ХОЛМ
“Не плачь, не надо плакать... Мамам тоже нужно спать, успокойся, давай заснем... И не бойся темноты! Вот что, лучше возьми карандаш и этот альбом, нарисуй мне то, чего ты боишься. Нарисуй, мы вместе посмотрим и подумаем, правда ли это страшно...
Он рисовал и засыпал спокойно. А потом вырос и стал художником. А художники - это такие люди, которые могут нарисовать целый мир...
Он открыл глаза и приподнялся на локте, пытаясь понять причину пробуждения. И как становится различимым тиканье часов, если прислушаться к нему ночью в пустой, остро резонирующей комнате, звук обрел объем и вторгся в его уши. Унылый металлический скрип пронесся над тундрой от горизонта до горизонта, вернулся обратно, отраженный краем мира, и раскололся по всему небу на множество подголосков, которые слабели постепенно, исходя воем, спускались бессильные и захлебывались у самого мха в нижних течениях ветра.
Он вспомнил, что когда-то за окном его детской стояли ржавые качели, и ветер иногда начинал раскачивать их ночью, и вибрации изъеденного кислородом металла заставляли его сжиматься в постели, натягивать одеяло на голову и зажмуривать крепко-накрепко глаза, отчего в голубовато-черном поле внутреннего видения расцветали тусклым разноцветьем амебы и всполохи фосфенов... Страх его оставался вместе со звуками вне пределов рыхлого кокона, и он плыл сквозь тенный мерцающий мир, пока серый призрак удушливого конца не заставлял его стянуть рывком покров, чтобы обнажить над собой белесое беззвездье потолка.
Здесь он услышал этот скрип впервые около двух дней назад, если могут быть дни там, где солнце не заходит, и лег в испуге на землю, так что глаза его оказались чуть выше поверхности полускрытой мхом лужицы. Он подумал тогда, что звук, который имеет материальную природу, непременно вызовет рябь на поверхности воды. Но когда рябь появлялась, он говорил себе, что это - от его дыхания или от ветра, грандиозность же пронзительных, однообразных аккордов не позволяла ему убедить себя в том, что происходившее - только галлюцинация.
Вбирая сочащиеся сквозь тонкую ткань палатки звуки, он пытался связать их с чем-то сущим, помимо гигантских качелей. Поезд. Тот уходящий на север поезд, который машинист слегка осадил назад при отправлении. Вагоны издали протяжный скрип, который был прерван ударом металла о металл - весь поезд вздрогнул... Он подумал тогда, что у него оставалось еще несколько секунд, чтобы отказаться от всего и выпрыгнуть на платформу. Но там стояла она и часто затягивалась сигаретным дымом, и ветер сносил пепел на мокрые пряди ее волос, а ее серые глаза неотрывно следили за ним сквозь покрытое дождевыми каплями- полусферами оконное стекло.
- Послушай, может, бросишь ты всю эту затею, мы поедем ко мне... Купим
вина по дороге, я приготовлю пиццу... - Таким тоном убеждают капризных детей.
- Да ну, что ты... Тогда вообще все будет так, что глупее некуда. Отнесись к этому как к спорту. Вообще, зря ты пришла. Ненавижу проводы. Нужно бормотать какой-то ритуальный идиотизм...
- Тогда помолчим...
Они молчали несколько бесконечных минут, он следил за тем, как мерцающая в электрическом свете водяная пыль ложится на ее темные волосы. А потом он криво улыбнулся и шагнул в проем вагонной двери, чтобы наблюдать ее шевелящиеся безмолвные губы через мокрое окно. А затем был скрип и удар металла о металл, и ее лицо поплыло в сторону оконного аквариума, и капли на стекле медленно поползли вслед за ее лицом, сдуваемые ветром, оставляя за собой быстро сохнущие светлые полосы.
2
Звуки катились над тундрой с пугающей монотонностью. Окончания их постылого однообразия отдавали ребристым эхо шагов в бесконечном каменном коридоре.
Однажды в детстве он открыл в лесу на горе старинную штольню. Сжимая гадящую на пальцы теплым воском свечу, превозмогая страх, он уходил все глубже и глубже в гору, и белесые пещерные насекомые густо вились вокруг него, кишели на влажных стенах и садились на лицо. Когда пятно света за спиной сжалось до размеров солнечного зайца, штольня сузилась, так что ему пришлось встать на четвереньки и ползти, касаясь волосами выщербленного потолка. Несколько секунд спустя он не выдержал, с трудом развернулся и пополз назад. Поднявшись, когда это стало возможно на ноги, он мчался к свету, и ужас летел вслед за ним на мириадах крохотных бесцветных крыльев... Через несколько дней с приятелем и парой керосиновых факелов, грозящих сжечь волосы, он отправился в штольню снова. Миновав то место, где он повернул, они поползли дальше. Путь снова расширился и скоро они увидели впереди тусклый мерцающий свет. Это был тупик, и блики огня играли на осклизлом камне.
Звук шагов часто связан с ожиданием: кто-то войдет или шаги затихнут. Но этот скрипучий дребезг был равномерен, так можно топтаться перед дверью, не имея решимости достаточно, чтобы распахнуть ее, так может ходить за дверью твоего мира, или того, что ты считаешь своим миром... Часовой. Топ-топ-топ, топ-топ-топ... Часовой с каменным лицом, по имени камень... Часовой-часовой, отпусти меня домой...
Что можно охранять в пустом северном мире? Сам мир от постороннего вторжения? Вторгшегося? От мира? От него самого? Это, наверное, часовой решил залезть на старые детские качели и грустно раскачивается, отталкивается от пружинящего тундрового мха: скрип-скри-и-и-п... Ржавый металл
воет под весом глыбы.
Монотонные размеренные аккорды не стихали. Он выполз из спального мешка и погрузил ноги в высокие ботинки, один из которых служил во время светлых ночей кобурой для старого длинноствольного револьвера. Если вы спите с оружием в палатке, обязательно обмотайте его любой хлопковой тканью. Материал возьмет на себя влагу дыхания. Иначе – будет ржавчина.
“Эй, парень, этот город маловат для нас двоих!” И выстрелы с бедра, и застывшие воздетыми окорока канкана, и бармен под стойкой, и гулкий, вечно тянущийся аккорд: не стреляйте в пианиста, он играет!.. Даже лучший бурбон всегда имеет отвратительный лакричный привкус.
На четвереньках, с длинноствольным реликтом в руке он выбрался из палатки и огляделся. Будь у него выбор, он, наверное, предпочел бы действительно увидеть любую из мыслимых и немыслимых опасностей. Тундра была пуста.
Серое небо родило новый протяжный звук. Кожа на голове стянулась и волосы ответили звуком растущей травы. Он неловко оттянул курок, и звук выстрела заполнил своим
густым плотным телом весь мир и застыл в воздухе, постепенно рассасываясь, уступая место непобедимому скрипу. И он стрелял снова и снова и видел иногда сквозь разрывы в небе как мягкие свинцовые пули замедляют подшипники вибрирующих ржавых качелей, и весь мир наполнился громом, и миллионы тяжелых барабанов-джемби ударяли разом из черной длинной, резонирующей пустоты ствола и объявляли войну пустоте мира вокруг, подавляя своей мгновенной многочисленностью остальное. И когда барабан опустел, в уши ему ударила звенящая в воздухе тишина: скрип ушел и мир вокруг стал еще более пуст.
3
Он картинно сдул сочащийся из ствола сизый туман - запах бездымного пороха, лишенный дьявольской серы, всегда напоминал ему о случае из глубокого детства, когда он случайно поднес к горящей свечке целлулоидного поросенка, а тот вспыхнул неправдоподобно огромным белым пламенем - и повернулся к палатке, чтобы начать ритуал завтрака: добыть из недр рюкзака пластиковый пакет с сухарями, обескровленные в вакууме овощи и прозрачный цилиндр апельсинового порошка. Стараясь действовать ритмично, он накачал и зажег старый бензиновый примус, который, нагревшись, скоро совершенно успокоил его своим мерным кошачье - насекомым гудением.
“ Когда вы едите что-либо, братия моя, - привычно обратился он к замершей во внимании утренней пастве - Примусу, Рюкзаку и Палатке, - не забывайте, что нож следует держать в правой руке, - он взял в правую руку тяжелый охотничий нож, - вилку же надлежит взять в левую руку. Левую руку он сжал в кулак, выпрямив средний палец, затем простер бесконечный жест в направлении туманного горизонта. - К сожалению, за тысячу лет наша куцая цивилизация не родила ясных рекомендаций касательно того, в какой руке нужно держать крышку котелка, будь это хоть котел Дагды. В этом мире так непросто жить! Но несмотря на трудности, нельзя забывать о салфетках. - Он положил на колени старый, протершийся на локтях свитер цвета высохшей глины. - Не правда ли, снежная белизна этого ирландского льна с моей монограммой в углу удивительно гармонирует с матово - розовым отблеском этого серебра работы Де Ламери,- он поднял испачканный нож, - а также с хрусталем этого кубка? А этот хрустальный замок, в котором мы пируем? Вы знаете, окна его - самые большие в мире! Весь замок - сплошное окно без переплетов и дурацких стекол, которые искажают реальность за ними. Выпьем, дети мои, за этот северный мир, где некий замороженный Иисус Навин остановил да так и забыл отпустить солнце, что впрочем весьма удобно, ибо мы с вами теперь решаем без посторонней помощи, когда у нас ночь, а когда - день, выпьем за мир, где я - верховный владыка - правлю всем, чем только можно править, где, словно Господь, я свободен и сам себе выбираю правила хорошего тона, добра и противоположного, даже если не знаю, что это такое... Я всего только человек! Восславим мир, где, стоит лишь захотеть, ночь становится днем, а свинец - золотом, где мы наслаждаемся одновременно сладостью неограниченной власти и блаженством безответственного наджизненного существования рабов! Поднимем наши кубки за миры, где нет ничего, ибо количество желаний уменьшается одновременно с количеством соблазнов, а ответственность за деяние убывает вместе с миром вещей. Лишь посул вечной жизни в этих блаженных реальностях - соблазн опаснейший! Скрипнем же песком на зубах подобно иссохшим до состояния примера аскетам древности и выпьем во здравие пустыни! - он отпил немного мутного апельсинового сока и поставил кружку в мох.
Уйдем же в пустыню, чтобы стать всесильными, уйдем следом за тем, кого назвали Спасителем и Рыбой, Царем рыбаков, чтобы превратить в пустыню наше сознание и залить его новым светом, уйдем, чтобы измерить сущее пустотой, уйдем в пустыню, чтобы питаться там сладчайшей манной нашего воображения! Ее достаточно на каждый день пути, кто станет запасать ее впрок! Истинно безумцем назовем мы копившего ее более необходимого. Пищей для программных червей обратится она! Уйдем в пустыню, чтобы превратить в Ничто мир внутри нас, засыпать его песком, который, будучи увлажнен, так послушно слипается в сказочные замки! И вскоре после Исхода мы позволим себе улыбнуться всем вокруг и подставить вторую щеку под длань первой реальности: под курганами песка мирское добро и зло! Уйдем же в пустыню, чтобы увидеть лицо твоего Бога, обращенного только к тебе: к тебе, Примус, к тебе, Рюкзак, к тебе, мой дом Палатка!
3
Братья и сестры мои! Воистину, живущий страдает, а страдающий живет. Боль ваша - поводырь в первой реальности, горькая пилюля от утренних приступов солипсизма. “ Я не могу сделать вам укол, - говорит дантист, - в этой операции я ориентируюсь на вашу боль...” И вам остается лишь исторгать распятым ртом животные стоны, вжиматься в спинку кресла и жадно вбирать крошечными зрачками каждый фотон направленной в лицо лампы... Говорят, в контрразведке могут находить нужную в данный момент определенным людям Истину при помощи яркого света в лицо...
Быть может, в жизни, предшествующей моменту в кресле дантиста вы злоупотребляли сладким или редко чистили душу? Будьте умнее. Пророки в белых халатах дадут вам верные рекомендации, и вы по-детски чисто улыбнетесь им наполненными светоотвержденной эмульсией кавернами...
Господь, ты свет... Все на этот раз позади, но верно сказано, что жизнь в этой первой реальности исполнена страдания, и есть тому причина, и страдание конечно, и есть путь прекратить его.
Индийский царевич, побывав кем ни попадя, от дерева до белого слона, полагал, что холодные инструменты во рту, запах мятной воды и даже сам дантист - следствие неправильных действий, незнания и страстей, предостерегая от укусов дантиста за пальцы или ругани в его адрес. В самом деле, какой врач захочет иметь с вами дело после таких выходок? Даже, если вы очень любите его, а он любит вас. Говорят, что все в мире связано со всем и - кто знает - не станете ли вы причиной нервного расстройства врача, разочарования его жены, катастрофы его автомобиля или слезы его ребенка?
Анализ боли как проявления жизни разлагает ее. Право, не знаю, что из них... Но так или иначе, сумма всех черепков едва ли равна данному: целому сосуду. Утеряна пустота. Боль действительно уходит. Даже сильная физическая боль, поверь мне, брат Примус, я не настолько урбанистический истерик, чтобы углубляться в психоанализ. И уже не буддист...
4
Он вытер котелок хрупкими волоконцами ягеля - удачным симбиозом лишайника и простейшей водоросли - свернул беззубо улыбающуюся своим входом фиолетовую палатку - фирменный плакатик внутри напоминал : ACHTUNG! OFFNESS FEUER NICHT ERLAUBT! - упаковал вещи в вытянутый рюкзак жизнерадостного цвета, сел на землю, чтобы продеть руки в лямки, затем лег и, перекатившись на бок, с трудом поднял груз.
Он шел без остановки час или два, бросая изредка взгляд на раскачивающийся на груди компас. Где - то он читал, что один из древнейших описанных компасов представлял собою металлическую фигурку человечка, установленную на колеснице одного из древних Китайских полководцев, едва ли не того самого Первого Императора. Рука фигурки обреченно указывала на север. Компас, доставшийся скандинавам от арабов, представлял собой рыбку из магнитного железа. Подвешенная на нити в воздухе, она бесчуственными губами определяла путь мореплавателя.
