Столовка

Столовка

Провиант – первейшая составляющая боеготовности войск! «Война войной, обед по расписанию!» – изрёк прусский король, солдата тому неволить нет надобности. «Где щи, там и нас ищи!» – солдат воспринимает как данность...

Солдатская столовая это улей по образу пчелиного и клиника, где иной щабунька (привереда в еде) становится всеядным. Свинина трескается с хрустом за ушами, строжайшие халяль и кашрут не преграда. Столовка обычное место для приёма пищи, скажете вы? «Пища» – смело, пока не отпотчуешь медок, вкушаемый нами на протяжении курса молодого бойца! Полный казан липового, да во главе стола, а в нём такая скверна, что челюсть сводит спазмами от ощущения клея во рту! До сих пор, честное слово!

Правильное словцо в текст подмешал – «липового»! Видишь мёд, пробуешь – липа! Лекарственное деревце не причём, но всякий познавший рацион солдатской столовки курсант множество раз хотел заломать осинку, абы вогнать осиновый кол в грудину того интенданта, который искусно портил одну из двух радостей армейской жизни! Вторая сон, но его с лихвой подпарчивали сержанты...

Варился липовый мёд неправильными пчёлками варочного цеха посредством смешения едва уловимых вкусу ингредиентов, одним из которых угадывался картофель. Понимались и другие составляющие, убивавшие желание вкушать медок даже у извечно голодавших курсантов, потому подъедали всё, кроме опостылевшей сладости.

Называлось произведение воинской кулинарии не за зрительный образ, а вкусовые ощущения – клейстер! Сублимат картофеля, смешанный комбижиром и прогорклым маслом, разводился бульоном из несостоявшихся цыплят до жижицы амброзии. Полученная жидель текла с ложки вязкой струйкой словно «пища богов» и несла вкус крахмального клея для обоев. Извечно голодный боец попереливает месиво из ложки в плошку, сглотнёт безвкусную слюну и соромную снедь отодвинет в сторонку. Ежели не сморщится, неровно побухтит обязательно! Брр...

Кисельной консистенции размазня сваривалась пару раз съедобно, знамо ли, а куда более пригодной становилась после слива масла из казана и добавки хорошей пригоршни соли. Просолишь и обманывайся тем, что хаваешь картофельное пюре. Клейстер редко съедался полностью, а громоздкие баки отходов утилизировались поросями с подшефного свинарника или прочей домашней скотиной местного населения. Прапора с хозобоза держали на подхвате местных дехкан, растаскивающих пищевые отбросы солдатской столовой на прокорм домашней живности.

Интересно, неужели животные не гнушались объедками солдатской харчовки? Животный нюх на химией загубленный продукт никакими приправами не обманешь?..

Но не всё настолько симпатично. Иногда издевались над нами щами, кашами, весьма приличными шулюмками и колоритным острым супцем с названием «харчо». Также скармливали гречишный помол, получающий некий смак после обильного просаливания. На проводах отец обещал, в армии вдосыть объемся шрапнели «дробь шестнадцать» – перловки, либо «кирзухи» – сечки! Вдосыть не наедался: крупа, проделы, коварный рис, от коего испускаешь газы при каждом приседании, или иные изюминки совращали солдатскую утробу, конечно же, но клейстером на память не легли. Интендант не ломался над закупкой провианта, а с поваров какой спрос? Торта из нечистот не слепишь...

Зато, норма довольствия полагала двадцатиграммовый цилиндрик сливочного масла каждое утро, по выходным с варёным яйцом. Кусок пшеничного хлеба затирали маслом, поверх крошили яйцо, и этот вкуснейший бутерброд хавали со сладким чаем и великим удовольствием.

Обессилеть можно! В такие минуты я извечно юродствую любимой присказкой своих родичей близкого круга: «Чай не пил – какая сила? Чай попил – совсем ослаб!»

