Загадка И. Н

Учителю от благодарного ученика.
                Верное средство стать скучным –
                это все объяснить.
                Вольтер.


                Загадка И.Н.


            По прошествии пяти лет во мне окончательно укоренилась мысль, что  ТАКОЙ человек и не мог уйти просто так. В противном случае это был бы не он. Браво, Игорь Николаевич! Финал  Вам удался. Загадка, которую Вы оставили  напоследок, будет волновать меня всю  оставшуюся жизнь, и, полагаю, тем больше, чем меньше ее будет оставаться.

           Теперь эта часть жизни прожита мной полностью, и я вижу ее целиком.  Она уже не дергается, не  трепещет она неподвижна и ее можно спокойно рассматривать, и вертеть в руках. Время быстро  размывает подробности даже недавнего прошлого, те милые шероховатости, которые  и создают реальное ощущение жизни. В памяти остаются лишь крупные формы, отполированные, как мраморные статуи. С некоторых пор необратимость этого печального, но, в сущности, естественного процесса почему-то стала меня угнетать и настойчиво подпихивать к столу. Я привычно открываю Word, уныло рассматриваю  экран, набиваю пару никудышных фраз, физически ощущая  вязкое сопротивление материала, а потом долго и старательно целюсь курсором в маленький белый  крестик в углу. Полгода я так упражняюсь, шаманю, прислушиваюсь, ловлю ветер в дырявые свои паруса. На самом деле - жду Знака. Без Знака нельзя. НЕ ПОЙДЕТ.

           И вот он, наконец. СОН. Почему-то в Италии, в горах Валь-ди-Фасса. Все как прежде, И.Н. жив, мы беседуем. Я что-то рассказываю, он улыбается одобрительно, он кивает. Значит можно. Поехали.

           … и побежали пальцы по клавишам,  и запрыгали строчки по две ошибки в слове, и уже не уснуть ...

       
           ИТАК.
           Я молодой специалист, он  - шеф. Как тогда говорили — микрошеф. Притом  аристократ. Курит только БТ, костюм, рубашка, галстук. Аккуратность возведена в принцип, принцип – в абсолют. Стрижка короткая, чисто гигиеническая. Волосы длиннее сантиметра – катастрофа и подлежат немедленному искоренению. Если хотите представить себе И.Н. той поры, вспомните актера Ливанова в первых сериях «Шерлока Холмса». Взгляд хитрый и веселый,  по крайней мере, обращенный ко мне. Сейчас уже понимаю -  я идеальный объект воспитания - пластичный, любознательный, неглупый. Разница в 17 лет допускает.

           Бог не дал ему детей, жену, впрочем, тоже. А какой бы он мог быть отец ... А какой…     Кстати. Он  обожал свою племянницу. Она и талантливая, и такая, и сякая, но она в Брянске, а я под боком.

          Рабочий день начинается одинаково - очередь  за чемоданами.  Да, да - за старыми потертыми чемоданами. А все потому, что то, над чем мы работали, называлось скучным словом - изделие. Называть это ужасное, огненно-ревущее чудовище по-другому  было не принято. Изделия, в свою очередь,  различались друг от друга загадочными комбинациями цифр и букв.  Кто и как их придумывал,  так и осталось для меня загадкой. Операция «Ы»!

       Много позже, прогуливаясь с отцом по Ватикану, он (отец), по какой-то странной ассоциации, вдруг рассказал мне, как, работая в 60-х парторгом на нашем предприятии, запросил сведения о затратах на режим. То, что ему сообщили, поразило сначала его, а затем и меня. Оказывается, на поддержание секретности уходило до сорока процентов всех расходов предприятия! Теперь-то я отчетливо понимаю, что, создавая безумно дорогое ОРУЖИЕ ВОЗМЕЗДИЯ для нашей Родины, мы одновременно азартно работали над ее развалом, но тогда мне это и в голову не приходило. Мне было интересно.

       Кстати, эффект от возможного применения наших изделий тоже лежал далеко  за гранью моего воображения. Лишь однажды меня кольнуло, когда со своим, как мне тогда казалось, невинным изобретением я парился  в очереди к эксперту ОВИРА и невольно подслушал его разговор с другим изобретателем. Речь, помнится,  шла о каком-то особом поражающем элементе. Невероятно худой, предельно сутулый очкарик пытался наглядно объяснить тупому эксперту, как предлагаемый им элемент кувыркается в нежной человеческой плоти. Он сверкал очами, играл бровями, вкусно чмокал, а руками крутил видимую только ему мясорубку. Эксперт явственно стеснялся, болезненно морщился и отворачивался к окну. В этот момент я вдруг осознал, ЧТО на самом деле означают четверть процента  полезной нагрузки, о которых я пришел хлопотать. Мне тоже стало неприятно, и я ушел, не дождавшись своей очереди. И не то чтобы я стал после этого пацифистом. Нет. Но какой-то триггер во мне щелкнул, и я перестал изобретать.

   Человеку вообще не свойственно долго сосредотачиваться на глобальных проблемах. Вот я, например, боюсь высоты с детства. Мне, видите ли, мнится, что она меня засасывает. Тем не менее, я несколько лет не без удовольствия упражнялся в скалолазании. Секрет бесстрашия был открыт мной быстро и оказался прост. Находясь на стене, я работал лишь с небольшим участком скальной поверхности, до которого мог дотянуться. Вся прочая вселенная временно исчезала, а смотреть вниз, к тому же, было еще  и не положено. Вот  я и не смотрел. Универсальная модель жизни.

   Но вернемся к нашим  чемоданам. Мы  уже очемоданились и уткнулись в тетради. Мы - это горстка утонченных теоретиков в стаде грубых отработчиков. Цифры, графики, формулы – вот наш удел. Через два-три часа  фразы, блошками скачущие по столам, теряют специфические словечки типа «регрессия» или «эксцесс» и обретают лирически-расслабленный оттенок.
Тут вступает И.Н. Тема произвольная — литература, история, политика, медицина, космология ... На пятачок вбрасывается очередное парадоксальное утверждение, как правило, в корне противоречащее плоской советской парадигме. Провокация? ДА!

    Пауза. О, эти паузы. Тут он мастер. Как точно они  выверены. И.Н. ждет, в глазах чертики. Я как минимум удивлен или смущен, как максимум возмущен или уязвлен. Как же так?! Реакция просчитана. Я попался. ОПЯТЬ. И  тут начинается ... Через пятнадцать минут мир перевернут с ног на голову. Для порядка я еще ерепенюсь и даже слегка пузырюсь, но уже без азарта, а еще через десять минут   забываю, что вообще мог думать иначе. И.Н. скалится и потирает руки. Он так развлекался. Работа продолжается.

       Со временем я убедился, что он может спокойно, как Алехин, перевернуть доску, начать играть за соперника проигранную партию с любого места и выиграть ее. То есть, он мог доказать все что угодно,  кому угодно, естественно при необходимости или в виде шутки.  Для этого у него в запасе - весь арсенал ораторского искусства, мощная память,  убийственная логика, нюансы психологии. Серьез обращается в шутку,  шутка - в серьез.

       И все же, я каждый раз спорю. Спорю отчаянно и безнадежно. А как же! У меня  же принципы!  И потом я догадываюсь, что знания И.Н. не безграничны, и у меня есть шанс. Редко, но случалось, что разговор сползал в тему, где я чувствовал себя посильней. Но и тут мне не давали насладиться победой. В самый кульминационный момент И.Н. вдруг мрачнел, обретал предельно занятой вид и безапиляционно заявлял, что это его не интересует.
       - Как не интересует? – все еще горячился я.
       - А вот так.  Мне это не-ин-те-ресно, - раздельно чеканил он и сердито утыкался в тетрадку. Потом, смилостивившись, пояснял.
            - Никто не заинтересуется вопросом, который сам себе не задавал.
    Помню, в самом начале поймал меня в коридоре один старший сотрудник.
       - Парень, ты откуда такой шустрый? Ты чего со Стариком споришь? Ты это брось. У нас с ним никто не спорит. Ты что – не знаешь? Он же великий и мудрый. Да мы тут, вообще, на него молимся.

