В половине четвёртого

В половине четвёртого, в который раз за ночь, через стенку, разделяющую комнаты, слышатся слабые, назойливые удары.
 - Опять?...
 - Ну, всё!...
Остервенелая Лёля, окончательно обессиленная "вводными", сметая с пути занавеску, что висит на входе в материну комнату, влетает туда чёртом, хлопает злой ладонью по выключателю и нависнув над койкой, кричит срывающимся, исступлённым голосом,
- Сил моих уже нет! Слышишь?!!...
-Что тебе от меня, опять, надо?...
- Ну что, а...
И только тут привыкающие к яркому свету глаза, различают виноватую материну улыбку, больше похожую на ухмылку и размазанную по промокшей постели гречневую кашу, остатки которой щедро развеяны ещё и на на полу под перевёрнутой тарелкой.
Не смотря на бесконечные Лёлькины старания в воздухе, уже годы, упрямо висит тоскливый  запах старости.
Разбуженная ночным шумом, располневшая старая дворняга Люся в нерешительном любопытстве таращится, прижимаясь к дверному косяку. Сейчас будет!...
- Что опять, господи, что? Кровь ты мою пьёшь, срываясь кричит дочь парализованной, матери, - силушек моих больше нет.
- Издеваешься? ... Сволочь!... Кашу зачем?...
- Я ...    мне...    устала...
 Лёлькин крик белеет и, схватив, первую подвернувшуюся под руку подушку она с нечеловеческой, той самой, на которую способны только отчаявшиеся женщины, силой запускает в выпучившую глаза, немую, мычащую что-то, трясущуюся мать.
Оставшийся до рассвета час каждая ревёт в своей комнате.
Люська, спасающаяся в углу под кроватью, подскуливает и изредка
тяжело вздыхает.
Потом всё затихает и скоро бледная и злая Лёлька бежит на работу.
Опять к швабре.
Работа, только, такая.
И жизнь.
Впереди день и новая ночь.