Глава тридцать четвёртая. Последний шаг

http://www.proza.ru/2010/06/21/603

    Бедняга Мик подскочил от неожиданности, когда Йен, материализовавшись на мостике, гаркнул чтобы тот жал на газ. У них было двадцать минут форы, возможно больше, если мистер Купер задержит корабли полиции,  а он должен был это сделать, если хотел насолить своим “приятелям”.
    Старенький «Джек» нёсся как угорелый на придельной скорости, подчиняясь воле своего капитана. Несмотря на то, что Купер выгадал им ещё пятнадцать минут форы, полиция нагоняла их и маячила где-то на горизонте, постепенно сокращая расстояние. Но границы Нейтральной зоны были уже совсем близко, миновав их, они ещё продолжали мчаться во весь опор, и только убедившись, что за ними больше никто не гонится стали снижать скорость. Лин проверил и перепроверил данные несколько раз: они были в Нейтральной зоне! Они достигли цели! Микки и Лин бросились на Йена и зажали в объятьях – так были рады.
– Ну, хватит, вы меня придушите! – прохрипел Йен.
– Командир! … Мы сделали это! … Какой же кайф! А! – кричал Лин. Они с Микки скакали вокруг него и бесились как дети.
– Да, да, сделали! – облегчённо вздохнул Йен, он не мог сдержать смех, глядя на них, – Ну, всё, всё хватит, – словно старший мудрый братец, пытаясь успокоить младших, благосклонно сказал Йен, – ведите себя прилично. Ну, или хотя бы поделитесь радостью с остальными они ведь не в курсе. 
Лин и Мик давя смешки послушно уселись по своим местам продолжая хихикать. 
– Так, я схожу в мед. отсек, –  предупредил Йен, выходя с мостика, –  только прошу вас, не сходите с ума пока меня не будет.
Когда он вышел за двери первое что услышал, было хихиканье парней, которые неимоверно брызгали эмоциями, объявляя по громкой связи о том, что корабль оторвался от преследователей, пересёк границы Нейтральной зоны, и опасность миновала, а потом начали что-то напевать:
«Lord, I was born a ramblin' man
Tryin' to make a livin' and doin' the best I can
And when it's time for leavin'
I hope you'll understand
That I was born a ramblin' man…»*

Видимо просьбу: «не сходить с ума», они пропустили мимо ушей. 

В мед. отсеке было тихо. Йен подошёл к койке Лора, тот дремал и выглядел таким умиротворённым. Чао уснула рядом на стуле, положив голову и руки на край постели, её брови были сдвинуты, казалось, что она тревожится о чём-то. Подойдя ближе, он увидел, что они даже во сне крепко держатся за руки, его сердце сжалось.
Подойдя, Док осторожно похлопал его по плечу и жестом предложил отойти подальше, чтобы не разбудить их.
 – Поразительно, да? – оглядываясь на пациентов, сказал Док.
– Что именно?
– После того как тебя забрали боевики, эти двое,  мягко говоря, сильно разнервничались, мне пришлось дать им значительную дозу успокоительного. А через какое-то время я увидел, что они держатся за руки, как, будто им так бояться легче. 
– Чего бояться?
– За тебя, идиот! Кстати, как ты сбежал?
– Я не сбежал, меня отпустили…
– Как это? … Подожди-ка, – доктор принюхался, – ты что пил?
– Позже расскажу, – вздохнул Йен, глядя на Чао и Лора, – Слушай, а что ты говорил насчёт расставания и боли?
– Ой, чёрт меня дёрнул.
– Ты говорил, что Патрисия тебя бросила два года назад…
– Н-да…
– Как ты себя чувствовал?
– Разваливающимся на части.
– Ты, должно быть, жалеешь, что встретил её…
– С чего это мне жалеть? Это был самый лучший день в моей жизни!
– Но она тебя бросила.
– Да. В каком-то смысле Монтана оказался прав – я отчасти “сухарь”. Но я всё ещё жив, не потому что дышу, у меня бьётся сердце, мыслительные процессы опять же… – всё это фигня, я знаю, что жив, потому что мне всё ещё больно когда я вспоминаю её, потому что я всё ещё жду, что она вернётся. Знаешь боль это хорошо, иногда. Иногда она помогает тебе понять: жив ты или нет, когда ты сам уже не в состоянии ответить на этот вопрос. Как и другое чувство. Но не мне тебе о нём рассказывать, – подмигнул Док.   
– Хм, – выдохнул Йен. Он взял стул и поставил его рядом с койкой Лора, – я немного посижу с ним хорошо? Я тебе не помешаю?
– Нет, что ты. Всё нормально. К тому же мне нужно отлучиться по одному важному делу, – он вынул из халата шприц.
– Что ты собираешься делать с этим?
– В своём-то отсеке я вырубил громкую связь, чтобы не разбудить пациентов, но парни всё ещё бесятся там на мостике, как оголтелые мартышки. Будет не лишним их успокоить. Вы разрешаете командир?
– Да, конечно, – кивнул Йен, сдерживая улыбку. 