       Поразительная способность убеждать оппонентов раскрывала широчайшие возможности быстрого карьерного роста, но по слухам И.Н. ритмично отказывался от всяческих соблазнительных предложений. Тогда подобный  аскетизм представлялся мне странным и только сейчас я потихоньку начинаю его понимать.  Полагаю, лет через десять я окончательно с ним соглашусь.

       Естественно, начальство его любило. А как не полюбить универсального эксперта, да еще не рвущегося на твое место? И.Н. был главным калибром нашего отдела, незаменимым на всякого рода совещаниях, где отделы, а то и целые предприятия, грызлись, перепихивая друг на друга вину за очередной прокол. Рискну предположить, что именно за это он выторговал себе вечную амнистию от неприятных командировок. И.Н. не любил плохих гостиниц.  В командировки ездил я.
 
       Ах, эти командировки. Жаль,  всего не расскажешь. Ну, разве несколько штрихов…
       Вот пьяный спецрейс. По проходу катаются дыни и бутылки. Я вызываю стюардессу и предлагаю взглянуть в иллюминатор, где из  шва на крыле весело брызжет  авиационный керосин.
        Вот город в степи. Настоящий город - школы, садики, магазины … за колючей проволокой.
       А вот душка-начлаб, подобно гигантской мухе, потирая  задними лапками-пятками, на четвереньках  карабкается в шаткую и холодную гостиничную кроватку.
       Вот забытый всеми молодой дефектоскопист Мошкарин, спасаясь от ядерного взрыва, тащит на плече большой фанерный чемодан. Впереди 100 километров безводной степи и меткое прозвище Кошмарин.
       Площадка «Г». Навалившись на рычаги, я открываю последнюю дверь шлюза и вываливаюсь из древней ядерной штольни в душную безлунную ночь. Осторожно снимаю мокрый респиратор и брезгливо роняю в металлический ящик, потом долго скатываю с запотевших рук резиновые перчатки и отправляю следом.
       - Черт меня туда носил, -  резюмирую раздраженно.
       Облегченно вдыхаю теплый полынный воздух и вдруг замечаю над головой  огромный голубоватый шар с яркой звездочкой внутри. Замутняя звезды, шар бесшумно плывет по небу, и тянет за собой небольшой аккуратный хвостик - подобие кометного. Опасливо слежу за Неприятным Летающим Объектом, пока на него не наезжает силуэт  горы.
       - Видал? – спрашиваю молоденького часового.
       - Видал, - равнодушно кивает тот, - у нас здесь и не такое летает.

       А вот И.Н. не видал, потому что при мне он ездил только в Ленинград. Наверно, поэтому  он категорически не верил в НЛО. Для меня, выросшего в семье уфолога, это было дико. К нам домой приходили сотни писем со всего Союза от обалдевших свидетелей. Эти письма годами пересылались папе центральными газетами, в которых он печатался. Народ старательно и бескорыстно описывал разнокалиберные НЛО, свято веря, что помогает науке. Причем, одно явление, часто, описывали десятки незнакомых друг с другом людей.  Не верить им было  невозможно. Как можно отрицать очевидное? Увы, в моем безмерном уважении к И.Н., как червяк в яблоке, сидел этот скорбный вопрос. Самое обидное, что до меня И.Н. активно интересовался проблемой внеземных цивилизаций, и даже что-то на эту тему написал. Но это «где-то там, высоко в горах и не в нашем районе». Признать факт, что ОНИ давно уже здесь, но уклоняются от официального  знакомства, он категорически не желал. А может быть, он меня так дразнил?


       На мой взгляд, способность убеждать была лишь побочным продуктом главного дарования И.Н. А именно - таланта непревзойденного  рассказчика. Ах, как жаль, что не осталось ни единой записи его удивительных историй! На мое предложение сделать серию видеосъемок, он неожиданно легко согласился, но уже на следующий день категорически отказался. Почему я не настоял? Впрочем, я слишком уважал И.Н., чтобы настаивать.

     Надо понимать всю условность моих попыток разобраться в иерархии многочисленных дарований И.Н.  Что над чем довлело и что из чего проистекало – лишь суетные попытки моего менее организованного и легкомысленного интеллекта разобраться в структуре интеллекта куда более строгого и  сложноорганизованного.

       Определить жанр замечательных монологов И.Н. тоже затруднительно. Что-то среднее между академической лекцией, драматической новеллой и легким трепом. Не смотря на то, что во всех случаях это были импровизации, в них непременно присутствовали все элементы законченного произведения:  завязка, развязка, интрига, кульминация, и, уже упомянутые мной, грамотные паузы. И если он  уступал в артистизме Радзинскому или Андроникову, то нечувствительно превосходил их глубиной мышления и диапазоном тем.  Он мог бы быть гениальным преподавателем. Впрочем, почему мог? Фактически он им и был, а мы все были его учениками.

       Увы, среди нас не нашлось ни одного Маковецкого, а посему, замечательные рассказы И.Н. можно считать навсегда утраченными для потомков, и это печально. Слабым утешением могут служить лишь  более или менее глубокие оттиски,   оставшиеся  в умах и душах нескольких десятков близких к нему людей.


       Как вы, наверное, догадались, И.Н. был книжник. Скажу больше – книжный червь. Разумеется, в самом лучшем смысле этого слова. И в самом деле - откуда бы  еще черпать ему свои непомерные знания.  В его микроскопической холостяцкой однушке обои можно было не клеить, поскольку все стены равномерно покрывали разнообразные книжные полки.  И надо же такому случиться, чтобы на них помещалось ровно две тысячи книг. Это досадное ограничение вынудило И.Н. еще в незапамятные  времена запустить процесс непрерывного обновления своей библиотеки.
       - Важно, не сколько у тебя книг, а сколь они хороши, - говорил он нежно и потирал ладошки.

       В перспективе в  библиотеке должны были остаться лучшие из лучших, а именно те книги, которые хочется читать дважды, а то и трижды. Для этого требовалось всего-навсего определиться с перечнем лучших 2000 книг, написанных человечеством с момента изобретения письменности. А поскольку ко всякому делу И.Н. относился предельно скрупулезно, то и эта титаническая задача не составила исключение. Не афишируя, и даже, как будто отрицая, он принялся выстраивать для себя всемирную иерархию литературного наследия человечества. Сразу оговорюсь - тиражи, звания, литературные премии и общая маститость писателей не прибавляли ни единого балла в его таинственной табели о рангах. Естественно все перечитать он не мог и потому кроме своего литературного вкуса,  руководствовался перекрестными отзывами друг о друге самих небожителей. И чем выше  в его иерархии стоял соответствующий мыслитель, тем весомее была его оценка. Как он разобрался в этой каше из завистливых обид и остроумных насмешек, мне неизвестно, но, неудивительно, что сложившаяся в результате пирамида не совпала  с общепринятой. Дело в том, что немалое значение для И.Н. имел  моральный облик конкурсантов. А посему господа Пушкин,  Лермонтов и Достоевский откатились у И.Н. во второй  ряд. Не повезло и Тургеневу. Бедняга  имел неосторожность   где-то смухлевать в картишки и загремел еще ниже. Шекспир провинился уж тем, что, по мнению Толстого, все персонажи у него - от короля до бродяги - говорят одним и тем же языком. Симонову не повезло с прозвищем «Человек, который первым врывается на разминированное поле», Жорж Сант не повезло со стервозным характером, Шолохову наоборот повезло, … но с Крюковым. Набоков – мастер слова, но вот незадача - то, о чем он писал, И.Н. не интересовало. Конъюнктурщики вроде Б. Полевого или А. Толстого удостаивались лишь беззлобного осмеяния, а весь прочий союз писателей СССР, за малым исключением, удобно устроился в основании  гипотетической пирамиды,  вне стен его крохотной квартирки.
 