Беззаботное настроение, в котором он пребывал во время завтрака, постепенно уходило, ритмичное тяжелое дыхание – гипервентиляция, равная экстазу при отсутствии другого заменителя у монахов всех систем - постепенно оказывало свое действо. Мысли исчезали постепенно. Вначале он обдумывал продолжение утренней проповеди, затем начал размышлять о том, при какой температуре воздуха в спирте, залитом в его прозрачный пластиковый компас, появляется крохотный пузырик, а потом обратился к решению явно непосильной задачи: почему, если сильно устать, обыкновенная сигарета приобретает слабый ментоловый привкус? Что - то вырабатывается в слюне или дело в нейронах? Наконец, в сознании его остались только два слова, непрерывно звучащие в ритме шагов: покурю - отдохну, покурю - отдохну, покурю - отдохну... Тупыми рыбьими мордами слова эти бились о костяную преграду черепного аквариума даже тогда, когда смысл их был утрачен. Сколько раз суфиям нужно повторять имя Бога?
Поле его зрения сузилось до небольшого участка мха под ногами, в котором попеременно появились носки его ботинок: правый-левый, правый - левый... Он не хотел поднимать голову, чтобы увидеть одинаковую - он не помнил, в протяжении скольких дней - реальность: во все стороны - только яркая зеленовато - желтая поверхность тундры, придавленная острым краем серой полусферы неба.
Некий образ - пузырь донного газа, готового вспыхнуть бродячим голубым огоньком, неторопливо вознесся сквозь темное, неподвижное черепной коробки и прервал пульсацию мягкой гармонии двух слов. Он подумал, что человечеству понадобилось несколько тысяч лет для того, чтобы осознать небо в виде редеющей с высотой воздушной толщи, тогда как ему двух недель хватило для ощущения не умом, но именно органами осязания, этого огромного твердого купола над головой… Небесная твердь. Может, к ней и крепятся качели, скрип которых он слышал?
Он двигался вперед и боялся остановиться, нарушить ритм движения, боялся что нужно будет заново подниматься с тяжелым рюкзаком, шел, вдавливая в хрустящий, как снег, сухой ягель ноги в промокших ботинках, и тряс головой, чтобы отогнать насекомых, которые непрерывно вились темным облачком над его головой, а иногда, презирая резкий запах жгущего потный лоб репеллента, садились ему на лицо.
С каждым часом он все больше наклонялся вперед, и иногда у него возникало желание встать на четвереньки. Казалось, что так легче будет нести груз. Изредка он доставал из нагрудного кармана пачку сигарет и закуривал на ходу, чтобы хоть чем-то разнообразить свои ощущения.
Временами он восставал против монотонного ритма шагов и пытался говорить с собой вслух, но кощунственно нарушавшие тишину звуки собственного голоса пугали его, и он замолкал, продолжая монолог про себя до тех пор, пока мысли не гасли в чавкающем ритме движения.
В одно из своих пробуждений от сонного ритма он попытался восстановить в памяти ход событий с того момента, когда он оставил за спиной непонимающие улыбки пилотов, выпрыгнул из вертолета на белый ягель и принял на руки рюкзак. Стих шум винтов. Это была настоящая тундра, то самое, что он видел раньше лишь на фотографиях. Далекая, как лунная поверхность. Интересно, какая Луна была для Армстронга более настоящей? Та, которая существовала до полета или на которую он ступил? Сейчас, впрочем, говорят, что он и вовсе там не был... По крайней мере слова о шаге человечества вначале были написаны и отрепетированы на Земле.
Здесь он услышал всепобеждающую тишину. Такую, что была до сотворения мира? Или до появления? Хотя тишины до того, конечно, тоже не существовало.
Это... Оно было не просто отсутствием звука, почти сразу он ощутил его материальность. Молчание - знак согласия на Западе и отрицание на Востоке. Он шел на Север…
Он помнил, что замершая стрелка компаса направила его туда, где в месяце пути был Океан, на побережье которого жили Люди, как он свалился на землю без сил через несколько часов ходьбы, как он беззвучно плакал, уткнувшись головой в мокрый, холодный мох, как он поднялся, выбросил тяжелый дробовик и патроны к нему, фотокамеру, затем часть продуктов... И снова пошел на Север, размеренно, настолько быстро, насколько это было возможно, тяжело печатая шаги в мягком влажном мхе: правый - левый, правый - левый... Топ - топ, топ - топ, чаф - чаф... Скрип - скрип...
Полярный гнус покрыл плечи серой шевелящейся массой, а он все шагал вперед, размеренно, настолько быстро, насколько это было возможно, размышляя о том, насколько были правы те?.. Оставшиеся в Большом мире?.. Утверждая, что авантюра его - просто еще один способ самоубийства. Когда он думал о настоящем уходе из первой реальности, ему обычно представлялась не поднятая к белесому от жара небу чаша с цикутой, не извивающаяся черная змейка в сведенных судорогой пальцах с позолоченными ногтями; гордый белый профиль над краем мраморной ванны: красный дымок курится и исчезает в теплой розовеющей воде; темнеющая ткань кимоно и отблеск клинка скользящего все глубже в сторону и вниз...
Он отнюдь не считал самоубийство чем - то греховным, недозволенным свыше. Здоровый скепсис говорил ему, что, несмотря на провозглашение жизни страданием, греховность самоубийства, общее неприятие его во всех мировых религиях подразумевает скорее всего не ценность каждой индивидуальной жизни, но интуитивное понимание того, что любой самоубийца отрицает разом не себя, но весь пропитанный страданием божий мир вокруг.
Одновременно, будь он человеком религиозным, ему доставило бы удовлетворение осознание того, что из всего живого единственно он, созданный по образу и подобию Творца, способен подавить в себе самый могучий из первородных инстинктов, подтвердить свое право на выбор и подкрепить божественное знание о конечности мира практическим экспериментом, который в случае удачного Исхода мог бы дать представление обо всем, что может быть. Или не быть.
А самоубийство окруженного огнем скорпиона - всего лишь миф, если не принимать в расчет, конечно, что насекомое в агонии чрезвычайно изгибает ядовитый хвост в сторону собственной головы.
Однако ему виделось нечто постыдное в заранее безнадежных партиях, русская рулетка тоже ведь имеет шансы на выигрыш... В детстве ему читали несколько версий одной жизни одного существа, определившего историю его цивилизации. Позже, перечитавши от скуки древний мистический детектив в версиях четырех свидетелей, он увидел путь только лишь человека, который устал быть учителем и отвечать за жизнь других, устал творить свой собственный путь, устал даже любить... А на родине его заправляли иноземцы, а ученики его не могли поднять глаз от земли... И Гефсиманский сад был последним земным раем для него, и ответ: “ это я “, - солдатам - лишь следствием смертельной усталости и началом грехопадения.
“Это я”, - а там будь что будет. Принесение Богом самого себя в жертву - древнейший мотив любой цивилизации... А грехопадение первого Человека, согласно христианской доктрине, было началом нового Человечества. Кстати, а что такое человечество? А цивилизация?
5
Холм был огромен. Вначале он казался лишь небольшой выпуклостью горизонта там, на Севере, но становился все больше по мере приближения. Пологий и вытянутый, cловно раздавленная некогда движением мирового льда пирамида, он напоминал спину Левиафана, заснувшего под водянистой плотью тундры. Белесый от ломкого ягеля, он резко выделялся на фоне зеленовато - коричневого пространства. Промоины от талых вод по его сторонам выглядели сероватыми ребрами, прободившими древние, уставшие дышать бока.
Увиденная на горизонте возвышенность сулила вначале отдых от надоевшей влаги заболоченного мира, однако расстояние оказалось многократно более того, на которое он рассчитывал. Плоскость Севера часто искажает дистанции и величины, и на этот раз ему пришлось идти час и два и еще какое - то время... Однако необычная возвышенность была очевидной целью, той самой, которой он так долго был лишен в однообразии предыдущих суток, целью, значительно ближе запредельного присутствия Океана.
Подойдя к Холму, он сбросил опостылевший рюкзак и неспешно поднялся на вершину. Там, едва ли не в самой верхней ее точке торчал изо мха темный, покрытый лишайниками камень - отличное место для того, чтобы присесть и дать отдых ногам. Со всех сторон, пресекаемая далеким кругом туманного горизонта тянулась зеленовато - коричневое Ничто, и лишь где - то на Севере виднелось далекое темное озерцо, одно из тех многих, что оставляет подтаявшая Вечная Мерзлота. Ни зверя, ни птицы... Ни человека.
За две недели своего путешествия лишь однажды он видел низко пролетавшего ворона - нередкого в полярных ландшафтах теплокровного. И никаких других птиц, к тому же мокрый ягель скрадывал следы любых сущих животных.
Он решил провести очередные часы сна на Холме: поставил легкую, опирающуюся лишь на одну хорду из стеклопластика палатку, кое - как перекусил и заснул в пухе спального мешка с рюкзаком и револьвером в изголовье.
Он проснулся через пятнадцать... Или двадцать минут? Его старые карманные часы застряли на восьми ровно. Утра или вечера? Он помнил только то, что это случилось около семи дней назад, во время брода через один из многих ручьев. Семи дней? День оставался без изменений. Полярные народы измеряют расстояния в переходах, в выкуренных трубках, в прицельной дальности винчестеровской пули. Обнаружив потерю шестерней ньютоновского времени, он не огорчился. И не выбросил тяжеленький, декорированный шумерской шестиричностью в римских значках, золотой диск, соединенный с его поясом прочной цепью. Он все же надеялся на возвращение.
6
3 - й день. Иисус вышел и сказал им: кого ищете? Ему ответили: Иисуса из Назарета. И сказал он: tat twam asi. Примус барахлит... Греховно ли самоубийство Иуды?
4 - день. В примусе не работает насос. Кажется, можно починить. Больше ничего лишнего - сжег для разогрева Книгу. Ноги... Болят.
5 - день. Говорят, будущее придет с Севера. Тишина. Вначале звучала как река, потом - как колокольчик, после - как бронзовый сосуд, затем - словно колесо, а дальше - как лягушка, как дождь, и как далекий голос. А потом - ничего. И вначале было ничего.
6 - й день. И увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо весьма. И был вечер, и было утро: день шестой. Похоже, записи от скуки присущи не только японской литературе. Перебрал примус. Работает. Гоббс, кажется, прав: мысль есть остаточное ощущение. Устал... Есть не хочется...
Зарывшись с головой в рясу спального мешка, он снова заснул. Рой неясных видений... И проснулся от острого чувства постороннего присутствия где - то совсем рядом. В палатке? Или прямо за тонким занавесом стен его убежища? Зверь? Едва ли кратный трем... Медведь, олень?.. Он прислушался, замерев: тишина, точнее, называемые ею последние два звука: высокий, словно писк летучей мыши, звон полярной мошки или компьютера - шум работающей нервной системы. Низкий - гул течения крови в сосудах.
Рукотворные звуки: короткий негромкий щелчок - почти как компьютерная “мышь” - взводимого курка, мягкий свист пластиковой “молнии” палаточного входа.
Босой, в джинсах и поношенной фуфайке он встал на мягкий влажный ягель. Ничего... Единственное движение - это отблеск сыплющейся из серого неба мороси.
Снова в палатке, проваливаясь несколько раз в сон, он просыпался с криком, в ужасе от чувства свободного падения. Хотелось курить. Вместе с табаком он обнаружил в рюкзаке под продуктами промокшие и высохшие снова, желтые, как табачные листья, разрозненные листы бумаги - дневник, который он пытался вести в первые дни похода.
7 - й день. Осадочные ощущения - мысли. Слежавшиеся, как известняк. В убеждениях - окаменевшие скелетики образов?
77 - й день... Великий меловой период продолжается... Или я действительно устал?
777 - й день... Так Он делал мир?
Снова седьмой день. Отшельничество... Одиночество... В нем - кокон Богочеловека? Или окаменевший солнцеподобный, баранорогий моллюск Амонит в школьном мелке? Мумия его плоти исчезла. Твердость его бесполезной теперь раковины - саркофага - не позволяет ученику дописать на доске известное всему классу уравнение: Е = MC в квадрате... Квадрат в основании пирамид равен констелляции Ориона.
7777 - день... Амонал... Нобелевские нитраты... Горные разработки и войны удобрили планету. Стоит ли ждать драконьих всходов?
77777 - день. В Европе - круглый курган: модель Мира - могила Прежних. После появления Идеи Собственности на Землю - могила прямоугольна. Земля - снова квадратна? Последнее владение - шесть футов земли.
777777 - день... Под давлением собственной тяжести мел превращается со временем в Карарский мрамор. Время спустя, Демиург с человеческим телом отсекает все лишнее. Но человекоподобная статуя может быть пережжена в Известь.
7777777. Скрепит ли эта известь камни Нового Вавилона?
7
Здравствуй, милая!
Я уже много дней тут. Тундра - это огромное поле, местами заболоченное, местами просто покрытое ягелем - волшебной свадьбой между водорослью и грибом. Я продолжаю думать о нашей жизни там, в Большом мире, и поэтому, как несколько одичавший человек попросту перекладываю ее реалии на то, что существует передо мною. Этого немного, так что мне весьма просто творить собственный миф.
Сейчас и здесь я вижу тебя в нашем алхимическом сочетании водорослью, одноклеточной предтечей русалок, мешающую обычному продвижению судов по спокойному пространству одной из стихий.
Я же - соединенный с тобою гриб, в это ты можешь поверить, как свидетельница моих психоделических экспериментов. Гриб, который заменяет собою плоть судна, идущего к абстрактному Раю, гриб, экскрементами которого полна чаша Капитана. Сожрав весь сахар, столь полезный даже для человеческого мозга, бродильный гриб умирает в атмосфере собственных экскрементов - нужно лишь процедить продукт и выдержать его некоторое время - вино готово! И чем дольше время выдержки, тем оно лучше. Оно - высокий шедевр, предмет для постоянной экспозиции в известном музее или предмет аукционных торгов. Но в конце концов кровь Спасителя станет уксусом.
Эти бесконечные водорослевые поля ведут меня назад, к эпохе мамонтов. Я мутирую, я пытаюсь вспомнить что - то, но пока не могу. Так было: ушел ледник, и в след за ним шли звери.
Доказано, что кроманьонцы частенько пожирали друг друга. Знаешь, я слышал, что шимпанзе до черта агрессивны и к тому же всеядны. Терпеть не могу обезьян!
