Не верь. Не бойся. Не проси

Не верь.

Клопы в тюрьме, это настоящее бедствие.
Особенно, если это пересылка на Красной Пресне. Они там не просто есть, они там везде. Ходят небольшими отрядами, и жрут всех подряд.
Но где-то через год привыкаешь конечно. Или иммунитет вырабатывается, или кровь кончается, но не чешешься по крайней мере.
А новенькие офигевают. Помню как все чуть не умерли от хохота, когда заехавший из Лефортово таможенник спросил с неподдельным изумлением - "У вас что здесь, клопы?". Звучало это для нас так же, как если бы он спросил - "У вас что здесь, тюрьма?"
Самостоятельно с клопами справиться нет никакой возможности. Мы уж и кипятком шконки проливали, и газетами их палили, они как бошки у дракона - на место одного два приползают. Помню раз проснулся от ощущения того, что руку придавило. Смотрю, а на ней клоп сидит только что покушавший. Раздувшийся такой, и от того что кровь в нём ещё тёплая и её много, полное впечатление, что это не насекомое, а какое то мелкое животное, вроде мышонка.
Один раз накрыли особенно крупное клоповное гнездо. Они, падлы, с пауком договорились.
Пауков в тюрьме никто не трогает, считается, что это хозяин хаты и вроде как мух и клопов жрёт. Помогает бедолагам. Но как то раз, случайно, осветили паучий уголок и обалдели. Клопы в нём висели гроздьями, спрятавшись за паутину. Тысячи клопов.
Понятное дело, что паук столько за всю свою жизнь сожрать не сможет. А эти лихоимцы прочухали, что это единственное место в камере, где стены огнём не палят, и начали там плодиться со страшной силой. И устроили такой симбиоз - они пауку подгоняют раз в неделю самую красивую клопиху, а он их за это крышует. Ну как то так наверное они договаривались, да только трендюлей получили все. Клопов сметали на газету и топили в унитазе. А паука поджарил спичкой мой семейник Егор, обосновав, что тот совершил гадский поступок и не оправдал доверия братвы.
Поэтому в тюрьме нельзя верить никому.
Даже народным приметам.

Не бойся.

Как-то к нам из Егорьевска перевели Сашку и Вовку. За косяк разогнали всю их хату.
Эти охламоны ухитрились проковырять лаз в соседнюю женскую камеру и начали спариваться с соседками. Гужевались неделю - половина мужиков заползала к бабам, а половина баб переползала к мужикам.
Ночью вертухаи в камеры не заходят, а только пасут через глазок - так что внешне численность камер была вроде бы правильной - кто там будет всматриваться, есть сиськи под одеялом, или нет.
Малину обгадила одна страшная лесбиянка, которую никто так и не смог трахнуть. Начала ночью голосить, будто умирает. Пока вертухай бегал за лепилой, бабы с мужиками начали переползать в свои камеры. А Санька застрял. То ли его бабы так раскормили, то ли чем зацепился - он не рассказывал. И мужики его тянули за руки, и бабы ему пробовали помочь, да силёнок не хватило, и вертухаи конечно увидели его голую задницу, торчащую из стены. И Вовка каждый раз икал от смеха, рассказывая про Санькину рожу, когда его вертухаи дубинками проталкивали. Выпинали его конечно из дырки, без штанов, вся попа в синяках, а пах в губной помаде.
Ну суета, всех на сборку спустили в грязь и холод. К утру успокаиваться стали, отходить от приключения. Сидят, впечатлениями все деляться как потрахались. И переживают, естественно, что такая лафа закончилась.
Только Санька как-то беспокойно сидит. Его спрашивают, мол копчик что ли сильно отбили, а он говорит - "Да боюсь у меня геморой выскочил, пока я тужился обратно залезть". Ну все конечно -"Покажи, что тут стесняться, мы тут все если не медики, то как минимум патологоанатомы." Санька штаны снимает, народ туда глядь, а у него между ягодиц кусок целофана торчит. Потянули и достали золотое колечко и записку "Всегда буду любить тебя, твоя Ленка".
Поэтому в тюрьме нельзя бояться ничего.
Думаешь геморой, а там золото.

Не проси.

Один раз нашу камеру решили всё-таки протравить от клопов, и нам пришлось собираться на сборку.
Вещей и продуктов у нас с Егором набралось не просто много, а караул как много. Мало того, что у нас с ним были официальные свиданки и посылки раз в месяц, так ещё и наши родные за денюжку договаривались с начальником тюрьмы и приносили колбасы в три раза больше, чем весили мы с Егоркой вместе. Добро иногда пропадало, потому что холодильника в камере нету, а раздавать продукты всей камере Егор жадничал. Ну грев то само собой, но остальное - извините. Помимо этого Егор слал во все окружающие хаты малявки с мольбами "зашлите хоть чего-нибудь", что бы все думали, что у нас ничего нету, и ничего не просили.
Словом паковать нам было что, а вот куда паковать уже было некуда. Поэтому пришлось разодрать оба наших матраса, и вату из одного набить в другой, а в получившийся мешок складировать месяцами скопленное добро. Мешок получился в мой рост и весил столько, что я его не мог даже приподнять.
Вдвоём с Егором мы его приподнимали, но вот нести уже не могли, а ведь ещё оставались двойной матрас и подушки. А тащить нужно было с четвёртого этажа на первый, а через сутки обратно.
Началась ревизия - раздали братве журналы и книги, и вот баул уже можно было достаточно сносно волочить по полу. По лестнице само собой придётся нести. Примерно за час до эвакуации Егору пришли три груза с табаком, которые он опрометчиво выклянчивал у соседей, и он матерясь засунул их сверху. "Егор, побойся бога" - попытался усовестить его я, - "Всё равно ведь только сигареты куришь". "Ничего, пригодится" - огрызался запасливый семейник.
Начался перевод.
Неопытный в вопросах мерчедайзинга Егор сказал, что он потащит мешок за нижний конец, расчитывая, что основная нагрузка придётся на меня, а он будет только поддерживать.
До лестницы этот трюк конечно работал, а вот на лестнице он оказался внизу. Навернувшись на первой же ступеньке, он потащил на себя и баул, и меня. Баул естественно завалился на Егора, я на баул и мы все вместе дружно скатились через пролёт, посчитав его башкой все ступеньки.
До сих пор стоит перед глазами эта сцена - большой мешок, из под которого торчит красная злая матерящаяся голова с выпученными глазами, и сыплющийся в плюющуюся, но матерящуюся пасть табачок из порванного груза.
Поэтому в тюрьме ничего нельзя просить.
Они то дадут, но ты не унесёшь.