Помню, пара сартов включали на карантине дурака: «Моя твоя непонимай!» Их скоро раскусили и навтыкали: «Официальный язык команд и приказов каждый военнослужащий обязан знать, понимать и использовать в объёме, необходимом в уставном общении». Мало того, что их повыдернули с кишлаков, но и воспитание проводилось в неведомых традициях. С командой «приступить к приёму пищи» сарты нахватывали лишние куски хлеба и грабастали масло, каковое в счёт! Видимо, такое поведение в их семьях принято нормой – вроде как в большой семье ртом не щёлкают? Невежам провели ликбез зуботычиной, но ребята оказались в большинстве понятливыми, и общий знаменатель деления харчей определился сам собой.

Вообще, сержанты часто шманали бойцов на выходе из столовой, чтобы не ныкали хлеба и чего похавать под одеялом потемну. Пойманных назначали в наряд на мойку, превентивно подвергнув прилюдному наказанию.

Однажды уличили одного узбека хлебом на кармане! Бояркин надрючил весь взвод, поскольку в армии бытует мушкетёрский закон: один за всех – все за одного! Поставил на взлётке табуретку, водрузил залётчика и заставил жрать всухомятку буханку ржанухи. Пока один за всех давился ломтями – все за одного прокачивали «упор лёжа». Мы отжимаемся – он зраки лупит! Мы цедим сквозь зубы: «Я твой дом труба шатал, падла!» – он жуёт, сучий потрох! Мы презрением: «Вешайся, сволота!» – он глотает, не жуя. Мы в крик: «Кутынгяске джаляб!» – он уже прихлёбывает соплями... Мы в бессилии лежим на полу – этот весь в слезах сглатывает последний мякиш. Вот это был урок!

Вечерняя поверка, отбой. Сержанты слиняли «по делам». Наше время пришло! Бойцы организовались, следуя традиции, нахлобучили на голову возмутителя одеяло и выпестовали сполна. Его соплеменники тоже наискось не стояли – братство братством, но тормозов учить надо. Неуставные методы воспитания прознал ротный – стукачи подсуетились, а как ни старался, битого не вычислил. Узбек оказался плосколиц и чернее арапа, что не оставляло возможности высмотреть на его физиономии синяки.

В результате, хлеб переставали таскать даже чмыри. И даже окаменелое печенье местного производителя или карамельку «Снежок» янгиюльской кондитерской фабрики в дни праздничных чаепитий. Поджатая сроком годности неликвидная бакалея отпускалась со складов долгого хранения на утилизацию, понимаю, в учебные части...

Кстати о страстях еды вкушения: от стряпни солдатской столовой лично у меня мироточили зенки, памятуя мамины гуляши-гарниры или меню столовой родной 40-й шараги. Профтехучилища, где готовили в той степени лакомо, что обожраться хотелось наитивно. Что мы и делали на протяжении трёх минувших лет обучения...

Моя шаражная девчоночья группа состояла человек из тридцати: шесть охламонов, остальные рукодельницы – малинник! Или розарий – тут уж кому как пахнуло!

Общепит училища строился пенитенциарно: мастак (мастер производственного обучения) выписывала талон с количеством человек в группе, с раздатки выдавали соответственный порцион, не просчитывая наличие едоков. Девахи соблазнялись оберегами талий, куда без того, своё не брали, а мы потворствовали и цинично пользовались – легендарная 35-36 группа забирала всё! Само собою парням доставалась львиная доля: мы сдвигали столы, переполняли их ястью, усаживались вокруг и без зазрения совести отдавались в жертву необузданному чревоугодию... Жрали до отупения, пока жертвенники не пустели!

Остальные группы парней озыривали нас с алчущей юношеской ревностью: первые блюда, вторых на полтора ряда, третьим залейся – эти наглые битюки набиваются в рыготу, боясь икать, чтобы зажёванное и влитое в глотку не выплескалось через отверстия одуревших голов. После пиршества мы вываливались на волю с мафоном в руках и под «я всего лишь уличный повеса, улыбающийся встречным лицам», от команды «Альфа», расходились по домам.

