Часть 3, гл 2. Про ящик

               
                Про "ящик".

                Часть третья. (Фрагменты)
               
                Глава вторая:

                Касса номер тринадцать.

  Валентин Семенов остывал перед кассой номер тринадцать Павелецкого вокзала столицы. Приехавший доктор скорой помощи сказал дежурному менту: «Все, вызывай труповозку». Домой председатель телерадиокомпании вернулся на редакционном «Рафике» в простеньком сосновом гробу, обитом малиновым габардином. Он возвращался с совещания председателей ГТРК. На совещании были все, кроме Ельцина. Его, однако, ожидали и нервничали. Скоро выборы, а пьющий президент стремительно терял управление страной.
   В центре «красного пояса» - Воронеже демократии не было вообще ни дня, и публицист Семенов это знал.  Оборонные предприятия спешно банкротили и «пилили». Строящуюся тепловую АЭС закрыли – настолько очевидны были хищения материалов. Глупым зарубежным инвесторам, типа «Самсунг», позволили построить цеха для производства видеомагнитофонов, а вот оборудование завезти уже не дали. «Филипс» обвинили в том, что они желают развалить производство цветных телевизоров. Производство телевизоров развалили еще до «Филипс», а с «голландеров» потребовали зубодробительные по тем временам взятки. Заводы «Филипс» поставил в Польше и Китае, это же сделали и корейцы. Ловить в регионе было больше нечего, президентский «Ил-96» строили лет пятнадцать, принимая в ангаре эмиссаров правительства. На стенах города появились свастики и лозунги: «Уважай Россию, или уезжай!»
  К председателю крупнейшей в регионе телерадиокомпании у администрации президента  были особые просьбы – обеспечить грядущие президентские выборы. «Голосуй, или проиграешь!»
  Валентин знал, что за его спиной еще недавно насмерть перепуганная красная сволочь – бывшие комсомольские вожаки, мелкие партийные функционеры, директора разворованной оборонки, плетут интриги. Но сковырнуть Валентина не дадут, это ему твердо в Москве пообещали.
  Поэтому  на банкете он много выпил, поздно лег, а сегодня рано встал. Денег у него оставалось всего-ничего, только на нехитрые подарки семье. Да и какие подарки?  Шел 94 год, Белый Дом только начали ремонтировать, по коридорам расстрелянного парламента ветер еще носил обгорелые приказы повстанцев, в Москве было грязно и убого, в провинции – того хуже: грязно, убого и беспросветно. Лучший подарок было привезти тогда из Москвы палку колбасы. Поезд, ходивший из столицы страны в столицу Черноземья, так и звали – «колбасный».
   Валя Семенов был провинциальный журналист, актер, хохмач, шестидесятник. Потом стал главным редактором литературного журнала. В перестройку там печатали Жигулина, повесть «Черные камни». Историю про молодежную организацию, мечтавшую изменить мир. Мир поменял романтиков. Лесоповал – лучшее средство познания мира. Вслед за декабристами это узнал Достоевский, сейчас вот тихий еврейский отличник  Ходор «университеты» проходит. Громкий еврейский троечник покупает футбольные клубы и дарит надоевшие ему яхты президенту страны…
  Человек, сдавший охранке молодых романтиков в конце сороковых, в начале девяностых имел небольшой пост на Воронежском телевидении, ну и зарплату в «конторе».  Спокойная обеспеченная старость подручного палача. Он тихо курировал «настроения» на радио, исправно писал отчеты. 
 Вот с этим «искусствоведом», да еще с парой таких же «деятелей» Валентин и «закусился». Но не преследовал, не выгонял, давал доработать, считал, что Бог рассудит всех, а рассчитываться за старые обиды – не его дело. А эти ребятишки были из другого теста, в Валентине  видели классового врага, которого надо уничтожить любой ценой.
  История Воронежской ГТРК – та еще история. Да, в пятидесятых ее строили «наши люди», но люди воевавшие, знающие цену мужскому слову. Они могли и водки выпить, и в морду дать, политику партии знали правильно, от того и в команду, как в разведку, подбирали людей не бздливых. Это и на старых фотографиях видно. Вот этот – в Харькове подорвал гауляйтера Украины, вот этот - до Берлина оператором дошел… Правильные люди были, проверенные.
