Воспоминания о детстве. Кострома 50-х годов. Быт

      
                ГЛАВА 1. ДОМАШНИЙ БЫТ

Я родилась в 1955 году в городе Костроме. До четырёхлетнего возраста я вместе с мамой, Степановой Марией Петровной,  и тётей, Степановой Александрой Петровной, жила на улице Катушечной-25 (которую жители попросту именовали «Катушкой»).  Мама работала корреспондентом в редакции областной газеты «Северная правда»  и часто уезжала в командировки в районы. А тётя Шура вышла на пенсию и водилась со мной. Обитали мы в деревянном одноэтажном  доме со светёлкой наверху. Дом был рассчитан на 6 семей. Каждая квартира имела отдельный вход, большие сени, чулан, холодный туалет, кухню и две комнаты. В доме было печное отопление, и у нас посреди кухни возвышалась большая русская печь с лежанкой и широкими деревянными полатями, на которые вела лесенка. Зимой, когда в квартире было прохладно, мы часто спали на лежанке или на полатях – поближе к тёплым кирпичам печки.

В русской печи готовилась еда в больших чёрных чугунах, которые ставились на горячие угли при помощи «рогатого» ухвата. Молоко тоже кипятили в печке, в чугунке. Когда сверху на молоке появлялась румяная пенка, которую я очень любила, мне всегда её снимали в чашку и давали полакомиться.  Еду мы готовили самую простую – щи, кашу, гороховый суп, макароны, картошку с котлетами. По праздникам в русской печке, на огромных противнях, тётя Шура пекла пироги – с картошкой, капустой, зелёным луком или с лесными ягодами – малиной и черникой. А ещё она любила делать колобки из пресного теста – круглые и румяные, как в известной сказке. Имелась в доме и керосинка, на которой готовили, когда не топили печку. За керосином приходилось ходить на улицу Калиновскую – в керосиновую лавку, где обычно  стояли немалые очереди, и томиться в них было не очень приятно из-за специфического запаха. Иногда мы пользовались дома и керосиновой лампой, так как в то время часто отключали электричество.

Мебель в квартире была  очень старая, кое-что, возможно, ещё дореволюционной работы. На кухне расположился огромный тёмно-коричневый буфет, украшенный  резьбой. Под стать ему были венские стулья с закруглёнными спинками – очень прочные и красивые, доставшиеся нам, как видно, от моего деда, который до революции служил управляющим в имении господ Витовых. Я любила перевернуть такой стул и кататься со спинки, как с горки. Мне это всегда позволялось. Круглый стол покрывался белой скатертью. В комнатах стояли металлические кровати с сетками и блестящими спинками, накрытые голубыми  покрывалами с длинными кружевными подзорами. Сверху аккуратной  пирамидкой укладывались подушки с белыми «накидушками» из тюли. Постельное бельё хранилось в громоздком комоде с выдвижными ящиками.  Рядом стояла небольшая этажерка с книгами и толстыми словарями, которые необходимы были маме для работы (она часто писала статьи дома по вечерам, а то и по ночам, чтобы заработать дополнительный гонорар).  Был  у нас также старый рыжий шкаф для одежды. А в углу стоял массивный  коричневый сундук. Там  хранились всевозможные старые платья и мои детские вещи. Тётя Шура иногда любила порыться в этом сундуке, а также полежать-отдохнуть на нём, как на диване,  потому что настоящего дивана в доме не было.

 Одежда мне покупалась самая простая: байковые платьица, под которые зимой поддевались чулки с резиночками и шаровары с начёсом. На голову  обычно прикреплялся  шёлковый бантик – для красоты. В холодное время года я носила валенки, причём, и дома, и на улице (предварительно надев на них  галоши). А мама имела  резиновые боты, которые надевались прямо на туфли и снимались при входе в помещение. Вообще детская одежда была тогда очень неприглядной, неяркой, да и взрослая тоже. Хотя мама умудрялась перешивать для себя покупные вещи так, что они становились очень привлекательными, облегали талию и выглядели вполне симпатично.

В маленьком закутке за печкой висел железный рукомойник, в него наливалась вода для умывания, а под ним стояло ведёрко. Ведь ни водопровода, ни канализации в нашем доме не было. Воду носили с колонки, которая располагалась в квартале от нас на улице Калиновской. Мама и тётя ходили за водой с двумя большими вёдрами и коромыслом. У колонки обычно стояла очередь. Набрав воды, прицепляли вёдра с двух сторон к коромыслу, и несли это приспособление на плече домой. Нужна была немалая сноровка, чтобы не расплескать всё по дороге, но считалось, что в руках вёдра носить намного тяжелее.  Воды требовалось  немало  – и на приготовление пищи, и на мытьё полов, и на стирку. Мама стирала в кухне, в железном  корыте, используя ребристую стиральную доску. Развешивалось  бельё в маленьком палисаднике под нашими окнами. Там были натянуты верёвки.  А ещё в садике  росла сирень необыкновенной красоты. Рядом с ней были посажены цветы и  ягодные кусты – малина и чёрная смородина. Собранными ягодами я очень любила угощаться, сидя на скамеечке возле сирени.