Несколько суток назад я встретил одинокого оленя. Первое желание: убить! Вот мясо! Но я и так еле иду под грузом необходимых мне обломков цивилизации в голове и в рюкзаке. Расположиться вокруг убоины и есть ее? А если попадется еще олень, и еще... Был бы олень да самка, например, ты, под боком. Жратва и размножение. Вроде бы, этого было достаточно в Большом Муравейнике, из которого я пришел сюда. Помнишь, как ты спросила, взял бы я тебя с собой? Жалею, что просто ответил “нет” и добавил с мальчишеской суровостью, что такие места не для тебя... Надо было мне согласиться и посмотреть, как ты, сука, пойдешь на попятную, обратишь все шуткой. А вообще-то я тебя любил. Кажется, я знаю. Муж и жена не должны быть похожи. Инцест душ ведет к вырождению...
8
Он окончил чтение, перевернулся на спину и долго лежал так, созерцая узоры рефлексий палаточной ткани, и забытый кофе уже перестал парить из обмотанной веревкой кружки. Когда-то кто-то научил его оплетать металлическую кружку куском прочной веревки достаточной для минимальных потребностей длины: не жжет руки и пригодится для тысячи нужд; починить снаряжение, связать пленного… Иные судили, что такую кружку не поставишь на угли: сгорит. Но, в сравнении с очевидной пользой хорошей веревки в четыре локтя, он не считал это недостатком.
Затем он достал из кармана куртки огрызок мягкого карандаша и несколько минут рисовал на волнистом желтом обороте одной из страниц. Штрихи карандаша сперва разделили прямоугольник на две половины: темную и светлую.
На темной, ближе к центру, была видна точка. Он подумал, что самый совершенный художник там, в Большом мире, с одним только карандашом в уставших пальцах, едва ли смог бы изобразить лучше мир Этот: тундра, небо, человек у горизонта промеж. Несколько следующих штрихов увеличили середину темной части, наметив абрис Холма. Отбросив листок в сторону, он выполз из убежища наружу, чтобы выключить забытый, недовольно гудящий примус.
По возвращении он снял и поставил в изголовье сырые, тяжелые ботинки, предварительно набив их листами письма, чтобы обувь хоть немного просохла, поместил тело в спальный мешок и с наслаждением вытянул в бесконечность гудящие усталостью ноги.
Он вспомнил те противоречивые чувства, которые испытывал перед сном в самом начале Исхода. Палатка - убежище обороняла его, словно одеяло, натянутое на голову, но за нею оставался весь тот странный, пустой мир! Невидимый, на первых порах он пугал его куда больше. Несмотря на незакатное солнце, он чувствовал себя, словно ребенок, которого оставили наедине с пространством темной комнаты. Вначале свет помогал ему преодолеть страх, но теперь, напротив, он тосковал по ночи. Просто по темноте, отличной от той, что видна под сомкнутыми веками. Ночь - время любви, тоски и творчества, Ночь - совокупное прошлое, от тьмы веков
до звезд, доносящих к глазам тысячелетней давности блеск, Ночь - Библейская темень, в которой предметы теряют свои привычные дневные формы и рождаются заново пугающими намеками на то, что нельзя вспоминать. Но домыслы кончаются с рассветом, и конечность пути видна оскорбительно ясно. Так блестит на солнце отмытый редкими дождями череп в пустыне.
Индейцы племени Мацатек едят волшебные грибы в полной темноте. Они считают, что видимая другая реальность неизбежно сведет человека с ума.
9
Он проснулся через час или два словно от толчка. В первые секунды ему показалось, что рядом кто - то лежит, и этот или эта вздрогнул - вздрогнула? - во сне. Никого, только вздыбившие в полутьме складки спального мешка. Несколько раз, залезая в палатку, он принимал свой спальный мешок за кого - то другого, лежащего. Или за самого себя. И каждый раз удивлялся своей глупости, глядя на возникший в руке револьвер. Но на этот раз он был внутри своего пухового покрова.
Внезапно он вспомнил причину пробуждения. Ему приснилось, что здесь, на Холме, он нашел в ржавой канистре древний свиток, в котором несколькими фразами было выражено коротко и словесно все то, что можно услышать в звуках бегущей воды. Смысл всего и частного. Когда он прочел эти строки вслух, тундра подхватила их, слова отражались от неба и возвращались на землю, снова взлетали вверх, грохоча со всех сторон, распеваясь невидимыми хорами, сверкали огненными знаками в небесах.
Он схватил карандаш - мысли исчезали, образы чудесного видения стремительно таяли - пальцы двигались слишком медленно: слова стали полусловами, а те обратились где - то глубоко внутри чувством потери чего - то, сходного c deja vu, или воспоминанию о прогулке с родителями по парку, когда ему было около двух лет...
Но, быть может, сон был вещим? В существовании таких снов он сильно сомневался, но вполне мог допустить, что, утверждая палатку, он неосознанно запомнил лежавшую у камня - ведь камень, кажется, существовал на самом деле - ржавую канистру.
А в ней сквозь дыры в металле виднелся тот самый манускрипт.
Он расстегнул спальный мешок - его передернуло от холода - и босой вылез из палатки: низкое серое небо, сырой мох, ветер с брызгами дождя промеж. Камень неподалеку от палатки был достаточно реален - темный, мокрый на ощупь. Но никакой канистры рядом не было. Он разрыл ягель вокруг глыбы - ничего, попытался сдвинуть ее с места - она даже не шелохнулась. Тщательно осмотрев пространство в радиусе нескольких шагов вокруг камня, он вернулся в палатку и вскоре заснул. Сновидения более его не тревожили.
10
Проснувшись во второй раз, он сразу направился к камню. Канистры по - прежнему не было. Он встал над глыбой и звук расстегивающейся молнии джинсов показался ему необычайно громким, пространство было рассечено зубчатым краем, тундра раздалась надвое, словно разрезанный апельсин, но порез через мгновение затянулся. Все произошло настолько быстро, что глаза просто не заметили этого, но остальные органы восприняли вполне ясно: студенистый в линии разреза воздух, темная черта на полусфере неба, замерзший сок в дольках каменистой почвы под тонкой кожурой ягеля.
Струйка желтоватой, парящейся в холодном воздухе влаги обдала камень - он стал темнее, заблестел, лишайник на нем открывал новые оттенки красного. Одно из пятен лишайника напоминало контурами американский континент, другое, рядом с ним, - Евразию. Он повел струю в сторону, и поток губительной влаги хлынул на мир. Он вспомнил, как в детстве, узнав о вездесущем царстве микроорганизмов, он любил топнуть ногой по полу и кровожадно вообразить затем, сколько миллионов микробов погибло разом ужасной смертью. Сейчас он стоял над жестоко обманувшим его валуном и с грохотом извергал на континенты струи возмездия: “Я буду изливать дождь на землю сорок дней и сорок ночей, и истреблю все сущее, что Я создал, с лица земли...” И крохотный вирус Ной стоит на носу Амебы - ковчега, а чудовищный поток небесной влаги несет его все дальше и дальше, вниз по круглому боку камня, к страшным водопадам и водоворотам в белом мхе...
Наконец, поток иссяк. Он застегнул джинсы, затянул ремень, подумав, что время с начала Исхода отражено в том числе двумя новым дырочкам на ремне - интересно, на какой дырочке пульсация времени станет ровной линией бесконечности? - и вернулся к палатке, чтобы приготовить завтрак.
Он заправил колченогий примус “Ювель”, встряхнул пластиковой канистрой - она была наполовину пуста. Когда предоставлялась возможность, он разводил костры из веточек полярной ольхи, но заросли ее были редки, да и не было ничего тяжелее, чем шагать по болотистой тундре, продираясь сквозь густой ольшаник, высотой по колено. Он знал, что бензина не хватит до конца пути, но не старался его экономить, так же, как
и пищу, надеясь в дальнейшем на костер и, после того, как выбросил дробовик, на длинноствольный реликт от S&W. Доведение авантюры до предельной возможной экстремы входило в его планы.
Довольно быстро он нашел недалеко от палатки полускрытую мхом небольшую ямку с водой - она отражала небо, - на миг ему показалось, что там, сквозь тонкую плеву воды просто видны следующие, нижние небеса, а под ними очередной нижний мир. “И я увидел новую Небо и новую Землю; так как первое Небо и первая Земля ушли...” Осторожно, стараясь не зачерпнуть взвившиеся частицы того мира, он наполнил желтоватой небесной влагой помятый котелок - небо задрожало и ненадолго исчезло. Во время приготовления пищи он непрестанно говорил: подбадривал примус, именуя его "алмазом на цветке ягеля”, упрекал рюкзак за послушание гравитации, обещал воспеть воспеть свой нож как “змею крови”, “плуг битвы” и “вновь обретенный Нотунг”.
Он черпал из котелка жидкий суп, сваренный из половины разового концентрата и с удовольствием наблюдал, как голубые язычки энергии древнего солнца разбиваются о закопченное дно большой консервной банки, которую он использовал для кипячения воды. На другой стороне тонкой жести зрели крохотные пузырьки, жили там некоторое время и стремительно возносились сквозь толщу своего горячего жидкого неба, чтобы слиться с прохладным неподвижным воздухом, который с самого начала был их содержанием.
Не дожидаясь бурного исхода пузырьков, он прихватил банку рукавом свитера, осторожно поставил на землю и бросил в поверхность успокоившейся воды щепоть зеленого чая, растертую предварительно между пальцами. Глядя на оседающие частицы, он развел руки в приглашающем жесте.
“Итак, мои дорогие прихожане, сегодняшнюю проповедь я хотел бы посвятить одной из самых важных тем, решение которой, увы, лишь на краткий миг приоткрылось мне во сне. Внимайте же!
Прежде всего, даже если громы и молнии небесные обрушатся сейчас на мою голову, я заявлю: incredulus odi!.. Итак, как и ожидалось, грома нет. Означает ли это отсутствие Высшего начала, его терпение и снисходительность, его безразличие или высшую жестокость, состоящую в том, чтобы застигнуть жертву врасплох после неопределенной отсрочки: потом, после второго пришествия! Либо богохульника следует сравнить с человеком, сознательно пачкающего свое богоподобие грязью? Неудобство испытывает сам он - от грязной кожи - и другие - от вида пачкуна. Конечно, я имею в виду эпителий, состоящий из наших деяний. От его состояния зависит, проникнет ли зараза глубже в тело.
Воистину, счастлив был бы я произнести: credo quia absurdum! Вот, где кроется путь к истинному блаженству, отдохновению от вечных метаний, поисков Истины, которая удовлетворила бы ваш скепсис. Разве спрашивают “почему”, когда по - настоящему любят женщину? Дабы принять веру, для большинства из нас необходимо хоть какое - нибудь, пусть самое маленькое, чудо, некое явление, которое происходит довольно быстро вследствие причин, неведомых абсолютному большинству окружающих. Довольно быстро, потому что человек отказывается воспринимать медленные процессы, например, так называемую эволюцию жизни, как чудо.
Однажды я разговаривал с магазинным вором, принцип действия которого состоял в том, что его рука двигалась выше той скорости, которую способен зафиксировать человеческий глаз. В результате его действия чудо свершалось: нужный ему предмет оказывался у него в кармане. Неужели при достижении околосветовой скорости мы воспринимаем будиийскую рекомбинацию миров как процесс, снятый скоростной камерой и не стареем, при возвращении в отдельно взятую реальность?
Итак, в почетном меньшинстве остаются действующие в реальном времени. Их можно назвать “шарлатанами”, то есть обвинить в том, что они сами ни черта сами не разбираются в происходящем, как и большинство порядочных людей. Просто, один – мясник, другой – кузнец… А если вам покажется, что они действительно в чем - то разбираются, и то, что для вас чудо, для них - химическая реакция или физический процесс, то в зависимости от настроения вы можете их сжечь на костре, поклониться как пророкам, магам или просто демократично отмахнуться как от странных и возможно опасных людей. Взгляните на уличную толпу. Много ли людей из нее знают, чем занимается, например, квантовая физика? Да и не ежедневное ли чудо – говорящая голова в ящике телевизора, гипнотизирующая против здравого смысла: за вечную войну и ее вождей?!
Итак, я желал чуда, но в наш век, спустись с небес хоть само верховное существо, Христос ли, Будда - Майтрейя ли со всей свитой, произнеси оно или - представьте только! - она, что вот я, можете потрогать, если угодно, то и тогда мы с вами при желании объясним все происходящее либо естественными причинами, либо тщательно продуманной мистификацией, либо игрой воображения, массовым гипнозом или психозом.
Братья и сестры мои! Чудо – это, наверное, то, что нарушает привычную логику вещей человека или цивилизации настолько, что решительно меняет дальнейший процесс существования. Начиная с Вавилонского стремления к чуду и – через Библейскую традицию – до наших дней, мы жаждем этого противоестественного неожиданного изменения обыденности как наркотика. Огонь Инквизиции отделил кристаллы чисто-белого ректификата от растительных примесей язычества.
Знаете, когда – то я объяснил пятилетнему ребенку смысл Пасхи сказав, что все мы: я, мама, он сам, - когда – нибудь умрем, но жил давным – давно человек - тут для простоты объяснения я впал в арианскую ересь - которого убили, а он взял и ожил. Вот это событие все и празднуют. А для него чудом было пение сверчка в коробочке, ракушка в которой шумит море, обыкновенное увеличительное стекло! Как мало ему было нужно!
Жажда чуда как наркотика привела в конце концов к возникновению нашей технической цивилизации, когда чудо становится конечной самоцелью, а информация, его обеспечивающая, производится в количествах, не позволяющих самой цивилизации усвоить ее. Невольно задумаешься, не стоит ли справлять в качестве праздника Феникса пожар Александрийской библиотеки?
11
Он допил остатки холодного кофе и принялся вытаскивать колышки палатки, выбросив из нее вначале шуршащий спальный мешок, затем подушку – измятый свитер. Полупустую пачку сигарет.
Оружие в самом начале было у него на поясе: медведи, действительно, иногда могут быть опасны, но как абсолютное правило, их отвратит запах и звук металла. Тем более, вонь репеллента.
Критически осмотрев свои ботинки, он коротко выругался – прогнившие от сырости нитки торчали по ранту разлохмаченными, грязными кончиками. Он застегнул рюкзак, сел на него, вытащил из бокового кармана два пластиковых пакета из – под продуктов и одел их поверх сырых носков из ячьей шерсти. Конструкцию охраняла та же туго шнурованная оболочка.
В бездонном кармане рюкзака он обнаружил небольшое, расколотое посередине зеркальце в потертом кожаном футляре. Кто-то из подружек забыл его в ванной… Перед Исходом у него просто не нашлось другого, кроме зеркальца компаса, которое и стрелку – то обнаруживало с трудом.
