Живи, не скорбя

Конец июня... Самые напряженные дни в школах: окончание экзаменов, выпускные балы и, наконец, для выпускников судьбоносные решения - в какой институт подавать документы.

Но Марина была невозмутима, словно ее это не касалось, хотя в доме все было, что называется, вверх дном. Отец, только придя из "учреждения", как называла жена его работу, сразу спрашивал:

- Ну, как?

- Что "как", папа? Успокойся ты, наконец. Твоей дочери не потребуется помощь. Сиди спокойно в своем кабинете. Я умна и последовательна. И поскольку профессию я давно выбрала, решение свое менять не буду. А с золотой медалью мне протекция не нужна.

- В самом деле, отец, не отвлекай нас от серьезных дел, - сердилась Варвара Лукинична. - Доченьке еще платье на выпускной бал надо примерить, вот-вот портниха подойдет.

- Ох, мать, да разве тряпки это самое важное? Если в выборе профессии ошибешься, вся жизнь будет в тягость. А Марина не будет счастлива в медицине - не её это дело. Ведь художественную школу закончила, посмотри, какие портреты, пейзажи рисует, - Александр Андреевич с гордостью осмотрел картины дочери в дорогих рамах, - и вдруг - хирург. Это просто смешно.

- Это не смешно, потому что это мое решение. И каким бы оно не было, вы должны его уважать, - дочь грозно сверкнула глазами. - А если подобные разговоры будут повторяться, уйду из дома. Невозможная обстановка!

- Мариночка, доченька, папа в последний раз этот разговор заводит. Прости его, дорогая моя!

- Прости дочка, - с явным недовольством сказал отец.

Он, ссутулившись, вошел в кабинет, где долго сидел в кресле наедине со своими мыслями. "Да, разбаловали мы Маришу. Ни во что нас не ставит. И ведь с мальства за ней это замечал. Нет бы приструнить, да куда там! Эта курица, - он неприязненно взглянул на портрет жены, написанный дочерью, - сразу начинает кудахтать: "Ах - доченька! Ах - слезки! Папа, извинись перед доченькой". - И ведь постоянно просил прощения! А за что - непонятно. Вот теперь расхлебываем. А жизнь ведь так может повернуть, и не ждешь, где ударит. А Марина неженка, любой камень на тропинке может оказаться для нее Эверестом. И ничего ведь не сделаешь уже - поздно".

Варвара Лукинична тоже была неспокойна, хотя и не подавала вида, чтобы не рассердить любимое чадо. Она совершенно случайно два года назад услышала часть разговора дочери с одноклассниками Мишей, Виталиком и Наташей. Она несла им в комнату чай, но остановилась, так как Марина раздраженно спорила с друзьями. Она не хотела присутствовать при ссоре, дочери бы это не понравилось, и остановилась перед дверьми в гостиную.

- Кто сказал, что у меня в жизни все спланировано наперед?

- А скажешь, нет? - это был голос Виталия. - Золотая медаль у тебя в кармане, а неизвестно еще, была ли бы хоть серебряная, если бы не пост твоего папочки...

- Замолчи ты, серая посредственность! Завистью исходишь, не по нутру, что девчонка умнее тебя? Да скажи спасибо, что тебя в этот дом дальше порога пускают, а ты еще набрался наглости критиковать!

- Успокойся, Марина, - уговаривала Наташа, - конечно, ты у нас самая красивая и самая умная - с этим не поспоришь, тут Виталька неправ. Но профессия у тебя будет автоматически - художник. Выбирать-то на самом деле не нужно. Да ты бы и не смогла, так уже все спланировано, все устоялось.

- А вот и нет! Ну, скажите, кем бы я не смогла работать?

- Хирургом, - засмеялся Миша. - Ты у меня трусиха, от капли крови в обморок падаешь.

- Хорошо, ты выбрал мне профессию. Я буду поступать в медицинский.

- Ребята, ребята, как у вас шумно! - решила разрядить обстановку Варвара Лукинична. - А если чаю? Да с тортом? Может, сладкое вас успокоит?

