Жажда

Ж А Ж Д А

Где-то немного погодя за полночь в душной ординаторской раздался телефонный звонок. Трель набатная, дребезжащая, особенно неприятная оттого, что прозвучала в полной темноте.
Колесов долго сослепу искал аппарат – тот прыгал по столу, - потом включатель и очки.
- Слушаю… - пробормотал он вымученно, сонно, потом прочистил горло и повторил, - Слушаю. Хирургия.
- Андрей Данилыч, тут… - сестра из приемного покоя была не бодрее, - бомжа одного привезли на скорой… тупая травма живота, укус плеча…
- Кто?
- Что кто? – не поняли на том конце, - Бомж, я говорю…
- Кто кусал, спрашиваю?
- А-а! – сестра начинала соображать, по недовольной паузе Колесов понял, что колоть под лопатку новоиспеченного пациента она не жаждала, - Неизвестно, кто. Приходите, сами поглядите.
Колесов не без удовольствия зевнул прямо в трубку.
- Общий крови, общий мочи… и все равно готовить анатоксин. Сейчас спущусь.
Приемное отделение находилось на самом дне семиэтажки, от лифта до регистратуры нужно было еще долго идти по длинному слепому коридору. В январе там стоял лютый холод. Колесов поежился: зря он оставил шерстяной халат наверху – это униформенный, грязно-зеленого цвета, - с бомжем еще придется провозиться не меньше часа. Главное, чтобы не было черепно-мозговой. Дожидаться консультации нейрохирурга, который дежурит в соседнем, еще сталинской постройки, корпусе, засыпать, считая минуты, пока того разбудят, пока он обуется и через метель доберется до хирургии! Колесову хотелось спать по ночам, как и всем нормальным людям.
За стеклянной перегородкой в синей двойке, вся в мелком барашке химической завивки сидела сестра и вяло стучала одним пальцем по клавиатуре. На вошедшего доктора она подняла сухие, ядовитые глаза.
«Еще не старая, а  морда посерела от выпивки», - вскользь оглядывая Машу, подумал Колесов.
Он наклонился над стойкой. Опять зевнул.
- Направление и жертву.
Маша сунула ему под нос промокашку и ткнула пальцем на белую дверь.
- В санпропускнике.
- Анализы?
Маша – среди ярко-голубого песка вокруг глаз, в морщинках явно читалось ехидство – улыбнулась:
- Взяли, Андрей Данилыч. Щас в лабораторию звякну.
«Зря она: золото во рту девушек не красит», - Колесов отвернулся и зашаркал мимо храпящего на диване охранника в санпропускник.
Маша его не любила по двум категоричным причинам: он не любил Машу и откровенно брезговал алкоголиками.
На голой клеенчатой кушетке, перед закрытой дверью душевой, в проходной комнате лежал грязный, черно-серый комок из конечностей, кожаного плаща и ботинок. Новоприбывший свернулся калачиком и уткнулся носом в стену.
- Товарищ, э ты меня слышишь? – Колесов натянул латексные перчатки, бомж не шевелился.
- Пьяный в дюбель, – хирург начинал злиться. – Вот свиное рыло! Ты меня слышишь?
Он схватил его за плечо, затряс.
- Кто приличным людям спать мешает? Где болит? Кто покусал?
Пришелец наконец издал стон, спрятал голову за подранными рукавами.
- Ой… не трогайте меня. Я в скорую не звонил. Отстаньте.
- Да что ты? – Колесов поправил съехавшие с носа очки, - А кто звонил? Сейчас анализы готовы будут, на рентген повезем. Кто всю эту катавасию начал? Я что ли? УЗИ-музи всякие... кому надо?
Новоприбывший вдруг чего-то испугался. Голос его задрожал. Он даже приподнялся на локте, но туловища не развернул.
- Не надо анализов, доктор. Я умоляю.
Колесов отмахнулся, как от надоедливой мухи.
- Поворачивайся. Не затягивай осмотр.
«Подкидыш» со скорой медленно лег на спину. Худой, безусый, лет девятнадцати, со спутанными каштановыми вихрами. Оправился беззвучно, и сверху вниз принялся расстегивать пуговицы.
- Другой разговор. Сидеть больно?
Мальчишка одними губами ответил «нет».
Хирург пропальпировал живот: совсем безболезненный – парень ни разу не поморщился - или очень хорошо притворялся.
Лицо Колесова изобразило задумчивость: нижняя губа немного выкатилась вперед.
- Щеткина-Блюмберга отрицательный… Но откуда ригидность?
Он визуально оценил мальчишку и чего-то просчитал в уме.
- УЗИ сделать придется.
Он собирался уже выйти вон, как парень снова очнулся от оцепенения и схватил его за руку.
- Не надо УЗИ, доктор. Я ухожу.
- Куда с перитонитом? – он по привычке стращал – мало терпел неповиновение, - Делать нечего! Лежи.
Но парень не отставал.
- Это не перитонит. Вы прекрасно знаете. Мне нужно убраться поскорее.
- Ну-ну.
Маша поприветствовала его взмахом желтых листочков – лаборатория закончила подсчет под микроскопом. Хирург, чтобы отвлечься от въедливого запаха сирени, разящего от сестринской куртки, уткнулся в анализы.