После секундного колебания он раскрыл футляр и поднес отражение к глазам. Трещиной был рассечен длинный, худой, темный, словно на Фаюмских портретах, лик: высокий лоб, обрамленный кудрявыми рыжеватыми волосами, запавшие голубые глаза, прямой узкий нос с горбинкой и заросшие густой рыжей щетиной щеки.
Он плюнул на руку, стер со лба полосу бензиновой копоти и попытался улыбнуться себе: как известно, Бен Ган продал за кусочек сыра сокровища Флинта… Say Cheese! – Только одна человеческая улыбка, а не вкус свернувшегося козеина…
Он плеснул себе на лицо немного остывшей воды из котелка и прижал старую майку, одну из двух, которые поочередно использовал то как одежду, то как полотенце. Майка изобразила отпечаток его лица, несколько вытянутый, но в целом похожий. Просто двухнедельная грязь и сажа на полотне… Что бы там ни было с плащаницей...
С ношей на спине он шагнул к камню, окончательно убедился в отсутствии чего – либо необычного подле него и пошел по указанию стрелки компаса, нервный тремор которой успокаивал залитый внутрь прибора алкоголь. Местность вокруг постепенно понижалась, превращаясь в болото. Он шагал с опущенной головой, стараясь наступать на заросшие сухой белой травой кочки, и каждый шаг отдавался в небе коротким острым шорохом. Недостаток сна сказывался легким зудом во всем теле и звоном в голове, несколько отличным от звука тишины. Несколько часов он просто шагал, свободный от мыслей и чувств, иногда закрывая глаза и двигаясь в протяжении минуты – другой вслепую. Он с удовольствием не открывал бы глаз вообще, но вскоре после уничтожения видимой части мира терял нужное направление в оставшихся частях. Впрочем, мир не желал исчезать даже при закрытых глазах. Он видел все то же, правда без цвета, словно в сумерках, а иногда будто бы окруженное кирлианской аурой: водорослевое дно неба и тяжело вминающиеся в него носки ботинок: левый – правый, левый –правый…
Серая завеса ритма шагов, которая до того вязко вздрагивала в чашах глазниц, вдруг начала густеть и обретать форму. Он открыл глаза, поднял лицо к серому осклизлому куполу и хрипло запел, не нарушая ритма движения:
Pack up your troubles in your old kit – bag, and smile, smile, smile…
While you’ ve a lucifer to light your fag, smile, boy, that’s the style.
What’s the use of worrying? It never was worth while,
So pack up your troubles in your old kit – bag, and smile, smile, smile…
В голове шумело: тысячи мохнатых шимпанзе с сиянием вокруг лысоватых макушек, со слезящимися, словно вобравшими в себя всю мировую скорбь покрасневшими глазами колотили там по клавишам пишущих машинок, штамповали ежесекундно миллионы бессмысленных буквосочетаний, которые сталкивались и гремели, царапая нежный мозг неровностями согласных, и выстраивались постепенно в розоватые гладкие колонны – слова новой песни.
“Шимпанзе – всеядные твари! Собакободобные обезьяны – те и вовсе практически плотоядные. Только старых добрых партизан – горилл не стоит бояться! Главное – не смотреть им в глаза. Так же, как и Создателю.
Откуда в Арктике приматы? А как же отвратительный снежный человек? Главное – не смотреть ему в глаза.
Разноцветные согласные в калейдоскопе его собственных глаз бешено вращались, складывали один узор за другим, он чувствовал, как из ушей вылезают бесконечные бумажные ленты работающего в мозгу телетайпа, покрытые змеиным разноцветьем, опускаются к его ногам и скрываются, извиваясь, в мокрых водорослях.
So pack up your troubles in your old kit – bag, and smile, smile, smile…
Мышцы его тела напряглись и невыносимо болели, смешанный с репеллентом пот тек по лбу, жег глаза и сливался со слезами. Скудный мир вокруг потемнел, а затем вообще пропал; он видел только поблескивающий розоватым металлом вращающийся конус песни, уходящий в небо, острым концом в глотке.
Smile, smile, smile… Он шел все быстрее, согнувшись, забыв об усталости и тяжести рюкзака, печатая шаги на чавкающем болоте, прихлопывая в ладоши… Smile, smile, smile…
12
Секунду или год спустя с того момента, когда кончилась песня, он уже бежал, и улыбающийся рюкзак тяжело переваливался на его плечах. Бежал, не глядя под ноги, захлебываясь хриплым дыханием, и эхо отразившегося в небе чавканья ботинок грохотало по всей тундре.
Он вспомнил, что произведенные им на днях расчеты показали, что за истекшие две недели он прошел намного меньше половины пути. Еще через две недели не останется бензина и продуктов… И есть только один выход: бежать, бежать, бежать, покуда хватит сил, потом спать и снова бежать, как бежит полярный волк: иногда просто так, без цели, или в тщетной попытке заполнить своим мохнатым телом все пустоту тундры сразу, или в поисках оленьего стада…Бежать, как бежит в толпе себеподобных маленький лемминг. Интересно, что заставляет этих пестрых, копытных зимой мышек срываться время от времени с привычных мест и бежать, бежать к океану, бежать единственно затем, чтобы утонуть в холодных волнах? Действительно ли они регулируют так свою численность – ведь у них нет бомб – или становятся жертвами философского учения, иногда завоевывающего их маленькие умы? Что заставляло майя и инков неожиданно оставлять джунглям цветущие города? Считается, что при нехватке территории хищники пожирают слабейших собратьев, травоядные – деградируют или кончают массовым самоубийством. Человек, как известно всеяден. А что породило массовые кладбища динозавров в Монголии? Быть может, лемминги просто ищут приключений и не зная, что в конце Исхода их ждет лишь соленая, холодная, тяжелая и серая, как свинец вода, которую они будут глотать, вереща, и колотить лапами в протесте – разума ли, тела ли – против подобного конца, а на головы их будут прыгать в едином порыве новые и новые шеренги армии смертников... А бывали ли случаи, чтобы лемминги топились по одному, а не тысячными стаями? Едва ли, ведь и людям и леммингам всегда легче гибнуть тысячами. Понятно, что каждый умирает в одиночку, но в стае стирается индивидуальность твоей именно смерти, что ни говори, часто для переступающего грань труднее всего видеть других остающимися… Взаимно прощается все, оба мира не должны оставаться в претензии… Если вымирающие мифы о привидениях – грезы того мира, то каких монстров должна порождать наша реальность там?
Ему уже давно пришла в голову мысль о том, что растущая век от века гуманизация человечества, любовь к конкретному ближнему как к самому себе, не оставила человеку в конце концов ничего, кроме массового уничтожения себе подобных. Ведь убить абстрактную толпу куда легче, чем заглянуть в глаза одному человеку – жертве. А любовь ко всем без исключения, изотропная любовь, - способность святого с праздничной открытки.
Да и война – странное действо, когда люди убивают, но не считаются убийцами. Сражение ли это людей? Он был абсолютно уверен в том, что людей на войне нет или почти нет. Убивают толпы в одинаковой одежде. С появлением нарезного оружия и пироксилинового пороха война к тому же лишилась остатков театральности, когда после залпа неизбежно следовал занавес из дыма, и полководцы враждебных армий, бывало, играли в то же время в шахматы на Холме… Потом актеров в ярких мундирах – кровь не заметна на красном - сменили закапывающиеся в землю толпы цвета грязи. Их патроны наполнены кусочками детских игрушек и старых фильмов из целлулоида.
Не так – то просто одним убеждением или одним ритмом склонить человека к убийству. Толпу – куда легче, ведь обезличивается также ответственность… Спартанцы шли в бой молча, под размеренный свист флейты. Первые массовые убийства совершались под барабан.
Левой – правой, левой – правой… Желтый рюкзак, превратившийся в маленького монаха в одежде цвета шафрана, все сильнее оседал на плечах, чавканье под ногами превратилось в немолкнущий рев, белесые брызги взлетали из – под ног, словно струи фонтана, и оставались висеть в воздухе, так что постепенно все вокруг заполнилось густым белым туманом и круглыми серебристыми водяными шарами, большими и маленькими, и в этой белесой мути можно было захлебнуться, она поглотила видимость и звук, и он бежал вслепую, зрение уже не было ему нужно, как настоящему зверю, ведь у всех животных есть в голове компас, маленький и абсолютно прозрачный, его вообще нельзя увидеть, так что если какой – нибудь исследователь вскрывает череп бедной зверушки, чтобы найти там прибор, копается во вздрагивающем мозгу своими ледяными инструментами, компас неизбежно соскальзывает на пол, и ученый не может его заметить, лишь только некоторое время спустя слышит “хруп” – у себя под ногами и не понимает, что это там хрустит: лесной орех, окаменевший череп умершей двадцать миллионов лет назад мыши или японская игрушка “кокэши”, деревянная куколка с бубенцом внутри, отгоняющая злых духов.
Он ощутил, что этот маленький прибор почему-то не выскользнул из него, как из большинства взрослых людей с пьяной рвотой или еще как – нибудь, нет, он ясно слышал стук перекатывающегося у него в голове компаса. Да, конечно, эти компасы называется гиппокампусами, говорят, они переразвиты у лондонских таксистов. Но он же не таксист! Значит есть еще какой - то компас, например тот, что у голубей или кошек. Он нарочно помотал головой, чтобы услышать этот легкий стук, глохнущий в хрипе бега и тумане брызг из-под ног.
После недели непрерывного бега он споткнулся и упал лицом в болотную жижу, пахнущую новой армейской формой. Он лежал в болоте два или три года, скорее, два, потому что чувствовал, как дважды ему становилось холодно, очевидно, во время зим его заносило снегом, ощущал, как трава прорастала меж пальцев его раскинутых рук, но не двинулся с места, пока не отдохнул как следует. Он лежал в болоте и думал о том, что торфяная закваска отлично сохраняет все, ведь находят же иногда в болотах стародавние нетленные трупы, которые выглядят как новые, а иногда могут, хоть и с трудом, говорить, хотя едва ли за полярным кругом есть такие болота. Еще он думал о волшебной жабе, которая, если поцеловать ее в спину не только сама превращается в царевну, но меняет весь мир вокруг своего поклонника, хотя целовать вовсе не обязательно, можно просто выдоить жабий секрет на зеркало, высушить и положить линию на сигарету. К тому же эта жаба водится в калифорнийской пустыне, а вовсе не в тундровых болотах.
Он встал на колени - молитва была совершенно не нужна - выпрямился сразу – улыбающийся бритоголовый рюкзак полегчал - конечно, ведь всадник на лошади тоже устает и теряет вес. Побежал снова, вначале так, как бегают все люди, а затем понял, что подобный способ передвижения недостаточно быстр, и начал делать большие прыжки, около двадцати обычных шагов каждый. Он взлетал, а болото под ним красиво дышало и светилось зеленым и фиолетовым, зависал на миг в самой верхней точке траектории среди серебристых водяных шаров, а затем медленно опускался, чтобы снова оттолкнуться, осторожно поставив ногу среди серых, покрытых жемчужными пупырышками спин волшебных жаб, которые не водятся в тундровых болотах. Один раз он оттолкнулся слишком сильно и взлетел так высоко, что едва не задел прелестную птичку из семейства ptinorhyncidae, самцы которой славны на всю Австралию тем, что создают для привлечения самок и любовных игр необыкновенные шалаши - беседки, богато украшенные разнообразными перьями, камушками и стеклами - произведения искусства да и только. Первые белые поселенцы были уверены, что это - дело рук аборигенов. Очевидно, потому что внешний вид этих шалашей на первый взгляд доминирует над функцией.
Птица порхала вокруг него, а он медленно опускался, стараясь сманеврировать всем телом так, чтобы не коснуться блестящих жабьих спин. Он опускался вначале очень медленно и плавно, а потом что - то случилось: вся поверхность тундры вдруг бросилась ему в лицо и влажно, с силой ударила. Волшебные жабы ушли в мох.
13
Он открыл глаза. Неподалеку от него в мутном мареве стояло в профиль огромное животное. Ноздри его широко раздувались, уши подрагивали, пугая вьющийся над ним гнус. За горбом зверя в дрожащем мареве вставали минареты волшебного оазиса, откуда, казалось, едва доносился крик муэдзина. Витые колонны поддерживали с обеих сторон горизонта раскаленное небо. Иерусалим, похоже, единственный из наднебесных муравейников... Небо было над ним, серое, с редкими проблесками в разрыве редких облаков. Какой, к черту, Иерусалим в тундре! Он вспомнил, что животное перед ним - дромадер - никогда, на всей писаной памяти человечества, не было диким. Кажется, египтяне первые упомянули о нем, но - как о прирученном. Примерно, в эпоху первых пирамид.
Откуда дромадер в тундре? Такой горб может иметь только один еще зверь: медведь. Вот это, чего он боялся, ворочаясь в сухой матке спального мешка, жалея о выброшенном тяжелом дробовике... Как там было?
" Глупый индеец пошел с револьвером, который быстро стреляет шесть раз, на медведя. И он выследил медведя и они пришли друг к другу. И глупый индеец быстро выстрелил в медведя шесть раз. И медведь убил индейца один раз, а потом ушел в лес и все думал, стоит ли ему умирать из - за глупого индейца шесть раз. И решил, что не стоит, лучше поужинать глупым индейцем, хотя и болит шесть раз в разных местах."
Это, похоже, песня народа, у которого больше людей, чем пуль: "Эх, раз, еще раз, еще много - много раз..." Народа, которой с кривой полумонгольской улыбкой крутит молитвенный барабан револьвера у виска. Хотя, откуда здесь русские?
Он приподнял голову и хрипло, кашляюще, рассмеялся. Мираж рассеялся и он ясно увидел буквы "CAMEL" над крохотным, примитивно плоским оазисом. Только лишь сигаретная пачка, потерянная им во времена Христа... И это ассоциировалось с Градом?
Пачка из - под сигарет... Игра в ассоциации... Этой игре его научил один из приятелей, неплохой философ между первой и второй бутылками французского красного или после доброй трубки.
- С чем ассоциируется женщина?
- С бутылкой!
- Почему?
- Женщина выдерживает нас в течение десяти лун, потом питает своим молоком, а затем другие женщины приносят радость, горькое похмелье и иногда - смерть. Впрочем, если исключить войну, то последнее - так же часто, как мужчины.
