Гончарный круг, главы 20-21

Главы 20-21.
… Василий с председателем выехали за деревню. Там Леонид Константинович остановил газик, спросил:
- Ну, дак и что дальше?
- Ну конечно, так он понимает замысел – все правильно. Фильм сугубо документальный, об одном человеке. Это с одной стороны. И я вроде согласился с ним. А с другой-то стороны – Болотников как-никак почетный колхозник, не так уж это мало. Ну так можно его взять и с этой стороны?
- А им это надо?
- Они сами не знают, что им надо. Словно, кроме этих горшков ничего исконного в деревне нет.
- Ну, так ты говорил ему это?
- Говорил.
- А он чего?
- Ничего. У него, видите ли, задача другая.
- Ну так чего же ты тогда? Велишь ему цель переставить? Это уж не наша с тобой задача. Не мы с тобой их сюда звали – сами приехали, значит, знали за чем, и чего же это мы теперь мешать должны? Ты за другим бы приглядел – старика они там не уморят, почетного-то колхозника, а то он сам не свой какой-то?
- Ну уж тут я вам не нянька.
- Тогда и я тебе не советчик. Дальше поедешь или вернешься?
- Вот подождите, Николай Иванович приедет – он вам тоже скажет.
- Что он скажет – это его дело. А ты – или-или. Мне еще полколхоза объехать надо.
- Я останусь.
… Стол уже был готов. Начищенный самовар посвечивал латунью и снисходительно подкапывал курносым краном в подставленную под него чашку. Старики томились от безделья и даже, пока одни-то были в доме, пошарили в горке: не найдется ли чего Михаилц Лукичу для храбрости, а Макару для разнообразия. Не нашлось. Матрена Ивановна знала в доме больше закоулков, чем хозяин.
- Чертова кукла она у тебя, а не баба,- сказал на это Макар.- А ты – козел кладеный, коли дело в доме не поставил. Вот вы пара какая.
- Это штобы скрутилось у меня чередом сегодня, убрала она. Погоди, дело приделаем, сама поставит. Еще одно место знаю у ее…
Михаил Лукич пооткрывал ящики комода, похлопал ладошкой по уложенному в них белью.
- Нету?
- Нету…
- Ну и сиди тогда тут, а я на волю пойду.
На улице Макар увидел Василия, подождал, когда тот подойдет поближе.
- Это твоя машинка-то?- кивнул он на «Мосвич».
- В некотором смысле. А что?
- А чего она тута без дела-то жарится?
- А у вас есть какое-то предложение?
- Да ведь можно бы…- Макар сощурил бесовские свои глаза, запустил пятерню в густые волосы на затылке.- А, ладно…- сказал он и скислился.
- А то глядите…
- А ты это… шибко сейчас занят чем?
- А что?
- Тогда это… Возми-ко Ванятку да махните с ним в Стретенье, пущай он там дома пооббегает, горшков Михайловых попросит у старух. Тамма их много у всех. Для кина, мол, надо. И привезите сюды. Тт они пригодятся, кажись.
- А что, больше послать некого?
- Ну, я-то чего на телеге привезу, да и скоро ли? А ты на машинке-то – мигом.
Василий поехал сперва к бочагу искать Ванятку или еще кого-нибудь из ребят, а Макар побрел на лужайку, где чего-то делали возле круга Денис, Валентин и Виктор.
Опять Михаил Лукич остался в доме один на дин с нелегкими своими думами. Какое-то время назад душа его озарилась молодостью, когда принесли Макаровы свадебные чашки. Теперь их опять нет. Пускай для дела взяли и, может, ненадолго совсем, а все равно – были и не стало их. Вот и мастер так же. Был он, мастер-то. Был, да весь кончился. Поблестел, покрасовался, как самовар начищенный, попыхтел да по капле весь и выкапал. А вернее-то даже так: пока пыхтел-то, дак и не к чему было – блестят бока-то али нет. Это уж вот теперь стало вдруг интересно, чтобы посверкать маленько. А толку-то чуть. Кран-от не держит теперь, сил-то и нет в руках. Глазом-то, душой-то он бы еще и похлеще  Макаровых чашек сейчас завернул, да пустое это все, коли годы ушли. Только что поверить в это трудно… Да и люди издалека ехали – дак здря, што ли?
