Кончалось лето

     Тимка проснулся рано. Из-за двери, где спали родители, доносился храп матери. Воздух как будто медленно-медленно засасывался в узкую воронку, а потом его тут же с силой выбрасывали назад неравными порциями через неплотно прикрытое вибрирующее отверстие. Тимку всегда раздражал этот храп, но сейчас он был просто невыносим. Захотелось прямо тут же сбежать из дома. Тимка посмотрел в окно: почти темно. Лето кончалось и светать стало значительно позднее. Но птицы из рощицы, в которую выходила тимкина комната, давно пробудились, и их звонкие голоса весело врывались в открытую форточку, перемешиваясь с опротивевшим напрочь храпом. Тимка завидовал птицам: тем всегда весело. Интересно, есть ли у их малышей бабушки? Тимка вздохнул и покосился на топчан, на котором спала его бабушка. Он темнел у стены бесформенной кучей. Чтобы как-то избавиться от терзавшего его храпа, Тимка снова стал думать о птицах. Но тут бабушкин топчан сиротливо заскрипел, куча у стены зашевелилась и Тимке показалось, что не только он один бодрствует в комнате. Более того, он был в этом почти уверен, что сквозь скрип услыхал всхлипывания.
       - Бабуль! - шепотом позвал Тимка, - бабуль, ты что?
       Жуткий храп бился в тимкину дверь и мешал слушать.
       - Бабуль? - напряг слух Тимка, - я здесь! Ты что, бабуль? Тебе плохо?
       Куча у стены не отзывалась. Тимка, затаив дыхание, стал напряженно прислушиваться. Куча молчала. Но Тимку провести было невозможно. Он встал и решительно прошлепал босыми ножками к бабушкиному топчану.
       - Подвинься, бабуль, - тронул он бабушку за плечо, - я хочу к тебе. Чтобы тебе не было страшно, - для полной убедительности добавил он.
       Бабушка молча подвинулась, и Тимка не спеша основательно устроился у нее под боком.
       - Вот так! - обнимая бабушку и тесно прижимаясь к ее теплому телу, заключил Тимка.
       - Ах ты мой защитник! - вдруг горячо зашептала бабушка и прижала тимкину головку к своим губам. - Спи, миленький, еще рано.
       Да, бабушка действительно плакала. Тимка почувствовал, что подушка под ним сильно влажная и чем-то теплым замочило ему макушку.
      -- Не плачь, ба, - привстал на локте Тимка, уже вот-вот готовый сам разреветься. - Мама говорит, что тебе там лучше будет, - неуверенно продолжил он шепотом. - А мы к тебе ездить станем. Опять же - врачи там. И уход, - повторил он многократно слышанные дома слова. - А я вот выросту и заберу тебя к себе, не плачь.
       Он по-взрослому провел ручонкой по мягким бабушкиным волосам и поцеловал ее в мокрую переносицу.
       - Все, все, Тима, не буду. Спи, - чуть запинаясь, в ответ прошептала бабушка.
       ... Тимка проснулся оттого, что кто-то его сильно тормошил. Он открыл глаза и сразу зажмурился: в окно уже било яркое солнце. Чуть приподняв веки, он встретился с глазами матери и было открыл рот, чтобы спросить "А бабушка...", как мать строго приказала:
       - Быстро вставай! И так опоздали! Поедем нашу бабушку пристраивать! Такси уже пришло! Мигом! - крикнула она, убегая. - Назад приедем - позавтракаем! Давай!
       Тимка тут же сорвался с постели и, на ходу застегивая помоч от штанишек и засовывая ноги в сандалики, вылетел на крыльцо. Бабушка сидела уже в машине и смотрела куда-то в сторону. Шофер, чубастый молодой парень в гимнастёрке, в чёрных морских клёшах, наспех засунутых в кирзовые сапоги, бил ногой по переднему скату, проверяя его на прочность. Отца не было видно. Мать торопливо запихивала в багажник узелок с бабушкиными вещами. Из-за соседского забора на все происходящее хмуро глядели тетя Галя и дядя Ермолай с маленькой Ленкой на руках. Тимка, забыв сказать "здрасьте", сразу побежал к машине.
       - У-уу, ироды! Родную мать... - услышал он, забираясь к бабушке на колени, и почувствовал, как бабушка вздрогнула.
       - Ну... поехали! - мать, потная, тут же рядом плюхнулась на сиденье. - Поехали! Давай!
       Шофер нехотя кончил бить ногой по скату, зачем-то посмотрел на небо, словно испрашивал у него разрешение на отправление, и медленно полез за баранку.
