Осознание

Ночь всё ещё пребывала на троне времени. Я сидел на камне и смотрел на луну, всё больше и больше осознавая, что она смеётся надо мной. Её сияние отражалось от листвы, цветов и неба, немного подсвечивая землю. Когда-то это сияние казалось мне чарующим, мистическим, но спустя многие годы я понял, что это вовсе не так. Луна – солнце для другого мира. В нём я и жил.
Но, несмотря ни на что, он оставался для меня чуждым.
Рядом со мной на камне сидел мой ворон. Теперь он был стар, ведь с начала его жизни прошло почти двести лет. Я нашёл его, когда был ещё совсем юн. Тогда, всего пару столетий назад, у меня была семья, дом и друзья…
…И ещё та девчонка, Антуанетта. Ей тогда было шестнадцать. Несмотря на то, что вокруг неё всегда было много поклонников, взаимностью она ответила мне. Я часто слышал как её подруги шептали нам вслед слова зависти, знал, что они ходили к ведуньям, пытались приворожить меня. Они верили в магию, несмотря на то, что эпоха правления Виктории была временем необычайного научно-технического прогресса. Но все их старания были напрасны. Я и слышать ни о ком не хотел кроме Антуанетты, пока не началась вся эта канитель.
Грустно было потом видеть слёзы на её глазах, когда ей сказали, что я пропал. Она плакала долго, после ходила независимо и была холодна ко всем, кто пытался оказывать ей знаки внимания. Она была словно портрет, с которого художник убрал все тёплые краски, заменив их холодными, или же опять этим проклятым светом луны. Ночами я, никем ни разу не замеченный, сидел на дереве напротив её окна и любовался тем, как сияние звёзд отражается на её волосах, и как безмятежно и мило её лицо, когда она спала. Первое время я ещё оставался романтиком.
Прошло много лет, и, наблюдая за тем, как красота Антуанетты угасала, я осознал, что вечная жизнь при свете луны – это проклятие. Когда она, будучи в возрасте шестидесяти трёх лет, лежала на смертном одре, я явился к ней в редкую безлунную ночь. Едва она увидела меня, в её полуслепых глазах сперва отразилась радость, - как будто прошли не десятилетия, но считанные дни, - а затем суеверный страх и понимание, - ведь я всё ещё выглядел на те семнадцать лет. Антуанетта прекрасно поняла, какой ценой я это получил. Потом, когда её тело остыло, я запоздало понял, что мог бы и ей даровать это проклятие преимущества, но опоздал… Я забыл, насколько люди смертны, что шестьдесят лет – не срок лишь для вампиров, а для них – это целая жизнь, и в отличие от нас они стремились всё успеть.
Мысли об Антуанетте выветрились из моей головы сразу же после того, как меня официально приняли в клан. Я с удовольствием наблюдал за хрупкими и прекрасными женщинами нашего клана, наслаждаясь их обществом, посещал различные выставки и концерты своих братьев и сестёр, искренне любуясь их творчеством, порой и сам принимал в них участие. Но лишь после я узнал, что жизнь ночных охотников – это не только веселье и светские сборы. Это также и бесконечная война.
Порой происходили стычки между объединениями кланов. В ходе этих стычек предали смерти больше полусотни моих знакомых. Некоторых оставили смотреть на солнце, которое быстро превращало их тела в прах, с остальными же мы расправлялась сами, на суде. Абсолютная безразличность к судьбам своих кровных родственников – для меня это достаточная причина ненавидеть всё сообщество не-мертвых.
Я слишком много думал о прошлом. В последние годы меня посещали кошмары, от которых я всеми силами бежал, но не найдя пути к отступлению, выплескивал их в своём творчестве. Дарла, моя девушка, относилась к этому очень сочувственно, и со слезами на глазах смотрела, как я рисовал портрет Антуанетты. Она плакала не потому, что это был не её портрет, а потому, что чувствовала мою боль, как никто другой. Ей было искренне меня жаль.
А потом они предали карательному свету и её.

В одной из стычек её схватили твари из вражеского клана и попытались шантажировать нас. Но несмотря на то, что Дарла была правой рукой его главы, клан отказался выполнять условия. На следующее утро Дарлу оставили связанной на открытом воздухе, и когда солнце взошло, легкий ветер сдул её прах, а заодно и все воспоминания о ней.

Я был тогда рядом. Прятался в тенях, горя желанием ей помочь, но чувствуя, что солнце уже начало свой карающий путь. Я видел, как лучи прожигали её нежную кожу, избавляя от плоти и истончая кости, слышал её крики агонии, в которых звучало моё имя…а потом всё стихло.
С того момента прошло два года. Война никогда не прекратится, а творить я больше не мог. Воспоминания стали слишком сильными и яркими, чтобы я мог их выплеснуть. И вот теперь я сидел на холодном камне, наблюдая, как на горизонте тлеет новый день, и первые лучи резали мне взгляд. Солнце всходило, и я чувствовал, что это – мой конец. Тысячи огненных игл вознились в меня, прорезали кожу, и... кажется, я закричал.
Чёрная птица посмотрела на небольшую горстку пепла – всё, что осталось от его хозяина. Ворон подхватил клювом лежащий рядом с прахом серебристый крест с тёмными агатами, который лишь пару секунд назад висел на шее у вампира, расправил крылья и улетел за облака.
Больше ничего не связывало его с миром Тьмы.