Михаил Лукич посмотрел из своего угла на разоренный дом, заставленный фонарями и треногами, заглушил самовар, чтобы не перекипал, и вышел на улицу. И возле дома было теперь пусто и тихо. У всех свои дела. Извечного деда Александра – и того не видать. Не стой под деревом московский автобус да не торчи возле кухонного окна фонарь – будто и не было никогда последних суматошных дней. Да душа бы вот еще не болела…
Он прошел овинниками к Пеньковскому полю. Вон, оказывается, где весь народ. Ребята московские в самой середке лужайки возятся у круга, а ребятня, дачники и деревенские, которые посвободнее, пекутся на солнышке чуть поодаль. У скосившейся баньки деда Александра примостились на теневой стороне Макар, Кондратий и хозяин баньки. В брезентине по такой-то жаре сопреть было можно, так Кондратий был в простой рубахе, но при пожарном ремне. Вот уж чудо-то мужик, господи! Никогда толком не рабатывал нигде, а уж нос свой сунет везде обязательно. Есть в окрестности справные плотники, гончары, пешники, катали. Каждый своим занимается, дело знают до тонкости. Уж если батька у Митрича – Ефим Степанович – катает валенки, дак за круг уж и не садится и печки не берется класть. Этот же хватается за все сам и уж так ли наворочает – смех один. Все у него и криво, и толсто. Зато – сам, никому не кланяется.
- А-а! Приятеля бог несет!- протянул Макар, завидев Михаила Лукича.- Не опузырел тама, у самовара-то? Садись вота на камушек. Он еще теплый будет.
- Самовар я приглушил. Пыхтит без толку.
Дак чего, сусед, отставили тебя от дела-то?- спросил Кондратий.- Глжу, они уж вон ромашки снимают.
- Отставили, Кондратий,- согласился Михаил Лукич.- Не хошь ли заместо меня?
- Да ничего бы. А ты-то чем им теперь не вышел?
- Рылом, видать,- ответил Макар за приятеля.
- Да уж кому што дано,- заключил Кондратий.
На дальней петле дороги, за мостиком через Княгиню, мелькнул красный «Москвич» Василия, за ним бортовая машина. Макар стал приглядываться, куда они повернут дальше, а когда увидел, что машины идут к Пенькам, стащил с головы деда Александра фуражку, помахал ею, дескать, крутите сюда! Василий принял сигнал. Бортовая машина тоже повернула к лужайке. Из-за нее вынырнул Миька Савелов на мотоцикле. Лихим дьяволом обогнул Александров овинник, уперся колесом в угол баньки.
- Ну вот, дядя Макар, задание выполнено. Гляди, сколько бабок навезли тебе,- сказал он весело и пригляделся к дачницам: нет ли среди них и Аннушки?
- Дак я ведь не тебя посылал, вихрастова, а Василия. И не народ просил с дела срывать, а пособирать Михайловой посуды.
- Э! Кто вас тут поймет! Один одно велит – другой другое. Чего же мне теперь, обратно всех гнать? Они уж вон вытряхиваются из кузова.
Макар проворно достал банку с махоркой, начал крутить цигарку, и стало видно, что его потряхивает ознобом. Кой-как склеил «козью ногу», прикурил, азартно затянулся, погляднл из-под лохматых бровей на приятеля, ткнул его локтем:
- А ты чего расселся-то? Встречай народ-от. К тебе приехали.
Цепляясь за сруб рукой, Михаил Лукич трудно поднялся с камня, сперва медленно, потом скорее пошел к бортовой машине. А перед ней, не зная, что будет дальше и как поступить, выстраивался целый базар баб, стариков, каких-то неведомых Михаилу Лукичу Стретенских дачниц. И каждый что-то держал в руках или перед собой на траве. Господи, да ведь эта-то вот его посудина – вона белый цветок на кашнике. Это ведь, считай,  лет десять назад было, когда другой мастер дал ему с полведерка белой глины.
- Авдотья, мать, здорово! Вона ты еще какая – не видал-то тебя давно. А чего же не варишь-то в ем, али треснул где?- Михаил Лукич взял у грузной старухи широкобокий кашник, щелкнул по нему пальцем. По звону услышал, что цельный горшок, а в печи так и не бывал.
- Да, а чево? Заказала-то не подумамши. На мою ораву и чугуна ведерного мало. Так вот и стоит, как поставила. Бумаги в ем держу всякие – письма батькины, пенсионную книжку, а то дак и деньги спрячу. А ты-то все еще хороший, гляжу. Не хвораешь?