- А бутылка?
- Эта бутылка - наполненный тем же сосуд. К тому же, женщина - сосуд греха в средневековом сознании, но это слишком примитивно...
- Бутылка тоже рождает нас, ибо пьяный - это другой человек. Кстати, больше всех, наверное, пьют те, которым чаще всего приходится быть другими, а не самим собой: актеры, шпионы, писатели, художники, поэты - люди, которые несвободны от самих себя или живут в несвободном обществе.
- Чжуан Чжоу рухнул с повозки и кости себе не переломал, потому что упился до нечувствительности мира вокруг... Падал свободно, не играл ни во что...
- Да просто ему не обо что было кости ломать... Мира в тот момент просто не было.
- Кстати, ты обращал внимание на то, как спят маленькие дети? В таких совершенно расслабленных позах могут спать животные, или так лежат мертвые взрослые люди, если внезапно на бегу достала пуля...
- Так... А что о писателях?
- Я думаю, если героев много, внутри части из них автор живет естественно, других - играет, третьих - вообще едва чувствует... Сорт лессировки в литературе: сквозь одни лица сквозят другие, сквозь те - неясные черты третьих и четвертых...
- Возьми, например, готические картины: в одной плоскости одинаково отображены разные фазы времени героя... Или старые русские иконы... Обратная перспектива – еще и отображение восприятия во времени!
- Тут проще вспомнить о комиксах. Появилась линейная последовательность картинок. Суть - реверанс в сторону псевдограмотного человека, который привык воспринимать информацию линейно, когда пытается читать... Время – река, а не топь с кочками. Идешь в слепом тумане, палкой пробуя жижу перед тобою…
- Я не уверен в том, что тысячу лет назад время воспринималось линейно...
- А отвратительные современные японские комиксы, мультфильмы? У них же мышление не линейное?
- Вот, к чему приводит слишком долгая изоляция культуры. Бедняги, похоже, взяли от европейцев самое худшее. Помнится, истинным сокровищем они считали принесенные голландцами карманные часы.
- Дьявол механики - отдельный разговор. У японцев всегда был сорт комиксов: картинки “укие - э”. “Укие” – значит “жизнь сейчас”, “э” - “картина”. Тут недалеко до остановленного мира в дзэне! А у китайцев - свитки с картинами - повествованиями, например, о путешествии императора по провинциям. Вот тебе и линейность! Просто разворачивай картинку справа налево... Любую, лучше от начала Мин... Или чуть раньше...
- Потерявшие в войнах своего линейного Бога христиане заразились дзеном...
- Посмотри в окно. Ты видишь эпидемию?
- Помнишь, графити в Сорбонне 1968: "Бог умер - Ницше." И подпись: "Ницше умер. Бог."
- Если автор чувствует всех своих героев слишком хорошо, то страдает расщеплением личности, едва ли разделяет реальности, как будто Бог. Хотя, нужна же идея Сатаны, чтобы оправдать поведение тех героев, которых автор чувствует плохо...
- Или, наоборот, слишком хорошо, до физиологии хорошо...
- Местному Богу, мне кажется, тоже присущи некоторые физиологические отправления. Возьми книгу Иова, пример дешевого пари, и не только...
- Мы все живем в цивилизации, сакральная основа которой - книга, а не картинка. Абстрактные знаки, линейно записанные справа налево или наоборот. Святая книга - партитура, допускающая бесконечное множество вариаций. И хороший автор детонирует сокровенное творчество миллиардов героев - соавторов из плоти. Все сюжеты ты уже найдешь в эпосе о Гильгамеше...
- Ты хочешь сказать, что младшие братья по религии - мусульмане - довели идею до логического конца? Я имею в виду главенство Книги при запрете тварных изображений, а иногда - музыки со словами? Даже абсолютной симметрии в узоре! Мол, в этом мы слишком конкурируем с их имперсональным Богом...
- Не пиши знаки линейно! Оставляй их на камнях, например. Что может лучше дерева? Посмотри пристальнее на что угодно, любое дерево, например. Оно зазвучит, станет похоже на человека, на зверя... Может, станет скрипкой… Когда смотришь на мир не как на цепь случайностей, а чувствуешь за всем идею художника, все вокруг приносит радость. Мир, полный радости, мир - объект бесконечного любования - что может быть лучше? Трещина в стекле, изгиб стебля, потек влаги - все, может быть, не случайно, кто - то задумал! Бог - наблюдаемая случайность.
- Предусмотренная?
- Когда младенец радостно играет своими испражнениями, он не предусматривает их появление.
- Одухотворенная случайность...
- У людей, похоже, чаще встречается случайная одухотворенность...
- Кроме этого, я не прощу мусульманам обращение с женщиной. В классическом Вавилоне, кстати, женщина имела относительно большие права.
- Ну вас… Все же сказано: “Если же будешь делать Мне жертвенник из камней, то не сооружай его из тесаных, ибо, как скоро наложишь на них тесло твое, то осквернишь их.”
- Ага… И оправдание расстрела мусульманами статуй тысячи лет спустя.
- Я говорю об экологии. Когда урод бросает динамит в озеро, чтобы оно было волшебно чисто от рыб – дело другое…
- Вон, посмотри на нее. Обычная постхристианская самка. Исполнила бутылку пустотой и прикорнула в кресле. Вполне расслаблена, как кошка. Остановила мир и видит во сне Чжуан Чжоу.
- Импровизация над импровизацией... Все же, где хотя бы отзвук первой мелодии?
- У меня есть знакомый... Он уверен, что картины, которые он пишет, ценны только в момент написания. Пользуется самым дешевым грунтом и плохим холстом.
- Его дело. Я - не согласен.
- В Голландии эпохи больших мастеров, насколько я знаю, строго, на государственном уровне контролировали их качество...
- Еще раньше художник должен был иметь хороший слух: он растирал пигмент до определенного звука. Тогда каждый делал себе краску.
- Вы - пара кретинов. Все возможное написали в каменном веке. От абстрактной живописи до гиперреализма. Приятными охряными тонами. И при похоронах, как известно, человека в позе эмбриона засыпали красной охрой... Никто не знает, что это значило.
- Вообще - то я за кремацию... Но, если что, пожалуйста, выдавите на мое тело много - много тюбиков краски, так, чтобы я походил, пока не забросаете землей, на что - то в стиле Поллока... Или хоть охрой засыпьте, ведь они знали, что делали...
- Спустя десятки тысяч лет их скелеты - охряно - красного цвета...
- Небольшая раса гениев на мамонтовых лугах. Неандертальцы с мозгом больше нашего отступают в лесистые урочища и вымирают разрозненно, становятся прототипами сказок о волшебном народе...
- Но они были вынуждены отступить. Они не меняли технику производства орудий и методы охоты тысячелетиями!
- Слушай, у них в основном работало правое, ассоциативное полушарие мозга. Не способные к логическому мышлению, они, возможно, имели массу того, что мы называем экстрасенсорными способностями. Им просто не нужно было ничего менять, вся жизнь у них была на грани сновидения! Нужно тебе что - то рисовать, дополнительно изменять реальность, когда и так весь мир - греза?
- Раса шаманов? Насколько я помню, австралийские аборигены называют правремя, наш золотой век, "временем сновидений".
- А я слышал, что многие из них имеют настолько "быстрое" зрение, что не могут воспринимать кино: видят просто смену фаз движения.
- Очень может быть... Кстати, у меня всегда есть довод против примитивного расизма: как человек понимающий что - то в антропологии, я совершенно точно знаю, что все мы, от людоеда в центре Новой Зеландии и эскимоса до лощеных блондинов в городских конторах, определенно принадлежим к homo sapiens sapiens. Либо нам вообще нужно отменять то, что называется научной терминологией. Череп в основных чертах, объем мозга и так далее - одинаковы. Так вот, представь, в некоторых местах нашей старой планеты до сих пор живут люди, использующие каменные орудия! Они еще живы и вместе с тем творят сон с открытыми глазами - у них есть то, что мы называем искусством. Тебе не кажется, что они значительно умнее нас, ведь им не нужны термоядерные бомбы и электроника для того, чтобы выжить! Последние 40 - 100 или сколько там тысяч лет они прожили рядом с нами и - выжили! Это ли не свидетельство превосходящего интеллекта? Если интеллект - только способность к выживанию...
- Но ведь неандертальцам приписывают ритмические насечки - прототип узора - на кости, возможно, некоторые украшения, которые они делали в подражание нашим... Погребения, наконец...
- Ей Богу, я сильно сомневаюсь в том, что те эльфы были способны рисовать... Все, что некоторые пытаются приписать им - скорее, прозрения современного им человека нашего типа. К тому же я не думаю, что они, мощные охотники, отнюдь не вегетарианцы, ощущали себя смертными. Я имею в виду, что любое животное бессмертно по самоощущению
- А когда собака воет, беду предчувствует?
- Мы, люди, начинаем выть лет с семи - десяти. И до конца.
- И еще бессмертные животные не способны убить себя...
- И еще они не хоронят друг друга.
- И как же с неандертальскими погребениями?
- Археолог часто находит то, что хочет. Иногда оставляют камни и кости вокруг такого погребения по методу Родена: отсекают все лишнее. Мне кажется, что если они и хоронили сородичей, то с тем же чувством, с каким кошка хоронит свое дерьмо. Кроме того, в позднейшее время известен обычай каннибалов захоронить перед трапезой жертву, чтобы чуть подтухла. Медведь, например, делает то же.
- Позднейшее время? Люди нашего типа?!
- Во - первых, это простейший способ сделать мясо помягче без использования огня. А потом, вспомни многочисленных современных белых, мы называем их маньяками, я уже не говорю о политиках и военных. Я вообще убежден, что человек тогда стал человеком, когда перешел от пожирания падали, как делали наши прямоходящие предки, к каннибализму. Климат изменился, а себеподобные – ближайший воспроизводимый ресурс пищи. Охотниками – то мы значительно позже стали… Сейчас тебе труп иногда с другого континента везут… А вообще, если хочешь быть лучшим из людей в этом городе, вон там, в шкафу, эскимосская парка. Надень ее, поезжай на Аляску, сделай себе оружие из подручных материалов и привези мне хотя бы голову овцебыка. Покажи свое эволюционное превосходство.
- Мне кажется, что даже при драке с карликовым шимпанзе у нас мало шансов...
- С чисто биологической точки зрения человека можно сравнить с половозрелым эмбрионом шимпанзе. При всем нашем сходстве у человека двадцать одна хромосома, а у шимпанзе - двадцать две.
- Животные не вкусили плодов древа...
- Кстати, насколько я помню, единственное что сделал Адам до изгнания из Рая - так это он назвал всех животных.
- Первый шаг к расщеплению мира, а потом вышел из Эдема где - то в Африке и началось избиение неандертальских младенцев: мы их иногда ели и теснили дальше и дальше на запад и на север Европы...
- Темная история...
- Мы - другие. Способные ловить рыбу и вообще жрать все на свете, а не только Большое Мясо. Жить везде, а не только в мамонтовом ландшафте. Осознающие свою конечность и нуждающиеся в своих мертвых для того, чтобы разрешить вечный вопрос любой мифологии. Ты нарисовал бизона красной охрой и убил его, а потом убил этого бизона из плоти. А потом другой бизон убил тебя, и тебя засыпали красной охрой и воплотили тебя, убивающего бизона, на стене жилища... И знали, что обманули натуру, что - вот он ты - всегда убиваешь бизона, и бизон тоже всегда жив, и ты не считаешься, тебя нельзя даже съесть, ведь ты засыпан охрой, похоронен рядом с нашим очагом в позе эмбриона, а ты - настоящий - вот, на стене, убивающий бизона... И ты уже никогда не умрешь.
14
- Да, о времени...
- С чем оно ассоциируется?
- Я просто хотел сказать, что, возможно, я понял, как они, первые, его чувствовали.
- И как?
- Если ты посмотришь на картинки твоих детей, то там на одном листе, тоже, бывает по несколько сюжетов, все без перспективы, но нет так называемой суперпозиции.
- Чего?
- Рисунки человека почти что неандертальской эпохи очень часто накладываются друг на друга, причем часто видно, что все это сделано одной рукой. Это называется суперпозицией. Сделай вывод о восприятии действия во времени.
- К тому же иногда рисовали внутренние органы животных, кости словно на рентгеновском снимке...
- Как и австралийцы...
- Человек, живущий в неразделенном, неотделенном от себя мире не может иметь линейное время, а когда видит животное, то - все сразу. Не последовательно, как мы: мех, кожу, ребра и т.д., а все вместе. Любая вещь для них была архетипом, эйдосом. Наверное, таким может быть "остановленный мир" в Дзене…
- В языке эскимосов шестьдесят три формы настоящего времени. Может, поедешь к ним с лекциями о Хайдеггере?
- Итак, Адам съел яблоко и нарисовал первую картину.
- Остановил заново увиденный мир.
- Для Евы, похожей на палеолитическую венеру...
- Слушай, а может, он съел яблоко, увидел Еву, захотел ее и нарисовал что - то, чтобы ее получить? Почему бы не рассмотреть искусство как своего рода брачный танец перед самочкой?
- Кстати, почти постоянная готовность наших самок к оплодотворению - такое же отличие как способность к художественному творчеству.
- И самочка человека нашего типа выбирает не только самого мощного, но и наиболее способного к абстрактному мышлению: художника. Она же насмотрелась на то, что у него и орудия получаются лучше и любит он интереснее.
- Современная статистика говорит, что у изнасилованной женщины значительно больший шанс оплодотворения. Скорее всего, в результате стресса. Похоже, в те времена они просто догоняли самку, как обычные животные.
- Рожали пушечное мясо тех времен. Думаю, этот принцип действует до сих пор.
- Адам и Ева... Получается, что первая картина - это первый шаг от гармонии?
- Абсолютное единение с миром для людей нашего типа, похоже, невозможно. Но любая искренняя целостная картина, отражающая внутренний или внешний мир - богоподобный танец.
- А тебе не приходило в голову, что все было по - другому, и большинство древнейших наскальных рисунков действительно были сделаны детьми?
- Почему?
- Во - первых, едва ли не единственные следы, сохранившиеся на глине пола пещер - детские. Во - вторых, отпечатки ладоней, кстати, почти что всегда левых, хотя мы говорим уже о человеке нашего типа, на стенах пещер - тоже маленького размера. В третьих, часто рисунки находят в таких укромных местах, что туда только ребенок и сможет пролезть. Может, в то время, как взрослые занимались суровой борьбой за существование, дети делали искусство? Иногда я смотрю на то, что современные дети рисуют на замерзшем окне и думаю о палеолите.