     Припоминаю, как И.Н. потешался над типовыми эпитетами советской прессы, долженствующими расставить политически правильные акценты.  Нижнюю строчку советской табели о рангах занимал эпитет «замечательный». Скажем, замечательный поэт Пупкин. Вторую -  «известный», к примеру,  поэт-песенник Матусовский. Третью  – «выдающийся», скажем,  композитор Туликов. Четвертую – «великий», предположим, писатель Шолохов. Пятую – «величайший» поэт Пушкин. Шестую – «гениальный», естес-с-сенно, учитель и, почти наверняка, вождь. 
          
     Литературная вершина в трактовке И.Н. была  плоской, и это его некоторое время смущало. Помню, как он обрадовался, обнаружив, что так же думает  Бродский: На этом уровне уже нет иерархии. Просто система выбирает одного и объявляет его первым. Так вот, на плоской поэтической вершине  И.Н., обнявшись, чтоб не упасть, стояли: Гомер, Тютчев, Мандельштам и тот же Бродский, а на прозаической – Булгаков, Диккенс, Томас Манн, Умберто Эко.  Лучшее произведение все же существовало, и это была линия Иешуа в «Мастере и Маргарите».

     По некоторым признакам И.Н пытался выстроить подобную иерархию и в живописи, и в музыке, но мне результаты не озвучил. Припоминаю только, что  из ныне живущих эстрадных певиц он выделял Камбурову и Гверцетели, а в Пугачевой  оценил лишь артистизм и совершенно не воспринимал ее ног, которые бедняжка упорно демонстрировала при каждом удобном случае.
       Резюмируя, можно сказать, что от своих кумиров И.Н., кроме таланта, требовал еще  совершенство ума, души и  ног.

        До перестройки значительную часть библиотеки И.Н. составлял самиздат. Нет, не классическая антисоветчина на папиросной бумаге. К ней он относился пренебрежительно, и за литературу не держал. Обличительный пафос может спасти только гениальность - говаривал он.
           - А Солженицын? – вопрошал я.
           - Нэ, - морщился он.

           В его «самиздате» пребывали полулегальные: Ахматова, Гумилев, Булгаков, Мальдештам …   Это были выдранные журнальные листы, чудом напечатанные в хрущевскую оттепель, полулегальные ксерокопии  из библиотеки иностранной литературы и даже фотокопии книг в плотных черных конвертах. Неряшливости И.Н. не выносил, и потому, для предания всему этому приличествующей книговидности, на шестиметровой кухоньке прописалась небольшая переплетная  мастерская - простейший книжный пресс и  резак. Переплетные технологии отрабатывалась годами, а я по ходу узнавал новые для себя слова: лидерин, фальц, форзац, коленкор …

      
       Периодически И.Н. устраивал чистки своей библиотеки. Изгнанию подлежали все одноразовые книги. Нет, не книги в бумажных обложках, такие он не покупал. Изгонялись книги, которые, по мнению И.Н., не следовало читать дважды. Избавлялся он от них изящно и совершенно в своей манере.  Ненужная книга приносилась на работу и забрасывалась на край стола, а сам И.Н., словно записной рыбачек,  усаживался и терпеливо дожидался неизбежной поклевки. Рано или поздно какой-нибудь достаточно младший и потому  неосторожный еще научный сотрудник подплывал и  рассеяно брал в руки небрежно брошенную книжонку. Будто нехотя, И.Н. ронял пару интригующих фраз, заведомо предполагающих ответную реакцию будущей жертвы. Завязывался незначительный диалог, который плавно перетекал в значительный монолог И.Н., к примеру, по истории древних шумер, после чего следовала виртуозная подсечка и «Эпос о Гильгамеше» за символическую либо нулевую плату жадно уносился потрясенным слушателем. Можно было бы назвать это рекламным трюком, если бы не искренний интерес к теме, как правило, возникавший в  подобных случаях. Сознаюсь, что и сам неоднократно бывал в роли такой «жертвы». В результате  моя библиотека пополнилась нескольким десятком томов, которыми я и сейчас искренне горжусь.

    Может быть потому, что я жил в двухкомнатной, а не в однокомнатной квартире, у меня сложилось совсем иное  отношение к  книгам.  В нашей семье раз купленные книги, даже самые неинтересные, даже школьные учебники автоматически приобретали статус священных реликвий и  навсегда прописывались в квартире. Одно из самых неприятных воспоминаний моей жизни касается аутодафе, которое я, поддавшись лихой студенческой традиции, устроил на пустыре своим институтским учебникам после окончания альма-матер. До сих пор помню дрожь, охватившую меня, когда пламя пожирало федосеевский  сопромат. Книги с детства  были  моей окружающей средой и потому неразрывно связались с понятием домашнего уюта. Знакомая с детства мозаика корешков, даже не читаных книг, внушала и внушает мне ощущения тепла, защищенности и еще какого-то неведомого науке приятного информационного излучения. А уж читанные и  замусоленные корешки так те, вообще, друзья-приятели. Стоят, подмигивают – а помнишь, помнишь …

     В результате длительной селекции основу библиотеки И.Н. закономерно стала составлять античная литература. Было ясно, что душа его витает  именно там, в прекрасной стране залитой солнцем –  в древней Греции. Именно в Греции, потому что Рим мы презирали за бюрократизм, а Египет - за культ смерти. Сократ, Платон, Геродот -  о них он даже не говорил, он о них пел. А номером первым, разумеется, был Гомер. И.Н столь часто его цитировал, что, похоже, знал наизусть. Помнится, первое, что я услышал, когда на преддипломной практике предстал перед И.Н., был «Список кораблей» и еще: «Шлиман – прушник».

     Совершенно отдельное, не номерное место в иерархии И.Н. занимал Лев Толстой. Любопытно, что к прозе Льва Николаевича он был  равнодушен, но его публицистику и философские  произведения ценил неимоверно высоко. Где-то в начале восьмидесятых И.Н. объявил о намерении собрать все девяносто томов полного  собрания сочинений классика.

  Как вам, разумеется, известно, юбилейное девяностотомное собрание сочинений Толстого благодаря невероятному упорству Черткова, издавалось с 28-го по 58-й годы. В виду общей малости тиража библиографической редкостью стали все тома этого уникального издания, а ряд  из них, издававшихся  в сороковые годы еще меньшими тиражами, уверенно можно отнести к редчайшим. И, если я ничего не путаю, тираж одного из томов, вообще, то ли намок в ленинградском наводнении, то ли, наоборот, сгорел в блокаде. Коротко говоря, владельцев полных  собраний именно этого издания, похоже, не больше ста.

     Эпопея продолжалась лет пять. В жертву была принесена любимая машина. Пол института было в курсе, все переживали, сочувствовали и соучаствовали, как могли. Регулярно прочесывались букинистические магазины, заводились сомнительные знакомства, велись таинственные переговоры с книжными жучками. Командировочным давались нештатные поручения, суетились смежники из Ленинграда, Перми и Днепропетровска. Охотничий азарт овладел всеми. А сколько пламенных речей о гении Льва Николаевича было произнесено в процессе, сколько его произведений разобрано в пух и проанализировано в прах. Неслучайно именно в этот период во мне произошла революционная эволюция  восприятия Толстого - от забавного персонажа школьной программы, от «пахать подано» до гениальнейшего мыслителя последнего тысячелетия. Так или иначе, но лет за пять, подключив и просветив уйму народу, И.Н. собрал-таки все девяносто томов. И еще года два ушло на сравнительно вялую замену наиболее  ветхих экземпляров. 