 Когда бельё подсыхало, его гладили тяжёлым чугунным  утюгом с откидывающейся крышкой. Внутрь  насыпались горячие угли из печки, и крышка закрывалась. Чтобы не спалить белые простыни и одежду таким ужасным приспособлением, бельё  обильно сбрызгивали  водой. Утюг считался опасным, и мне строго-настрого запрещали  подходить к нему близко.
Пол в квартире был некрашеный, покрытый домоткаными цветными половиками. Мыть его было необыкновенно трудно. Сначала грели воду, потом обильно смачивали пол и изо всех сил тёрли его голиком, то есть веником из жёстких голых прутьев. Затем сводили грязь тряпкой, мыли половицы начисто, а потом ещё вытирали насухо.  Мыть приходилось довольно часто, потому что в доме жил пёс по кличке Кузьма. Он обитал около подтопка рядом с ухватом и кочергой. Гулял он, когда хотел и где хотел, и лапы у него, конечно же, были не первой чистоты. Кузьма казался очень злым, хотя и необычайно красивым. Был он огненно-рыжий, с короткими лапами и удлинённой мордой, с мягкой, шелковистой шерстью. Говорили, что это помесь дворняги и таксы. Я Кузьму опасалась и держалась от него подальше, ведь он был очень зубастым.

Обширный чулан у нас тоже походил на комнату. Там стояла старая широкая кровать, на которую мы перебирались спать летом во время сильных гроз (от греха подальше). Здесь же располагался огромный некрашеный ларь с откидывающейся крышкой.  В нём хранились запасы картошки. Картошку обычно копали по осени на поле, отведённом для коллективной посадки - где-то за школой-интернатом. Как правило, каждая «редакционная» семья брала себе  определённое количество боровков и сажала на них семенной картофель. А осенью в  один из выходных дней  весь коллектив «Северной правды» вместе с чадами и домочадцами отправлялся на поле – выкапывать свою картошку. Я тоже помогала маме и тёте собирать картофель в мешки. Потом мешки с подписанными фамилиями забрасывали в открытый грузовик, сами работники тоже забирались в кузов и развозили картошку по домам. Разгружали всё это, разумеется, мужчины – берегли редакционных женщин. Меня обычно сажали в кабину к шофёру, как самую маленькую, и я с удовольствием каталась на машине.

 Редакция также помогала своим сотрудникам выписывать дрова на зиму. Берёзовые дрова без всяких хлопот привозили прямо к дому и выгружали во дворе, рядом с сараями. Мама обычно нанимала двоих мужчин-соседей, чтобы они распилили дрова на «кОзлах» (специальных «рогатых» приспособлениях для пилки). Мужчины брали из сарая большую двуручную пилу и ретиво принимались за дело. Золотистые опилки сыпались на землю. Мне очень нравился их вид и запах, и я могла часами стоять около «кОзел» и смотреть, как ловко и умело мужчины распиливают длинное бревно на маленькие брёвнышки. А потом кто-нибудь  начинал колоть их  специальным тяжёлым топором-колуном.  Ставил кругляш на широкую плашку, замахивался и – бух! – раскалывал его на две половинки, а потом каждую ещё пополам. Вот и получались готовые дрова, которые мы подбирали, уносили в сарай и складывали там в поленницу.  Зимой часть дров перемещалась в сени, чтобы не ходить каждый раз по морозу до сарая. Я любила смотреть, как тётя Шура загружает дрова в подтопок, зажигает сначала бумагу и бересту, а потом уже сами разгораются поленья, весело потрескивают в огне, дарят нам приятное тепло.  Когда дрова прогорали, и в печке оставались одни лишь оранжевые светящиеся угли, надо было очень точно угадать момент, когда закрывать трубу, чтобы тепло сохранилось в доме, и чтобы при этом не угореть. Однажды тётя Шура закрыла трубу слишком рано и легла вздремнуть. Она угорела (то есть отравилась угарным газом) чуть не до смерти, еле-еле пришла в себя.

Раз в неделю мы всем семейством отправлялись мыться в знаменитую белую двухэтажную баню, что располагалась на Сенной площади. Ходили со своими тазиками, так как считалось, что казённые железные тазы негигиеничны.  В женском отделении всё время были огромные очереди, так что час или полтора приходилось ждать. Очередь располагалась на длинных зелёных лавках. Садились друг за другом и постепенно продвигались к заветной двери.  После бани меня ожидало главное удовольствие – буфет. Там продавались сладкие коврижки, коржики и язычки, а также вкуснейшая газировка за 3 копейки, которую продавщица наливала в стаканы из специального аппарата в виде длинных трубочек, куда заливался сироп, а потом к нему добавлялась  шипучая бесцветная газированная вода. Я никогда не уходила домой без угощения.  Однажды летом (было мне года три) мы вышли из бани чистенькие, в беленьких платочках, и вдруг обнаружили, что на улице -  кошмарный ливень. А на тротуаре - настоящий потоп, сплошная вода, бурлящая и вездесущая. Я закричала: «Ай, мама, посмотри, кругом река! Наверно, нам надо на лодке плыть!». Мама и тётя сняли обувь и пошли по воде босиком, а меня мама взяла на руки. Никаких зонтиков у нас тогда не было. Вымокли до нитки. И главное, баня пошла нам не впрок. После прогулки по мокрым и грязным улицам (а Катушечная не была заасфальтирована) пришлось отмываться дома в тазике.
 
В свободное время мама любила вышивать крестиком различные пейзажи  - цветными нитками-мулине, с помощью круглых пяльцев, в которые вставлялась и туго натягивалась ткань. Специальные салфеточки и полотенца с картинками для вышивки продавалась тогда в магазинах. А тётя Шура предпочитала вязать крючком кружева. Телевизоров в 50-ые годы ни у кого в нашем дворе не было, и многие тогда развлекались рукоделием.

(ПРОДОЛЖЕНИЕ  СЛЕДУЕТ)