С ума сойти! Матерь Божья! Глаза полезли из орбит на лысеющий лоб. Стоматоцитоз! Гемоглобин 180! Палочкоядерных лейкоцитов 40%!
Колесов посмотрел на Машу – она скалилась накрашенными губами, сама ни черта не смотрела кровь – потом снова в столбики на бумаге. Что за идиотизм! Или онкология?..
Он вернулся в санпропускник. Парень – совсем не бомж по одежонке, просто потрепанный – сидел на кушетке нога на ногу.
- Что прочухался? Легче стало? – Андрей Данилович не знал, что говорить.
- Легче, как видите. Мне кажется, я понял, в чем Ваше замешательство.
- Да?
- Вероятно. Вы как человек с высшим медицинским образованием не могли не заметить некоторых странностей в результатах.
- Ну. Как с таким вообще существовать можно? К мозгу кислород поступает?
- Мои красные кровяные тельца выполняют несколько иную функцию.
Колесов выпятил губу. Со лба потек пот.
- Мне тут дебаты разводить не надо! Ты знаешь, что с тобой?
Молодой человек в драном плаще, как в горностаевой мантии, прошелся по комнате.
- Знаю. И скажу Вам, если Вы пообещаете мне уничтожить анализы. Поверьте, Вы мне отчего-то симпатичны, и я виноват перед Вами, украв Ваш сон. Силой мне добиваться своего не хочется.
- Ну?
- Все просто. Я вампир.
Колесов заржал – до колик, до асфиксии. День сурка!
А парень стоял – тихо, вовсе неподвижно – и ждал пока кончиться припадок.
- Все, хватит, – хирург высморкался и утер рукавом слезы. – Дожили. В-вампир, Дракула!
Парень чуть приоткрыл рот и приблизился к врачу, словно втирая ему эту картинку в память: четыре белоснежных, явно больше среднечеловеческих, клыка – по паре сверху и снизу – ухмылка хищника, ночного охотника, нежити…
Колесов умолк. Ему, хотя все происходящее казалось совершенно нереальным, стало страшно. На ватных ногах он присел на край кушетки. 
- Как же это может быть?..
Подкидыш спрятал пасть. Пожал плечами.
- Ну, я совсем молодой пока. Зеленый, не ведаю многого. У меня-то вампирского века – десять лет.
- И много вас таких?
Он улыбнулся. Почти по-детски.
- Секрет. Что делать-то будем?
Хирург – осунувшийся, без апломба – как старик, бесцветно посмотрел на подкидыша.
- А ничего. Ты сейчас встанешь и уйдешь.
- А анализы?
Колесов методично разорвал бумагу и бросил клочки к его ногам.
Парень не без облегчения посмотрел на ветошь. Но оставался стоять.
- А взамен?
Колесов полез в карман за сигаретами.
- Ты меня обратишь. Нет, не сейчас. Через полгода. Мне нужно кое-какие дела докончить.
Подкидыш беззвучно присвистнул.
- А не жирно ли? Жить устали? Я с самоубийцами не вожусь. Так и знайте.
- Ну-ну.
Он закурил. С аппетитом, щедро прогоняя дым через легкие.
- Я через пару лет, ну, через пять, умру. Беспомощным. Лежачим. Миокардиодистрофия, слыхал?
Парень не ответил.
Колесов почесал плешь на затылке. Пепел крошился на воротник.
- Лучше уж так жить, чем никак. Верно?
- Не знаю. Мне выбора не дали.
- А я решил. Поможешь?
Вампир повернулся спиной, чего-то забормотал под нос, и длинным пальцем пианиста принялся отколупывать штукатурку над раковиной.
- Нет.
- Почему?
- Вы – врач. Вы однажды уже сделали выбор. Вы присягнули милосердию.
- Так переприсягнем!
- Нет.
Колесов встал – злой, голодный, невыспавшийся – вдруг почувствовал весь груз своей доли.
- Пошел прочь! Трус.
Вампир сделал прощальный жест – в глазах чернее ночи промелькнуло (ой, ли?) сочувствие  - и выпорхнул из санпропускника.
Больше больные той ночью не беспокоили Колесова, но отдохнуть, забыться ему мешали кошмары. Он, как наяву, видел огромные бивнеподобные клыки, врезающиеся в сочную плоть. И странно, он чувствовал почти мазохическое удовольствие от податливости мякоти, от солоноватого привкуса на языке, он кровоточащего укуса на машиной шее. Грезилось ему, что распахивается окно на шестом этаже, с громадой тьмы, вьюгой, грохотом железа на крыше в ординаторскую запрыгивает он – тогдашний гость с прозаичной улыбкой. Его не посещает отвращение. Он уже ему ровня. Он несется в ночи, снося чьи-то жизни, поруку с неутолимой жаждой, гибель несущий… За пазуху, в ноздри, в разинутую зубастую пасть набивается снег. Он кружит над извечной пропастью, куда исчезают все человеческие жизни, он рядом, но упасть в нее ему не дано…
Рассвет, ленивый, по-морозному зеленоватый, застал его в гнетущем отчаянии и первых проблесках раскаяния.
Милосердию служащий да не отринет доли своей.