Все дружно пошли на кухню. Казалось, инцидент исчерпан, но в доме появились книга доктора Амосова "Мысли и сердце", томик хирурга Федора Углова, "Краткая медицинская энциклопедия" и стопки различных брошюр по медицине. Все усилия родителей помешать этому глупому решению разбивались как о камень: "Я от своих слов не отступаюсь".

* * *

Но вот позади экзамены, последний звонок и выпускной бал, где Марина блистала, затмив всех выпускниц. Напоследок решено было съездить всем классом на природу к Черной речке с ночевкой.

По прибытии на место, в красивейший уголок природы их области, в первую очередь были поставлены палатки, а затем проведен инструктаж. Заместитель директора по воспитательной работе призывала:

- Ребята, вы ведь совсем не слушаете. Кислород на вас так подействовал? Подурачитесь еще. А пока будьте внимательнее - места незнакомые, до железной дороги три километра. Если что случится, не представляю, как мы вас будем транспортировать. И еще раз прошу, не ходите к оврагам.

Марина с Мишей щекотали друг друга, стараясь не рассмеяться. Веру Петровну они почти не слушали. Та только махнула рукой, жалея уже, что согласилась возглавить группу из бывшего 10 "б".

Как только прозвучала команда "Разойдись!", Марина побежала к оврагам, увлекая за собой Михаила.

- Да подожди ты, вот шальная! Никак не могу наедине с тобой остаться. Марина, я, скорее всего, не поступлю в институт, способностей не хватит. А значит, осенью в армию. Ох, как я боюсь, что ты не дождешься меня! А я так... так... люблю тебя! Ты для меня вся моя жизнь. Без тебя она была бы серой, скучной, бессмысленной. Твои глаза, словно маяки в шторм, они зовут меня и от всех бед спасают. Иначе я бы со своим характером такого натворил... Но ты взглянешь, и мое сердце как воск становится - лепи из него что хочешь. Но ты как вода: вот вроде ты есть, и опять тебя нет - утекла сквозь пальцы. Не уходи, не уходи, Марина, я еще не все сказал.

- Да ладно, ты меня в краску уже вогнал. Тебе бы стихи писать.

- Не уходи от ответа. Я ведь первый раз тебе о своих чувствах говорю. Ответь, что ты думаешь об этом?

- Думаю, сказано слишком высокопарно, чтобы быть правдой.

- Но все чистая правда. До самой смерти буду тебя любить, до самой последней черты.

- Ну, хорошо, я верю тебе. Ты мне тоже очень дорог, но мне надо подумать.

- Имеешь право. Даю... пять минут!

И Миша хотел обнять девушку, но та проскользнула между его руками и понеслась к оврагам.

- Я ни-че-го не бо-о-юсь! Ни-че-го! Догоняй!

И Марина, добежав до оврага, стала взбираться на молодую березку, росшую прямо на краю. Сухая земля, шурша, посыпалась вниз, увлекая за собой сухие веточки и прошлогоднюю листву. Береза наклонялась все ниже над оврагом. С соседних деревьев взлетела стая птиц.

- Марина, упадешь!

- А ты достань меня!

- Перестань, это опасно. Ты ведь не худенькая, ствол уже трещит, вернись.

- Ах, так ты хочешь сказать, что я толстая? Тогда смотри, - и девушка стала подниматься к вершине.

И вдруг, как в замедленном кино, ствол надломился, Марина от неожиданности отпустила руки и с криком полетела на дно оврага. Она лежала, раскинув руки, сознание ее уплывало, и последнее, что она вспомнила, было лицо матери, которая перекрестила ее перед дорогой. Марина смеялась: "Мама, да ты что?! Отстань со своими глупостями. Я же атеистка!" Из окровавленных губ с трудом проталкивались звуки: "Атеистка, ате... атеи... а-а-а... мама!" И сознание покинуло искалеченное тело.

