Брызги

               
                (фантастический рассказ)
                Не отбрасывая тени
                Мы по сумеркам плывем,
                Не отбрасывая тени
                Мы на облаке живем.
                Гр. «Агата Кристи»
                1.
     Мы, я, Сеня, и мой друг Костя, стояли на плоской крыше единственной в городе 27-этажки. Ее еще называли экспериментальной, но от последнего в ней было только название. А так –   многоэтажка, ну, выше, чем предыдущие 9 и 11-этажные дома.
    Та же планировка. И то же отсутствие воды в кранах на верхних этажах с утра и до вечера, объяснялось сие отсутствием у «Водоканала» насосов, обеспечивающих бесперебойную подачу воды в экспериментальные дома в чисто экспериментальных целях.
     Стоим мы на крыше и наблюдаем за заходом солнца. Делаем это постоянно летом, вплоть до осенних поздних проливных дождей, когда комфорта – ноль, видимости полный ноль с плюсом и полный минус пить холодное пиво на не менее холодном, пронизывающем до костей осеннем ветру.
    Итак, стоим мы на крыше уже вполне впитавшие в себя по полному вечернему литражу пива и безмятежно созерцающие закат.
    Тем для разговора нет. Видимо, иссякли с последним глотком пива. А спускаться вниз и бежать в киоск за очередной дозой жидкого детектора лжи уже нет не только желания, да и желания вообще.
    И вот стоим мы, объятые думами и грезами, каждый индивидуально своими, и не можем начать так и не начавшийся в самом разгаре вечера разговор.
    Пытались шутить, например: - Пущу струю, а вдруг кто дернет, упаду ли? Глупо смеялись. Показно. Фальшиво.
    Сами понимали, что что-то стоит меж нами, старыми корешами, давно перешагнувшими порог зрелости и по таковому перешагиванию честно отдавшими Родине нашей нас ничуть в лицо не знающей – помните: - Да вот только узнает ли, Родина-мать, одного из … своих сыновей? – свой долг.
    Я честно отрубил три года на флоте, о чем никогда не сожалел. А вот Костян – в морской пехоте и служить ему довелось-таки далеко от дома, где-то на краю земли нашей, в пределах Владивостока. И если я всегда и с радостью делился своими воспоминаниями о службе и просто в дружеской болтовне и с большим удовольствием под водочку, когда воспоминания как из рога изобилия текли рекой, то Костя как-то всегда замыкался.            
    Растормошить и разговорить, его было крайне трудно. Бурчал в ответ, мол, служил, как и все.
    Да! Уж мне-то было что всегда вспомнить и со службой мне повезло! Первые шесть месяцев дрочили в учебке не только строевой подготовкой с песнями и без оных, но и с овладеванием военной флотской специальности. Азбука Морзе через неделю учебы отскакивала от зубов. В ряды нерадивых не попал ни разу, а вот тем, кому повезло – о! – те везунчики после отбоя читали морзянкой все газеты, что поставляли в часть и даже некоторые положения из Устава. Работали на «ключе» и на «ДКМ». Много еще всякой херни впихивали в нас, от которой не только диарея, но и мозги расплавлялись и выдавали диспепсию, вроде снов о гражданке, где бабушка варила вареники с вишней. При благополучном раскладе, эти вареники, впрочем, как и вся гражданская пища находилась в гальюне. Расставался со своей беззаботной юностью, по-взрослому матерясь, т.к. другой язык в том кругу был не в обиходе.
    Редко, но бывало  у Кости, в пылу сильного опьянения, когда он перебирал не то, что лишку, и лишку лишки той, что можно в зависимости от индивидуальной биохимии организма, он говорил, загадочно улыбаясь: - А вот вы не знаете, как малазийка делает минет, когда ствол АКМ к ейному лбу приставлен!.. И виделась в его глазах такая прозрачная и светлая печаль, что, казалось, из-под земли добуду эту чертову малазийку, чтобы другана вернула в мир этот минетом, чтоб ему пусто было! Как появлялась пелена на глазах, так же  она и пропадала и снова глаза застилала легкая вуаль алко-интоксикации. Уходил друг в себя и ни слово больше.
Как-будто кто его закодировал на малазийке или, чего доброго – на минете?
    Но в этот вечер было без фантазий.
    Началось все с послеобеденного звонка.
    - Сень?
    - А!
    - Как на старом месте покурить, пивка попить?
    - Не вижу затруднений.
    - Тогда так, я сегодня заканчиваю в три пополудни. Если можешь, бросай к чертям собачим , работу, айда пиво пить! – В голосе Кости проскальзывали подозрительные настораживающе восхитительные нотки.
    - ОК! – Отвечаю. – Сегодня на работе голяк – да не тот! – отпрошусь у шефа, думаю, он против не будет.
     - В любом случае отзвонись! – Голос Кости звенел как турнирный гонг.
    Все б ничего, но мне как-то вдруг стало не по себе.
    И летнее небо без единого облачка и малейшего намека на дождь уже не было таким благодушным и добродушным. И папироса «Черномора» все как-то гасла, не желая раскуриваться. Стреляла маленькими яркими брызгами, моментально гаснущими на лету, и тут же безнадежно гасла.
    Холодные, липкие щупальца зарождающегося страха, рисуя на мне загадочные тату, расползлись от копчика до макушки.
               
