Больше нет

Кто-то заходит в тесную, душную комнатушку, громко топая сапогами. Ясно кто. Солдат. Что ж, никого другого теперь ждать не приходится.
Снежана – в виде исключения ей разрешили оставить ее собственное имя, больно оно подходило к ее внешности – нарочито медленно потянулась, выпрямилась и села на узком диванчике,  открыв соблазнительные ноги.
Солдат все еще стоял у двери. Не то чтобы молодой… Похоже, просто не привык пользоваться такого рода услугами.
- Ну что же ты, милый? Иди сюда! – проговорила Снежана самым нежным голосом, на какой была способна.
Он вошел и жестом попросил ее раздеться. Она тут же этим занялась.
Похоже, молчание казалось ему неловким – для Снежаны-то это была просто техническая пауза, заминка – и он спросил:
- Откуда ты?
Снежана помедлила. Сказать, не сказать? Да какая, собственно, разница?
- Варшава.  – не солгала, не призналась. Город большой, в случае чего – не найдет.
- Был у нас один… Из Варшавы. Все дом свой вспоминал. Детство. О маме говорил часто. Марком звали.
- Звали?
К этому она тоже привыкла. Война. Многие приходили выговориться. Платили те же деньги, смотрели на ее обнаженное тело – и говорили. Любопытство – часть работы. И заработка.
- Да помер он, помер. Недавно совсем. Только-только письмо домой отправил. Всегда ведь так о матери беспокоился, говорил, она у него одна осталась, почти каждую неделю ей писал… Многие, я знаю, смеялись над мальчиком, а я думал: зря. Искренний он был просто, вот что. Искренний, честный и чистый, и не было у него никого, кроме мамы. Вот он и старался, как мог… оградить от неприятностей. – голос у мужчины дрогнул, но она не обратила внимания. Нельзя. Сейчас нужно пододвинуться поближе и обнять потихоньку за плечи.
- Он ей все расписывал, как его кормят замечательно, каких он товарищей встретил… а над ним смеялись и отбирали бумагу. Он все плакал, просил: отдайте. Не слушали. Он заново переписывал… И перед сном о маме вспомнит, и за едой нет-нет да и сравнит ее пирожки с походной стряпней… И всегда такое у него в глазах проскальзывало, что… ну, в общем, я не неженка, но парня жаль было.
А потом его ранили. Он лежал и умирал, и помочь уже было ничем нельзя. Только я, как кретин, схватил его на закорки и понес к врачам. По дороге останавливался, поил водой из фляжки, хлестал по щекам и заставлял оставаться в живых. Но мальчик не… не смог. Он… он просто обмяк у меня на руках, и все. Лицо расслабилось, губы, кажется, решили раздвинуться в последнюю улыбку, но не успели. Он позвал тихонько – не меня, конечно, маму – протянул руки… и все.
Мужчина закрыл лицо руками. Снежана будто бы осторожно, скованно, погладила его сначала по голове, потом по плечу.
- Я ему, если честно, всегда завидовал. Такая любовь, такие узы… По-моему, и мама его все время о нем думала… Представить даже не могу, что с ней случилось, когда… когда после того, как пришло письмо с заверением о том, что все хорошо, принесли похоронку. Бедная женщина… А я даже не знаю, что сказал бы ей при встрече. «Извините, ваш сын умер у меня на руках»? «Извини, что я тебе чужой и не могу утешить»?
Плечи солдата затряслись. Снежане показалось, он сейчас заплачет. 
- Ну-ну, маленький, не переживай. Ну почему тебе так грустно?
Большего от нее и не требовалось.
- Подкидыш я. Нет у меня ни отца, ни матери. Только я – и все. И на себя полагаться не приходится. – губы согнулись в горькой ухмылке. –Вообще – не на кого полагаться. Вот и пришел.
Теперь нужно только раскрыть объятия и предложить.
- Ну, иди сюда, иди ко мне, обними меня…
Слова льются бессмысленной, но такой знакомой и успокаивающей ниточкой.
Она хотела продолжить, но он остановил:
- Нет. Давай… просто посидим.
Он закрыл глаза и вдохнул запах ее волос. Видно, представляет, какой была бы его мать. Пока он не видит, Снежана презрительно усмехнулась.
Взгляд упал на часы… Отпущенные полчаса миновали.
- Все, хватит. Все остальное стоит дополнительных денег, - сказала она уже совсем другим, резким голосом.
Он отстранился, поднялся и ушел. Обернувшись в дверях, сказал без всякого выражения:
- Спасибо.
И дверца закрылась.
А Снежана вновь легла на диванчик, закрыла глаза и стала ждать следующего клиента. Что-то ей подсказало, что теперь угрызения совести точно не будут ее мучить. Марка больше нет.