А вот сразу троечка его кринок. Эти в деле давно. Уже черные и матовые – полива стерлась – и как бархатные под рукой, потому что глина давно сжилась с молоком, напиталась жиром, промаслилась.
- Марья, здравствуй,- поприветствовал он хозяйку кринок.- А это кто же с тобой?
- Да Нюренка, дочка Михайлова, неужто не видно?
- Вона што… Поди, замуж скоро собирать.
- Да подумывам…
     Он осторожно ступал по лужайке. Потому что среди высокой ее травы стояло множество его посуды – и горшки, и кринки, и опарницы, и цветошницы, и кандейки. Подумать только, сколько еще держится в народе его рукоделия! И ведь верно, что вся посуда его – никто не спутал, хотя в домах-то есть всякая. А ему уж и половины не вспомнить – когда чего делал? Вота кандейка стоит. Тоже еще огня не знала. Когда он ее вертел? Ручка плетеная из трех жгутиков… Такие-то он сразу после войны плел.
     - А тебя чего-то и не вспомню, чья хоть ты?- спросил он женщину, возле которой увидел кандейку.
     - Я Николая Семеныча старшая дочка, Галина.
     - Ефремова, што ли?
     - По отцу-то Ефремова, а по мужу Афанасьева теперь. Это меня мама послала со всеми. Она болеет сама.
     - Вона што…- проговорил Михаил Лукич. Теперь было понятно, почему кандейка не бывала в деле. Жена нашла Николая после войны в каком-то дальнем госпитале без ноги и руки, привезла домой. Он все прилаживал колоду вместо ноги, а потом просил Макара вытесать из сучка кривулину и пристегнуть ремнями к плечу. Все собирался спровориться посенокосить, кандейку эту вот заказал, а потом оскользнулся в бане да головой об печку наотмашь. И не пригодилась кандейка-то…
     Он еще долго бродил между своими изделиями, говорил с мужиками и бабами, внуками и внучвтами и ни разу не услышал, не заметил, что рядом кружат Денис и Виктор и беспрестанно журчит камера. До них ли ему теперь, да аппарата ли, если сразу столько лет его жизни сбилось в одну кучу, столько лиц он увидел, столько пережил на маленьком, заросшем ромашками клочке земли.
     Когда Михаил Лукич вернулся в избу, Денис с ребятами были уже там. Они, видно, о чем-то говорили с Василием – тот был красный до ушей и повторял тихо и торжественно:
     - Это убедительно. Это убедительно. Но это надо было видеть собственными глазами. Только собственными.
     Ввалился в дом и Макар. Оглядел всех, щурясь от дыма, который лез ему в глаза. Дым надоел ему. Он бросил цигарку в бадью под умывальником, спросил:
     - Дак чего, сперва дело делаем али как?
     - Какое у тебя дело-то?- спросил хозяин.
     - Да у меня-то чего? Это у тебя с Денисом. Сядешь ты у меня за круг сегодня али уговаривать тебя?
     - Дак сесть разве?
     - Да уж сделай милость!
     - Как, Денис?
     - Я готов.
     - Ну, дак и я готов теперича.- Михаил Лукич торопливо сел за круг, снял подсечкой старый комок и бросил его в угол. В это время по знаку Дениса «юпитеры» быстро набрали полный свет. Пока они разгорались, старик оттиснул пальцем комок глины, посадил его в центр круга. Только уж когда притиснул его кулаком, подумал, что, может быть, не так чего сделал.
     - Не надо было насаживать-то?- спросил у Дениса.
     - Насадили – значит, надо было.
     - Скажешь, когда начинать-то?
     - А вы попробуйте опять не обращать на меня внимания. Делайте свое дело, а я – свое. Макар нам споет чего-нибудь, пока Матрены Ивановны нет. А, Макар? Все и будем при деле.
     - С чего бы это я запел-то? Хошь, загадку загадаю?
     - Загадывай.- Денис посмотрел в видоискатель: отличный будет кадр!
     - Вот, слушай. А ты крути знай!.. Дак вот… Родится, вертится, растет, бесится, помрет – туда и дорога! Это вот одна тебе, а погоди, и другую щас вспомню.