  Думаю, изначальной ошибкой было строить здание ГТРК на кладбище. Старое Чугуновское, по проходящей недалеко железной дороге кладбище, помнило еще умерших от ран героев 1812 года. Там лежали родители Кольцова, Никитина, Платонова, тысяч достойных людей города.  Их склепы разворовывали бульдозеристы. За стакан водки можно было купить офицерскую шпагу, золотые эполеты, награды, нательный крест. Надгробия с их могил пошли на устройство лестниц, ведущих от реки к университету. Они  до сих пор там – надгробия. Мы каждый день вытаптываем свою память. Эту историю я узнал  в начале девяностых от тогдашнего зампреда Александра Плотникова – «отца солдатам», единственного, кто прикрывал собой все живое, что еще оставалось на провинциальном ТВ.
  В конце девяностых, уже новым председателем решено было укрупнить гараж для его новой машины, экскаватор выворотил пласты земли. На гребнях земляных куч белели кости. Я собирал их и перезахоранивал… Что может быть на старом кладбище – церковь, ну – парк, но никак не телевидение...
   А к концу семидесятых все изменилось – боевых офицеров вытеснили офицеры "не боевые."  На местах режиссеров и журналистов старой школы оказались… тоже талантливые люди, прошедшие ускоренные курсы партийных работников.  Нет, замена на аппаратчиков произошла не повсеместно – кто-то ведь должен был обеспечивать эфир, но на ключевых постах оказались люди партийной карьеры, номенклатурщики. Трупный запах через телеэкраны распространялся на всю область. Ушла в небытие «Сказки кота Мурлыки» - любимая передача детства. Теперь вместо сказок актера Анатолия Абдуллаева детвора должна была внимать другим сказкам, сказочника Андропова.
  Написал эти строки и поймал себя на мысли – а сегодня, в «нулевых», ситуация  повторилась. Так всегда бывает, когда на поле боя приходят мародеры. Хочешь профессиональное телевидение – набирай профессионалов. Но: им надо платить, им надо соответствовать. Если платить не хочешь, да и нутро у тебя с гнильцой – набирай холуев. Но и продукт будет смердеть, враг такого вреда не сделает, как верноподданный холуй.
  Вот тогда молодой журналист Валя Семенов в первый раз и вылетел с телевидения. Его коллеги – бог воронежского эфира Ян Шейхет, и, теперь телеакадемик, Владимир Герчиков послали поздравительную телеграмму Солженицину. Тому как раз Нобелевскую премию вручили… После телеграммы  ГТРК зачистили. Быстро и жестко. Шейхет и Герчиков услышали: «В этом городе вы не устроитесь даже дворниками!» Люди лишались работы даже по подозрению в сочувствии к инакомыслящим. Семенов дружбы с Шейхетом не скрывал. Много лет спустя, в Киеве, я встретил Яна, привез приглашение от Семенова на сорокалетие студии. Он, все такой же блестящий, но уже седой мужчина, горько смеялся – вспоминал, как прессовали в конторе, как перетряхивали пожитки, как перед коллегами обливали грязью. Хорошо – не посадили…
 Герчиков, уже после смерти Семенова, снял сериал «Деревня Кучугуры», где крестьяне рассуждают о большой политике. За это получил ТЭФИ и государственную премию. На Воронежское ТВ его так и не пригласили, да и фильм не показали. Такие дела…
  Заседания областной думы тогда напоминали осенний лес в октябре. Упавшими кленовыми листьями горели на креслах малиновые, красные, сиренево-розовые пиджаки дорвавшихся до власти расхитителей социалистической собственности. Воронежское телевидение тогда часто критиковало бандитский беспредел, бездействие власти, откровенное воровство. Оно и сейчас – бандиты беспредельничают, власть бездействует, воруют даже с еще большим азартом, открыто.  Все это видят, вот только сказать уже некому – все «зачищено».
  Но тогда коммунисты приходили с пикетами к дверям ГТРК с требованием отставки Семенова. Тот отчаянным воробьем влетал на убранный кумачом грузовик и отчаянно спорил с коммуняками. Как, что рожу разобьют, не боялся?