    Несмотря на проделанную титаническую работу, назвать И.Н. толстовцем язык у меня не повернется. Сколько я помню, генеральная идея толстовства -  «непротивление злу силою» никогда не звучала в комментариях И.Н. Вместе с тем, он определенно разделял прочие этические взгляды Толстого, а также его взгляды на искусство и религию. Но об этом позже.

    Разделавшись с Толстым, И.Н. как будто даже заскучал. По счастью, продолжалось это недолго, после чего он встрепенулся и заявил, что теперь собирает Брокгауза и Эфрона. На прямой вопрос, зачем ему это нужно, И.Н. отвечал туманно в том смысле, что советское издание энциклопедии насквозь лживо и лично его не удовлетворяет.

     В сравнении с предыдущей задачей, эта была куда проще. Во-первых, не столь редким было само издание,  во-вторых, связи уже  были налажены. Машина приятно зажужжала, колесики весело закрутились, все забегали и уже через два года  на полках маленькой квартирки солидно отсвечивали тусклой позолотой все восемьдесят шесть томов знаменитой энциклопедии.


     На протяжении жизни отношение к Высоцкому у меня менялось трижды. В шестидесятых - совершеннейший восторг от его песен-сказок, и я четырнадцатилетний пацан жадно хватаюсь за гитару. В семидесятых - охлаждение. Причин сразу пять и все дурацкие.
     Первая – я так и не научился прилично петь его песни своим петушиным голосом.
     Вторая  - мне перестала  нравиться его музыка – слишком проста. Я уже разучил джазовые септ аккорды и упивался  Битлз и Никитиным.
     Третья – мне разонравилось звучание его гитары. Я поднаторел и уловил фальшь первой струны во всех его песнях. Как? Откуда? Профессионал. Играет на штучных инструментах! Много лет спустя  я услышал подтверждение этого факта от матерого звукорежиссера.
     -  Ну, да, - улыбнулся он, - это все музыканты знают. Фишка у него была такая. Говорят, когда ему предлагали настроить гитару нормально, он сердился.
     Четвертая причина – в семидесятых тексты Владимира Семеновича возвысились до серьезной поэзии, в них  появился пророческий  трагизм,  и он вырос из сложившегося у меня стереотипа. Для меня он по-прежнему был веселый полублатной бард – «врун, болтун и хахатун». Проще говоря, оставаясь здоровым  жизнерадостным обормотом, я не сумел оценить  его драматического взлета.
     И пятая, к моему стыду чуть  не главная, – Высоцкий демонстративно отмежевался от КСП, в коем я тогда активно функционировал.

     Вот почему я  пожал плечами, когда  узнал, что И.Н.  начал собирать Высоцкого чуть  не 61-го года.
    - Что этот эстет смог обнаружить в его первых блатных балладах? - недоумевал я тогда. – Впрочем, они ровесники, дети войны …
    - А может,  он уже тогда разглядел гения? – думаю я сегодня.

     Сейчас купить эмпэшку с Высоцким можно на каждом углу, а тогда все переписывали пленки, и это был массовый культ. Шел сложный многоходовой обмен, работала гигантская сетевая схема. Качество падало быстро – три, четыре копии и высоких частот как не бывало. Большинство с этим мерилось и по рукам бродило несметное множество совершенно глухих записей. Я не был фанатом этого процесса, не был посвящен в эту кухню, но догадываюсь, что нюансов там было предостаточно. Насколько я помню, И.Н. вел непримиримую борьбу за качество. Через сложную систему знакомств он настойчиво продирался к первоисточникам. Впоследствии под это дело им был куплен лучший тогда бытовой магнитофон «Ленинград».

       Умер Высоцкий, через месяц погиб мой брат. Личное несчастье разом  опрокинуло мой внутренний мир. Так взрослеют или старятся. Нервы обнажились, и я вдруг услышал «Кони привередливые», «Все не так…», «Парус» …

          Тот же Толстой верно  заметил: Для того,  чтобы быть услышанным людьми, надо говорить с Голгофы, запечатлеть истину страданием, а еще лучше смертью. Ровно это и сделал Высоцкий, и страна его услышала. Услышал и я.

       К 90-м годам И.Н. собрал 940 песен и стихов Владимира Семеновича, что странно, поскольку сегодня известно лишь 700 его произведений. Вероятно, в то время И.Н. был крупнейшим специалистом по его творчеству.  Любопытно, что как поэта он ставил его высоко, но на вершину своей поэтической  пирамиды все же не возводил. Это же касалось и актерских способностей Высоцкого.
       - Есть актеры и получше, - бурчал он неохотно.

       Кстати о театре. К нему  И.Н., как и ко многому другому, относился своеобразно.
        - Искусство претворяться не самое почтенное занятие, - говорил он, - но по своей природе это лучше удается женщинам.

        Тем не менее, всех заметных актеров он знал наперечет и, судя по рассказам, в своей ленинградской молодости был заядлым театралом. Во времена же нашего знакомство от этого увлечения не осталось и следа. Меня И.Н. уверял, что полностью разочаровался в современном театре, но добавлял, что если уж туда ходить, то сидеть надо непременно в первом ряду и желательно в центре.
    - Действие должно происходить вокруг тебя, - говорил он, - только тогда может возникнуть эффект максимально сопереживания.

        Должен признаться, что я так и не претворил в жизнь этот завет И.Н. Виной тому общая моя невнимательность при покупке билетов, и, разумеется, высокая цена первого ряда. Возможно именно поэтому эффект максимального сопереживания, в театре меня регулярно обходит. Дело ли в моей черствости, в игре ли актеров, или я действительно не там сажусь, но я всегда твердо помню, что сижу в театральном кресле, а передо мной более или менее талантливо разыгрывается действо. На этом фоне исключением смотрится лишь одна короткая мизансцена с участием Светланы Немоляевой. Что любопытно, я действительно сидел достаточно близко, чтобы увидеть, как посреди монолога из глаз великой актрисы выкатилась  слеза. Я обмер и мгновенно забыл, где нахожусь. Это длилось ровно минуту, после чего другой актер фальшиво захохотал, волшебство (дзи-и-и-инь)   лопнуло, и я мягко приземлился в  свое бархатное кресло. Но эффект всё же был зарегистрирован!

     Почему-то И.Н. особенно невзлюбил Малый театр, а в нем актера Яншина. Чем прославленный театр, вообще, и добрейший Михаил Михайлович, в частности, провинились перед И.Н., я не запомнил. Зато хорошо помню, как И.Н. радостно предлагал всем  дружно отметить  его - И.Н. знаменательную дату - 20 лет без Малого театра.


     Наступало время обеда, пол-института бросались по домам, остальные пол бросались в столовую. Мы с Женькой неслись в первых рядах, дабы  успеть в перерыве забить козла. Наша с ним команда под названием «Последний шанс» проигрывала всем подряд, но превосходила всех по части  энтузиазма. И.Н. козлов не обижал, но методично обыгрывал компьютер в преферанс и шахматы.

     А вот за что поварихи полюбили И.Н. – просто ума не приложу, но лучшие куски всегда  доставались ему. Он ел жадно и быстро, и это был, пожалуй, единственный прокол в его аристократических манерах. Вероятно, есть вещи, которые сильнее нас, и голодное детство из их числа.