                2.
    Как я и предполагал ( лучше б оно было наоборот), шеф разразился тирадой, типа, мол, завидую я вам молодым, пиво, девки, еще всякая хрень на уме, ни забот ни хлопот. А тут надо семью содержать, подруга залетела, нарочно, сволочь. Аборт делать и не думает. Жена сны вещие видит – куда деваться? Ума, дескать, не приложу!
    Я пожал плечами и так же в тон шефу молвлю, мол, у каждого в избушке свои игрушки. Еще Тургенев в «отцах и детях» про то доходчиво описал, хоть и жил от нас почти лет двести тому. Ни в чем не ошибся, хрен талантливый; а вот нам -  выкручивайся, как можешь…
    Проглотив как «Сникерс» мою болтовню, шеф, в общем-то, неплохой дядька, с сожалением и грустью потайной посмотрел на меня и махнул рукой.
    - Вали! Не … мозги, короче…
    Я и повалил.   
    В супермаркете, располагавшемся на пути, не смотря на дороговизну, купил английский стаут аж целых десять бутылок. Кассир, молодая и по виду нагленькая  деваха, смерила меня с ног до головы:
    - С вас две восемьсот семьдесят пять!
    Я пижонисто – знай наших! – достаю из кармана на рубашке пятитысячную:
    - Сдачи не надо, крошка!
    Что произошло с кассиром, молодой и борзой сучкой, отдельный разговор. Но в тот момент у нее отвисла мандибула и дар речи, свойственный людям с рождения, покинул ея. Магазин не ресторан, чаевыми разбрасываться. Натура я спонтанная и поступки контролирую. После всех эманаций, перекладываю бутылки в сумку и говорю:
    - I will back!
    Чем до конца сразил ее и видавшего виды охранника, мужика в возрасте.