  «Убрали» Валентина грубо, но эффективно. Он, как и каждый шестидесятник любил выпить. Даже очень любил выпить в хорошей компании. В Воронеже состоялся телефестиваль. Компания была не то, что – хорошая, а очень хорошая. Я лично, на плече,  вынес с «поля боя» нескольких «ТЭФИносцев». Спасибо спасенные мне не сказали...
   После закрытия фестиваля, наутро мы с моим председателем – Валентином Семеновым встретились в «Белой лошади» - рюмочной для глухонемых в центре города. Мы наблюдали, как ссорятся инвалиды – отчаянная жестикуляция, звонкий удар по лицу, и снова в полной тишине отчаянная жестикуляция. Тогда Семенов занял у меня десятку. На следующий день лег в кардиологический санаторий – подлечиться. Там врачом работал мой друг. Он и рассказал, как странно «подлечивал» нашего Валентина Семенова «серый кардинал» телевидения Юрий Касьянов.
  Когда-то простой техник радио, Касьянов с радостью бегал за бутылкой председателю Струкову - человеку, устроившему зачистку Шейхету и Герчикову. Так он и стал директором. Прежнего директора по фамилии Беспамятнов, того самого, что отправил в ад палача Украины, с треском уволили. Уволили и зампреда Шилова, человека старой закалки. Тот в восемнадцать лет попал в войска НКВД, видел многое и многих. Презрение к  дуракам и трусам было у него воспитано "конторой" поэтому  и подлецу сказал в лицо все, что думал. Вот его и «ушли», не помогли и  майорские «погоны под пиджаком» - время изменилось.
   Струков, осуществивший экзекуцию, вскоре был выдворен с телевидения, так как кроме «держать и не пущать» не умел ничего, редкостный был балбес. А Юрик остался. Теперь, подпаивая нового председателя, потихонечку подгребал документы, власть, ну и ****ил все, что плохо лежит.
Пока "по-дружески» возил директор водку ящиками к Семенову в палату, «подлечивал», значит. И «подлечил»…
  У председателя телекомпании Валентина Семенова не осталось за душой ничего, кроме книг на полках, пожелтевших газетных вырезок, да двухкомнатной хрущевки на левом, промышленном, берегу города. Десятку он мне отдал перед самым отъездом в Москву, с командировочных.
  Спустя год на разбитом редакционном Уазике мы, с уже разжалованным из зампредов Александром Плотниковым, ехали на «Баки» - грязное кладбище на окраине города. Везли мраморную гробничку, раствор и плитку Валентину на могилу. Не было мелочи – песка и гравия, приготовить основу. Денег на это Касьянов не дал, как не дал и на гробничку и плитку. Машину мы втайне выписали под съемку. Тут и пригодилось мое армейское прошлое. Я нашел стройку, замазал грязью номера, скомандовал водителю быстро открыть борт, сам с ведрами и лопатой подскочил к куче строительных материалов, нагреб необходимое, и мы быстро уехали. Так, с небольшими интервалами, мы проделали три раза. Только однажды крановщик пытался докинуть до меня половинкой красного кирпича. Половинку кирпича я положил на борт, все в деле сгодится.
  Бывший зампредседателя Воронежской Государственной телерадиокомпании Александр Плотников сидел бледный – он впервые в жизни принимал участие в воровстве. Могилку Вали Семенова мы облагородили…
  А спустя двенадцать лет умер уволенный с позором царь и бог Воронежской ГТРК – Юрий Касьянов. Бывшие холуи, готовые по его приказу смешать человека с грязью, воротили от него морды… Я видел  как он унижался, приходил, просился обратно хоть на радио, хоть техником, а его не брали… Он просто не смог жить без телевидения. Он умер от разрыва сердца, прости, Господь, его душу…
 На могиле Касьянова я не был, на могилу Семенова приходитл лет семь назад. Половинка красного кирпича, сворованная нами со стройки, мирно лежит  под правой верхней плиткой надгробия Последнего Настоящего Председателя Воронежской Государственной Телерадиокомпании. В этом мире есть только  две настоящие вещи  — камень и память, только они имеют цену.
 Теперь, заходя в кассовый зал Павелецкого вокзала, я каждый раз глазами ищу кассу номер тринадцать, сыгравшую такую грустную штуку в нашей судьбе.