Чао и Лор проснулись на следующее утро, первым кого они увидели, был Йен, они обняли его, наверное, столь же крепко как Лин и Мик в порыве радости, когда корабль пересёк границы Нейтральной зоны, но сейчас командир не просил отпустить его, он сам не хотел выпускать их из объятий. Даже когда мед. отсек начал наполняться людьми Йен не мог выпустить их рук из своих. Он сидел на койке Лора, сплетя его пальцы со своими, а другой рукой обнимал за талию Чао.
Йен рассказал всем что произошло после того как его забрали штурмовики. В истории, которую поведал ему мистер Купер, Чао узнала ту самую планету, которую не удалось спасти, когда она была военной. А когда он сообщил, что их уволили, у присутствующих пассажиров заложило уши от криков радости и улюлюкивания экипажа.
Вечером в корабельном баре все обмывали капитанское звание Йена. Как виновник торжества он вызвался работать барменом.
– Эй, счастливчик! – окликнул бармена техник, –  Ты, что такой грустный?
– Разве? Нет, чепуха, –  отмахнулся Йен.
– Это ты – чепуха! –  хрюкнул подвыпивший Бардли, –  Посмотри всё это из-за тебя. А глянь туда, –  нетвёрдой рукой техник указал на Чао и Лора, –  Я же говорю, ты – счастливчик, но почему-то не радуешься. 
– Неужели так заметно? 
– Я открою тебе маленький секрет, –  Бардли оглянулся, не подслушивает ли кто, и шёпотом произнёс, – мне уже столько лет, что я могу читать людей как открытые книги.   
– Правда? – поразился Йен.
– Не всех конечно, –  пожал плечами техник, –  в основном только тех, кого хорошо знаю, тех, кто мне небезразличен, кто как семья. Так что давай выкладывай дядюшке Бардли все свои печали.
– А разве ни бармен по традиции должен выслушивать, как кто-то ему изливает душу? 
– Не юли, – погрозил пальцем техник и икнул, –  миль пардон.
– Это странно: я чувствую, они что-то сделали со мной. Они – Чао и Лор. Что-то …хм-м …то, что я не могу понять.
– Парень, – икнул Бардли, – если ты до сих пор не в курсе, это называется «влюбиться», –  техник снова икнул.
– Ба-ардли, – протянул Йен, – я не о том. Я, – немного помолчав, продолжил, – я стал слабым. Я чувствую это! Я понял это слишком поздно, когда мы летели от той “обсерватории”. Помнишь? Я чувствую, что уязвим.
– Это страх, перед болью, – вмешался доктор, пошатываясь, подходя к барной стойке, на вид он был ещё более пьян, чем техник. Он сел рядом с Бардли и положив голову на барную стойку, вырубился.
– О, господи, –  закатил глаза Йен.
– Так, слушай меня: ты, парень, влюблён. Так? Так. А люди в таком состоянии всегда уязвимы. Это факт, но, –  Бардли задумался, на пять минут.
– Но что? – не вытерпел Йен.
– На чём я остановился? – встрепенулся техник.
– «Это факт, но …», –  процитировал его Йен.
– Да, так вот, ты чувствуешь, что уязвим, потому что кто-то, – он показал два пальца, намекая на Чао и Лора, – подступили к тебе так близко, что ты доверил, отдал, фактически вложил им в руки самое бесценное и хрупкое что у тебя есть.
– Что?
– Душу и сердце, парень, душу и сердце. И конечно, когда ты кому-то так доверяешь, ты уязвим для них, ты слаб, ты незащищён перед болью, которую тебе могут причинить те, кому ты доверился. Естественно тебе страшно. Но, помни одно, парень, и они отдали, то, же самое и они уязвимы перед тобой и незащищёны перед твоими деяниями.
– И это хор-хорошо, – проснулся Док.
– Почему? 
– А что было хорошего, когда ты шатался по борделям, цеплял на разных станциях подозрительных официанток и напивался, потому что ненавидел мисс Купер, нашу работу и себя? – спросил Бардли. 
– Эй, – Йен пихнул в плечё вновь задремавшего доктора, – это ты ему рассказал?
– Как я уже говорил: мне достаточно много лет, чтобы понять, в чём твоя проблема. 
– И в чём моя проблема?
– Перестань думать верх тормашками, – присоединился к беседе разбуженный Док.
– Что?
– Это раньше ты был слабым, одиноким, утопающим в депрессии и постоянной ненависти к себе, а сейчас ты сильный, потому, что тебе есть, кого защищать и храбрый потому, что смог рискнуть быть уязвимым перед теми, кого любишь, ты смог  простить себя.   
– Я так и сказал, – подтвердил Док.
– Джон, помнишь, ты сказал, что не веришь в то, что я останусь на этой планете с ними, что я могу “осесть”? Она говорила то же самое. Я знаю это, знаю, что не смогу долго жить на одном месте, через месяц или два сорвусь и улечу куда подальше и буду об этом жалеть, о том, что причинил им боль и мне самому станет также больно. Она сказала что я ещё не нашёл свой истинный дом.
– Ты обрёл крылья, парень, но ещё не дорос, чтобы обрести корни.
– Точно, – кивнул Док, – и ещё боль, когда вы завтра растянитесь, она не будет горькой, держись за неё, когда ты будешь готов, она поможет тебе возвратиться к лучшему, что есть в твоей жизни.
– Есть и будет, – подытожил Бардли.
– О, точно: «будим!», – доктор поднял свой стакан и чокнулся с техником.

Йен вздохнул, глядя на пьяненьких “философов”, окинул взглядом бар: те, кто ещё в нём остались либо уже отключились, либо были близки к этому, но большинство “отползло” в каюты, и, заметив, что Чао и Лор выходят из бара, перемахнул через стойку и рванул к ним, думая: «Я слишком долго боролся, чтобы на последнем шаге отступить!».

*«Господи, я родился бродягой/И всеми силами пытаюсь заработать на жизнь/И когда настанет время уходить,/Я надеюсь, ты поймешь,/Что я родился бродягой» – песня «Ramblin'man» группы Allman Brothers Band (перевод Shavushka).

http://www.proza.ru/2010/06/21/607