                3.
    Хочу заметить, что жил я в той злополучной экспериментальной многоэтажке, на крыше которой любили провожать заходы и иногда встречать рассветы.
     Дома перекусил наскоро холодным борщом. Выглотал из трехлитровки половину кваса и рванул наверх.
    Костя уже ждал.
    - Опаздываешь!
    - Есть оправдание, - показываю сумку с бутылками.
    - И все равно опаздываешь! – Повторяет Костя с укором и плохо скрытой обидой ( с чего вдруг?), подымается со стула подходит к краю крыши и устремляет взгляд на линию горизонта.
    Минут двадцать, не более, длится наш молчаливый диалог. Впрочем, как и обычно. Когда не знаешь, что сказать – красиво промолчи.
    Красота молчания прерывается.
    - Что за пиво?
    - Стаут. Аглицкий.
    - Натюрлихен? -  Любил Костя словцо инородческое вставить в тему. Что ж греха таить, сам тоже частенько этим балуюсь.
    - Натюрлихестей не придумаешь! – И ловко достал из сумки две плоских бутылки с ярко заманчивыми этикетками.
    Этикетки Костю не впечатлили. Догадался из несказанного им, что видал и покруче.
    Крышки с легким щелчком оторвались от горлышек, над которыми нежными торнадо завился легкий дымок. Пригубили основательно. Почти по пол бутылки за раз. У меня это вызвало икоту. Костя посмотрел с плохо скрытым сарказмом и легонько постучал по спине ладонью. «Что ж, раз другу не пошло, как не помочь в беде.»
    Я благодарно посмотрел на него. После всех невербальных, но ощутимо мануальных операций, стало мне как-то лучше.
    - Не дрейфь, Емеля! – Бодро произнес Костя. – То ли еще будет. – И приложившись к горлышку, единым махом высосал пиво, не двинув ни единой мышцей лица.
     Причем здесь Емеля, спрашивать не стал, подумал, что это у него новая присказка-паразит. У него таких неоидиом было припасено предостаточно. Неоконченный филфак давал о себе знать. Да и с самими идиомами у него был полный порядок.
    Сам же я приговорил свою бутылку маленькими глотками, и длительная довольная отрыжка была тому явным подтверждением.
    - Хорош гусь! – Костя явно начинал уходить в Нирвану. – Хорош гусь! – Резюмировал еще раз, и на лице его отождествилось полное соприкосновение с кундалини.
       Выяснять про гуся дело гиблое и оставил Костика сидящим на стуле с закрытыми глазами. Сам же совершил променад  по обширной плоскости крыши. Перешагивая через воздуховоды, через растяжки антенн и прочий в избытке разбросанный бутор, я подходил к краю крыши, свешивался и смотрел на мельтешение машин, людей, всего того, что составляло полноту жизни города. Смотрел до тех пор, пока не начинала кружиться голова. Отходил от края крыши и снова совершал по кругу свое променаданье. Глазел вниз до головокружения с каждой стороны и повсюду, со всех сторон, внизу мельтешили кукольно-образные людишки в разнообразных одеждах; семафоря без толку, двигались в разных направлениях машины, то ли боясь опоздать, то ли боясь проникнуться боязнью боязни.
    Я ходил, вслед за мною ходило солнце, постепенно опускаясь за горизонт и кроваво черно подсвечивая его низ. Как знающий человек, определил  сразу - к ветру! И, как обладающий  знанием, все так же бесцельно накручивал круги по крыше с опасно интригующим смотрением сверху вниз.
    Я накручивал круги.
    Костя накручивал что-то на уме.
    - Сеня, давай покурим. – Закурили.
    Костя знал, что я три года, как расстался с этой привычкой. Сперва  отошел от сигарет и папирос и переключился на сигары. Учитывая, что все качественное быстро сменилось на контрафакт, принимая во внимание все мыслимые степени защиты, ну, никак не может изготавливаться кубинская сигара где-то на бескрайних просторах нашей родины, познакомившейся с табаком благодаря Петру  Алексеевичу, перешел на трубку. Но недолго длился  мой праздник вкуса. Неповторимые  и запоминающиеся моменты сменились до ужаса быстро. Оказалось, и тут меня подстерегало море подделок трубочного табака. Любимый «Sailor White» стал похож, на  до боли знакомый «Примус». Всевозможные  голландские и немецкие табаки, упакованные  в яркие красочные  обертки, оказывались на деле российскими «Белками» и «Известиями». Единственно, кто не потерял своих позиций, были папиросы «Абрек» и «Черномор» ленинградской (ныне питерской) табачной фабрики имени Клавы Хмелкиной. Боевая дама была, если верить «БСЭ», родившаяся где-то в российской глубинке, нашла большую любовь на германских просторах, а прославилась тем, что приняла активное участие в первых рядах революционно настроенной рабочей гвардии.

                4.
    И вот этот «Черномор» я запасливо купил в том же маркете, где отварился пивом. Протянул Косте пачку. Он посмотрел на меня энигматичным, немного экзистенциальным взглядом и буркнув под нос что-то вроде «спасибо» взял папиросу.  Из заднего кармана брюк достал клочок ваты и аккуратно спичкой затолкал в мундштук, затем размял гильзу с табаком и прикурил от спички. Интеллигент! Он ни за что на свете не признавал любого рода зажигалки от керосиново-бензиновых  почти предметов искусства, например, «Xippo» до пьезозажигалок предприимчивых китайских умельцев.
    Вечер стремительно, лавиной диких кочевников надвигался на город.
    Вот уже обозначились яркими всполохами иллюминации  центральные городские улицы. Загадочно оттенились средневысотные офисные здания, подсвеченные снизу огнями неоновых ламп и вывесок. Призывно заалели вывески казино, игровых залов, ресторанов и ночных клубов.
    Суетная, наполненная бестолковостью и мишурной беготней, дневная жизнь сменилась на не менее суетную, но вальяжно-медлительную, с легко узнаваемыми барскими замашками уже не только золотой молодежи и ново-русских  нуворишей, но и той части населения, желающих хоть на самый малый миг прикоснуться ко всему доступному мизинцем ноги.
    Мы сидели и курили.
    Курили, медленно втягивая дым и также медленно выпуская его через ноздри. Постоянно дующий на высоте ветерок отгонял от нас ароматные струи дыма, бросая нам в лицо горячее дыхание города, состоящее сплошь из запахов перегретого за день асфальта, бензиновых выхлопов машин и адской смеси духов, одеколона, антиперспирантов и несвежего тела от массы людей, заполнивших улицы.
    Мы курили и наслаждались. Наслаждались каждый по своему , но одинаково табаком, пивом, которое тянули понемногу из бутылок, и заходящим солнцем. Гармония в природе раскрывалась гармонией внутри нас, которая внутри нас раскрывалась гармонией в природе.
    - Сень, слышь?
    - Что?
    - Ты видел когда-нибудь, - Костя повернулся ко мне вполоборота, - как летят с высоты окурки и как они разбиваются о землю?
    Не понимая, к чему он клонит, отвечаю уклончиво:
    - Как-то не довелось.
    - Да? – Он разворачивается ко мне полностью, и я вижу его напряженное лицо. – А давай посмотрим!
    Отвечаю, мол, только что докурил и пока что закурить, по новой не хочу.
    А он мне:
    - Ну, так пива выпьем, и желание возникнет.
    От предложения выпить отказаться не мог. Выпили. Некоторое время молча смотрели на играющий огнями иллюминации город.
    - Закурим?
    Предложение прозвучало предсказуемо.. отказаться, значит, обидеть.
    Повторили полностью церемонию заполнения гильзы ваткой, разминания табачной гильзы. Спичка ярко вспыхнула, на мгновение осветив наши лица и воскурив кончики папирос, немедленно погасла под порывом ветра. И только с каждой затяжкой, когда ярко вспыхивали папиросы, озарялись наши лица.