                Профессионал.

  «Знаешь, после пятнадцати лет ежедневной кропотливой работы я позволил себе подумать, что начинаю становиться профессионалом» - сказал мне, начавшему «звездить» молодому журналисту высокий благородный мужчина – оператор ОРТ Юрий Российский. Он рано поседел на этой работе – на то были причины.
  Я прошел завод, отслужил в армии, бросил мединститут, повалял три года дурака в осветителях, поступил на журфак. Теперь у меня была своя передача – сорок пять минут в прямом эфире. Туда я таскал братков – рокерков. Сейчас смотрю архивные записи – волосы дыбом! Коллеги писали на меня доносы. Я их, бывших штатных осведомителей, понимаю – работа такая. Да и то, что мы тогда делали на телеэкране… 
Но на дворе стоял 92 год, Цой был уже мертв, фильм «АССА» стал гимном, тогдашний председатель – Валентин Семенов, за всю историю ГТРК – единственный не аппаратчик, сам талантливый журналист, дал мне зеленый свет, а все «телеги» вешал на гвоздик в сортире. Так он понимал демократию. Я привозил дипломы с телефестивалей – это его устраивало. Свобода, слава и алкоголь срывали крышу.
  И тут – как озарение. Короткая встреча с Юрием: «После пятнадцати лет ежедневной кропотливой работы я позволил себе подумать»… Он рано ушел из жизни – на то тоже были причины. Он много снимал, и войну в том числе. После увиденного в Спитаке, Карабахе и Приднестровье жил оператор Юрий Российский недолго — у здорового мужчины отказало сердце.
 Пелена с глаз – "профессионал", ****ь! Вернулся я уже другим человеком. И тут разговор. Говорил Олег - оператор нового альтернативного телеканала. Громко говорил, уверенно, задавал себе вопросы, сам отвечал. «Что нужно, чтобы стать профессионалом? Сразу, коню понятно, не станешь! Но недели полторы побегать с камерой надо!»
"Вот так: одному полторы недели, другому и пятнадцати лет мало"- подумал я тогда...
   Прошло пять лет. Берег реки Тихая Сосна, середина лета. Сегодня ночью тут будет проходить праздник Ивана Купала. Это наши друзья придумали лагерь детский, сказку про печенегов и былинных богатырей. Мы с оператором Мишей Бухановым вычисляем полнолуние, колдуем на хорошую погоду, придумываем, как и откуда поплывут венки, как полетят в ночное небо огненные стрелы, как пойдет Купала, помогаем «печенегам» рубить дрова для больших костров. Других источников света, кроме полной луны и костров на поляне не предвидится. Мы тут уже три дня, чуть поснимали, чуть попили.  Несем на плече бревнышко. Из машины, на борту которой написаны три буквы выходят наши друзья – корреспондент Паша Селин и Олег Золотарев — тот самый оператор некогда кабельного канала.  Все рады встрече. Показываем, рассказываем, берем с собой. Очень красиво! Огонь, река, луна, стрелы, венки, девушки пляшут в народных костюмах, казачий хор! Ивана Купала! Фантастика! Я, сбиваясь с ног, работаю по первой своей профессии – осветителем, свечу сразу двум операторам, мне – не в падлу.
На утро друг-оператор, с которым мы уже и поснимали, да и попили: «Вить, а что вы тут с Бухановым делали три дня? Бухали? Мы вот приехали, за один вечер все отсняли!.. Как обухом по голове, вспомнилось - «полторы недели».
  Я любил его, как друга, уважал, как оператора. Обиделся, но  промолчал. Только подумал: «Вот прошло еще пять лет, какую же долгую дорогу тебе придется пройти, брат!»
Через год наши друзья оказались в Видяево. «Она утонула!» - так просто сказал о гибели гордости Северного Флота Президент нашей страны. «Буль!», как старый башмак, что тут скажешь? Олег, сам бывший моряк, снимал вдов и родителей «утонувших» мальчиков. Через неделю оператор Олег Золотарев лег на операцию —  у здорового парня внезапно открылась язва. Так, глядя в пустые глазницы смерти, становятся профессионалами.
 