     Когда началась война, его отец - главврач брянской областной больницы - стал начальником санитарного поезда. Жену с двумя дочерьми он эвакуировал на Урал, а единственного четырехлетнего сына оставил при себе, решив, что так надежней. Всю войну их поезд челноком мотался между фронтом и тылом, а потому детство И.Н. прошло под стук  колес, стоны раненых и мат санитаров. Медсестры присматривали за ним, а он как мог им мешал. Однажды, по случаю девятого мая И.Н. рассказал, как во время авианалета рядом с ним убило его любимую медсестричку. Пуля с немецкого штурмовика прошила вагон и попала ей прямо в лоб. К концу войны у Игоря уже был свой наган, выпрошенный таки у отца. Спуск с самовзводом там тугой даже для взрослого и потому случайного выстрела постреленка можно было не опасаться. Про ручной взвод курка предусмотрительный папаша рассказать естественно забыл. Но услужливые санитары быстренько просветили сынка доброго начальника, и это пригодилось, когда их санитарная  машина попала в засаду под Познанью. Восьмилетний проказник вывалился из кабины, залег в кювете вместе с шофером и немножко популял в немцев.
 
     До революции отец И.Н. был земским врачом в самом наичеховском смысле. В первую мировую был призван,  дослужился до капитана и начальника санитарного поезда. В 16-м их поезд посетил Николай II и пожаловал капитана ночной партией в преферанс. Как царский офицер пережил революцию и встроился в советскую систему не ведаю, но уже в 37-м он в качестве врача присутствует на процессе против Бухарина. Нечего и говорить, что влияние отца  - человека, по всему видать, незаурядного - было абсолютным. Полагаю, что именно он, получивший классическое дореволюционное образование, привил Игорю любовь к античной литературе. Не ошибусь, если прибавлю, что и скепсис к советской власти у И.Н. был врожденный и имел тот же источник. И вообще, история  его семьи многое объясняет.


           Мы с вами уже знаем, что И.Н. был холостяком. Но вы еще не знаете, что холостяком он был образцовым. Холостяцкая жизнь в его исполнении выглядела настолько гармоничной, что породила целую группу  последователей к огорчению, полагаю, целой группы женщин. Влияние И.Н. было велико, глубоко неформально и расходилось широкими кругами по умам и судьбам.

          Жизнедеятельность семьи - это непрерывный поиск баланса интересов, границ терпимости и болевых точек, выраженный во взаимных понуканиях и мелких стычках, причем всякая слабина, возникающая в отношениях, мгновенно выбирается вашим любящим партнером.

         Жизнь одинокого человека - это, прежде всего, самоконтроль, а с ним у И.Н. был полный порядок. Режим тюремный. На сон - пять часов. Подъем в шесть. Если лето - прогулка  на озеро с заплывом. Затем домашние дела: стирка, глажка, уборка, завтрак. Ровно в восемь - на работу. Далее вышеописанная деятельность: чемодан, работа, треп, работа, треп, работа, обед, шахматы, тетрис, треп, работа, треп, работа, стоп, чемодан, домой. Скромно замечу, что результатом этого пестрого списка были боевые ракеты, опередившие американские лет на 20. С восемнадцати и до часу ночи проходила главная часть жизни нашего героя, для меня, увы, загадочная. Суббота и воскресенье - в Москву по букам. Раз в неделю – обязательный преферанс. Отпуск всегда в мае. На две недели в Ленинград и там – по букам, потом на две - в Калининград или в Брянск к родственникам и там опять по букам. И так из года в год. При мне исключений  не было.

         Припоминаю, как И.Н. в очередной раз меня удивил, заявив, что любит моросящий дождь. Я отвесил челюсть, а он «пропел» гимн пасмурному небу, седой пелене дождя и мокрому черному асфальту. Как же я примитивен, - горестно подумалось мне, - ведь мое пошлое настроение как стрелка фотоэкспонометра механически колеблется вместе с общей освещенностью местности.
 
         По моим наблюдениям женщинам И.Н. нравился. А что? Даже придирчивый взгляд не обнаруживал изъяна в этом  умном и аккуратном мужчине.  Еще при жизни о нем ходили легенды. Причем именно легенды,  а не сплетни. Почувствуйте разницу. Одна из них такова.

         И.Н. едет в Прибалтику на машине с некой не называемой дамой. Прибыв в Ригу, неназываемая просит остановиться около центрального универмага, куда и ныряет в естественном   женском азарте. И.Н остается в машине, терпеливо ждет час, ждет два, а потом уезжает, оставив несчастную в недрах магазина. Легенда милостиво поясняет, что деньги и документы в этот момент были при  ней.

        По дошедшим до меня обрывкам, молодость И.Н. была бурной. Да иначе и не могло быть, поскольку проходила она в традиционно буйных общежитиях сначала ленинградского военмеха,  затем дзержинского чудильника. Водка лилась рекой, студенты сыпались из окон. «Скушать полкило» почиталось нижней нормой приличия. Потом были походы, байдарки, Селигер, девушки… Как результат, все переженились. Почему не женился И.Н.?
  Ответ можно найти среди афоризмов, которые он собирал всю жизнь, выписывая из книг на специальные карточки.  Недавно эти афоризмы вышли отдельной книгой под названием EX LIBRIS. Редактор и составитель Михаил Жижин метко назвал эту книгу «слепком души и характера Игоря». Итак, почему И.Н. не женился.

            Самые невыносимые люди – это мужчины, считающие себя гениальными, и женщины, считающие себя неотразимыми.   Анри А.
            В одиночестве человек часто чувствует себя менее одиноким.  Байрон.
            Неужели вы думаете, что, если бы Лаура была женой Петрарки, он стал бы писать ей сонеты?   Байрон.
            Любить и быть мудрым невозможно.  Бэкон.
            Женщинам любой неудачник кажется дураком.  Вайнер А.
            Ученые, как пауки, любят одиночество, покой и пыль. Герцен.
            Все женщины отличаются талантом фальши. Гонку.
            Любовь – лишь одна из многих страстей … Она оказывает не столь уже большое влияние на жизнь в целом. Джонсон С.
            Почему люди, как правило, избегаю одиночества? Потому что наедине с собой лишь немногие наслаждаются приятным обществом. Досси К.
            Любовь это хорошая вещь, но браслет остается навсегда.  Капица П.
            Влюбленный старик - одно из величайших уродств в природе.  Лабрюйер.
            Ужасное несчастье не иметь возможности остаться наедине с собой.  Лабрюйер.
            И лучшая из змей все-таки змея.  Лесков.
            Любить и быть разумным едва ли могут даже боги. Публий.
            Только безнадежные кретины хотят доказать свою правоту женщине и взывают к ее логике. Ремарк.
            На вопрос жениться или нет, он ответил: «Чтобы вы не сделали, все равно будете жалеть». Сократ.
            Молчание – украшение женщины. Софокл.
            Я пожил достаточно долго и видел одно: у всякой любви бывает конец.  Суинберн.
            Все, что я написал о женщинах, пустяки. Если бы я сказал все, что я знаю о женщинах …  Толстой Л.
            Влюбленность начинается с того, что мы обманываем себя, а кончается тем, что обманываем другого.  Уальд О.
            Кто не любит одиночества, тот не любит свободы.  Шопенгауэр.
            Жениться - это значит вдвое уменьшить свои права и вдвое увеличить свои обязанности. Шопенгауэр.

            Ну, что ж, ответ получен и в комментариях не нуждается. Нет, одну ремарку сделаю: все афоризмы на ЭТУ тему составляют менее ОДНОГО процента от их общего числа.
Для большинства женщин мужчина, сидящий дома за письменным столом, это нонсенс. Они твердо убеждены, что муж может и должен находиться  только в двух агрегатных состояниях: либо обустраивать  семейное гнездышко, таская и перекладывая с места на место прутики и травинки, либо окружать всевозможным вниманием ее - любую. Женщин, которые думают иначе,  единицы, и их  смело можно причислять к лику святых.
Когда разговор заходил на тему старости и стакана воды, И.Н. посмеивался и говорил, что до старости не доживет.
-  Ну, а если, - безжалостно наседал  я.
-  Сдамся в богадельню, - грустно улыбался он.
Закроем тему изречением Соломона.  Во многой мудрости - много печали.