                5.
    Как ни долго длится момент курения, все подходит к своему изначально означенному концу.
    Огонек едва тлел у самих мундштуков. Мы вместе подошли к краю крыши и щелчком стрельнули окурки в пространство. Описав длинный полукруг по восходящей вверх, окурки устремились к земле, влекомые известным законом земного притяжения, оставляя за собой едва заметный трассирующий след.
    Наши глаза следили за полетом. И вот – окурки ударились о землю и снопы мелких огненных брызг на самую малость взлетели вверх и погасли.
    - Брызги тебе не напоминают наши жизни, - спросил задумчиво Костя.
    - Ну, что-то подобное где-то читал, - ответил, волнообразно уходя от вопроса, дабы не развивать тему.
    - Понравилось, когда полет закончился брызгами? – Испытывающе глядя в глаза произнес Костя.
    Боясь попасть в сети философской западни, отвечаю уклончиво:
    - Полет! Брызги! Заманчиво – да! Но – как-то кратковременно…
    - В том-то вся и суть, - чуть не подпрыгнул на месте Костя. – Вся суть, что – кратковременно! Ярко, красиво – и кратковременно!
   В звонко звучащем золотом голосе чувствовались шизофренические нотки. Честно говоря, мне становилось немного не по себе и в то же время, было интересно, куда гнул дружок и чем все может закончиться.
    - Нужно повторить опыт, - трясущимися руками Костя запихивал  вату. Первая папироса оказалась у меня, вторую он, уже заполненную ваткой, держал в зубах.
    Чирканье спичкой. Освещение лиц. Прикуривание. Освещение лиц при затяжках папирос. Выкуриваем  быстро и жадно. Не отвлекаясь на болтающиеся под ногами пустые бутылки. Выкурили. Стреляем немного вверх. Окурки ,описывая полукруг, летят вниз. Достигнув земли, горестно рассыпаются искрами. Живущими ярко, но быстротечно.
       Азартно смеемся. Тычем  друг в друга пальцами. Не можем вымолвить ни слова.
    Закуриваем снова, но уже без изысков. Повторяем с окурками то же самое. Смотрим вниз до головокружения и смеемся, смеемся, смеемся…

                6.
    Тихая тень соскользнула на крышу. Села рядом уже с сидящей на шаткий стул.
    - Ты никогда не видел, как окурки летят с высоты и заканчивают внизу свой полет?
    - Нет, - отвечает тот, к кому обращаются.
    - Есть вариант понаблюдать.
    Искуренные до мундштуков папиросы резким щелчком отправляются в полет немного вверх и по касательной вниз, оставляя за собой ярко-малиновый  след.

    Вот мы взлетаем вверх. На мгновение задерживаемся на апогее. Затем стремительно устремляемся вниз, оставляя за собой  быстро гаснущий след.
    Не долог век нашего полета.
    Со всего отлета я и Костя  бьемся о землю и яркими, мгновенно тающими искрами, взлетаем вверх…

                7.
    Двое молодых людей сидят на веранде летнего ресторана, лениво пьют пиво и курят. Взгляд их устремлен за горизонт, который кроваво чернея, теряется в наступающей ночи.               
;