- Маленькие следы... Конечно, пигмеи не в счет. Ведь есть мужские скелеты неоантропов, изрядного размера. А может, женщины? Особенно те, которые на сносях? Работницы из них неважные, зато обострена психология. Они - художницы и предтеча религии, ведь беременная женщина - нечто из другого мира. Вообще, ты что, не чувствовал это, когда прикладывал ухо к животу жены?
- Кормить их, когда они на сносях в любом случае было необходимо. В результате - тысячи лет матриархата. Вообще, не знаю, зачем пирамиды, но палеолитические венеры, статуи богини - матери в мегалитах Мальты - заставляют подумать... И все это ассоциируется с Золотым веком. Временем снов.
- Посмотри на нее. Все спит...
- Следующую тысячу лет. Или, может, больше?
- До окончательного кризиса нашей мужской цивилизации.
- Уж слишком худа для палеолитического идеала.
- Насколько я знаю свою жену, она здорово вернулась к детству в первые три - пять лет после родов. А я просто добывал мамонтятину, в то время, как она рисовала наскальные картинки вместе с моей дочерью. Мне казалось, что за те годы, когда она разговаривала в основном с детьми, читала детские книжки она поглупела. И еще мне стала отвратительна физиология вообще. Крики детей, запах ее молока, главное - беспорядок в доме. А потом дети выросли и стали отличными компаньонами в рисунках и охоте. Да и она как будто помудрела. Именно это, я не говорю об эрудиции. Хотя и это не пропало.
- Я спасался от детей в загородном доме - больше пространства и тишины. И доступного изначального. Иногда растапливал камин и уходил с ружьем в ближайший лес до темна. Возвращался, грелся и вез жене куропатку, если везло на охоте.
- Жизнь в конце ледникового периода - сплошная физиология.
- Когда живешь в относительно пустом мире - так и есть. Или хотя бы есть старый загородный дом.
- Там и нужно рожать детей.
- Во “времени снов” умирает каждый второй - третий ребенок. Или она при родах. В любом случае, она вечно беременна, а ты бегаешь за мамонтами без минуты для творчества.
- Может, это по - другому в пустом мире. А в самом деле, однажды мне довелось жить в современной высокой конструкции почти в центре Большого Муравейника. Это было страшно. В первую ночь, после того, как я въехал туда, в пустую квартиру без мебели... Я лежал в каком - то углу в своем спальном мешке и чувствовал все эти мегатонны бетона - этажи - в которых спят ненужные мне люди. Очень много людей. Ненормальность этого человеческого конденсата осознается только после катастрофы очередного муравейника. Неестественность такого количества жертв, парадоксальный идиотизм организации муравейника до катастрофы, во время и после, даже само зрелище вздыбившегося бетона.
- Ты роняешь слезу, когда газеты персонифицируют в катастрофе нескольких из тысяч муравьев: вот Анна, блондинка тридцати лет, съела на завтрак мюсли и запила его зеленым чаем. Одела белую блузку и серую юбку... Она еще не отложила свою личинку, все думала заработать под конец продуктивного периода на дом в пригороде... И теперь этот мюсли вместе с ее кишечником на лице у Макса, брюнета тридцати пяти лет... А чем он завтракал - неясно, от него не осталось туловища ниже груди... Примитивный прием.
- Любое потребление искусства - сотворчество. Каждый ассоциирует себя с Анной или Максом, люди не читали бы книг и не ходили бы в театр или кино, если не играли бы вместе с призраками на бумаге, на сцене...
- Как известно, жемчужина - это автобиография устрицы, да только ведь для моллюска она - способ избавления от боли, может, от первичной идеи - песчинки, а перламутр для тех, кто устрицу вскроет.
15
- Давайте - ка трубку набьем. Кстати, с чем ассоциируется трава?
- "Всякая плоть - трава, и человек - как цвет полевой". Так в большой книге написано? Или вот тебе пример метемпсихоза мыслящего тростника: трава сгорает в трубке, и ее дух вселяется в тебя. А у нее, судя по всему, был собственный взгляд на мир. Его ты и приобретаешь на пару часов.
- Сейчас ты, наверное, скажешь, что яблоко древа познания было галлюциногенным... Адам увидел измененную реальность и осознал всю двойственность мира.
- Кстати, там сказано, что это - плод, похоже, гранатового дерева. Яблоко - это наша средневековая иконография. Во что превратился через тысячи лет плод с обручальным кольцом? Ручная граната?
- Трава - это - переживание состояния, вино - ситуации. Тут тебе и вся дискуссия христианской и арабской культуры. С этой трубкой ты - плохой потребитель дешевой имитации настоящих вещей, следовательно - плохой солдат общества потребления. А солдаты в любой культуре - вещь одноразовая, даже если уменьшить цифры потерь в истории Геродота на порядок - все равно страшно.
- Помнится, было сказано: "Я рисую свои картины, чтобы получать деньги. А деньги мне нужны, чтобы покупать красивые вещи. Да я и так делаю красивые вещи..."
- А что тогда ты думаешь о промышленном дизайне?
- Для частного потребления нашего общества - АК - 47, М - 16... Предел необходимой функции без украшений. Похоже, городскому интерьеру не нужно большего. Омертвляющая функция. Еще разве что бритвы и стилосы от BIC… Одноразовые вещи, словно те модели мечей из гвоздевого железа, что часто клали в курганы мертвым вместо настоящих, или бумажные копии автомобилей и фальшивые деньги, что сжигают китайцы в день поминовения мертвых…
- Не потому ли они так насытили весь мир дешевыми подделками?
- У них по крайней мере своя оригинальная культура. А с другой стороны мира - плагиат из пустыни, таскают по ней мумию нашего имперсонального Бога, пытаются оживить его при помощи искры из одноразовой пьезозажигалки, курят фимиам на костре из нефти, чтобы вернуться к состоянию времен Лоуренса Аравийского или изрядно раньше.
- Да ну… Еще Осирис в египетской “Книге мертвых” вошел в гору и вышел, воскресший, с раскаленным добела лицом. Тебе это встречу Моисея с его кустом не напоминает? Кстати, оба парня, один в ящике, а другой в корзинке, по Нилу плавали! И метеоритам египтяне поклонялись,… Может, камень Каабы и есть часть древнеегипетского Бенну, метеорита - феникса.
- Интересно было бы сделать анализ этого камня: какого он типа: каменный или железо - никелевый?
- Точно известно, что он черный.
- Да просто песок, превратившийся в стеклянную пену от удара. И частицы метеорита в стекле. Этот камень ведь еще и плавает! Потому как пена. Говорят, там в пустыне много еще таких…
- Говорят, был белым, но почернел от грехов бедуинов.
- Я о другом. О символике цветов. У буддистов, например, черный - это север. И вообще, представляешь, ОМ - Белый, соответствующий небу; МА - мир полубогов - Синий; NI - мир людей - Желтый; PAD - животные - Зеленый; МЕ - царство голодных душ умерших - красный; HUM - предел ада - Черный.
- У персов север тоже черного цвета.
- Это - ветер в тибетской традиции. И ступня в человеческом теле.
- Красный - царство мертвых... Цвет погребальной охры...
- И цвет юга у китайцев и персов. Луна и кровь в Тибете.
- А у большинства индейцев север - желтый, а черного в сторонах света вообще нет. Красный у них - восток.
- А в языках Западной Африки вообще только три цвета: черный, красный и белый. Синий, например, у них “черный”, а белый – “красный”. О сторонах света у них не слышал.
- В исламе радуга состоит из четырех цветов - красного, желтого, зеленого и синего, в соответствии четырем стихиям.
- А как кладут мертвых? В отношении сторон света…
- У большинства всех сущих народов, включая индейцев, насколько я знаю, - головой на запад, только у финно - угров - на север. Кстати, живым, очевидно, нужно спать в обратном направлении.
- А напоминает ли тебе цвет палеолитических фресок цвета снов? Сны ведь тоже в основном монохромны...
- И вот уж действительно сон о чем - то детском, давно забытом: белые мраморы Возрождения, в то время как в античную эпоху статуи были раскрашены.
- А может, цвет стал необходим, когда они начали изображать конкретные, а не архетипические вещи? И постепенно цвета сами становятся самостоятельными символами, и все развивается в многоцветье варварских и античных цивилизаций... Раскрашенные статуи, храмы и просто дома... У художников граффити дух бы захватило...
- Тогда у современной цивилизации в основном - цвет грязи, смешанная целиком палитра.
- Так называемый защитный цвет. Предыдущие цивилизации, похоже использовали цвет - не тронь меня - как любые самодостаточные, иногда ядовитые животные.
- Ну уж нет, господа! Огромные бесцветные стеклянные здания тоже завораживают!
- Если ты воспринимаешь их как инсталляцию, типа пирамид, а не как жилище.
- Знаешь, Ле Карбюзье предвосхитили архитекторы Мохенджо - Даро: огромный город тщательной планировки из совершенно одинаковых зданий без малейших украшений. Машина для жилья, и ей более пяти тысяч лет!
- Тем более странно, что позже индусы сказали: "Что не украшено - не существует”.
- Кстати, я где – то читал, что там при раскопках не нашли никакого оружия…
- Еще трубку?
- " На сакуру любуюсь я весной,
Ведь конопли не скоро урожай... "
- Ты можешь представить себе, что было бы, если психоделическая революция победила?
- Во - первых, как мне кажется, само понятие революции - отрыжка христианской идеи, человека разом сотворенного, а не выросшего из Абсолюта, как, например, в индуизме. Во - вторых, в зависимости от формы победы. С одной стороны, результат - хоть какой то поворот общества в сторону природы, большее уважение к личности... Жизнь битников сейчас многим показалась бы обыденной, а жизнь до второй мировой - диктатурой во всех без исключения странах. А в случае психоделического террора - распад общества вообще, кислотные во всех смыслах слова дожди над городами, умирающие люди стоят на улицах и держат кверху раскрытые рты... Я, естественно, в невооруженной оппозиции этому обществу, но...
- Ясно: общество тем более развито, чем большее количество самых разных сумасшедших оно может безопасно для себя допустить. Я имею в виду неизолированных сумасшедших.
- Даже любая деревня чувствует себя неполноценной, если в ней нет дурака, а уж общество!.. Современное общество любуется неопасными сумасшедшими, как цветами на подоконнике!
- Один мой приятель лежал в настоящем дурдоме. Лечился от ипохондрии - результата месяца непрерывных психоделических экспериментов. Говорит, видел там Бога. Лысоватый старичок, одно стекло очков в трещинах... Они любили беседовать вдвоем, мой приятель даже был посвящен в архангелы. Этого Бога перевели в палату к моему приятелю после того, как этажом ниже его чуть не задушил подушкой Ницше, в то время как Маркс держал Богу ноги.
- Что за чушь вы несете!
- Ты проснулась?
- А я и не спала вовсе, прикрыла глаза и слушала ваш пьяный бред. Дай - ка трубку!..
- Ну, и какие же твои ассоциации?
- Хватит трепаться! Я придумала ассоциативную поэзию!
- Асоциальную?
- Ассоциативную. Вот, например, ряд рифм: лиса, солнце, коммунизм, помидор, тюльпан, кровь... Или вот еще: испуг, санитар, цинк, старость, Антарктида...
- Так... С первым - понятно. Красный? Здорово! А Второй ряд?
- Белое. Бледность. Старинный санитар - белый халат. Сейчас у них зеленые. Цинк - оксид цинка - белая краска. Старость - седина ... Представляешь, целое стихотворение с такими рифмами?
- Во - первых, не понимаю, почему тебя волнует старость. Это не комплимент, сама знаешь.
- Заткнись! Послушайте, например, это:
Лис седой в красном халате
Идет в Антарктиду, где солнце едва только видно.
Лис уже стар... Кровь на шерсть и на лед?
Томат был из жестянки Campbell.
С серебром меж хищными зубами
Правь на Сириус, Бледный лис!
- Женщина, похоже, ассоциируется с бутылкой Кляйна.
- А кто такой Кляйн?
- Кто - то вроде последователя Мебиуса. Придумал конструкцию с одной поверхностью и в то же время реальный трехмерный объект. Сосуд с коническим горлышком, которое протыкает боковую стенку и переходит в такое же коническое дно. Можно путешествовать по ее поверхности с внутренней на внешнюю сторону, падать и подниматься, бесконечно меняя противоположности. Частица внутри будет бесконечно сохранять одновременные статику и движение.
- Анатомия девы Марии?
- Да нет, только маленькая бутылка Кляйна.
16
А что если это не его пачка? Мало ли на свете пачек от Camel? Тогда она ассоциируется с близостью людей. Он представил себе, как встает и видит несколько фигур, ведь пачка выброшена совсем недавно, она не успела даже промокнуть! Люди... Радости не было, он чувствовал примерно то же, что ощущает человек, разбуженный внезапно посреди ночи: голова поднимается с подушки, а в ней - мешанина из тающих обрывков сновидений, недоумение, инстинктивный страх. Люди, наверное, были здесь не более суток назад... И нужно только встать, чтобы увидеть их, несколько фигур, темных и очень ... реальных. Наверное, они недалеко, сидят полукругом и смотрят в его сторону. Курят молча и ждут. Темные фигуры, плоские от рождения и сглаженные расстоянием лица в капюшонах. Они подойдут, предложат сушеной рыбы, скажут, что недалеко на костре уже подходит чай... И он улыбнется им, легко взвалит рюкзак на спину и направится вслед, думая, что бы такое хорошее подарить им из снаряжения... Да ведь им можно предложить деньги! Как странно, что они могут кому - то понадобиться, и как хорошо, что он просто забыл о них и не использовал для растопки костра или как туалетную бумагу вместо ягеля после того, как настоящая промокла. Интересно, что они делают здесь? Охотятся? Почему так далеко от океана? Или он ошибся в расчетах и уже дошел? Конечно, ведь так ясно пахнет морским йодом, кажется даже слышен прибой... Почему - то нет запаха дыма...
