В человеке всё...

Я вам буду стихи читать. Слышите? Я буду вам читать мои стихи! Нет, не буду. Эй, вы меня слышите?  Должны слышать.  Мы же в одном помещении находимся. Я громко говорю. Нет, должны слышать.
А! я, кажется, все понял! Вы мне не отвечаете, потому что  - все? Вы меня уже выбросили из круга бытия. Я не существую, да?
Или, может, вы боитесь? Да, конечно, вы боитесь. Вы боитесь узнать, что я - человек. Не расходный материал, не случайный свидетель, а просто человек. Такой же, как вы, человек.
 Да, я все понимаю, парни, - работа такая. Конечно, пиф-паф – ой-ой-ой и поехали домой. Вам, наверное, уже очень хочется меня застрелить и поехать домой к жене. Да? У меня тоже была жена. Была.
 Я понимаю. Я всем надоел. Стихами. Словами. Всем, всем надоел. Ей, наверное, тоже.
Страсть не может быть бесконечной. Не может бесконечно и ровно полыхать всю жизнь.
Она требовала внимания. То агрессивно, то истерично. Могла заорать, броситься с кулаками. Ну, невыносимо же. Вы меня понимаете?
 Я не умею отказываться от привычек. Мне нужны мои друзья. И мне нужно доверие.
 А может, я не был ей нужен? Ей не нравились мои стихи. Мои друзья. Моя работа.
Она стирала мои вещи отдельно. И думала, что я этого не замечаю. Нет, она об этом вообще не думала. Для нее это было естественно. Сначала вещи ребенка, потом свои. Потом мои.
Почему секс стал возможен только после душа? Мне не нужен запах дезодоранта. Мне нужен твой запах. Ерунда какая-то.
 Эй, парни, а вы их понимаете? Женщин, в смысле?
Ну, да, кого я спрашиваю. Понимать – не ваш формат.
 Интересно, а какая у вас зарплата? Вам сдельно платят? Замочил троих – премия, двоих – голый оклад? А?
 Могли бы и ответить. Все равно, унесу тайну с собой в могилу.

Когда-то давно мне сказали: «шарик в твоей голове крутится не в ту сторону». Среди людей трудно, без них невозможно. Как быть? Понятия не имею.
Дерево, сына, дом. Каждый мужчина должен. Каждый мужчина должен. Мужчина – должен. «Если б мишки были пчелами, то они бы нипочем». Каждый мужчина должен. Когда твой дом рушится, не остается сил и времени, чтобы построить новый.
Я – мужчина, царь и бог, постепенно становился  прилагательным. Я прилагался к раковине с посудой, к постели, к сумкам. Бытовая функциональность.
 Функци- анальность… « А исправен ли мой ручной робот»? «Ты опять забыл», «Вот ты, как всегда».
 Она считала меня неудачником, и не только не скрывала этого, но  любой, самый мелкий конфликт, становился поводом, что бы повторять это снова и снова. « Ты ничего не добился. Неудачник».
Она была по-своему права. Я ничего не добился. Мой шарик по-прежнему крутился в неправильном направлении.
 Правильно – не правильно. Правильные правила прав. Права правильных правил. Правила. Исправила. Исправленные правила.
 Она меня правила. Там подрезать, тут примять. Здесь задвинуть!
Но ведь если меня нужно править, значит, я не устраиваю ее таким, как я есть? Я исправно «правился: приминался, подрезался, задвигался». Чтобы быть таким, как нужно. Как нужно ей.
А, знаете, я и не боюсь смерти.
Почему-то при виде меня собаки поджимают хвост и начинают выть. Странно. Не знаете, к чему бы это?

Еще в детстве я понял, что самое главное в человеке – это творчество.
У меня много профессий. Я работал плотником, слесарем, банщиком, реставратором, садовником, звукооператором, грузчиком, певчим, разнорабочим, сельхозрабочим, карбюраторщиком, настройщиком, тренером, художником, звонарем, журналистом, матросом, продавцом, коммивояжёром, преподавателем словесности, конферансье, тренингистом, администратором, штукатуром, фотографом, футболистом, ди-джейем, псаломщиком...

