Троица

- Нет, Илюша, на Удельную не поедем, там в поезд будет не сесть, поедем на Фильянский.
На Фильянском сели в пустой поезд с перепачканными землёй лавками и злыми комарами.
Вагоны начали наполняться смирными пенсионерами - замученными жизнью и провинциально одетыми по моде прошлого века.
Молодцы, - сказал папа, озираясь по сторонам, - удобно сделали, окно открывать! Он был похож на Хрюшу из детской передачи. На хрюшиной голове была нахлобучена бейсболка с иероглифами и надписью China Beijing.
Говорят, «Кресты» собираются отсюда в Колпино переводить…., - в голосе папы зазвучала грусть рецидивиста…
Вот у меня вопрос…., - начал было папа и по ходу вопрос забыл.
Пенсионеры подслеповато смотрели в окна, хлопая на одежде комаров.
В Удельной в вагон ворвались бабули с саженцами и березовыми, по случаю троицы, вениками поверх сумок. Было заметно, что народ оделся похуже, во что не жалко. В толпе были и мужчины- молчаливые, в немарких походных жилетках.
За окном хлёстко просвистывали встречные электрички, проплывали ржавые нефтяные цистерны и товарняки с где-то украденным лесом. За цистернами и брёвнами виднелись темные покосившиеся лачуги и наглое коттеджное строительство. На остановках в вагон проникал запах шашлыков и тамбурного курева.
Парголово…подъезжаем… - загудели в толпе. Двери открылись и народ стал спрыгивать вниз, потому что платформа оказалась полуразобрана. Немощным бабулям помогала спускаться железнодорожница с оранжевым китайским рупором на синей шинельной груди.
От платформы начинался цветочный торговый ряд с астрами и анютиными глазками. Тут же зияли пыльные гаражи, в которых всё это дело хранилось.
На стенах ближайших домов были укреплены объявления о продаже гранитных памятников, срубов и коттеджей. Жизнь кипела. По пыли деловито расхаживали какие-то плотные мужчины с ключами зажигания и волчьими лицами. От станции, мимо срубов и коттеджей катили длинные автобусы с помятыми на жизненном пути родственниками усопших.
Тем же невесёлым маршрутом пылили семейно укомплектованные частные автомобили.
Срубы за окном постепенно перешли в хозяйственные постройки и мемориальные мастерские. Кладбище напоминало огромный огород, заросший деревьями и кустарниками. Сквозь деревья на табличках виднелись такие же лица, что в прибывающих общественных автобусах и солидных семейных машинах. Вне всяких сомнений эти люди были родственниками.
- Сначала пойдем к Вакулову, оттуда к Фитерманам, Костюкевичам, Рыжкиной, Антон-Иванычу, Маше, а потом уже у бабули посидим, - папа достал перчатки и тяпку, чтобы вырывать сорняки, - ты смотри, там полно комаров… надевай куртку, шапку.
Я надел нейлоновую куртку, белые медицинские перчатки в тальке и зелёную ботаническую панаму.
Солнце было как на пляже, в самый раз загорать.
Папа шёл и всё, что видел, комментировал:
- Вот зачем это на памятнике писать, что профессор! Кому это теперь интересно!
- Абрам Семёнович! Евровидение!
- Кстати где-то здесь должен быть памятник нашему балтийцу, С лесов упал.
Да его года три уже нет! - откликнулась прохожая тётка с сердитым лицом, - украли и продали на металлолом, это какими же негодяями надо быть!
Как это можно всё помнить, кто, где и откуда куда! – поражался я, поспевая за папой.
Поспевать было нелегко. Заняло приличное время.
Обратно на станцию ехали в пустом автобусе.
Народ к восьми приезжает, конечно, уже разошлись, - комментировал папа. В своих очках он был похож на глубоководного аквалангиста.
Я, между прочим, уже выпил коньяку из папиной фляжки. И совсем не устал.