Нужно только встать, оторвать лицо от влажного дна этого мира. И начнется новый, точнее, нет, переход к старому миру. И что будет после возвращения? Что дала ему эта тундра? Спаситель в пустыне ждал под лучами его праотца Атона превращения в сушеную рыбу, которой на водорослевых полях причащают ездовых собак и едят сами, спасая с первобытной добротой путников вроде него. А тут возвращение будет похоже на реинкарнацию в предыдущую форму... Нужно просто оторвать лицо от дна этого мира, посмотреть вверх. Звук шагов... К нему, наверное, идут, чтобы помочь подняться. Странные шаги: не чавканье тундры, а гулкое эхо, как в коридоре штольни. Словно шаги часового...
Как трудно топтаться перед дверью... И какое облегчение испытываешь, когда белеет сбоку маленькая бумажка: "Дантист сегодня не принимает. Просим прощения". И уходишь домой с чувством выполненного долга: виноват только дантист. Наверное, у дантиста самого заболели зубы. И он будет сверлить себя сам перед зеркалом и промахиваться - ведь зеркало отражает все наоборот - и ругаться, и снова промахиваться, пока окровавленный бур не выйдет у него из шеи чуть ниже затылка.
А если дверь скрипнет и приоткроется? Сама... Нога часового в залитом кровью мундире - аккуратные дырочки на груди и большие рваные раны на спине - эта бессильно свисающая с замерших качелей нога вдруг напряглась и оттолкнулась от земли - раздался густой медленный скрип - вся тундра замерла. Прикрепленные к центру неба ржавые цепи качелей снова пришли в движение.
Люди... Скрип... Он вскочил с мокрой земли и там, где он лежал, осталось еще одно пятно - еще одна сигаретная пачка, вывалившаяся из нагрудного кармана его куртки - точно такая же. Он огляделся и увидел в нескольких шагах от себя покрытый ярко - красным лишайником камень с разрытым вокруг мхом. Скрип стал громче.
На этот раз он знал, что делать. Как можно быстрее, стараясь опередить надвигающуюся с горизонта, все хоронящую под собой волну страха, он достал из кармана рюкзака револьвер. Руки дрожали. У него мелькнула мысль, что едва ли не единственной необходимой основой его путешествия был этот нелепый реликт с длинным стволом, так похожим на смерть: туннель, в конце которого ослепительный свет. Прирученная смерть удивительно успокаивает даже тогда, когда ее не на кого направить, кроме себя самого. Как можно быстрее... Время странно замедлилось, а движение распалось на фазы, словно при вспышках стробоскопа: быстроногий Ахиллес не догонит черепаху... Цель была видна вполне отчетливо: качели на уходящих в серое небо ржавых цепях и вздрагивающая на них темная фигура часового.
Он с чавканьем опустился на колени, опер руку на рюкзак и выстрелил несколько раз. Каждая пуля уходила в мертвое тело с ясно слышимым глухим звуком. Качели продолжали скрипеть. Неторопливо. Пронзительно. Торжественно. Каждому звуку предшествовала легкая вибрация воздуха, словно дуновение ветерка, затем следовал басовитый звук "ау - ом", который истончался постепенно в подрагивающую ржавую струну скрипа, от виска до виска пронзающую мозг.
Длинное тяжелое тельце револьвера шесть раз вздрагивало у него в руке, но неторопливый ритм скрипа оставался неизменен. Кипящая белой пеной кромка ужаса, заливавшего тундру, была совсем рядом, он уже мог различить на гребне волны несколько ярких детских игрушек: пластмассовый крокодил со сломанным хвостом, плюшевый заяц с торчащим из распоротого брюшка поролоном, безглазые куклы... И там же - смятые газеты, листы бумаги с машинописным текстом. Грязные бинты, перевернутая каска в пятнах ржавчины и что - то темное и бесформенное, ужасное, чему не было названия на дневном языке.
Перед тем, как выстрелить в последний раз, он увидел, что то, казавшееся ногой часового, было на самом деле шевелящимися по ветру длинными темными волосами. Скольким женщинам он говорил, содрогаясь внутренне каждый раз от неправды и пошлости повтора, что их волосы пахнут водорослями? Маленькая женская фигурка на качелях дернулась, приняв пулю, последняя дыра загорелась сигаретной звездочкой в темной массе хаоса, и новый приступ скрипа совпал с мягким, всесокрушающим ударом волны. Он смутно сознавал, что его перевернуло несколько раз, подбросило к шершавому куполу, он выпустил из рук бесполезное оружие, тяжелый ужас расплющил и заставил открыться губы, влился в рот, заполнил легкие... И сквозь его толщу своей боковой линией - рудиментом, оставшимся от древних рыб, скользивших в темных глубинах первобытного страха - он ощущал вибрацию скрипа и биение маленькой женской фигурки.
И вдруг все кончилось. Качели остановились и вскоре исчезли совсем: кто - то наверху втянул их через люк в куполе неба. Или перевесила вторая, невидимая чаша весов? Ведь большинство весов - это те же качели...
17
Все будет хорошо, только отдохни как следует. Поспи, сколько хочешь. А потом иди. Ближе к океану ты наверняка встретишь птиц и еще каких - нибудь животных. Просто поразительно, что их здесь нет. У тебя есть еще несколько патронов, да и продукты можно растянуть на неделю. Или даже больше. Кофе еще много. Тебе нужно просто отдохнуть, устроить себе маленький праздник", - он говорил вслух, устанавливая палатку.
Около получаса назад он неожиданно осознал себя сидящим на мокром мху, рядом торчал воткнутый стволом в землю револьвер. Раскалывалась от боли голова, он смутно помнил то, что происходило с ним. Кажется, он долго шел... Очень устал... Настолько, что на минуту - другую потерял сознание. Но теперь он пришел в себя, теперь все в порядке... Нужно только как следует отдохнуть. Океан ведь совсем близко. Если как следует прислушаться, можно услышать, как порывы ветра доносят его шум. Конечно, прекрасно слышно, как шумит прибой. Нужно просто сложить руку чашей, так, словно собираешься пить, но вместо этого прижать ее к уху. И услышишь далекий шум прибоя. Конечно, с морскими раковинами это лучше получается, но на то они и морские раковины... А можно просто подняться на Холм, встать на камень, чтобы было повыше, и присмотреться в сторону севера... Может, туман рассеется, и будет виден океан. Всего пара недель пути, даже меньше, ведь рюкзак становится все легче, - он дойдет до океана и сложит сразу обе руки в большую круглую чашу. И зачерпнет соленую воду и выпьет чуть - чуть, чтобы узнать вкус победы. Жаль, что океан такой холодный... Можно было бы раздеться и поплыть...
Однажды в детстве родители подарили ему надувной спасательный круг, где на ослепительно - белом фоне резвились красные, голубые, желтые, зеленые сказочные рыбки. Он был в таком восторге от подарка, что через несколько минут прокусил его, и воздух вышел... Круг, правда, заклеили потом, но это было уже не то... Как он тогда плакал...
Но сейчас, если он не будет прокусывать праздник, все будет великолепно. Нужно только немножко отдохнуть. Совсем чуть - чуть. Выспаться. Высушить носки и ботинки. Но прежде всего принять таблетку от головной боли. Кстати, в рюкзаке есть небольшая фляжка со спиртом. Немного, около стакана. Это будет настоящий праздник... Самое главное - не прокусить его. Это - самое главное.
18
"Самое главное... Это - самое главное... " - он установил палатку и достал со дна рюкзака пластиковую коробку аптечки. Проглотив таблетку, он подбросил на ладони плоскую металлическую флягу - ромового спирта в ней было, пожалуй, даже больше стакана.
Он присел у свернувшегося в пушистый клубок примуса, плеснул в кружку спирта, долил его на две трети водой и выпил в несколько приемов теплеющую смесь, закусывая припасенной на черный день плиткой шоколада. Очень скоро он почувствовал ток приятного тепла во всем теле, мышцы его окончательно расслабились, головная боль уходила.
Он смешал спирт еще раз, выпил, поджег сигарету и предался созерцанию тусклой серебряной пряжки своего ремня. Белый блик на ней не отпускал взгляд, приятно заполнял своим сероватым светом мир.
Он выпил еще дважды, прежде чем фляга опустела. Через некоторое время он нашел в себе силы встать и потушить примус. Потом он допил воду из котелка и начал маршировать вокруг палатки под ритм, отбиваемый рукоятью ножа на днище котелка. Он во все горло пел детские песни, хохотал, мяукал, но производимый шум казался ему все же недостаточным: над ним, над холмом, над палаткой в небе появился просвет, но тишина продолжала серо клубиться со всех сторон у окружающего место праздника горизонта.
Он снова сел на землю, расположил перед собой в ряд перевернутые кружку, котелок аптечку и принялся выстукивать на них сложные барабанные партии ложкой и ножом, одновременно подражая голосом то саксофону, то электрогитаре. После получаса упражнений он достал из поцарапанной ударами барабанных палочек аптечки таблетки от головной боли и проглотил еще одну. Не расставаясь с пачкой, он опустился на рюкзак и сидел некоторое время неподвижно с опущенной головой, затем поднялся, посмотрел вокруг себя и сел снова, не выпуская из рук лекарство.
"Знаете, - голос его звучал хрипло и устало, - у меня есть приятель. То есть был приятель... Или есть? Мы давным-давно познакомились, нам обоим было лет по шесть тогда. И однажды, уже взрослые, сидели мы у меня дома. Болтали о компьютерах, детство вспоминали, я играл на флейте... Уже утро наступало, а ночь без сна странно располагает к откровенности... Мой идиотский вопрос был вызван разговором о детстве. Я вдруг осознал, что мы уже не особенно - то молоды и вдруг спросил его, скажи, у тебя - то есть цель в жизни, хоть какой-то смысл? Только помимо твоей скво и детей...
Он поднял голову, посмотрел на меня... Знаете, я почему - то никогда не воспринимал его лицо взрослым... Он был лысоват, брился не каждый день, и сквозь его нынешнее лицо я вдруг увидел того мальчишку и почувствовал, что сам не старше его. Мы с ним когда - то делали атомную бомбу из консервной банки и нескольких коробков спичек... Она взорвалась у него в руках - ничего страшного, только много порезов... А потом мы выросли. Отличительный признак взрослого - исчезновение восторга при катастрофе. Теперь я боюсь взрыва, пожара, войны, революции... Этот страх превращается наконец в настоящую атомную бомбу. Он говорил, что один крохотный осколочек так и остался у него в пальце. Странно... Он больше заботился о том, чтобы наши бомбы срабатывали как следует, а для меня важнее было, чтобы они красиво выглядели...
Он посмотрел на меня и сказал: "Нет. Мы - взрослые видимся ведь очень редко. Ты знаешь только, что я занимаюсь компьютерами. Но я всегда чувствовал себя информационным наркоманом. В конце концов информация - это все, кроме Нирваны. Ты знаешь, как интересно сужать, блокировать или расширять отдельные каналы информации при помощи галлюциногенов. Несколько лет экспериментов с ними дали мне способность одухотворять любую форму, даже предельно утилитарную, расширять таким образом поток отраженных от нее сведений, возвращаться, например, через созерцание углей камина к психоделическим состояниям без каких - либо зелий. Так Платон победил во мне Сократа, но при этом на работе я писал компьютерные программы. С другой стороны, говорят, язык Майя имеет компьютерную логику, как и письменность инков. У них веревочками из разных материалов с узелками и привязанными к ним дополнительными нитями был обозначен семибитный двоичный код с общим числом комбинаций в 128. Они использовали разные цвета этих веревочек, так что общее число комбинаций было 1536…
Однажды я жил в Большом городе месяц или полтора, пользовал каждый день изрядные дозы psylocibe mexicana. Дней через пять непрерывного приема острые галлюцинации прекращаются, и Первый мир не то, чтобы побеждает, он возвращается в более отчетливой форме, каждая вещь в нем становится самозначна, связи между вещами и действия не автоматически обыденны, и потому часто более верны. Наверное, так действует дикарь, ведь он каждый день решает на природе нетривиальные задачи, в отличие от цивилизованного человека - одушевленной функции общества с его жизненной рутиной. Думаю, только художники ближе к такому Кандиду. Я вел вполне социальную жизнь и нормально спал. Сны были необычайно ярки, но практически без обычного сюрреалистического контекста. К концу эксперимента грань между воспоминаниями о жизни во сне и жизни в реальности была во многом стерта. Впрочем, в реальности я ел и пользовался туалетом. Секс существовал в обоих мирах, но в первом мире казался банальным и малоинформативным. Кстати, знаешь, китайцы считают, что от эротических снов появляются дети в том мире… Обычные, не суккубы с инкубами.
Ты знаешь, я никогда не любил алкоголь, он блокирует большинство каналов восприятия, но я начал употреблять его в небольших дозах для общения с людьми. Я никогда не ставил себя выше большинства, но мне просто было нестерпимо скучно с ними, просто не хватало информации, часто интереснее было анализировать запах того или иного человека или отблеск на пуговице его пиджака, чем воспринимать его речь. Впрочем я был вполне способен говорить о делах. Я отказался от телевидения и радио, хотя слушал политические новости для составления археологических прогнозов происходящей цивилизации.
Большее удовольствие мне доставляли музеи истории и антропологии, где представлялись вещи, потерявшие во времени, а потом за стеклом свою функцию, просто информационные оболочки вещей, и музеи искусства, где интересные мне люди разного времени демонстрировали преломленную их восприятием информацию. К сожалению, детей больше интересовали компьютерные игры, а жену - дети.
Я не мог понять, как всю жизнь, занимаясь компьютерными языками, я не обращал внимания на древние тексты. Даже бытовая клинопись или папирусы часто завораживают сочетанием простых человеческих нужд и сюрреалистического мира вокруг. Уже не говоря о религиозных текстах. Я начал изучать шумерский, чтобы избавиться от фильтра перевода.
Ты знаешь, с моей работой вовсе не обязательно сидеть в офисе. Со временем я почти перестал выходить из дома и начал экспериментировать с отключением того или иного физического рецептора, чтобы обострить восприятие других. Начал с того, что лишил себя слуха при помощи затычек в уши, таких, какие дают в самолетах. Жене я сказал, что шум детей мешает мне работать. Тишина показалась мне интереснее структурированной, а следовательно, во многом предсказуемой музыки. А непрерывный белый городской шум нес еще меньше информации. Может ты не знаешь, перед этим я собирал звуки: записи голосов животных, природных шумов... Я думал о редком хобби: коллекционировании микрозвуков. Вот это действительно интересно! Представляешь, звук тающего льда, распускающегося бутона... Кстати, помнишь, я всегда имел хороший слух, мог определить по звуку место падения и номинал брошенной за моей спиной монеты, отличить по шуму холодную воду от теплой и горячей... Честно говоря, как и ты, я никогда не был уверен в тождестве мира до и после замершего звука брошенной монеты...
