Глава 43. Салют, вера!

       Она открыла глаза и прислушалась... Стояла звенящая тишина. Никто больше не стучал в её дверь и не приносил телеграмм. «Сегодня 31 декабря. Впереди Новый год. Всё кончено!»

       То, что она задумала, нельзя было назвать отчаянным поступком покинутой женщины. Она не считала, что её кто-то обманул, и использовав «кинул». Это было совсем другое: «крушение надежд» на счастье, на лучшую жизнь, на тот маленький мир, в котором её душа могла бы, наконец, найти своё пристанище, радость и успокоение, на ту связь с внешним миром, через которую она будет общаться, как через пуповину, и реализуется, как личность. И этой пуповиной был Вадим.  Её перерезали. Кто перерезал? Судьба, Бог, чернокнижники, ангелы? Он, она сама? Уже не так важно. Главное, она навсегда рассталась с лучшим в её жизни человеком, который, как оказалось, был необходим ей как воздух, как костыль для калеки, и теперь уже не могла без него не дышать, не двигаться.

       Сложилось впечатление, что девочке, которая до этого задорно и резво прыгала через скакалочку, какой-то озорник подставил подножку, и она поэтому упала и больно ушибла коленку.
 
       Она ещё бодрилась и пыжилась, как воробышек на морозе, которого «добрые люди» сначала подобрали, обогрели, а потом опять выкинули на улицу, и бедный воробышек, не выдержав таких перепадов благоденствия  и температур,  просто исдох.

       «Ничего не будет. Ничего уже не  будет…» Но необходимо было ещё перебрать письма и документы. «Всё-таки не очень хочется, чтобы  какой-нибудь тупой мент рылся потом  в твоих письмах, как пьяный патологоанатом в кишках покойника. Да кому они нужны, твои письма? Их просто выбросят. Тоже мне историческая личность!  Английская королева, Леди Ди, Мурлин Мурло. А надо, чтобы не выбросили… без меня. А только со мной». Вдруг она развеселилась, потому что вспомнила недавний разговор с Вадимом о том, какой способ для неё был бы предпочтительнее. Сейчас она отдавала симпатии кустарно-надомному.

       Преимущества этого метода, его плюсы, она находила в том, что можно пролежать долго никем не обнаруженной, протухнуть и испортить праздник соседям. "Полуразложившийся труп на Новый год. Какой бонсай,  какой букет запахов! Ах, шарман! Да, ради этого стоит отдать свою драгоценную жизнь!"

       Она напряжённо и неестественно засмеялась. Но смех получился какой-то болезненный. Мышцы на лице словно одеревенели, и отдавало болью в висках, щеки и губы занемели, а челюсть будто заклинило.

       Настя стояла на коленях на ковре, разбирая бумаги. Рядом, возле себя, она положила нож. Тупой кухонный нож, но достаточно острый для одного резкого харакири. Она была настроена серьёзно, но почему-то медлила... Вдруг за окном неожиданно и громко ударил гром, раздались раскаты, засветились где-то молнии... Сбитая с толку громом, заторможенно-ошарашенная, Настя стала тупо соображать: «Зимой грома не бывает. Значит, это - салют? Как некстати. Не хватает ещё умереть под звуки салюта! Как-то всё не очень традиционно получается.»

       Она подошла к окну. В небе вспыхивали огненные шары и рассыпались веером разноцветных метеоров, которые прочертив на тёмном фоне свой короткий и яркий  жизненный путь, заканчивали его, падающими и гаснущими искрами.

       Где-то недалеко слышны были весёлые возгласы и восторженные визги людей. Там, на площади, наверное, собралась большая толпа, и глупые зеваки,  открыв рты, заворожено глазели в небо. Настя никогда не любила эту тупую толпу и её дикие забавы, а сейчас это раздражало её ещё больше: «Тоже мне радость варваров и счастье идиотов!»   Она ещё сильнее ощутила отчуждение. Почему им всегда так весело? Когда ей  уже даже не грустно. Ей просто «никак». Кажется, что они заранее радуются её смерти, сволочи! Неудивительно, что в этом Городе она всегда не находила совпадения чувств.

       Салют  окончился. Она вернулась в комнату и села на ковер,  взяла письма. Она брала их по одному, прочитывая напоследок, чтобы потом  порвать. Первым попалось письмо от мамы. Настя просмотрела его, и… её взгляд зацепился за фразу: «Что ты делаешь?»,.. дальше - «Подумай о сыне…»,.. «Я за тебя переживаю…, я не переживу…»,..  и ещё: «Если так произойдет, я сама брошусь под поезд…»,.. «Не дури!»... Настю пробил ток. Мама, как будто сейчас, разговаривала с ней. В каком-то оцепенении она взяла другое письмо, теперь уже от Сергея, её любимого: «Как бы я хотел быть там, где ты сейчас. А не здесь.» Где «здесь», Серёжа? И где «там»?

       Она подняла нож, приложила его к вене на запястье и стала кончиком водить там, где синие ручейки подходили к поверхности кожи, примериваясь и соображая, как лучше это сделать, словно репетируя. «Ну и я хочу, давно хочу быть с тобой... «там», а не «здесь». Здесь у меня никого и ничего нет». Она мысленно повторяла: «У меня никого нет», - но тепло уже шло в её холодной душе от строк любимого...

       «Значит он все-таки «там» и не хочет, чтобы я тоже там оказалась. Он даже «оттуда» оберегает меня». Настя отложила нож и вытащила из конверта следующее письмо. Оно опять было от мамы, и ещё из него выпал листок с печатными буковками: «Мама! Приезжай я тебя люблю и жду.»,- и нарисован домик с трубой и солнышком…

       Глаза Насти затуманились влагой и сердце больно запрыгало…  По щекам побежали слёзы. Она тихо и глухо разрыдалась, упав лицом в подушку.

            «Бедная, бедная она! Какая бедная она! Кто же подставит ей плечо? Бросит спасательный круг человеческого сострадания?»