Довольные, сытые, молодые – лучшие годы жизни!

Во-от... а от солдатской столовки происходит полное обрушение привычных канонов потребления пищи...

Парадный антураж солдатской столовой был грозен, но опишу пару позиций относительно заднего прохода!

Во время пополнения в роту прибыл отряд рекрутов из Дагестана. Половина с высшим образованием. Согласно традиции, вновь испечённые сержанты наехали на духов, и отгребли люлей от моложаво дерзких. Позже Тарасенко с Королёвым прикинули степень управляемости абреков и раскидали по другим ротам, оставив в подчинении с десяток. Таившие обиду сержанты их учили потом наиболее тяжёлыми нарядами. Например, назначали в варочный и моечный цех по одному-двое, чтобы не сбивать в стаю.

Столовая наша была подвластна мафии хитрожопых грузин. Может, поэтому главным блюдом столовки было грузинское блюдо «жричёдали»? Сержанты помнили дерзость молодого пополнения с Кавказа, так или иначе, добились от горцев столкновений. Воеводивший в варочном цеху грузин годок наехал раз на дагестанца духа. За духа вступился другой даг – грузин на попятную, но с кличем: «Зовите Вия!» В заступники вызвался грузинский верховода, амбал и разрядник от греко-римской борьбы.

«Вий» ломал и швырял духов по варочному цеху как хотел. Тогда даги из наряда, наблюдавшие беспредел, вызвали в помощь Магу. Служил с нами возрастной рослый аварец, вроде тоже спортсмен, семьянин, отгоревший пубертатным задором. Мага пошёл в армию, как не стеснялся говорить сам, чтобы вступить в партию. Коммунистом в его высокогорном ауле по-другому было не стать...

Смертного боя не случилось. Мага за шкирку утащил Вия из столовой, Вий прочуял свою слабину и перешёл от борьбы на понятия, типа им, кавказцам, меряться длиною клинка и начинать враждовать незачем. В общем, всё как-то утряслось без большой бойни, «грузинская мафия» поумерила пыл и над нашими издеваться поприжалась...

А теперь, вспоминая полученный опыт в солдатской столовой, прошу не слезить, кто тащил сутки в подобных богадельнях, и ликовать, кто тому действу не причастен...

Моечный цех предоставлял взору долгое помещение в двадцать квадратов площади, вмещал четыре чугунные ванны советского сантехширпотреба, припёртые в стенку торцом. Процедура мытья посуды от начала до конца была автоматизирована «роботами», доставленными со всех концов Советского Союза. Великая Держава каждые полгода насыщала своё войско безропотными андроидами – малопотребляющими, самообслуживающимися и потрясающе работоспособными – просто чудо-техника! Любого производственного цикла мечта, а для армии дело обычное: в суточный наряд по части почти полным составом заступала рота именно таких безотказных агрегатов.

Мойщик – единственная ипостась, выдающая посыл безнадёги. Первый наряд с таким настроем я тарабанил в моечном цеху на «дискотеке». Перепляс начинался раздачей подменки громогласным старшиной Соколовым. Горлопану в армии раздолье, в учебках они сконцентрированы наитесно и расставлены безупречно. Или учебка в них злыдней пробуждала?.. В каптёрках орут, на складах орут, в столовке орут, что не так – глотку дерут как резаные!

Способ раздачи команд представлял собой нарочито громкий лай для подавления в юнцах не затухших притязаний к познанию мира, путём задавания неизменно глупых вопросов. Стоишь и слушаешь бред, шестым чувством понимая, лучше отмолчаться с рожей олигофрена, нежели оправдываться и терпеть неисчерпаемые порции слюней. Либо соплей, от которых не увернуться, поскольку наперво всегда звучит священная мантра «салдат, смир-на!»