       - А дядя Ваня...то есть... где папа? Папа где? - заволновался Тимка, - подождите!
       - Ехай, ехай! - тронула шофера за плечо мать. - Папа твой занят, - не поворачиваясь лицом к Тимке, объяснила она ему деревянным голосом. - Он не может. Он умеет только руки распускать. Да и то, когда пьяный. А когда он не пьяный? - она, заводясь, начала, было, переходить на крик...
       Тут шофер с неподдельной яростью дернул за рычаг, и машина резко рванулась со двора. Бабушка охнула и прошептала: "Ну, все!". Тимка почувствовал, как ее теплые руки еще крепче сжали его. Мать сразу замолчала...
       Когда через некоторое время вдали показались неровно рассыпанные по яркозеленому полю белые домики, пансионат для престарелых, Тимка твердо решил показать свой мужской характер и ни в коем случае не зареветь. Мать сразу заерзала на сиденье и, будто призывая всех присутствующих в свидетели, начала поочередно всем заглядывать в глаза и фальшиво восклицать: - Красота-то какая! Вы только подумайте, как у нас заботятся о старости! Ну чисто рай небесный! А речка-то, речка! Поглядите-ка! А па...
       - Да перестань ты паясничать! - неожиданно перебил ее до этого всю дорогу молчавший шофер. "Речка-то! Речка!" - фальцетом пере- дразнил он её. - Что-то не больно-то сама сюда рвешься, кикимора!
       И рывком нажал на газ. Машина взвыла, а мать, словно ничего не произошло, продолжила восхищаться открывшимся взору пансионатом, показывая всем своим поведением, что она очень завидует тому, что доля жить здесь до конца дней своих несправедливо досталась не ей, горемычной, а ее более удачливой матери.
       Наконец-то подъехали к выкрашенным в зеленое воротам. Шофер затормозил, вылез из машины и, буркнув "разбирайтесь тут сами!", резко махнул рукой и, не оглядываясь, сразу сгорбившийся, медленно поплелся вдоль длинного-предлинного забора. Бабушка как-то засуетилась, заспешила и никак не могла снять Тимку со своих дрожащих коленей. Да и Тимка, как на грех, вдруг весь одеревенел. Пальцы вцепились в спинку сиденья и не хотели разжиматься. Выручила, как всегда всех мать: она уже успела сбегать к воротам и вызвать двух пожилых женщин в белом. Они втроем подошли к машине.
       - Мама! - громко сказала мать, - вот видите, нас уже встречают! Как здесь культурно, мама! А ты, пострел, чего прилип! - и Тимка заработал подзатыльник. - Ну-ка быстро вылазь! Мы и так опаздываем!
       Куда и за чем "опаздываем", она не уточнила, но зато Тимка был тут же сильным рывком выдран из машины и поставлен на ноги на землю. Женщины в белом помогли выбраться бабушке.
       - Ну вот, - привычно сказала одна из них, - значит, это, прощавайтесь!
       Тимка твердо подошел к бабушке, молча ткнулся в её подол, затем отошел на шаг и пробормотал: - До свиданья, ба... - А мать вдруг с возгласом "Ой! А узел-то совсем забыли!" кинулась к машине. Узел у нее тут же забрала другая женщина в белом, и обе служительницы с бабушкой посередине медленно прошли ворота и направились по неширокой аллее к стоявшему несколько в стороне от остальных домику. Тимка насупился и стал сбивать носком сандалика пыль с тротуара. Мать крепко держала его за руку и искала глазами шофера. Где-то заиграли "Помнишь, мама моя" ...
       - Бабулечка! - вдруг рванулся вперед Тимка, - бабулечка, не уходи!
       Слезы хлынули из него, как дождик из темной тучки. Мать сразу крепче сжала тимкину ручонку и, дернув её на себя, зло прошипела:
       - Я те поору! Цыц, паршивец! - и принялась побыстрее запихивать его в машину.
       - Я не хочу! Не хочу! А-а-а! Пусти! Пусти, ты! Бабулечка-а-а!...
       Тимка рвался, хрипя, из рук матери и ему казалось, что тысячи и тысячи колоколов вдруг взорвались гулким медным звоном, яркое солнышко вздрогнуло, побледнело и быстро-быстро покатилось за далёкий горизонт...
       "Не хочу! Не хочу!" эхом металось невыносимое тимкино горе, и три фигурки на аллее заторопились, путая шаги...
      
       1981 г. Кишинев