* * *

Марина пришла в себя в больничной палате. Кровать показалась ей жесткой и неудобной. Левая нога была в гипсе, но боли она не чувствовала. В вену капали какой-то препарат.

- Не пойму, где я? Вроде, в больнице. Но как я здесь оказалась, почему? - и вдруг в памяти вспыхнуло - треск березовой кроны и удаляющиеся зеленые ветки. - Мама! Ма-ма-а! - Девушке казалось, что она кричит, но спекшиеся губы едва шептали.

В палату вошла медсестра, принесла еще одну капельницу и, не вынимая из вены иглу, подключила ее взамен предыдущей.

- Сестричка, что со мной? Где я?!

Медсестра взвизгнула и выбежала из палаты.

- Больная пришла в себя! Доктора, скорее доктора!

Но Марина снова впала в забытье. Так продолжалось несколько раз, пока она окончательно не пришла в сознание. Ее осматривали несколько специалистов. Гипс уже был снят, но ногами ей пошевелить не удавалось. Уколы иглы она тоже не ощущала.

Доктора обменивались мнениями. Больше всего в их разговоре было латыни, но недаром Марина два года готовилась в медицинский, она поняла - это приговор. Из юной, полной надежд и планов девушки она превратилась в инвалида I группы, обреченная провести всю жизнь в инвалидной коляске. Вспомнилось: "До последней черты". Вот она, Мишенька, последняя черта, за которой ничего нет. Ничего. Ни учебы, ни работы, ни замужества, ни детей - ни-че-го! Буду любоваться золотой медалью, которую положу на самое почетное место. Марина засмеялась. Она смеялась громче и громче, вся сотрясаясь от хохота.

- У больной истерика! Два кубика реланиума внутривенно - быстро!

* * *

- Мариночка, ты бы вставала почаще, на коляске бы сидела или на кресле, а я тебе помогу. Вон, контрольная у тебя лежит вторую неделю на одном месте, а ведь сдавать скоро.

Дочь, которая проснулась еще задолго до того, как рассвет слизнул звезды с неба, но, чтобы не огорчать Варвару Лукиничну, делала вид, что спит, вздохнула, поняв, что бесполезно притворяться спящей.

- Мама, доброе утро! А что касается учебы, я вообще не понимаю, как ты меня уговорила связаться с этим Институтом культуры. Кем я буду работать по окончании? Все ВУЗы для здоровых людей, а не для инвалидов. С меня и художественной школы хватит. Вот хотя бы взять прошлый месяц - три картины продала.

- Дочка, не в деньгах дело. Это ведь для общего развития. Да и радость какая - студенткой себя ощущать. Ведь третий курс уже. Правда, радостно?

Марина со стоном повернулась к стене. Давала себя знать больная спина.

- Жаль, папа умер. Не хватает мне его. Только теперь поняла, как он меня любил, и как я его любила. Эгоисткой была, пользовалась его любовью.

- Не сердись, Марина, но как бы тебе не пришлось снова это пережить после моей смерти. Людей надо любить и жалеть, пока они живы, а не просто пользоваться их услугами.

- Вот как ты обо мне думаешь?! Вот какой ты меня считаешь?! А в душу мне кто-нибудь заглянул? Да я жить не хочу, понимаешь?! Но разве мое существование это жизнь?!

- Доченька, успокойся, успокойся. Вот сейчас слезки вытрем. Мама полежит с тобой, - она гладила дочь по волосам, баюкала ее, целовала ее ладошки. - Я ведь знаю, отчего у тебя депрессия. Три недели назад Миша из армии вернулся. Так ведь?

- Даже не пришел...

И тут чуть слышно затренькал дверной звонок.

- Пойду, открою. Наташа, наверное, пришла.

Варвара Лукинична заспешила в коридор. На пороге стоял Михаил, повзрослевший, возмужавший, загорелый - настоящий мужчина, а не мальчишка с тонкой шейкой и нескладными руками и ногами, каким он был до армии.

- Мариночка, радость у нас - Мишенька пришел! Миша, снимай куртку и проходи.