     Круг уже шел у Михаила Лукича, глина тянулась под пальцами, образуя утробу, которой надлежит потом стать завязью и плодом в руках мастера. Руки же пока были суетны, они плохо чувствовали глину, видимо, ждали момента, когда им приспеет такая работа, которая сама по себе отодвинет и заботы, и страхи, а станется только плавность рук, их извечная сноровка.
     - Первую я почти отгадал,- сказал Денис немного громче, чтобы прикрыть голосом мотор камеры, но Михаил Лукич услышал этот сыплющийся звук (он ждал его!), руки чуть дрогнули, приостановились, но все-таки пошли в дело и даже вроде ровней, чем вначале.
     - Ну, дак вторую слушай теперича,- снова заговорил Макар.- Взят от земли, яко Адам; ввержен в пещь огненну, яко три отрока; посажен на колесницу, яко Илия; везен бысть на торжище, яко Иосиф; куплен женою за медницу, поживе тружеником во огне адском и надсадися; облечен бысть в пестрыя ризы и нача второй век житии; по одряхлении же рассыпася, и земля костей его не приемлет. Во, какя загадка-то тебе, парень!- Макар прищурил черный глаз на Дениса, дескать, неужто не отгадает?
     - Да, братцы! Водном горшке весь Ветхий завет и Михаил Лукич тут же.
     - Ввержен в пещь огненну?- спросил мастер.
     - Пожалуй!- согласился Денис.
     - А еще облечен бысть в пестрыя ризы, привезенные Савеловым из колхозного очага культуры!- вставил Василий.
     Старики улыбнулись, и Денис обрадовался, что голова мастера взята крупным планом. Получилось, что улыбается мастер кругу, тому, что рождается на нем.
     А на круге уже поспела завязь, и старик заторопился обратить ее в плод, чтобы глина и каплю не успела подсохнуть, пока он вертит второй горшок, иначе кандейка плохо свяжется витой ручкой. И забота эта отрешила его от других забот, вернула ему и сноровку,  даже силу – е былую, конечно, не прежнюю, и даже не прошлогоднюю, но такую, что хватило ее на всю кандейку и на то, чтобы встать с лавки, отереть руки о подол фартука и сказать с весельцой:
     - Эко, лешая какая получилась!
     Денис выключил камеру. Счетчик показывал, что в кассете осталось метров семь пленки. Что снять? Нет, больше ничего не надо. На этот раз. Надо скорее ехать на плановую съемку, делать ее и возвращаться сюда – пусть уже зимой, чтобы без сутолоки, постепенно продумать и снять большой, вернее, настоящий фильм. Кое-что для него уже есть! Кто только придумал этот приезд людей с горшками! Такого уже больше не снимешь. А сейчас надо ехать. Сегодня же, чтобы успеть сделать плановую ленту.
     Свет еще горел, и Денис не вставал из-за камеры. Он обнял треногу и долго, не отрываясь, глядел на стариков, смирно сидящих возле круга с готовой кандейкой.
     - А ведь я к вам еще приеду. Можно?
     - Да хорошо бы. Токо уж без этой штуки,- кивнул Михаил Лукич на камеру.
     - Посмотрим.
     - Приедешь, я те расскажу, как одного моего приятеля в кино снимали,- устало похвастал Макар.
     - А что, есть уже что рассказать?
     - А как жо? Такой ли ишшо тарарам с фонарями был – я те дам!
     - Фонари – это дело такое!- Денис резко встал.- Фонарей больше не будет. Отдать свет, Валентин! Виктор, собирать монатки! Все. На этот раз мы закончили.
     - Э! Погодите маленько!- раздался голос Кондратия. Никто и не видел, что он стоит у дверей.- Даве я не поспел на лужайку-то. А у меня вона жбан-то какой!- И Кондратий выволок на свет нечто огромное, вроде чугуна, но похожее и на кувшин.
     - Это вещь, Денис Михайлович!- вдруг загорелся Виктор.
     - Ну и что мы должны с ней делать?- спросил Денис.
     - Дак тоже вроде этого,- вяло заговорил Кондратий.
     - Снять для кино?
     - Ну, вроде того… Опоздал я даве на лужайку-то. Пока ослобонил его да очистил…
     - А мы и здесь уже закончили.
     - Денис Михайлович, ну мы же еще не свернулись! Долго ли уважить человека?- Виктор освободил место на лавке в простенке между окнами, круто развернул туда свет.- Вот здесь блеск будет! Э! А каска?