      Надеюсь, дорогой читатель, вам не показалось, что я пишу об аскете. Если так, - виноват, исправлюсь.
То, что сейчас называют корпоративами, происходило у нас часто,  по поводу и без. Детонатором обычно служила Петровна – яркая блондинка с шальными, резко подведенными глазами. Как сейчас слышу ее боевой клич:
- Картошки наварим, мяса нажарим!

      Как-то прибежала она на работу ненакрашенная. Ну, бывает, ну, не успела в кой-то веки раз. Плюхнулась за стол и сидит. Через некоторое время И.Н. нервно заходил по комнате. Раз прошел мимо, два прошел, а на третий остановился и процедил еле слышно,
      - Петровна, накрасься.

      Собирались, как правило, у кого-нибудь дома, условие одно – магнитофон, поскольку в конце – танцы до упаду. И.Н. участвовал не часто, но и не редко, с соблюдением одному ему ведомого графика. Его присутствие привносило в pathy некую первоначальную чинность, но не более. Пить он умел. Понять сколько  выпил, и выпил ли вообще,  было затруднительно. Ну, может, чуть фривольней делались его своеобычные байки. Как правило, И.Н. пил – что нальют, но предпочитал дорогой коньяк. Увы, мир несовершенен и дорогой коньяк в нем наливают не регулярно. Посему, дома у И.Н всегда стояла заветная бутылочка грузинского ОС. Не армянского и не, упаси бог, дагестанского. Только грузинского и только ОС. Его И.Н. принимал ежедневно перед сном по столовой ложке.
      - Коньяк не следует глотать сразу, это перевод продукта, - терпеливо учил он меня, - его надо держать  под языком не меньше минуты до появления приятного жжения и легкого вспенивания.

      Несколько раз мы  собирались у И.Н. дома. Кончилось  печально. Какой-то растяпа (даже знаю кто) уронил за плиту кусочек селедочки. Месяца два И.Н. не мог понять, что происходит …  Больше мы у него не собирались.
Бывали тематические вечера, когда центром стола становилось какое-то одно коронное блюдо. Однажды я заявил, что превосходно готовлю картофель фри. Есть за мной такой грешок -  прихвастнуть. На самом деле я готовил фри  лишь раз,  правда, успешно. Но за базар отвечать надо, и я послан туда за картошкой. Главное налить побольше масла. Всё шкварчит, всё брызжет, штаны в масле, время на исходе. Вынимаю противень. Звонок. Пришли! Кидаюсь к двери с противнем в руках, задеваю  косяк, всё на полу. Катастрофа. Второй звонок уже нетерпеливый. Что делать? Хватаю веник. Тыр, тыр, тыр … на совок, на противень (не противно ли) и в духовку на дезинфекцию. Третий звонок. Бегу открывать. Толпа голодных напирает.
     - Ты чего, уснул? Ух, картошечкой воняет.
     - П-п-п-проходите, можете н-н-н-не разуваться.

     Картошка  понравилась, съели всю. Я скромно принимаю поздравления. Кажется,  я  тогда не признался, смалодушничал.

     Были пельменные варианты. Это уже не хаханьки, это серьезно. На десять человек готовят два знатока и непревзойденных асса пельменных дел – Игорь Николаевич и Виктор Александрович. Всё строго по Похлебкину. Главное тесто. Мука насыпается горочкой – фудзиямочкой. На вершинке фудзи - ямочка. Туда по ка-плям-плям  вода. На пол кило муки  одна (ОДНА!) ложка воды!  Наикрутейший замес. Все эти муки с мукой исключительно для герметичности пельменя. Оный пельмень должен быть крупен, водонепроницаем как батискаф, а стеночки, вот ведь подлость, прозрачненькие. А вот уже внутри прямо в собственном соку должны сладко томится аж три сорта мяса и лу-чок. Мяу. МЯУ!!!!

     Переходим к чаю. Тут - ТОЛЬКО он. Остальные взирают почтительно. Остальным доверяют  лишь грубые подсобные работы. Исполняется священнодействие по Похлебкину плюс  древним китайским трактатам. Только белый ключ, только тонкий фарфор. (Надо же, а мы всю жизнь хлебали трехдневную бурду из фаянсовых кружек). Можете представить себе отчаяние И.Н., когда  однажды я  усердия ради помыл заварной чайник хозяйским мылом. Оказывается, я надолго испортил посудину, смыв драгоценный налет. (А я и не знал). Чай, сами понимаете,  не покупался, а доставался через редких тогда  загранкомандировочных. Смешно писать, смешно читать. Увы, так было.
          
      Как я теперь понимаю, по своей глубинной сути И.Н. был ИГРОК. Могучий сплав азарта, самоконтроля, хорошей памяти и комбинационного мышления делали его опасным противником в любой игре. Временами мне  казалось, что он  готов играть во всё, … но сдерживается.
      Игра – это самое серьезное, что есть в мире. Игра и живопись, все остальное суетно и мелко. Черчилль –  не без удовольствия прочитал я в его афоризмах.

      В компьютерных играх он строго ограничил себя  шахматами, преферансом и несколькими вариантами тетриса, в которых  добивался немыслимых для меня уровней. В детстве и юности он серьезно увлекался шахматами и  участвовал в солидных турнирах. Его шахматная вершина (правда, с его же слов) – ничья со Смысловым. Лично я могу засвидетельствовать, что компьютер  в шахматы он обыгрывал стабильно, как, впрочем, и в преферанс. Что касается последнего, то к нему он относился на изумление серьезно. Заразился преферансом он, надо полагать, от отца, добавил в ленинградском Военмехе, и пронес эту интересную болезнь через всю жизнь. Игроков он делил на пять категорий. Раз в неделю за ради такого важного дела собиралась у него солидная компания степенных мужчин, которые по его классификации тянули на твердые четверки. Когда же И.Н. спрашивали, как он оценивает свой уровень игры, И.Н. скромно отводил глаза и умело сворачивал разговор в другое русло.  Кстати, перу И.Н. принадлежит остроумнейшее эссе «Записки преферансиста», которое он посвятил своему другу, «чья бескомпромиссно слабая игра»  натолкнула его на этот труд и это предисловие.

                Щадя бюджет и нервы друга –
                вистами можно жизнь разбить.
                Плод холостятского досуга
                тебе решил я посвятить.

                Пусть в свалке мизера горячей,
                или при сонной шестерной,
                мой будет вклад в твои удачи.
                Мои симпатии с тобой.

          Это произведение, как  и прочие его творения терпеливо дожидается своего издателя. И.Н. писал в стол, совершенно не заботясь о продвижении своих творений,  видимо полагаясь на известную максиму: Рукописи не горят. Несколько копий раздавались ближайшим друзьям, и на этом  пиар-акция завершалась.  Мои искренние предложения о помощи с изданием он принимал холодно.
           - Да зачем, да не надо.
           - С руками оторвут, - горячился я.
           - Не оторвут, - морщился он.

           Мне известно о существовании восьми его произведений, написанных в следующей последовательности.
            - Виртуальные мизерные расклады.
            - Проблема поиска внеземных цивилизаций.
            - Теоретические основы преферанса.
            - Записки преферансиста.
            - Краткая историческая хроника Российского государства.
            - Гомеровский вопрос.
            - Заговор против  Пушкина.
            - Исследование  родословной.
          