Вся бытовая составляющая армии находится в руках прапоров хозяйственников, у них всё есть, они рады есть! Старшина раздавал подменку – обноски обмундирования. Из сусеков каптёрки вываливалась груда замусоленных и истасканных в лохмотья хэ-бэ, мы должны были выбрать согласно размерам. Но какой бы соразмерный комплект ты не урвал, всё равно смотришься имбецилом – зеркала демонстративно морщатся и отворачиваются. Камуфляж, ошеломляющий видом, а не своей незаметностью...

Под ритмы: «Ой, при лужку, при лужке, при широком поле...» – наряд выдвигался в направлении столовой как в кандалах на каторгу. Без соответствующих вооружений и печально вспоминаемых резиновых перчаток. Но с гладко бритыми лицами, с подшитыми свежей бязью подворотничками, в начищенных ваксой сапогах и с зерцальными бляхами, отшлифованными абразивом до ослепления...

Столовая имела два солдатских и малый зал Школы прапорщиков. Сервировка стола пышностью не блистала: супница из огнеупорного алюминия, именуемая казаном, столовые приборы в количество седоков и иная столовая утварь по назначению. Во избежание неуставного вооружения, вилки и ножи на стол не выкладывались. Берегло нас командование от случайных ран, ведая, что в спешке разделывая куски прожаренной плоти, воин может случайно пораниться предметом светского этикета и выйдет из строя. Но интенданты просчитывали веяния со своего уровня и от мяса нас вообще отваживали. Вместо мясных волокон одомашненных животных нам подсовывали заволосенные ошмётки свиной кожи с прослойкой чернушного сала, отбивавшего аппетит даже самым назойливым дрозофилам и прочим говённым зелёным мухам.

Кирпичик нарезанной размерными слоями ржанухи короновал стопу плошек. С краю стола трёхсотграммовые эмалированные кружки, полагавшие завершение трапезы заварным нектаром из листа грузинского чайного куста... Это если доедались блюда стряпчего... Ах, искушение!

Клейстер помните? В клейстерные дни каждый трапезный присест обходился в основном только чаем.

«Раздатчикам пищи встать! Приступить к раздаче!»

Хавали бойцы насколько можно наспех. В какой миг поступит команда на завершение приёма пищи, никто не знал, многие глотали корм не дожёвывая, а более опасливые вовсе не жуя. Но и этот процесс мог быть прерван капризом сержанта, неожиданно даже для себя вопившего: «Отставить приём пищи! Отделение, встать!» Мол, я поел – а значит, все успели. После чего неугомонное эхо скакало по табльдотам, проскакивая в соседние залы: «Отделение, встать, отставить! Встать, отставить! Встать! На выход... бегом марш... Перед столовой становись!»

Один боец с подразделения должен был задержаться сложить бардак на краю стола ровной кучкой. Тут приходилось показать проворство и не опоздать на построение. Выстроившись у столовки, весёлые, потому как с песнями, сытые роты размаршировывались по казармам с тем же напевом: «...при знакомом табуне конь гулял по воле!»

На первом распределении в наряд мне достался выигрыш. Меня внесли в список счастливчиков, отобранных в моечный цех. Собранную со столов утварь нам предстояло отскабливать и вычищать сутки напролёт. Дежурные по залам стаскивали посуду к окну-проёму в моечный цех, передовики принимали и сразу сортировали, чтобы одну функцию не вторить. Остатки пищи стряхивали в бак для отходов. Далее посуду делили на три потока: поварёшки и ложки, кружки и чайники, казанки и миски.

Тарелки в интендантской номенклатуре указывают мисками, соответственно, понимаем так, что и нормативную еду в них можно было подменять на скотный корм...

Чайники и кружки ополаскивали в одной из ванн горячей водой и несли в соседний зал на просушку. Затем в чугунную лохань валили половники и ложки, сыпали посудомоечный порошок и замешивали черенками от лопат. Со стороны, солдаты походили на замогильную нежить в аду кромешном, будоражившую в котлах никем доселе не опробованное зелье и чертыхавшуюся на участь. Пар клубится по всей мойке, а лютые дьяволята, обливаясь семью потами, замешивают паровые облака. Клянут ломоты костей и с ненавистью обрекают наряд в столовую, поднёсший коварные лишения армейской службы, разумно подло предусмотренные общевоинским уставом... Примерно так мне представлялся каторжный труд из книжек...