                Председатель Струков.

 Председатель Струков ненавидел диктора Амелькина. (Я не помню точно, как звали того диктора, но пусть будет Амелькин)
 Он вообще мало кого навидел, этот председатель. Зайдя в студию абсолютно трезвым, через полчаса эфира диктор выходил, что называется – «на бровях». Председатель лично обыскивал и обнюхивал перед эфиром работника. Тот, гладко выбритый и загримированный, отлично поставленным баритоном читал отлитованный текст, изредка смачивая губы из стоящего на краю стола стаканчика. Перед каждым выступающим стоял тогда прикрытый листочком бумаги стакан с водой. Это было нормой.
  Однажды, перед самым эфиром, в студию ворвался председатель Струков. Он громко распекал главного оператора. На предыдущей студийной съемке тот громко спросил у режиссера: «Куда Иван Ивановича сажать будем, на какую камеру?» «Сажай на третью!» - сказал по громкой связи режиссер.
  Иван Иванович Иванов, председатель передового хозяйства, депутат и орденоносец, был известный хохмач, поэтому приставил стул к студийной камере, и стал забираться на нее верхом.… Телевизионные оценили хохму, Струков – нет.
Под тихий ржач операторов Иван Иванович на чистом глазу объяснял председателю, что – он, Иван Иванович – человек темный, привык объезжать колхозные поля верхом на лошади, на телевидении - в первый раз. Сказали -  «сажать на третью камеру», вот он и подошел к камере номер три и оседлал ее, он думал, что так и надо.
  Все оставшееся время между программами председатель Струков прорабатывал личный состав. Парторг, комсорг и профорг стояли перед ним навытяжку, не смея моргнуть.
 До выхода программы новостей оставалось не больше минуты, председатель уже не орал – визжал и брызгал слюной. Потерявшиеся подчиненные бессловесно открывали рты и пытались обратить внимание шефа на часы. Диктор Амелькин спокойно вошел в студию, положил тексты и сел на свое место. Перед ним стоял прикрытый листочком стакан.
  Председатель Струков захлебнулся, наконец, собственной злобой и закашлялся, кто-то услужливо поднес ему стакан воды. В глазах диктора Амелькина блеснул и погас огонек надежды. Струков одним махом выпил воду. «Откуда?» - спросил он помертвевшим голосом. «Оттуда» - показали пальцем подчиненные на стол диктора. Больше диктор Амелькин на телевидении не работал. В стакане была чистейшая водка…

                Дерьмо в шоколаде.

  Самого Струкова однако, тоже вскоре «поросили». Закаленные в подковерной борьбе «верные ленинцы» студии «капнули» куда надо, и дурака поставили руководить работой кондитерской фабрики. Через неделю миллионный город лишился любимых конфет «Песни Кольцова». Приехавшая с проверкой ОБХСС нарушений не нашел, зато нарушения нашли сотрудники водоканала. Раскопав внезапно засорившуюся канализацию, вперемежку с говном они обнаружили несколько тонн застывшего шоколада. Трубы пришлось менять целиком – почти километр. Так распорядился Струков – испугавшись проверки ОБХСС, он приказал слить шоколад в канализацию. Продукт застыл под изобразительным музеем. Еще полгода дворец Екатерины Великой стоял, окопанный котлованом. Рабочие, матерясь, вырезали трубы. Матери, матерясь, гоняли от труб детей, те повадились ковырять из труб канализации дефицитный шоколад. То, что он вперемешку с дерьмом, советских детей не смущало, вся жизнь была такая – дерьмо вперемешку с шоколадом.

                Боцман Жиляев.