            Теперь о главном. С И.Н. было принято советоваться. Долгие годы я сидел рядом, и, с нарастающим пиететом, наблюдал как самые разные люди, и стар и млад, шли к нему на прием. Какую машину купить, жениться, не жениться, чем лечиться, где что достать, семейные проблемы и так далее и множество других вопросов, часто  задаваемых вполголоса или, вообще, стыдливым шепотком. Все знали, что чужие тайны И.Н. не выдает ни под каким видом. Поэтому с ним смело шептались и женщины, и даже молодые девушки. О чем? Бог весть. Сколько чужих тайн и личных драм хранил И.Н., можно только догадываться. По себе знаю, что его  советы всегда бывали точными, взвешенными и деликатными. Куда пропадала при этом его всегдашняя насмешливость. Лицо добрело, голос смягчался, временами появлялась интонация взрослого, говорящего с любимым, но неразумным ребенком. А иногда, напротив, лицо делалось сухим, а слова отрывистыми и резкими. Думаю, люди шли к нему не только и не столько за информацией, но и за  безошибочной нравственной оценкой. Дело в том, что И.Н. был из тех редчайших людей, которые не на словах, а на деле жили в согласии с идеями и принципами наимудрейших мудрецов последних трех тысячелетий. По сути, он занимал у нас нештатную должность  светского исповедника.

       В этой связи немаловажно как И.Н. относился к Богу. Вопрос не праздный, поскольку  напрямую связан с главной загадкой нашего повествования.

       Когда разговор заходил на темы веры И.Н., как правило, отмалчивался. Он откидывался в кресле, и на лице его проявлялась  странная  полуулыбка некого неизъяснимого сожаления. О ком? О чём? Проще всего сказать, что И.Н. в Бога не верил, что он атеист-толстовец, но давайте не будем спешить. Вера - материя тонкая, ошибиться легко, поэтому  всмотримся еще раз в  «слепок души Игоря».

       Я бы не поверил Евангелию, если бы меня не обязывал к этому авторитет церкви.  Августин.
       Бог есть то неограниченное Всё, чего человек сознает себя ограниченностью. Истинно существует только Бог, человек есть проявление его в веществе, времени и пространстве. Будда.
       Когда человеку 75 лет, он не может не задумываться о смерти. Меня эта мысль оставляет вполне спокойным, ибо я убежден, что дух наш неистребим, он продолжает творить от вечности к вечности. Гете.
       У кого есть наука …, тот не нуждается в религии. Гете.
       Мне было бы крайне любопытно взглянуть не того, кто искренне полагает, что Бога нет: он сообщил бы мне, по крайней мере, какие неоспоримые доводы убедили его в этом. Любрюйер.
       Мне в моих занятиях никогда не случалось нуждаться в гипотезе бога. Лаплас.
       На сколько страшных злодейств толкнула людей вера. Лукреций.
       Христианство – это неудачное толкование библейских метафор. Сантаяна.
       Существует только один бог – знание и только один дьявол – невежество. Сократ.
       Единственное, что извиняет бога, - это то, что он не существует. Стендаль.
       Религиозный обман в христианстве начался еще с Апостола Павла. Он пытается соединить несоединимое: Библию с учением Христа. Толстой Л.
       Я Христа считаю таким же человеком, как Эпиктета. Толстой Л.

       Мы видим, что большинство афоризмов действительно отражают толстовский взгляд на  религию: Христос – человек, а бог эквивалентен разуму. Вместе с тем,  в двух афоризмах косвенно признается существование Бога как Всевышнего, а в одном даже выражается убежденность в жизни после смерти.  Зафиксируем вывод - И.Н. в Бога не верил, но возможность  существования Высшей силы и жизнь после смерти, по крайней мере,  допускал.

       Судя по тому, что количество афоризмов на тему религии составляет лишь полтора процента от  их общего числа, тема эта, как и женский вопрос,  занимала его не сильно. И это объяснимо - И.Н. жестко контролировал течение своей жизни. К любому делу он подходил столь подробно и скрупулезно,  что самый блестящий результат на выходе был гарантирован. Причинно-следственные связи в его жизни были непреложными, а всё остальное подчинялось железным законам статистики, в которой он, между прочим, был крупный специалист.  В такой системе координат просто не остается места для Бога. Он, действительно, как Лаплас, не  нуждался в этой гипотезе. Неудивительно, что И.Н. так раздражали  НЛО и прочие аномальные явления. В его мире все лежало на своих полочках, а эта мельтешащая ерунда вносила в него возмутительную неопределенность.

      Реальные приоритеты И.Н., естественно с некоторой с долей условности, можно оценить  простым анализом  «слепка души».  Топовая десятка, полученная в результате несложных подсчетов, выглядит так.

Познание      20 %
О ведении дел   10 %
Гений и невежество   9 %
Мораль 8 %
Государство и политика     7 %
Ораторское искусство    7  %
О времени  6 %
История  4 %
Дружба  3  %
Власть, карьера    2 %

      Невооруженным глазом виден светлый образ настоящего ученого и гражданина, историка в душе, обремененного моралью, а также  печалью о быстротечности бытия.

      Увы, от темы здоровья точнее нездоровья  не уйдешь и даже не убежишь. Все равно догонит. Хоть  на костылях, но догонит и накостыляет.
      В этом вопросе И.Н., на словах, придерживался оздоровительной системы известного кардиолога Амосова - друга его отца. На деле же, он выудил из нее лишь отрицание лекарственной терапии,   походя, отбросив  главный стержень системы, - изнуряющую физическую нагрузку. Результат резекции – эдакий ленивый студень.
       -  Все, что мы можем сделать, - это не укорачивать свою жизнь, - благодушно говаривал он.

       В качестве сына главврача, он полностью впитал в себя прагматизм и здоровый цинизм этой почтенной профессии. В частности,  И.Н. с большой теплотой вспоминал вечера в прозекторской, где им было сыграно множество интереснейших шахматных партий с милейшим алкоголиком - патологоанатомом брянской больницы.
       Судьбоносные мелочи, типа аварий или кирпича с крыши с лихвой покрывались натренированным философическим пренебрежением.

       Мыслью о смерти мое никогда не тревожилось сердце. Гомер.
       Все мы не вечны и в свое время сами узнаем об этом. Диккенс.
       Неопределенность прихода смерти несколько похожа на бесконечность.  Любрюйер.
       Во имя добра и любви человек не должен позволить смерти завладеть его мыслями. Манн Т.
       Нет столь дряхлого старца, который не рассчитывал бы прожить еще годиков двадцать. Монтень.
       Плакать из-за того, что мы не будем сто лет спустя, столь же безумно, как плакать из-за того, что мы не жили сто лет назад. Монтень.
       Никто из нас не боится смерти. Мы просто не хотим ее. Стругацкий А.
       Нас всех когда–нибудь поглотит небытие, умейте забывать об этом – вот в чем заключается мудрость. Франс А.
       Пока мы живы -  смерти нет, когда смерть будет – нас не будет. Эпикур.

       Кстати, цветы И.Н. категорически не любил, и это тоже имеет отношение к нашей главной загадке. Почему-то он прочно ассоциировал их с кладбищем.
       Если дорога усыпана цветами, то не спрашивают – куда она ведет, - говорил он, завидев массовые скопления букетов. Свои же дни рожденья, а паче  юбилеи  никогда не отмечал, и на это время всегда куда-то исчезал.

       С юности И.Н. был гипертоником. Давление 150 на 100 было его рабочей нормой. Таблеток  не пил принципиально. Однажды он прочел мне целую лекцию, из которой следовало, что организм гораздо умнее врачей, что он лучше знает, какое  давление ему требуется, и мешать ему нельзя. Все было логично, кроме частых жалоб И.Н. на головные боли. Он морщился и пил пенталгин. По его версии, головные боли  вызывались определенными продуктами, которые он последовательно вычислял и  изгонял из меню.  Сначала это был сыр, потом помидоры, потом еще что-то. Из несметного количества методов лечения И.Н. предпочитал выстраданные, но все же архаические рекомендации земских дореволюционных врачей, вроде погружения ног в кипяток при первых признаках инфаркта.