     - С собой нету. А дома была.
     - Надо!
     - Дак мигом!- радостно проревел Кондратий и вылетел из дома, задев головой притолоку.
     Старики хохотнули.
     - Вота охота-то пуще неволи! Как понос мужика прошиб. На пожаре так-то никогда не бегал.
     - Зачем тебе все это надо?- спросил Денис Виктора.
     - Я же делаю учебный фильм «Характеры». Пригодится. Где еще такой образ схватишь?
     - Это уж точно,- согласился Денис.- Учти, пленки только метров семь-восемь.
     Кондратий действительно обернулся в минуту. Виктор усадил его на лавку, подкатил свет.
     - Терпимо?- спросил он, дав полную дугу.
     - Хорошо!- ответил пожарный.
     - Ну вот и отличено!- Виктор поставил жбан Кондратию на колено, велел держать его так, чтобы локоть был торжественно отведен в сторону. Потом долго возились с каской – то нахлобучивали на глаза, то сдвигали на затылок, то лихо заламывали набок. Наконец утвердили.- Вот та-ак!- хлопотал возле него Виктор.- Ужас, как спину напекло! А вы ничего?
     - Дак хорошо!- отозвался Кондратий.
     Денис утащил стариков к дверям, чтобы Кондратий не видел их лиц. Было смешно, как пожарный силится глядеть на свет не моргая и пытается быть торжественно важным.
     - Лопнешь ведь, сосед!- е удержался Макар.
     - Не мешай больно-то!- осадил его Кондратий.
     Виктор включил камеру. Кондратий выпучил глаза, натужился, но долго так не продержался, зажмурился, расплылся в улыбке, широко показав большие, косившие в разные стороны зубы.
     - Прекрасно, но все!- сказал Виктор и выключил камеру.
     - Все?
     - Все!
     - Дак, а показывать когда будут?
     - Что показывать? Кино? А. господи, конечно же! Следите за афишами.
     - В Стретенье, у клуба следить-то?
     - Возможно. Но до клуба, наверно, не скоро дойдет. Обычно сначала в столицах показывают, в больших городах, а потом уж…
     - Знамо, сперва тама надо. Ну, мы обождем.
     Виктор , аверно, еще долго бы отвечал на вопросы Кондратия, на Макар велел хозяину снова затевать самовар, и надо было быстро освободить избу от фонарей и кабелей. Кндратия к самовару не звали, он посидел на лавке, снял со взмокшей головы каску, потер ее рукавом – все ждал, не попросит ли хозяин к чаю, и, сердитый, унес свой жбан.
     Едва начали укладывать в автобус «юпитеры», откуда-то снова появился Савелов.
     - Уезжаете?- спросил он.
     - Собираемся,- ответили ему.
     - А мне велено не отпускать вас до приезда председателя.
     - А приезд состоится скоро?
     - Не успеете упаковаться.
     Савелов оседлал мотоцикл и унесся сообщить Леониду Константиновичу, что дело кончено и можно, мол, играть отвальную. Завели газик, посадили в него Митрича, погрузили чемодан, заехали в контору, спросили у специально назначенного человека, не звонил ли Николай Иванович, не обещался ли приехать и, узнав, что звонка из области не было, погнали в Пеньки.
     Когда они подрулили к дому, киносъемочный автобус был уже собран к дороге, а гости снова налаживали в избе переборку. Один Василий сидел на приступках автобуса и как-то пусто глядел а измятую, выбитую траву возле Болотникова полисада.
     Пока мужики переговорили насчет конченного дела, да сходили на двор умыться, Митрич – молодой ладный мужик цыганского обличья – обставил стол всем, чем богат был его чемодан. Однако обстоятельной отвальной не выходило. Василий, на ночь да на дорогу глядя, выпивать отказался, шоферу даже и вовсе капли нельзя, хозяин умаялся за такой-то день так, что и рюмки ко рту не поднести. Один Макар довольно закрутил голово, да председатель с Митькой Савеловым с трудов-то праведных не прочь были осушить стопку-другую.
     А впрочем, по одной-то стопке все сумели, кроме Валентина. Василия решили оставить в Пеньках до утра, и он позволил себе. Потом закуска всем понравилась – ее одобрили второй стопочкой, и отвальная потихоньку завязалась.