У Марины, казалось, вся кровь отлила от лица, так она была бледна. Рука судорожно сжимала старенькое одеяло.

- Ну, здравствуй, Марина! Прекрасно выглядишь. Похорошела, похудела. Ты ведь мечтала похудеть?

- Да. Но не таким способом.

В комнате повисло молчание. Марина пожалела уже, что не послушала мать и не села в кресло. Лежа в кровати, она чувствовала себя еще более неловко. "Правильно мама говорит, что я глупая упрямица", - корила она себя.

- Дети, я вам сейчас кофе сварю, только что смолола.

- Не хлопочите, Варвара Лукинична, я на минутку. Забежал вот Марину навестить. Больше двух лет не виделись. Все-таки одноклассники. Я как приехал, весь в хлопотах. Женюсь скоро. Таню Винер из параллельного помните? Моя невеста.

- Поздравляю. А как же "до самой смерти, до последней черты"? А, Миша?

- Не обижайся. Но ведь бывают ситуации, которые хуже смерти, не так ли? Да, чуть не забыл, - Михаил вышел в коридор и принес три белые розы. - Вот, это тебе.

- А почему не две или, скажем, четыре? Ты ведь меня похоронил... Возьми цветы и уходи. Уходи, уходи! Мама, пусть он уйдет!

Она судорожно пыталась подняться и встать с постели, да так, что на руках вздулись вены, а по лицу текли крупные капли пота. Три белые розы упали к ногам Михаила. Он, напуганный ее яростью, схватил куртку и выбежал на улицу.

На кухне, прижимая к лицу фартук, тихо плакала мать.

* * *

Марина сидела у распахнутого окна, и так хорошо у нее было на душе! Наконец-то закончилось все: переезд из Индустриального района в другую квартиру, безконечный ремонт в однокомнатке. Получилось все, как она мечтала: первый этаж, пандус для инвалидных колясок, окна во двор. А двор! Словно сказочный сад - клены, березки, мелколиственный кустарник, рябина и пестрые клумбы. Главное - поликлиника рядом, магазины, но самое важное - Школа искусств, где Марина Александровна преподавала третий год. Продолжала она и рисовать. На ее портреты, пейзажи и натюрморты был большой спрос. Только за прошлый год дважды состоялась ее персональная выставка в Областном музее.

Но сейчас Марина взяла себе отпуск. Ей хотелось написать сцену трагедии, которая произошла в овраге много лет назад. И уже легли на холст молодые березки, которые словно вырастали, а не выходили из-под кисти, и даже напряженное испуганное лицо ее бывшего жениха, но никак не вырисовывалась сама Марина. На стволе наклонившейся березки было только мутное розово-серое пятно. Но она не бросала работу. Это был совет психолога - написать трагедию, чтобы избавиться от тяжких воспоминаний, от периодической депрессии, из которой она не могла выйти по две-три недели, и только лежала с открытыми глазами, разглядывая трещинки на потолке.

- Тетя Марина, о чем задумались? В шахматы будем играть?

Марина вздрогнула от неожиданности. Напротив ее окна стоял миловидный кудрявый мальчик с картонной шахматной доской подмышкой.

- Вова, испугал ты меня! Конечно, будем играть, непременно будем. Неси табурет.

- А я уже принес, вот, под вашим окном стоит, - и мальчик, забравшись на стул, положил шахматную доску на подоконник и расставил фигуры.

Они всегда так играли - на Маринином подоконнике. А познакомились Марина и Вовчик две недели назад. Мальчик сидел во дворе и сам с собой играл в шахматы. Она пригласила его поиграть вдвоем, и с тех пор подоконник стал их "полем боя". Кони, слоны, пешки шли в атаку, а юный гроссмейстер приговаривал: "А мы сейчас пойдем вот так! А если вот так? А! Не нравится?!" И действительно, он почти всегда выигрывал.

Вот и сегодня он потирал руки:

- Ну что, Мариночка Александровна, сразу будем белый флаг выбрасывать?