Да, ещё забыл - клоуном, беби-ситером, аниматором, промоутером, пиарщиком.
А вот киллером не работал. Ни-ког-да.

" Эй, кто нибудь дома? Я спрашиваю: Эй, кто-нибудь дома?" -" Никого нет"
" что совсем никого?" - "Совсем"

 Интересно, кто-нибудь из вас знает, где именно Чехов написал свое знаменитое «в человеке все должно быть прекрасно»? «В человеке все должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и мысли…» И лицо, и одежда, и мысли. От себя добавлю: и чтоб жопа была. Да, вот так звучит лучше! Вот вслушайтесь -  «В человеке все должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и мысли, и чтоб жопа была.
Она бросилась на меня с кулаками. Кричала отвратительные вещи. Я схватил ее за волосы, дотащил до входной двери, открыл дверь и выбросил ее на площадку. Дверь запер. «В человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и мысли… Часто я вижу прекрасное лицо и такую одежду, что кружится голова от восторга, но душа и мысли – боже мой! В красивой оболочке прячется иногда душа такая черная, что не затрешь ее ни какими белилами».
Ну и, не забываем – «чтобы жопа была».
Вот смерти-то я как раз и не боюсь.
Ахинея о пропилеях.
Пропилеи, если кто не знает, - это ворота Парфенона. А Парфенон – это тот самый знаменитый храм в Афинах. Он так хитро построен, что кажется идеально совершенным, а на самом деле все пропорции намеренно искажены. Вот и получается, что красота и совершенство предъявлены путем оптического обмана. Хотел бы я быть совершенным. Хотел бы. Вот так, чтоб  раз - я самый умный, самый красивый, самый главный, почитаемый, уважаемый. И все меня любят и восхищаются. Приходят совета спрашивают. «А как то сделать»? «А как это понять»? И шел бы я по берегу моря, поглядывал на Пропилеи одобрительно. И беседовал бы с Аристотелем или Софоклом. А он бы все в книжечку за мной записывал для потомков. Хотя, нет. С Софоклом бы я беседовать не стал. Легкомысленный он был, Софокл.
«До нас дошли свидетельства танцевального соревнования между Софоклом и Саламисом, судимое Эпиминондом». Кто такие Эпиминонд и Саламис? Понятия не имею. Но Софокл, серьезный человек, драматург, - пляски плясать!
Я говорил вам, что я работал банщиком? Шайки в бане керосином чистил.
Интересно, сколько времени прошло? Есть охота.
А, знаете, у меня неприхотливый вкус. Я помидоры соленые, красные люблю. Булку с маслом, варенье вишнёвое, малиновое. Бегать на лыжах люблю. Научную фантастику и анекдоты про Ржевского. Копировать и вставлять, мышкой.
Раз не кормят, значит точно списали. Значит не успеть. Ну, и хорошо. Буду думать, что смог бы. Бац! И на коне! И сделал то, что никто до меня не делал.
И как это они там, в кино про супергероев, развязываются, потом – бац! – и… сколько там вас? – шестеро вооруженных автоматами людей валяются без сознания.

А я вам все же прочту стихи. Свои.

Каждый день, без перерыва на сон,
С грохотом маятника в унисон,
Я веду разговор с собой
То во здравие, то за упокой,
То на гибель себе, то во благо,
Без воли, поступка и шага,
В ожидании любого привета
С какого угодно света.
Ломаю двери, бьюсь лбом о стену
Доказывая теорему:
О том, что живу в этом мире,
А не консервное донышко в тире.
Иногда мне приходит ответ
И тогда зажигается свет.
И тогда я кричу сильнее,
Но становится почему-то больнее.
…Продолжается разговор…
Каждый день, как выстрел в упор.