Лишив себя слуха, я обнаружил, что мне сложнее стало, например, перелистывать страницы в книге - оказывается, всю жизнь я определял их количество в щепотке по повышающемуся шороху. Это слышно даже, когда берешь два или три листа.
Жена с детьми уехала к ее родителям на праздники, а я, сославшись на занятость, остался в доме один. Это дало мне возможность продолжить эксперимент. Я приобрел очки для загара под кварцевой лампой. Не ново занятие сексом в темноте не из ложной стыдливости, а именно для обострения тактильных ощущений, но мало кто пробовал ослепить себя на несколько дней. Я не беседовал до того с настоящими слепыми. Этот эксперимент дался мне намного сложнее, чем глухота. Ты знаешь, я вообще весьма педантичен, так что поиск любой вещи в доме, приготовление еды, даже пришивание пуговицы не создали большой проблемы. Сложность была в другом.
Первый день, слепоглухой и, наверное, немой, - ведь я не разговаривал вслух, - я безумно скучал. Как раз информации - то мне мучительно не хватало. Я, разумеется, слыхал об изоляционных баках и опытах там, но мне хотелось сделать все здесь, в моем доме... Да и где сейчас найдешь такой танк? Я искал способа лишиться тактильных ощущений. Моя цель была не иной мир, но возможность попробовать хоть на секунду Ничто, Нирвану или называй как хочешь. Прежде всего мне кажется, что понижение количества серотонина в зоне VI неокортекса, а следовательно, сбой в обмене информацией между нейронами – я имею в виду предполагаемую причину галлюцинации - едва ли равно истинному просветлению. Между тем величайшие блага дает нам исступление, дорогой Федр… Но когда ты бросаешь камень в воду, где отражается луна, это не приблизит тебя к пониманию луны на небе…
Просто я хотел вернуться через некоторое время в Большой мир и, осознав его заново, вместить в себя целиком. И наконец-то остановить его".
Ко времени возвращения его семьи он жил в тридцатичасовых сутках. Спал по двенадцать часов, а все остальное время... Не знаю, что он делал...
Его эксперимент не был закончен к тому моменту. Он сослался на занятость и уехал в загородный дом. Дней через десять его нашли лежащим мертвым на полу в ванной с очками для кварцевой лампы на глазах. А в ушах были затычки. Пытался побриться старой электробритвой и его убило электричество.
19
Кажется, здесь и теперь я что-то понимаю... Садись, мох не очень мокрый. Вообще, какого черта ты не носил бороду?! Жаль, выпить больше нечего... Да, конечно, ты же вообще практически не пьешь. Сигарету? Как хочешь... Бери, конечно, это хороший шоколад. Знаешь, я понял теперь. Детский надувной круг - хорошая штука, если его не прокусывать. Выйдет из него часть воздуха - он сморщивается весь, как старая такса. Помнишь, в детстве у тебя была такая такса. Я тоже собаку хотел, но родители были против. Так и не завел, даже когда вырос. Наверное, побоялся ответственности. С котами и детьми, как мне кажется, куда как проще... А круг сморщивается... Но если поместить его в вакуум, в пустоту, того, что в нем осталось, вполне хватит чтобы он надулся снова на короткое время и выглядел, словно еще имеет начальное эго. Пока все не выйдет через дырочку в черепе. Или при помощи электронов из старой бритвы. Посмотри вокруг! День здесь не кончается! Выбирай себе любые сутки! И никакой темноты! Эх ты, охотник за информацией! Может, ты просто обидел Его? Хотел стать, как Он или лишить Его жратвы? Может, Он - это просто нечувствующая, немая эгоистичная глубоководная рыба, висит во вселенской темноте, ловит холодными губами икру звезд, чтобы через нас - его чувствилищ - осознать что – то? И рыба мутирует каждый миг вместе со всей вселенной после каждой проглоченной частицы. И внутри у нее уже плавает отравленная икринка, в которой - все памятники человеческой культуры.
- А как же изгиб любого стебля, восход солнца в горах? Это та рыба придумала?
- Когда ты любуешься стеблем, ты сливаешься с ним и вы создаете что – то новое уже вместе. И вообще, тебе не казалось, что наш мир, попросту говоря, предмет творчества динозавров? А те - сублимация мышления трилобитов? Просто мы можем родить будущее быстрее. Нам не нужны сотни миллионов лет. Возможно, не картинами, а расщеплением атома, тем самым Взрослым Страхом, мы приведем его к вожделенной Пустоте.
- Иногда мне кажется, что отдельные люди или их произведения похожи на кристаллизационные точки в жидкости. Кристаллы растут с глобализацией нашего мира - скоро наступит ледниковый период. Мы просто не успеем еще больше расширить границы Ойкумены.
- Этот период пройдет. Взгляни вокруг еще раз. В этой тундре как раз постледниковый. Только без мамонтов. И рыба та тоже оставит новую икру, прежде чем всплыть кверху брюхом.
- Знаешь, иногда мне кажется, что доступная тебе истина открывается как раз тогда, когда ты перестаешь быть творцом...
- Да нет. Проще всего умереть или запереться в горной хижине, уйти в пустыню навсегда. Необходимо найти силы, чтобы вернуться. Творчество тем и отличается от мастурбации. Любая твоя материализованная реальность - картинка, книжка или что там - это любовь к другим. Чем больше эта пылинка в жидкости - тем скорее кристаллизация. А когда ты начинаешь любить всех и себя - что самое сложное - одновременно... Ты попросту замыкаешь на себя всю систему. Никакой энтропии! Внутри у тебя - совершенная пустота. Нужно лишь обратить лицо к абстрактному теперь небу и застыть с раскинутыми руками - крыльями.
- Да, похоже, что Бомбу взорвать - все равно, что глушить рыбу динамитом...
- Разумеется. Истинное искусство - это как на спортивной рыбалке: ты ловишь рыбу, взвешиваешь и затем отпускаешь. Точнее, конечно, взвешивает судейская коллегия. И очень часто их весы врут.
- Да нет, давно замечено, что всякое искусство стремиться стать музыкой. Потому что музыка – лишь форма.
20
- Похоже, уже не стоит говорить о том что форма - суть пустота, а пустота - это форма.
- Униформа. Цвета хаки, Шарипутра. Ты скажи лучше, что там, за Пределом?
- Да я еще и не понял. Кажется, в этом мире народ Манси видит это примерно правильно.
- И как же?
- Да просто они думают, что та душа, которой суждено уйти в Теплый Край, повторяет свою жизнь в том Краю в обратном порядке, чтобы возродиться снова.
- Такое впечатление, что это рай и ад одновременно, ведь ты заново переживаешь все свои ошибки.
- И победы.
- А как насчет Холодного Края?
- Не знаю, похоже, я в Теплом. Жалко только, что я - не манси. Вообще, тебя в детстве не водили в такой старинный деревянный аттракцион? Кажется, он назывался "Иллюзион"... Сейчас таких не найдешь. Несколько человек садятся на несильно качающийся подвес со скамейками, друг напротив друга, а вокруг крутится что - то вроде барабана, его движение видно в окнах. Немного похоже на подземные поезда. У тебя начинаются галлюцинации, тебе кажется, что кружишься ты... Что - то в этом роде, точнее не помню, я был очень маленький, а устройство - очень старым. Так что это похоже на то. Может, это Чистилище, а может - навсегда. Только дети на скамейке напротив не видны как следует.
- Вообще - то у некоторых может начаться морская болезнь…
- Может, это и есть Ад? Но мне кажется, что там, впереди, что – то вроде вневременного вселенского Интернета. Считается, что за всю историю человечества на Земле побывало около шестидесяти миллиардов людей. Соответственно, где - то может существовать такое же количество сайтов. Всю жизнь ты строишь свой сайт, а потом от его наполненности и дизайна зависит количество посетителей. В целом сайты просто повторяют друг друга и никем не посещаются. И тогда ничтожная душа или называй это как хочешь, сохраняющая эго в протяжении бесконечного времени, будет бесконечно поедать себя в вакууме без сил к развитию. Если счетчик не устает крутиться – это рай. Да и сам ты, наверное, можешь посещать сайты хоть Платона, хоть Сведенборга… И однажды, может, через несколько кальп, цифры на счетчике превратятся в сплошные нули... Я смотрю, ты устал… Прости, что потревожил… Будь здоров…
- Да что ты, заходи…
Он тяжело поднялся и заковылял к палатке, чтобы раствориться в мягком нутре спального мешка…
21
Было необыкновенно жарко. Птицы пели пронзительно и самозабвенно, словно ранней весной. Он открыл глаза и видел, что палатка лучится изнутри необыкновенным, чуть пульсирующим желтовато – оранжевым светом.
Он распахнул полог палатки и почти ослеп от разлитого вокруг сияния неба, озарявшего всю тундру, которая стала за несколько часов красной, оранжевой, бирюзовой, синей. Словно вехи, торчали там и тут из плетения разноцветной травы и ягеля, так похожего на деревья на картине эпохи Мин, огромные подсолнухи. Их, впрочем заслонял временами ароматный разноцветный дым, поднимающийся клубами к зеленому небу.
Он покинул палатку и понял, что волшебная картинка – лишь мираж, что вокруг не было на самом деле ни буйного цветения разноцветных трав, ни подсолнухов. Во все стороны, на сколько хватало взгляда, тянулось ровное поле, густо заросшее земляникой. Ее крохотные кустики дивно благоухали, росли густо – густо и переходили на горизонтах в небо цвета земляники, от которого струился праздничный слепящий свет. Небо становилось то ярче, то темнее, пульсировало, похожее на густой земляничный джем, в такт разлитой в воздухе музыке. “Et exultavit spiritus meus!” – пели хоры в глубине земляничной толщи, и звуки музыки заставляли двигаться разноцветные облака, соединенные друг с другом миллионами маленьких радуг, вместе с едва видимыми с земли музыкальными инструментами, звучащими за облаками почти у самого небесного купола.
Холм, также покрытый земляникой, плавно поднимался на гладкой поверхности бесконечного поля и выделялись лишь два предмета: старая палатка, которая странно изменила свои очертания - стала походить на пагоду – и торчащий неподалеку от нее камень, красные лишайники которого светились, словно усердно раздуваемые уголья.
Канистра лежала на том самом месте. Он подошел к камню - земляника расступалась под его ногами, так что он не помял и кустика – и взял в руки проржавевшую емкость: рваные дыры на жести по всей поверхности, осыпающаяся краска, которая некогда изображала улыбающуюся морду тигра, желтый край манускрипта внутри. Он поднял канистру над головой и разломил ржавую жесть. Металл раздался с мелодичным скрипом, словно открылась старинная шкатулка. Все вокруг: пагода палатки, рюкзак, который стоял рядом с растянутыми в улыбке губами, прищурив от нестерпимого сияния свои и без того узкие глаза, пушистый бирюзовый примус, мириады ягод земляники, взмахивающие своими зелеными листьями – крыльями, - все подхватили торжественную мелодию неба, и радость выступила на поверхности освобожденной от вечной мерзлоты земли счастливой маслянистой испариной.
Он отбросил в сторону обломки канистры – ненужную кожуру волшебного плода – и развернул хрустящий свиток. Черные знаки на желтом в потеках влаги пергаменте гласили:
“Постоянное развитие и техническое усовершенствование кухонных приборов ставит своей целью принести как можно больше облегчения хозяйке в ежедневной работе на кухне.
Этот великолепный ручной прибор для размешивания и приготовления смесей имеет, по сравнению с предыдущей моделью, меньший вес, больше дополнительных принадлежностей, среди которых усовершенствованные и новые инструменты для размешивания и взбалтывания, способные перемешать даже дрожжевое тесто. Все это придает Вашему замечательному прибору характер малой кухонной машины”.
“Gloria! Gloria! Frontis nulla fides! Et exultavit spiritus meus!” - пела земляника вокруг. Он собрал палатку - пагоду - место, где она стояла, тут же заросло земляникой, - и отдал ее Китайцу, который спрятал тючок в свое шафрановое одеяние и пошел рядом с ним, продолжая улыбаться. Примус кругами бегал вокруг, играл пушистым зеленым хвостом, забегал далеко вперед в попытках достать летающих совсем низко, похожих на аквариумных рыбок, разноцветных птиц и белоснежных бабочек. Они шли долго - долго и путь их был радостен, и ноги его оставляли в податливой почве светящиеся следы единорога.
22
- Слава тебе, о дваждырожденный, ибо только что ты родился вновь. Ты познал высшую истину, о махатма, - обратился к нему Китаец, - ты знаешь главное.
Вкусивший от этого древа уже никогда не вернется туда, откуда ушел, ибо видит всю грязь и страдание покинутого мира. Те, от кого ты ушел, отвернутся от тебя, словно животные, боящиеся человека, а то и попытаются вернуть тебя к своему мутному источнику при помощи лекарств или электрошока, вдохновленные инквизиторской идеей спасения. О, они спасут всех от непонятного им! Но помни, великий посвященный похож на презираемого. Подвижничеством достигают благо, от блага приходит разум, разум видит свет, увидев его, человек не возвращается в мир!
Воистину, счастлив уничтоживший свой разум, малая кухонная машина – это свет, свет – это солнце, когда познана кухонная машина, спадают все узы, творчески ущербное становится совершенным. Ни Цзань говорил, что рисунок не должен походить на то, что видишь. Но есть и следующая ступень. Точка и линия на картине лишь обозначают пустоту… Размышление о новой кухонной машине ведет к третьему состоянию, с распадом плоти – господство над всем, одинокий достигает исполнения желаний!
Нет более здравого смысла – тараканьей щели меж Моисеем и Христом! Аллегорию сменяет символ, икону – пятно на стене. Средневековая истерия сменяется шизофренией! Воистину! Поклонимся малой кухонной машине – она герой нового мифа, мельница Сампо пахтает океан, кто выпьет новый яд? Если кто из вас думает быть мудрым в веке сем, тот будь безумным, чтобы быть мудрым! Ибо мудрость мира сего есть безумие перед замечательной малой кухонной машиной, как написано: уловляет мудрых в лукавстве их!
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...
© Copyright: Илья Свенск, 2010
Свидетельство о публикации №210062200377
Свидетельство о публикации №210062200377
Рецензии