- Да нет, не спеши, поборемся еще.

- Тетя Марина, а почему вы меня никогда домой не пригласите? Так же удобней - за столом. А тут того и гляди - брякнешься с табуретки.

- Зато на подоконнике романтичней. Да еще знаешь, я не очень здорова, мне тяжело прибирать квартиру, - Марина лукавила, квартиру ей всегда прибирали коллеги и друзья, которых у нее было довольно много. Просто ей почему-то не хотелось, чтобы Вовчик видел ее в инвалидной коляске.

- А знаете, тетя Марина, почему я всегда выигрываю?

- Ну, не хвастайся, не так уж и всегда. Ну, так все-таки почему?

- А моя фамилия - Королёв.

- Правда что ли? Вот это да! Я, конечно, здесь недавно живу, но с такой победоносной фамилией соседей еще не встречала.

- А я думал, вы постоянно здесь жили. Странно. А мы ведь тоже чуть больше месяца назад из Вологды переехали. Я кроме вас еще ни с кем не подружился: кто в санатории, кто на каникулах у бабушки, кто в лагере... Зато вы мой самый хороший друг, за мою жизнь таких еще не было.

- Ой-ой-ой! - Марина смутилась. - И сколько же лет твоей жизни?

- Осенью будет одиннадцать.

- Да? Я думала, ты старше. Высокий, рассудительный. Да еще чемпион двора по шахматам.

Оба рассмеялись. Вовка нечаянно опрокинул табурет и полетел вниз, расцарапав локоть о кирпичную стену.

- Ну вот, досмеялся. Побегу домой, намажу ранку зеленкой. Да! Завтра меня не будет, папа отвезет в гости к бабушке дней на пять-семь. А сегодня уж не будем играть, ладно? Что-то локоть больно.

- Вова! А дома есть кто?

- Нет, на работе. Да вы не переживайте, я сам все умею делать.

Дни потянулись скучные. Привыкла Марина к своему юному другу. Вроде так же светило солнце, заплетая свои оранжевые нити между ветвей деревьев, и воздух так же пах медом, и птицы так же щебетали на все голоса, словно устраивали конкурс на лучшего солиста - а все-таки было скучновато. Но сегодня на месте Вовки, на его скамье, сидел мужчина лет тридцати пяти с газетой. Он неожиданно поднял голову, и их глаза встретились. Марина смутилась, оттого что он заметил ее изучающий взгляд.

- Простите, я такая бесцеремонная. Но частично меня можно извинить, я ведь художник, невольно изучаю интересные лица.

- Да что там интересного в моем лице? Вы мне льстите.

- Нет. Я всегда говорю правду.

- О, это похвально. Но, наверное, трудно?

- Как раз легко. Если не лжешь, то никогда не попадешь в неловкое положение, и тебя никогда не уличат в обмане.

- Я согласен, Марина Александровна.

- А откуда вы меня знаете?

- Так Вовка мне о вас все уши прожужжал.

- Вова ваш сын?! Золотой мальчик, честное слово!

- Не перехвалите. Я его один воспитываю, все боюсь что-то напортить. Я ведь не Макаренко.

- А как же мама Вовы?

- Мама умерла при родах...

- Простите, простите Бога ради!

- Да ничего, я уже привык. А насчет Бога, вы это как присловье или всерьез?

- Сама не знаю. Когда-то атеисткой была, а сейчас начала задумываться.

- А вы знаете, Марина, чему я больше всего был рад, когда мы сюда переехали? Тому, что из наших окон видны купола храма. Наши окна тоже выходят во двор. Я иногда подолгу смотрю на эти золотые купола, и так на душе хорошо. Мы с Володей уже два раза были в храме. Так там хорошо, славно. В первый раз после службы все уже ушли, а я еще часа два сидел на скамеечке, то ли думал, то ли молился. Вовка уже весь церковный двор изучил, перезнакомился со всеми, а мне все не хотелось уходить.

- Интересный вы человек. С вами так легко. А ваше имя можно узнать?