Набултыхавшись вконец, усталые посудомои вылавливали из котла массы алюминия и в огромном дуршлаге в виде дырявого противня добивали кипятком из душевой лейки. Остаток жирового наслоения выявлялся просто: дежурный втискивал в пышущую жаром груду железа свою клешню, тут же выдёргивал её ошпаренной, зато с самой не подкладной ложкой. Без умолку извергая нецензурные глаголы, вспоминая загробный мир под попустительством знаменитой явойной матери и всякую нечисть, пальцем тёр углубление лопатки и, не осязая признаков жировой оболоки, давал добро на просушку всей партии. Следующая партия нержавеющего металла повторяла тот же очистительный путь. Ах, этот дикий техногенный мир!

Казанки и миски шли потоком. Час за часом мойщики перебирали тысячи посудин, перекладывали с ванны в ванну партию за партией. Вычищая и скобля, меняясь местами, заламываясь в позах, согнутые в три погибели солдаты пыхтели над котлами всею мочью. Руки раздувались от кипятка, ноги в набухших от сырости сапожищах разъезжались по засаленному полу, тело ломили отупляющие движения, пот хлестал ручьями... но вопреки дьявольскому процессу участи покорные душары ещё подбадривали друг друга россказнями, байками и анекдотами.

Адский конвейер замирал лишь на пять минут в час, пока устраивался перекур. Выйдя на волю, думали отдохнуть, но отсыревшие сигареты совокупляли новые пытки. Раскочегарить сырой табак не хватало лёгких. Пересидев на воздухе, мойщики вертались в душегубку и отдавались телесным истязаниям сызнова. Вспоминать страшно!

Говорят, что от работы кони дохнут – если бы кони ходили в наряд в моечный цех, вокруг столовки бесспорно возвышались бы бесчисленные отвалы конины...

По завершении процесса посуду собирали в стопки и несли на просушку. При любом раскладе, всегда успевали закончить за часик-полтора до следующего приёма пищи. На обед, мечтали, чтобы заботварили что-нибудь вкусное. Не для похоти желудка, а для общей пользы дела. Больше будет съедено на очередном приёме пищи, значит, проще с мытьём, и соответственно меньше ишачить наряду.

С одной стороны, от несметного количества посуды никуда не деться, казалось бы, но когда курсантам давали наипротивнейший клейстер и бигус с волосатыми шкварками сала – огромное количество мисок возвращались в мойку нетронутыми. Жирный плюс наряду. Впрочем, всё одно приходилось полоскать непомерную груду столовых приборов. Если есть на свете ад – это в мойщиках наряд!

После ужина изможденцы собирали оставшуюся волю в кулак и на эмоциях управлялись как можно скорее. И наряд к концу подходил, и мечтали успеть подольше поспать. Получалось два-три желанных часика...

Слов не подберёшь описать, какой жуткий отходняк ловили измученные конечности в сладостную минуту завершения ночного штурма, а доставка измождённых тел в казарму доставляла наслажение. Организм вторил натасканные постоянными тренировками движения с удовольствием, шаги чеканились с живостью пионерского актива. Скорее бы уйти от проклятой столовки, скинуть сапоги, размотать портянки и... забыть обо всём на свете.

Знают хозяйственные службы Советской армии, как показать наглядно, что муштра на плацу ни в какое сравнение не идёт наряду в моечном цеху! В казарме переоденешься в чистую форму, присядешь с устатку, откинешь ноги, вскинешь голову – житуха вкусным клейстером кажется! Пардон, девчата... – липовым мёдом, конечно же!

