя чего я хочу от нас обоих в такие хмельные ночи, как та, в Тогенкё… Это любовь, блин. И она не знает ни законов, ни запретов, – Тоша с удовлетворением наблюдала, как заливается краской мордашка Хейзеля. – Только мало мы пожили друг для друга, всего-то ничего… Помолвка ещё эта затяжная…
– А кто её затянул-то? – не выдержал бывший епископ.
– Дура я была, – легко согласилась Тоша. И тут же снова всхлипнула: – Дура последняя! Мне надо было тогда, давно, не слушать твоих глупостей, а прыгнуть на тебя, повалить и любить! Тогда я не попала бы на панель, а ты не стал бы сосудом для этого… этого… И у нас были бы все эти десять лет…
– Хватит, не плачь, а то я сейчас тоже… Слушай, ты что, чувствуешь себя так, как будто… в тебе поселилось другое существо? Которое лезет тебе в голову, перехватывает твою волю и…
– Ох, не совсем так, – Тоша подарила Хейзелю благодарный взгляд. – В твоём случае существо было сугубо чужим и враждебным. А здесь – это ведь часть меня. Это твоё и моё продолжение. Маленькое, живое и ужасно требовательное. Знаешь, может быть, это потому что я эмпат… я ведь никогда не могла относиться просто как к зародышу, я же чувствую – она живая. И уже с характером…
– С душой – точно, это я тебе как священник и экзорцист говорю. И мне кажется, ты просто перегрызёшь глотку любому, кто будет угрожать ребёночку.
– Да я и за тебя перегрызу… хоть ты этого и не стоишь, глупенький. Спасибо хоть немножко понимаешь.
– Стараюсь. Хотя всё равно – только тот поймёт до конца, кто испытал на себе…
Тоша закрыла лицо руками, и плечи её затряслись от беззвучного смеха. Смеха до слёз.
– Ты чего? – опять очень умно спросил падший епископ Гросс.
– Ой, не могу, как представлю… Без обид, но из тебя получилась бы отменная девчонка! Хотя, конечно, тогда я не смогла бы быть с тобой…
Она поймала его взгляд – ещё обидится… Но он только поморгал и кинулся снимать чайник с огня.
Тоша подождала, пока муж заварит чай и отойдёт подальше от всех ёмкостей с кипятком – и продолжала, уже как будто всерьёз и печально:
– Ну а что? вот, допустим, мы бы больше никогда не увиделись, а вместо того ты бы понравился Санзо-сама…
– Слишком много допущений, и каких! Я и он…
– Я знаю, милый, знаю. Просто мне ужасно хреново… и я придумываю всякую чепуху, чтобы помочь тебе почувствовать себя на моём месте. Могу даже иллюзию попробовать поставить или хоть ощущения свои передать…
– Ну попробуй, если это тебе поможет. А зайдём слишком далеко – я сразу читаю молитву и выхожу в реальность.
* * *
Хейзеля Гросса мутило так, что белый свет был не мил. Тем более что рядом сидел Санзо и дымил сигаретой, а сил не было даже на то, чтобы отмахиваться от дыма рукой.
– Санзо-хан… любимый… ты не мог бы курить на улице?
– А, да, конечно, – белокурый красавец рассеянно потрепал Хейзеля по волосам и вышел, бормоча на ходу: – Сам же хотел «более интимных отношений», вот и влипли оба, блинский блин!..
…Так-то, наверно, лёгкий загул Санзо «на сторону» кончился бы благополучным возвращением монаха в команду, к демонам, и посылом Хейзеля вместе с индейцем по матери. Даром что Санзо в интимно-романтическом плане был свободен как ветер. Просто случайным связям он придавал гораздо меньшее значение, нежели своей странной дружбе с демонами…
Но в то похмельное (для Санзо) утро перед любовниками будто ниоткуда возник Укоку, он же Ворон, он же доктор Нии. Рассказал пошлый анекдот про «голубых» священников и анализы, а потом вполне серьёзно припечатал:
– Мальчики, вам следовало десять раз подумать, прежде чем заниматься этим друг с другом. С вашими-то биографиями!
Нет, Санзо его, разумеется, пристрелил – благо доктор был без кролика и много трепался – но факт оставался фактом. Теперь вот и не бросишь этого Хейзеля – несчастного, обесчещенного, влюблённого как… как романтическая барышня, да… и вовсе не готового ни к по-настоящему интимным отношениям, ни тем более к таким последствиям. И ребёнка общего тоже, блин, не бросишь!
Вот и пробирались они теперь в сторону Запада втроём. Молчаливый Гато больше всех переживал за Хейзеля, готовил ему целебное питьё, взбивал на ночь подушки и подозрительно косился на Санзо. Тому было стыдно и ужасно неловко. Лучше бы Хейзель возненавидел его за ту ночь, когда он, мечтая проучить и отвадить назойливого поклонника, так надругался над его чувствами и над его телом… Лучше бы эта девочка в рясе согласилась избавиться от ребёнка – так нет, упёрся, мол, нельзя душу живую губить… Блинский блин!..
Объединяться с командой Санзо не представлялось возможным. Парни терпеть не могли Хейзеля, а тот – их. Кажется, хранитель сутры ходил перед ними извиняться, но не факт. Падший епископ Гросс уже ни в чём не был уверен. Ему хотелось только лежать и ни о чём не думать. Желательно – рядом с Санзо. Ещё более желательно – чтобы тот при этом не курил…
А надо было идти вперёд и вперёд, делать какие-то дела, поддерживать свою славу чудотворца. А ведь он, Хейзель, такой худенький, хрупкий… скоро его состояние и скрыть уже будет нельзя…
* * *
Тоша хлопнула в ладоши, сама уничтожая иллюзию, и опять заревела в голос:
– Ой, не могу больше, мне тебя жа-алко!..
– Ну ладно тебе, милая, это же не взаправду… – Хейзелю себя-придуманного было тоже жалко (и немножко обидно, что не досмотрели до самых родов, интересно же, ради чего терпеть), но Тошу – жальче. – Тебе нельзя столько плакать, моя радость! Я тут, со мной ничего не случилось, и никакой Санзо мне не нужен, святой истинный крест! И если тебе и вправду так, как ты дала мне сейчас почувствовать… то знаешь, может, тебе и в дальнейшем стоит делить со мной свои ощущения? Иначе я не представляю, как ты это выдержишь… И чай-то пей, пока совсем не остыл…

Июнь 2010, Луговая