- Конечно, конечно! Это я оплошал - Михаилом меня зовут. Михаил Степанович. А работаю я ведущим инженером в Институте Гидростроения, слыхали про такой?

- Да... Институт... Да...

- Марина Александровна, что с вами? Я что-то не то сказал?

- Нет, не волнуйтесь, все уже в порядке, просто неприятные воспоминания. А институт этот я знаю. В кабинете директора мой пейзаж висит.

- Здорово! Так вы оказывается замечательная художница!

- Не надо. Я не люблю похвалу, давайте сменим тему. Знаете, Михаил, а у меня ведь день рождения сегодня. И никто еще не поздравил. Хотя коллеги и друзья придут позже. Застолье в семь часов вечера намечается.

- Простите, не знал. Я сейчас, я быстро!

- Куда же вы, Михаил?

Марина в недоумении пожала плечами. Невольно подумалось, что вот такой симпатичный мужчина, а живет один, без жены, но она остановила свою мысль: "Не смей даже думать об этом, ты, калека! Твоя жизнь - это работа, это твои картины. А о большем не смей даже мечтать!". Она успокоилась. И все равно думалось о том, как трудно одной, как жаль, что мама умерла так рано. Два года уже прошло, а все душа болит. "Мамочка, мамочка, какой я была эгоисткой. Почему не ценила, не любила тебя всем сердцем, как люблю сейчас, когда тебя уже не стало? Прости меня, дорогая. И ты, папа, прости. Господи, видно, на самом деле Ты есть, раз отнял у меня самых дорогих людей за мой норов, за мою гордыню, за то, что не верила, что Ты есть".

И тут появился Михаил с огромным букетом тюльпанов.

- Вот. Поздравляю. Это вам!

- Спасибо, Михаил. Сегодня это первый подарок. Положите на подоконник, я потом поставлю в вазу.

- Что вы, мне не трудно, я сам, - и Михаил быстрым шагом направился в подъезд.

- Нет, нет, н-е-ет! - кричала Марина, но он уже ее не слышал.

Молодая женщина с роскошными каштановыми локонами, синеглазая и чернобровая сидела в инвалидном кресле с напряженным выражением лица и пылающими щеками. Но она не опустила глаз.

Молодой мужчина, который впервые после смерти жены обратил внимание на женщину, и у которого в душе словно расцвели такие же тюльпаны, которые он держал в руках, был шокирован беспомощностью этой чудесной женщины. Но он не подал вида. Он был настоящим мужчиной.

- Мариночка, можно ради именин я вас так буду называть? В какую вазу поставить цветы?

- Можно в синюю, она высокая. Хотя нет, по цветовой гамме не подходит, - Марину наконец отпустило напряжение. - Возьмите лучше хрустальную.

Михаил налил воды и поставил вазу с цветами на стол, накрытый праздничной скатертью.

- А теперь я вас поцелую в щечку, хорошо? Вот и замечательно. А что это такое - день рождения, а в доме даже хлебом не пахнет? Можно я вам помогу приготовить ужин?

- Не нужно. Девчонки сами все принесут. А салатницы и сервиз я уже приготовила, помыла, перетерла.

- Нет, так не пойдет. Подруги подругами, но и мы на что-то сгодимся. Разворачивайте свою карету на кухню. Я знаю рецепт одного замечательного салата. Да и торт еще успеем испечь или именинный пирог. Давайте, давайте. На всем готовом жить не годится.

И работа на кухне закипела. Вечером удивленные гости уже не знали, куда бы поставить свои яства, так постарались хозяйка с гостем. У Марины с непривычки болела спина, но она была так счастлива! Особенно когда ловила на себе ласковые, заботливые взгляды Михаила.

- Марина, мне Вовка не простит, если я его не приглашу на день рождения к гроссмейстеру нашего двора. Сейчас заведу "Жигуленок", и через двадцать минут мы будем здесь. Вы, надеюсь, не против?