  «В это непростое время, когда силы империализма… мы – советские чекисты, верные делу железного Феликса…» Генерал-майор КГБ зачитывал с листа речь, посвященную юбилею конторы. Шла двадцатая минута прямого эфира. Плохо вентилируемая студия Воронежской ГТРК нагрелась как жестяная бочка. Под кителем офицера бежали дорожки пота. Оставалось еще пять минут работы. Отбарабанить заверенный в отделе идеологии текст, потом ехать в «серый дом» к банкетному столу, накрытому в честь очередной годовщины Октябрьской Революции. Подчиненные, в парадной форме, сейчас ровными рядами сидят в актовом зале, на только что появившемся цветном телевизоре «Рубин» смотрят выступление шефа. Грим начал потихоньку течь - плохо. Что они столько фонарей на одного человека включили? Жарко, как в пустыне! Генерал отхлебнул воды. Хорошо, хоть стакан принесли.
«Интересно, видят они мою красную морду по цветному телевизору, или нет?" -    пронеслась в голове шальная мысль.
  В это время над головой генерала, на мостках осветителя, разморенный жарой и выпитым накануне портвейном, засыпал бывший боцман балтфлота Вячеслав Жиляев.  С собой на мостки он взял самую малость – стакан «Агдама» и кружок докторской колбасы. Напиток нужен был, чтобы уж совсем не заскучать, колбаса, чтобы казаться себе «интеллигентнийшим человеком».  Славу клонило в дрему. Люди в одинаковых серых пиджаках, перекрывшие все входы, добавляли уверенности, тенями отсвечивали через мутные стекла аппаратной.
  Они не видели Вячеслава, как когда-то на корабле, тут у него тоже было свое потайное место – наблюдательный пункт. Ты всех видишь, тебя никто, можно и припасенную с берега фляжку портвяшка хлопнуть, закусить докторской колбаской, чтоб не терять самоуважения.
  Славе уже снилось море, он вспомнил волны и качку. Для уверенности он пошире расставил ноги и случайно зацепил стоящий перед ним табурет. Стакан он поймал на лету…
 - На все происки империализма мы ответим нашим пролетарским…
 - Шлеп! С влажным звуком, прямо на стол, перед выступающим генералом упал надкусанный кружок колбасы.   Из-за камеры на грозного начальника смотрели ошалевшие глаза оператора, единственного, кто был допущен в студию.
  Розовый полумесяц, упавший с неба, генерал накрыл листом поздравительного текста и дочитал речь. Топтуны, в поисках провокатора, уже прочесывали недра съемочного павильона. На мостике они нашли только шест осветителя и пустой табурет. Слава, как настоящий боцман, знал секретный ход из студии…

            
               
                Колю-шок.

 Николай был до крайности набожным человеком. Недавно воцерковленный латентный гомосексуалист не пропускал ни одной поповской рясы. С жаром неофита преследовал он священнослужителей. Те, кто поумнее, случалось, от него и бегали.
Тогда только входило в моду – бывшим секретарям парткомов ходить в церковь. Бандюки уже ходили, трупы «коллег» отмаливали, а вот «честные партийцы» едва стали осознавать всю силу слова Божьего. Снова был воскрешен лозунг: «Православие, Государственность, Народность». Совсем недавно под этот лозунг Лужок отмыл бабло на строительстве «Христа Спасителя». В провинции быстро поняли – смог Лужок, сможем и мы. На месте Первомайского парка –  старинном, еще дореволюционном месте гуляния горожан, и месте неформальных встреч городских пидорасов,  решили всадить храм. Так – чтоб чуть меньше московского, «на полшишечки».
 Вот тогда «контора» и решила приглядеть за попами. Коля имел чин капитана госбезопасности. Вот его, проверенного товарища, и бросили на амбразуру.
 Сюжеты, надо сказать, Коля делал хорошие. Был он, и за это его терпели, талантливым журналистом. Правда, имелась за Колей одна слабость – любил выпить. А выпить часто было не на что.
 Близилась Пасха, несмотря на строгий пост последней недели, Колюшку хотелось выпить. Он звонил попам.
- Матушка, спаси Господи Вас! Батюшка, спаси Господи дома? Ну, спаси Господи!
- Батюшка, спаси Господи! Да, спаси Господи! Сняли, спаси Господи! Сегодня выйдет в эфире, спаси Господи! Владыка одобрил, спаси Господи! Ну, спаси Господи!
Коля кладет трубку: «Вот пидорас – денег не дал!» И мелко перекрестился – «Спаси Господи!»


                Эдик.
 
