Пазл
А ведь могло быть и хуже, думал я, стоя возле двери. Чем ближе к полу, тем виднее картинки. Проклятые кусочки картона сводили бы синапсы с ума, я мог бы пить алкоголь, валяться на ковре и скрести по нему лицом. Или я застрял бы возле столика, раз за разом примеряя не тот кусочек неба к дурацкой земле. Я мог бы сойти с ума, где-то между кухней и туалетом, подняв с пола кусочек пазла с тремя пупырышками. Где-то ближе к концу проклятого пазла. А на столике не оказалось бы такой дыры. Там могла бы оказаться дырка только с двумя пупырышчатыми штучками. Я бы чокнулся, это точно.
Я видел однажды, что люди на самом деле сходят с ума. Соседка наша часто приглашала гостей. У неё была сестра, и брат был. Как-то мы с братом тем стояли на площадке, я курил сигарету, представляя себе, что она это город наш, а табак это мы, и как космос – или что там в вышине – курит нас, задыхаясь от зловонного дыма, не в силах отделаться от вредной привычки. И тут он сказал, что давно не видел сестру. Я не удивился. Сестра эта давно не находила себе места в жизни. Однажды, думал я, она сядет в поезд и уедет в Новый Уренгой, потому, что там тундра и медведи, муксун и олени, и там нет ни одного родственника. Через неделю он зашёл ко мне, молча жахнул полтишок и попросил набрать ноль-три, девять-один-один или ещё какой-то сто-двенадцать. Потому, что он сошёл с ума. Соседка моя была людоедкой и скормила друзьям его сестру.
Я закрыл дверь квартиры. Два оборота ключа и между мной и пазлом потеряна связь. Я стоял и думал, что если я прямо сейчас выброшу ключ в мусоропровод, мне больше не нужно будет ползать на пузе, собирая из маленьких кусочков большой. Зачем он вообще мне нужен? Что такое откроется моим глазам? Я получил эту адскую коробку на мой первый юбилей – один день. Мама родила меня, будущие ненавистники – а тогда ещё её друзья – подарили ей коробку с пазлом. Мы верим в то, что сын твой будет семи пядей во лбу, без денег, жены и машины и будет собирать красивую картинку из некрасивых кусочков, когда ему будет страшно пожалеть себя. Как бы говорили они. И не вложили оригинальный снимок в коробку, за что я всех их очень сильно люблю.
Я жил тогда на третьем этаже. Спускаясь вниз на лифте, я думал о том, сколько же ступенек до первого этажа? 90? 100? 120? Почему это должно меня волновать? Я всего лишь решился выйти в город. Какая разница, сколько ступенек до ада, если лифт ведёт в тот же самый ад? В тот год стояла жара, градусов 40 в тени, измочаленное Солнце мстило за то, что все любят Луну, поют романсы и влюбляются под лунным светом. Я вышел из лифта на первом этаже и повернул в сторону лестницы. Пять ступенек до первой площадки, два пролёта до этажа. 30 ступенек. Ещё 30 до третьего. Кажется так. Я постоял возле двери в квартиру, подумал, а не махнуть ли мне на вокзал? Взять билет в Новый Уренгой и прощайте домофобия, дромофобия и никтофилия? Мои лучшие подружки, как я без вас.
Я вышел в город в тот год. Мой дом сожительствовал со стоянкой, мог бы изменять ей с моей первой работой, так до неё было близко. Карликовые деревья возле дома. Кажется, только они и были рады раскалённой сковородке в синем небе. Когда я шёл домой с работы, я закрывал глаза. Алкоголь, который я пил, помогал видеть другой мир. Ноги сами знали, где квартира, они там знали каждую тропинку. Но тогда я вышел в город, чтобы снять очки и смело посмотреть вокруг. В миопии слабой степени есть свои преимущества. Ты вполне способен не натыкаться на столбы, не выбегать с радостными криками навстречу машинам, зато ты не различаешь лица людей. Всё, что нужно, это держаться вот этого тротуара, пройти мимо вот этого забора, повернуть вот к этому магазину. В тот год я открыл знакомую до боли дверь, с мутным расписанием работы на её стекле, вошёл внутрь и в последний раз купил пазл.
Свидетельство о публикации №210062100710