       То ли я это где-то прочитал, то ли сам придумал, но есть версия, что самая активная часть населения это гипертоники,  и что они и есть те самые пресловутые гумилевские пассионарии. Именно они двигают историю, устраивают революции, лезут  на рожон и потому век их недолог. Их вешают, сажают на кол, расстреливают как врагов народа, их первыми косят в лобовых атаках. Для них природой не предусмотрен долгий век, поэтому и ресурс их невелик. В свое время меня поразило, что  ресурс двигателей и трансмиссий танков рассчитан  всего  на 300 километров. А зачем больше? Все равно подобьют. Если исходить из этой версии, то И.Н. прав – организм действительно знает что делает. Только совпадает ли это с перспективными планами глупого владельца  умного организма?
       Я сам гипертоник. И что же. Нарываюсь. Вечно лезу, куда не надо, - альпинизм, скалолазание, лыжный экстрим, подводная охота, не считая еще десятка мелких, но вредных хобби. А спроси меня - Зачем?  Внятно не отвечу. Но я хотя бы послушно глотаю всяческие новомодные таблетки.

       И.Н. спортом не занимался, но риск любил. Игроман. До Калининграда на машине - за десять часов. А его рассказы о роли Парвуса в Русской революции, о пломбированном вагоне, немецких деньгах и прочем, за что до 85-го вполне можно было схлопотать. Мы- то слушали, развесив уши, но развесистые уши были не только у нас ...

       Так или иначе, но десятилетия гипертонии сделали свое гнусное дело. Грянул  инфаркт. Для меня это был шок - И.Н. ОШИБСЯ! Рухнули устои, дрогнули константы.

       Месяца через три он появился на работе. Бледный, но невозмутимый. НИЧЕГО НЕ ПРОИЗОШЛО. И действительно, жизнь его постепенно вернулась в наезженную колею. Только двигался он по ней уже  в два медленнее, и два раза в день глотал энап.

       Через год я ушел из института. Видит Бог, решение это далось мне нелегко. Чаша весов долго колебалась в положении равновесия. Причем, с одной стороны громоздилась целая куча увесистых причин, с другой - всего одна.

       В начале двухтысячных институт боролся за выживание. Как  раненый слон он падал, вздымая пыль, дрыгался, вставал,  жалобно трубил, снова падал на колени и снова ставал. Панические настроения колебались вместе с фазами луны - закроют, не закроют, акционируют, не акционируют. Я чувствовал себя бараном в стаде, которое уверенно гонят на мясокомбинат. Моя докторская тихо скончалась аккурат после успешной предзащиты. Вскрытие показало полное отсутствие финансирования. Новации уже не поощрялись, ибо нечем. Мой смешной аспирант грустно поплелся в бухгалтера. Работа превратилась в рутину. А я последнее десятилетие провел в совершеннейшем угаре, совмещая работу в институте, докторскую диссертацию и своё горнолыжное детище - маленький, но гордый «Фристайл». А там  все было достаточно жестко.

                Русский бизнес  вроде Вуду.
                Комментировать не буду.

      Никогда в жизни, ни до, ни после - я столько не работал. Все политические катаклизмы девяностых со свистом пронеслись мимо меня - Белый дом, Первая чеченская, Вторая …  Я ничего не замечал, я работал, работал. Тем временем народ  тихо разбредался по коммерциям, институт пустел.

      На другой чаще весов, за своим письменным столом скромно сидел И.Н. и саркастически улыбался.
      - Как поживает твой ларек?

      Интеллектуальное наслаждение от общения с этим насмешником несколько лет не давало мне сделать логичный выбор. К этому времени я уже отчетливо осознавал масштаб личности, с которой  свела меня судьба (в лице моего отца), и меру своего везения. Мы не были друзьями, как не могут быть друзьями  Учитель и ученик, и я не мог запросто зайти к нему домой потрепаться, и я догадывался, что, уйдя из института, я навсегда теряю … 
      … и  все-таки я ушел.

      Через три года я сидел перед приемником и с любопытством слушал  Елену Малышеву. Голосом профессиональной нищенки она интервьюировала неизвестного мне известного кардиолога. Речь шла о стентировании. Я с изумлением узнавал о платиновых пружинках и проколах под местным наркозом.  Неужели все так просто?
          - Всего один день  и вы  дома. Звоните, не откладывайте, -  умоляла меня Малышева.

          И.Н. - вспомнил я, - надо срочно позвонить. И тут раздался звонок. Слабый женский голос в трубке.
          - Валер, это ты?  - пауза, - Игорь Николаевич умер.
          - Что-о-о!

          Я  пожил на свете, и похорон, к сожалению, навидался. Но тут  другое. ДЕЙСТВИТЕЛЬНО потерянные лица, ДЕЙСТВИТЕЛЬНО  искренние слова. Оказывается, он был нужен гораздо большему числу людей, чем я предполагал. НЕДОГОВОРИЛИ.

         Живи так, чтобы после смерти твоим знакомым стало скучно. Ю. Тувим.

         Наша группа сидела в  конце стола. Шептались:
             – А кто эта дама?
             - А это кто?
             - А это?
             - Преферанс …

            Говорили об уникальности, о невосполнимости, о настоящем русском интеллигенте … И ведь хорошо говорили.

              Я вдруг подумал, что, похоже, из всех здесь сидящих, больше всех с И.Н разговаривал именно я. Двадцать шесть лет, по восемь часов в день, не считая праздников и выходных. В коня ли корм? Стал ли я лучше? Умнее? Добрее? Помнится, И.Н. мне советовал:
             - Не распыляйся.

            А я распыляюсь. Все хочу успеть, все испытать, везде побывать. А может быть, у меня свой путь. Раз я попал в этот мир, то должен же я разобраться, что здесь, щьёрт побьери, происходит. А для этого надо пробовать всё.

            Есть люди одной идеи. В молодости они что-то такое придумывают действительно стоящее,  потом пол жизни это пробивают, следующие пол жизни эксплуатируют и, наконец, стяжают: лавры, деньги, звания, учеников. Идеальный путь идеального ученого. Завидую. Нет. Вру!  Скучно. А если идей миллион? А если мне интересно ВСЁ?

            Через два месяца приехал родственник из Брянска, которому И.Н. завещал свою квартиру. За какой-то мелкой надобностью он включил компьютер и изумленно уставился на экран. На голубом поле появилось окошко, в котором на фоне цветов убористым почерком Игоря Николаевича Венцкевича было написано:
               
                БЛАГОДОРЯ ВАМ Я ПРОЩЕН

             Родственник позвонил нескольким близким друзьям И.Н. Потом сфотографировал экран, забрал документы, кое-какие вещи и уехал.


          Я ВЕРЮ в Бога. Верю потому, что доверяю совокупному авторитету человечества, которое издревле чувствовало присутствие на Земле Великой разумной силы и тысячелетия  искало наиболее эффективные способы обращения к нему. Считаю, что традиционные религии, это и есть эмпирически найденные способы общения с Богом, выражающие менталитет того или иного народа.

          НО. Как сын уфолога, я с детства впитал в себя огромной массив  информации об аномальных явлениях. Количество давно перешло в качество. Поэтому я ЗНАЮ (уверен, убежден),  что на Земле присутствует как минимум один представитель  древней и могучей внеземной цивилизации. Иного источника всей этой аномальщины (сиречь – чудес) я  себе представить не в состоянии.

          В моей голове  глаголы ВЕРЮ и ЗНАЮ совместились. Никакой внутренней катастрофы или даже морального дискомфорта я  при этом не испытал, и никакого практического вывода из этого я тоже не сделал. Я действительно НЕ ЗНАЮ, - какой из этого можно сделать практический вывод.

          Никого не хочу ни в чем убедить, тем более - оскорбить. Лично я даже побаиваюсь чрезмерно убежденных людей. Когда-то Луи Пастер написал:  Несчастны те люди, которым всё ясно.


Валерий Фоменко         20 мая 2010 года.