Так что смерти я не боюсь. О том, чтоб умереть я вообще каждый день думаю.
Интересно, что у нас тут с вами? Мать его ити? Исповедь? Я это говорю, потому что я так думаю? Если вдаваться в психоанализ, то это же не нормально. Я вот вас не знаю совсем. Вы не знаете меня. А я сижу тут, душу на изнанку выворачиваю. Духовный эксгибиционизм. Вот почему снять штаны на публике не прилично, а душу обнажать прилично? И мера искренности, она тоже, вопрос вызывает. Предположим, идете вы в церковь – каяться. И все, все там рассказываете. Что плохого сделали или подумали. И батюшка вас прощает, понимает. Смотрит глазами лучистыми прямо в душу. А я в церкви звонарем был. Дин-дон, дон-дон. Звон-перезвон. И псаломщиком, и певчим. (поет «да, исправится молитва моя»). Нет, не то. (поет «ходят кони»).

Мера искренности. Предположим, пьете водку с другом. И все, все ему рассказываете. Рассказываете, рассказываете… А внутри сидит кто-то маленький, подглядывает как бы со стороны, и шепчет вам в левое ухо: «ой, врешь ты, братец». Смотрите через стол на друга и в его глазах читаете: «ой, врешь ты, братец». Почему вру? Я не вру. Так… преукрашиваю. Немножко. Я вообще честный человек. Добрый, хороший и искренний. А как же?
Я всегда стараюсь все  делать хорошо и правильно. Я маму и папу люблю. Дом свой, родину. А вам когда-нибудь хотелось дать в морду президенту? Не, не нашему. А какому-нибудь, вообще президенту. Ну, хотя бы товарно-сырьевой биржи? Оле-оле-оле- оле! Россия – вперед!
Я хочу написать большую, толстую книгу. Да, в общем-то, я ее уже написал. А еще я хочу, чтобы про меня написали большую, толстую книгу. «Герой нашего времени». Я бы в ней, в этой книге, всех победил! А еще меня любили бы все женщины и у меня было бы 70 миллионов жен. И 70 миллионов детей. А что? Мои гены пальцем не раздавишь. Я же жутко талантливый. Столько всего умею.
Танцевать не люблю. Предупреждаю сразу! Чтоб не было потом разговоров. Танцевать не люблю потому что, «у меня правильно – писание хромает. Оно хорошее, но почему-то хромает».
Вроде бы, фильм такой есть «Случайный свидетель». Интересно, не помню, его там тоже к стулу привязывают? А потом пиф-паф-ой-ой-ой? А ведь я, даже толком и не увидел ничего. Какой из меня свидетель? Не в то время, не в том месте оказался, как говорится. Я –то не увидел. А меня вот увидели. Эй, вы бы хоть сказали, что я такого  мог рассказать и кому? Интересно, вас так тренируют- не слышать? Не помните, чем в том фильме дело кончилось? Свидетель, конечно, спасся. Он герой был, небось. А таких , как вы , всех в капусту покрошили? Да я сам понимаю, что у нас тут не Голливуд , и что это не кино…
 Мне вот, почему-то, другой фильм вспомнился. Черт знает, почему. В котором актер детского театра в детских сказках монолог «Гамлета» читает. Его за это выгоняют из театра. Эх! Была- не была! Я по-быстрому и на всякий случай не «Гамлета».
«- Люди, львы, орлы  и  куропатки,  рогатые  олени,  гуси,  пауки,
молчаливые рыбы, обитавшие в воде, морские звезды  и  те,  которых  нельзя было видеть глазом, - словом, все жизни, все  жизни,  все  жизни,  свершив печальный круг, угасли...»
Угасли.
Треплев застрелился. И это почему-то комедия. «В человеке все должно быть прекрасно». Так прекрасно, чтобы в один прекрасный момент можно было прекрасно застрелиться. Прекрасный выстрел, коллега! Прекрасный! А что это там такое красное? Ах, кровь?! В самом деле? Не может быть. Спасибо, а то самому нажать на курок как-то все руки не доходят. Знаете, что меня держит на плаву?  Мой «шарик». Тот самый шарик, который крутится не в ту сторону. На него вся надежда.
Ни то, ни сё. Страшнее всего это – быть « ни то, ни се».
Это всё?