 Эдиком – Эдуард Борисович был лет сорок назад, когда двадцатилетним вихрастым юношей поступил осветителем на студию. Он был подслеповат на правый глаз, поэтому снимал, глядя в объектив камеры левым глазом. Со временем у него изменилось даже строение черепа. Он стал похож на камбалу, глядящую на мир одной стороной морды.  Вот за эту особенность он и получил прозвание - «Рыбин-глаз». Это в фотовидеопрактике есть прилада такая – широкоугольный объектив, линза, на профессиональном сленге – «рыбий глаз». 
  Теперь он мирно спал в удобном офисном кресле – уработался. Все, что осталось от его кудрей - седые вихры на лысом черепе. Он спал, а остатки шевелюры нимбом стояли над его головой. Мы любили в такие моменты подойти сзади и аккуратно подуть на голову. Тогда пепельный нимб шевелился, и Эдик был похож на отдыхающего после семи дней работы Саваофа. Еще мы включали сзади свет, киловатта так полтора и направляли снизу на затылок. Тогда нимб еще и золотился.
  Сейчас на спящего Эдуарда Борисовича ненавидяще смотрела молодая журналистка Лена. Эдик встретился со своим давним знакомым – Руцким. Они крепко выпили. Рабочее состояние обоих мужчин приближалось к литру на брата, когда журналистка умолила генерала начать съемку. За этим, собственно, журналисты и приехали. Задача осложнялась тем, что Эдик еще до встречи успел хорошо накатить. Поэтому снимать он мог хорошо, а вот прямо стоять - уже плохо.
Девушка ждала проявки пленки. Этому сюжету она отдала много сил. Надо – отдала бы  еще больше.   
  Пленку принесли. Эдик, похрапывая, во благости спал, Лена почти рыдала. Мы смотрели видео – в кадре Руцкой стоял как вкопанный. Отличное интервью! Но я же видела – они качались! Они оба качались! Повторяю - генерал на пленке стоял как вкопанный, и только задний план – далекий лесок на горизонте раскачивался.
Эдик и Руцкой попали в фазу – качались синхронно. Мы стали звать одного из старейших кинооператоров студии – «Человек-штатив».


                Подведите объект.

  Рабочее состояние оператора Виктора Ломовского составляло 550 грамм без закуски и 750 с закуской. Закуской Виктору Ивановичу обыкновенно служило яблоко, заботливо положенное в портфель женой Симой.   
  «Что там положила нам Симочка?» - и Ломовской нырял в недра кофра. На свет появлялся граненый стаканчик, помятая «Прима» и яблоко. Яблоко Виктор мог разрезать на 89 частей – луну сквозь дольку было видно. Выпивать с ним можно было до бесконечности. 
 Однажды Сима забыла положить яблоко в портфель, и Виктор Иванович выпил 555 граммов без закуски. Последние пять граммов были явно лишними.
 Выйти из машины он уже не мог. Но снимать было надо. Их подвезли к коровнику. Виктор Иванович распахнул ногой дверь «Уазика» и упер камеру в живот. Вывели корову – завели корову! Животное провели перед оператором. Он сделал панораму. Поехали.
   Мехдвор. И снова Виктор Иванович толкнул дверь – Вывели трактор – завели трактор! Трактор проехал перед кинокамерой. Поехали.
   Правление колхоза. За поваленным деревянным штакетником, в глубине двора, переминался с ноги на ногу председатель. Маленький человечек с волнением ожидал  приближения съемочной группы. Она, эта группа, приблизиться была не годна. Виктор Иванович устало толкнул ногой дверь, упер камеру в живот и сделал жест рукой: «Подведите объект!»


                Сука-Фанайлов.

  Молодежная редакция. Час до эфира. Режиссер Наталья сидит серая. Руки ее трясутся. Что называется – «краше у гроб кладут».
- Сука ты, Фанайлов! Такое говно посоветовал!
Тогда в продаже только появился бальзам «Шипова дубрава» - бледное подобие «Рижского бальзама». Но, как каждый бальзам, требующий к себе серьезного обращения.
- Так вы пили вчера «Шипову»?
- Пили!
- А сколько вас было девушек?
-Трое!
- А сколько бутылок?
- Пятеро!
- Разбавляли?
- Не уважаешь? Нет!
Срочно бегу в гастроном за соком и водкой. Режиссера отпускает. Программа вышла в эфир «на пять». Сука я – Фанайлов!