Когда Михаил ушел, посыпались вопросы. Марина, вся разрумянившаяся, счастливая, как никогда в жизни, только отшучивалась.

А через три месяца они поженились. Они словно всю жизнь шли навстречу друг другу, эти двое были созданы друг для друга, они были счастливы. И Вовке легко было назвать Марину мамой, ведь это слово он не дарил еще никому. И мама так любила его! Она отдавала ему всю материнскую нереализованную нежность, учила рисовать, а он с гордостью катил по очереди с отцом инвалидную коляску, когда они выбирались в парк или на службу в церковь.

Завистники шептались: "Вот тебе и калека, а какого мужика отхватила. Не иначе - приворожила".

А добрые люди крестили их вслед: "Слава Тебе, Господи! Пошли им счастья на многие годы!"

* * *

Дверной звонок уже трижды настойчиво призывал, чтобы кто-нибудь открыл дверь.

- Кто там? Миша, это ты опять меня разыгрываешь? Заходи, не дурачься.

В комнату вошел крупный мужчина, с ранней сединой, неуверенно озирающийся.

- Марина, это ты?! Да, это ты, только еще более похорошевшая. Узнаешь?

- Михаил? Бывший лучший друг? Узнала, но не сразу. Ты как-то постарел, потускнел, всегдашнего лоска как не бывало, прости за прямоту. Как ты меня нашел?

- Видел передачу по телевидению про тебя. Смотрел, как ты учишь детдомовских ребятишек рисованию, как они любят тебя, какая ты веселая, энергичная и... счастливая. Просто поверить не мог, как в твоем состоянии можно быть счастливой. А я вот здоровый человек, а не могу найти себя в жизни. С женой год назад расстался, сын не проявляет особого желания видеться. Друзей растерял. Работаю в охранном предприятии. Там почти все после Афгана, общие интересы, и к дружбе со мной не склонны. И вот... Все чаще о тебе стал думать. Самое чистое и настоящее, что у меня в жизни было - это любовь к тебе. И я решил - почему бы не начать все с начала? Ведь наверняка ты одна. А я могу сделать тебя счастливой и в семье. Ты ведь не разлюбила меня? Я почему-то уверен в этом. А нашел я тебя легко - на телевидении адрес дали. Только удивился, когда вошел - такая огромная квартира! Зачем тебе одной?

И тут в комнату буквально влетел высокий подросток лет пятнадцати.

- Здравствуйте! Мамочка, что ж ты гостя держишь у двери? Проходите, пожалуйста, садитесь. Только времени у нас очень мало. Мамочка, тебе пять минут на прихорашивание, хотя папа сказал как обычно: "Во всех нарядах хороша". У них в "Гидростроителе" в его честь банкет намечается, празднуют его назначение директором. Торжественное мероприятие будет позже, а сегодня самые близкие собрались. Папа как всегда сказал, что без жены он праздновать не умеет, что самый большой праздник, когда Мариша рядом. И вот - автомобиль у подъезда! Мамуля, люди ждут!

Марина, все-таки взволнованная и огорченная душевным состоянием Михаила, сидела, задумавшись.

- Мама, что-то случилось? Может, позвонить папе и все отменить?

- Нет-нет, я поеду. Вовчик, познакомься, это мой одноклассник и бывший жених - Михаил Егорович.

- Простите меня, я так не вовремя, - огорчился Володя.

- Что ты, сыночек, ты как никогда вовремя. Принеси мою сумочку и пересади в другую коляску.

- Какую коляску? Я что, тебя первый раз на руках ношу? Я уже выше отца, и уж если он тебя всегда на руках носит, то я тем более могу.

Михаил стоял сконфуженный, ему хотелось как-то достойно выйти из этой ситуации, но он не мог найти слов и только пробормотал: "Простите, что не вовремя. До свидания", - и вышел. А на столике в прихожей после его ухода остались лежать три белые розы.

А Марина откинула с недописанного холста ткань, долго смотрела на неоконченную историю ее трагедии, которая никак ей не давалась, и крупными мазками стерла память о своем горе.