     ЛеониД Константинович мигнул Митьке найти балалайку, и Митрич не пожалел для гостей пальцев. И «Светит месяц» сыграл с вариациями, и «Семеновну». Старики, было, приободрились подпеть ему на знакомый мотив, но председатель кивнул на открытое окно, дескать, там народ может быть, поэтому неудобно. После этого все занялись разговорами.
     Михаил Лукич доложился Денису, что круг он теперь вынесет на двор – пускай куры на нем сидят, а ему теперь только и дела, что управиться по хозяйству да садиться с дедом Александром небо коптить.
     Денис сказал, что все это зря, пусть хозяин и не думает бросать дело и что скоро он снова приедет поснимать его у круга. А лучше бы Михаил Лукич нашел себе учеников – того же Ванятку, и передал им свое ремесло. А по делу-то нужно бы открыть целую школу гончарного дела, и если нет желающих в Пеньках, надо собрать их из других деревень.
     Макар поддакнул насчет школы и потянулся к председателю:
     - Слышь, Леонид Константиныч, говорят, школу нам надо по гончарному ремеслу. Со стороны колхоза как это будет?
     Леонид Константинович был занят разговором с Василием, он только оторвался на Макаров вопрос и сказал:
     - Мы всякое строительство поддержим, как залог будущего…
     Председатель вернулся к своему разговору, зато Митька Савелов сразу потерял интерес ко всему и подсел к старикам, где было задето родное ему слово «строительство».
     - Первое дело – мастерская,- сказал он.- Тут все. Мастерская стоящая будет, и жизнь другая пойдет: не бегай, не кланяйся.
     Денис посмотрел на часы, выглянул за занавеску на улицу. Пора.
     Макар тронул Дениса за руку, попросил налить еще по стопке и, когда выпили, обнял Михаила Лукича за плечо, притянул к себе, замотал головой, заулыбался.
     - История тут у меня есть одна,- проговорил он и полез за банкой с махоркой. Денис пододвинул ему пачку сигарет. Макар махнул рукой, закурил сигарету. Дым полез в щетину. Он наклонил голову, сощурился одним глазом.- Приятель у меня один есть. Все бы мужик ничего, да горшки ляпал.- И отвернулся от Михаила Лукича, чтобы тот не увидел его ехидного лица.
     - А ну-ка, интересно!- ближе придвинулся к нему Денис.
     - Да уж это ваше дело – интересно ли, нет ли. Мое дело – рассказать, как было.
     - Опять наврешь чего?- спросил Михаил Лукич.
     - Цельная деревня свидетелей, пошто мне врать?
    
     Глава 21.
     Пятый рассказ Макара.
     - Ну дак вот… Горшки приятель ляпал. Год ляпает – хорошо, два – хорошо, три – молчим, мол, отойдет это у его, перебесится и остынет. А приятель все дует да дует который уж десяток годов… Девать горшки некуда, спасу от них никакого, а ему и дела нет. Наманили на его финагента, тот ему такой налог заломил, что другой бы в прорубь сунулся, а этот телку свел со двора – и опять за круг. Другую крайность взяли: сапогами перемяли цельную партию, а он еще навертел. Ну, чего делать? Всю округу горшками заставил – не пройти, не проехать, не скотину выгнать на пасево. Стали горшки в другие местности вывозить. В область свезли, в столицу. До заграницы дело дошло. Там партийку взяли и говорят: шабаш, не надо больше. А куда их девать-то? Наши говорят: никакого средства не знаем, выручайте! Те отвечают: господи, чего проще! Тарарам ему сделайте, и отстанет. И спеца своего прислали. Их там хлебом не корми, дай только тарарам устроить.
     Явился спец, бригаду ему собрали, нагрузили машину приборами и – к приятелю по месту жительства, дескать, откуда все пошло, там должно и порешиться. Приехали. А дело-то такое – народ кругом, объяснить все кажному надо. Они разом от всех отвертелись: кино, мол, сымать будем про горшки. Шибко, мол, они хорошие, скоро цельный мир покорят. Конечно, наши средства под это кинули. Гослиния нужна для тарарама? Завтра же и будет! Токо ум пошел по округе – сколько машин пригнали. И землю сверлят, и столбы ставят, и выпить даже, охота если, дак на казенный счет. Во, как припекло!