После сдачи каторжных бастионов рота знакомилась с местной помывочной. Одна из приятностей в армии, когда: «Рота, на помойку, становись!» Рота выстраивалась и нас снова под песню отправляли в баню «на помойку»...

Основная масса связистов мыла телеса в бане возле СВВАКУ (Самаркандское Высшее Военное Автомобильное Командное Училище) на границе городка, но семнадцатую роту гоняли в таившуюся на окраинной пустоши. Следуя за учебные корпуса и летний кинотеатр, минуя расположение соседней дружины вроде танкистов, мы выходили на песчаный пустырь, от множества торчащих из тла бетонных блоков похожий на танкодром. Возможно, и здесь некогда рвались гусеницы бронетехники, но на рубеже 86 – 87 гг. эти ристалища коротали вечность заброшенными.

Среди танкистов водились недоумки, ловили молодых связистов, поколачивали и низводили, бравируя сроком службы. Сослуживца остановила пара таких придурков, в грудак метили, но ему не составило труда противоходом ткнуть одного в поддых и победно драпануть в казарму пока в подмогу не набежали танки. Второй опешил и не успел осознать, как за связистом след простыл...

Сбоку к учебке примыкала кадрированная дивизия: войсковое соединение со сведённой к минимуму численностью личного состава срочной службы. Формирования такие называли бумажными. Вспоминая прошлое Дальнего лагеря, со временем разросшегося в большой военный городок, развёрнутый на окраинах Самарканда в двадцатые годы минувшего столетия для противодействия басмачеству, получится наоборот – бригада стояла на разлиновке дивизии, практически была её придатком. Заборов отгораживающих даже не существовало, а соседи ходили через наши КПП. Зато, бригадные склады по большей части находились в низинке на территории дивизии. Скандально известный склад обмундирования, куда по приезде попадали будущие связисты – стоял в подбрюшье.

За дивизией на отшибе в огромном котловане стояла и наша банька. Частично латанная, обветшавшая, с битым кирпичом, сколотыми углами, подоржавевшей кровлей, в целом же довольно добротная, банька призывающе попыхивала дымком из собственной котельной. Но какой бы ни была неказистой снаружи, пусть «с трубою пониже, и дымила пожиже», в какой бы не пряталась яме, всё одно среди скучнейшых и однообразно серых строений учебки наша банька оставалась самым желанным сооружением.

Помывочная изнутри была как множество городских бань общего пользования: жестяные шайки мято-круглых форм, каменные топчаны в обшарпанной керамике, иной банно-прачечный инвентарь, котельные буксы на подаче воды, мыло хозяйственное и к нему лыковое мочало. Отличием изъявлялся старшина Соколов, непрерывно визжащий над непомерными тюками застираных вафельных полотенец, портянок и сменного нательного белья.

Мыть телеса давали без суматохи, но ученные горьким опытом ожидания сержантских воплей курсанты поспешали. Вдруг вожжа захлестнёт под хвост сержанта, тот снова взбрыкнёт, а ты останешься недомытый? Постыдно в интеллигентных войсках страны слыть грязнулей?!..

Раз в месяц и чаще парко-хозяйственный день – ПХД. Прошу не путать с полевым Пунктом Хозяйственного Довольствия. Солдаты чистили казармы. Отмывали стены и шкрябали полы, сушили подушки и проветривали тюфяки. В матрас сворачивали постельное бельё, несли на воздух, раскидывали по кустам и сигаретным дымом втихую выкуривали интимные запахи. Койки разнимали верхнюю с нижней, выставляли на плац. Сторожили приближённые сержантов, остальных занимали уборкой территорий. В казарме кипели суета удаления грязи из укромных мест и мойка опустевших залов. Старшина проведёт пальцем, где мухи не спаривались – пыль? Тряпьё в руки, лозунг в подспорье: Нам солнца не надо – нам партия светит! Нам хлеба не надо – работу давай! Такая пастораль!



Продолжение тут --- http://www.proza.ru/2010/07/25/929 > Присяга и другие изюминки >