     Приятель мой гужуется. Мол, видали горшки-то! В зенит пошли. А спец ихний свое дело делает: примеряется и так, и эдак, чтобы уж верно было. В один бы день он тут все уделал, да не больно велено было торопиться – маскировка, мол, нужна, чтобы и догадки не было ни у кого, как тут все делается.
     - Дураки, выходит, у нас кругом? И ты, выходит, дурак?- спросил Михаил Лукич.
     - Зато ты у нас умник.- Макар кивнул головой в сторону хозяина, мол, видали его?
     Михаил Лукич слабо махнул рукой и отодвинулся, будто потерял интерес к истории.
     - Ну, дак вот… Рубахи с «петухами» привезли, трали-вали… А спец-от и думает: дай, думает, наводящее средство испытаю – дом велю разобрать. Коли ради этого круг бросит, дак рекомендацию можно дать: в случае опасности – разбирай избу! А приятель на акое средство и ухом не повел. Переборку выставили, он кру на ее место поставил, готов крутить, токо глины напасай! Дом, выходит, разбирать бесполезно. Он хошь в подполье полезет – токо бы за горшками!
     Ну и вышло, што, кроме тарарама средства против его нет ниакого. Закатили тогда в избу фонари с особым светом, еще какую-то штуку на треногу поставили. С виду-то больно уж мирная штука: стеклышки сининькие, гармошка на линеечке… Поставили все это дело в избе. Ну, говорят, крути приятель! Да как дадут ему свету со всех сторон, и штука эта как заурчит. Скудельник-от тыр-пыр – восемь дыр! Руки-то как спеклись. Глядят – скис. Порядок, значит, можно сматывать удочки. А тут народ и привалил – уж откуда чего прослышали, принесли горшки под тарарам сдавать. И, милые, приятель-то наш и опамятовался! Потихоньку сперва, потихоньку, а потом и снова в интерес вошел! Вот уж тут спец и взял его в оборот, пока оба не отвалились: один – от круга, другой – от штуки своей. Чуть кончили, спец велел манатки собирать – как бы опять не опростоволоситься.
     - А ты чего захмурел вроде?- спросил Макар Дениса.
     - Приятеля твоего жалко. Как он теперь-то?
     - Оклемается, поди. Сам-от жив покуда, дак и сядет еще. Уж с чем родился, с ем и помрет.
     - Ну, а спецы чего, довольны?
     - Я после всего говорю спецу: все ли, мол, в скудельнике-то высветил? Молчит. Может, хитрит, а может и сомневается. Чай, с мужиком дело-то имел, а мужику-то нашему – у-уу! – чего на жизни-то не перепадало! А ты ляди, какие еще мы! Так што уж тарарам-от ваш как-нибудь переживем, перемелем.
     - Не больно складно у меня получилось-то сегодня,- вдруг заключил Макар.- Давай-ко мы с тобой еще по стопке за мужика, а?
     - С удовольствием.
     Они пододвинулись поближе к Михаилу Лукичу, тихо чокнулись полными стопками и, поглядев друг на дружку усталыми глазами, заулыбались безо всяких слов.
     - Чего там троица наша улыбается?- спросил председатель.
     - Да вот говорю приятелю, мол, мужик ты. А он говорит: дак што? А ничего, говорю, мужик и все. Разве, говорю, тебе мало этого? Да нет, говорит, хватит. Вот и улыбаемся.
     - К зиме поближе я к вам приеду,- сказал Денис и обнял стариков.- На недельку-другую. А то и на месяцок.
     - Да хошь на два. Токо штобы обязательно. Будем ждать. Я, может, и подкручу чего.
     - Видал, Денис? А ты говорил, што приятеля тебе жалко.
    
     … Да, автобус этот забудется скоро – мало ли какие машины заезжают теперь в Пеньки! Перепутаются в памяти и гости – который был Валентин, который Виктор. Останется их дело. Оно еще долго будет здесь временнОй вехой, от которой будут отсчитываться самые разные события – большие и маленькие. «Помнишь,- скажут,- кино-то снимали, дак вот ровно через год после этого…»
     Макар несмело сошел с крыльца, вспомнил: надо бы чашки-то свадебные Денису подарить, Или б в музей пускай свез…
     Он хотел вернуться к приятелю и сказать ему про это, но увидел через стекло, что тот уже привалился к стенке, дремлет, а Матрена велит ему, как догадался Макар, ложиться по-людски на кровать или идти в горницу на диван.
    
    Конец повести.