Всё проходит...

   Первое сентября. Ясное, ещё по-летнему жаркое солнечное утро. Стадион колледжа, на котором выстроилось торжественное каре из нарядных студентов и студенток. Стоят группами. Только что поступившие - с родителями, бабушками-дедушками. Ксюша пришла со своим дедушкой. Она совсем недавно приехала из России по просьбе своей мамы приглядеть за стариками. Поступила на первый курс колледжа. В эту минуту она удивлённо глядит своими большими карими глазами то на своего дедушку, то в центр каре, где выступает руководство и общественность колледжа. Идёт торжественная линейка. Ксюша ничего не понимает, о чём говорят приветливые выступающие, и постоянно теребит за руку дедушку:
       - Деда, о чём они говорят?
       - Как обычно: поздравляют всех вас с началом учебного года, желают вам всех благ, чтобы вы хорошо учились, слушались преподавателей, своих родителей. Ну и всё такое прочее...
       - А что это всё время произносят "Штефан Чел Маре", "Штефан Чел Маре"? Что это?
       - А это у всех вас будет первый урок, посвящённый господарю Молдавии Штефану Великому, который умер 500 лет назад.
       - 500 лет? Ничего себе! Это будет Ленинский урок? Как раньше было? Бабушка мне рассказывала...
       - Что-то вроде этого, - кривится дедушка. - Во власти ведь те же люди, которые и проводили такие уроки. Только героя сменили. Они иначе и не могут...
       - А по-русски здесь хоть два слова скажут для нас?
       - Должны бы, - неуверенно отвечает дедушка. - Хотя бы для проформы должны бы.
       - Что-то не чувствуется, - сомневается Ксюша.
       - Потерпи, - урезонивает её дедушка, - потерпи. Их же большинство тут, вот они и говорят на своём языке.
       - А мы что - не люди? - начинает горячиться Ксюша, - мы - не люди?
       - Ты приехала в другую страну, миленькая! Тут свой язык! Хотя, конечно, могли бы хоть два слова, для приличия, сказать и по-русски. Славян-то здесь почти половина населения! 40 процентов!
       - Вот-вот! - продолжает горячиться Ксюша. А я что говорю?
       - Ну, вот ты, когда выучишься, - улыбается дедушка, - даст Бог, станешь директором колледжа, вот тогда и выступишь на двух языках. А может и на трёх...
       - Да в жизни никогда этого не будет, деда! - Забыв, где она находится, воскликнула Ксюша. - Никогда!
       - Тише, тише, пожалуйста! - осадил её дедушка. - Успокойся!
       - Меня уже девочки просветили, - перейдя на злой шепот, задышала в ухо дедушке взволнованная Ксюша. - У вас тут, если ты - не молдаван, то будь ты хоть семи пядей во лбу и знай хоть двадцать их языков, тебя дальше порога никто из них не пустит!
       - Ну, ты и шустрая! - искренне удивился дедушка. - Думаю, так будет не всегда. Это противоестественно.
       - А как они кричат здесь о равноправии! - продолжала шептать Ксюша. - Вон, например, в Тирасполе! Дак там - три государственных языка! А у вас тут с одним проходу не дают! Везде на всех углах кричат, что тут - демократия, а у них, мол, в Тирасполе, полный произвол! Ничего себе штучки! - Ксюша всё это выговаривала дедушке, словно он был виноват во всём происходящем.
       - Да успокойся ты, золотко, - притормозил её дедушка, - и не сильно-то дакай. Тут так не говорят. А где ты успела так подковаться всего за один месяц? Успокойся! Всё обойдётся! Ты же станешь учиться в русской группе! Выучишь язык постепенно. Кстати, язык не самый плохой. Даже очень симпатичный язык. Всё само собой станет на свои места...
       ...Торжественная линейка закончилась без единого русского слова. Ксюша с группой пошла в учебный класс, а дедушка потихоньку отправился домой. Что-то ему нездоровилось сегодня. Дома дедушка сел в кресло отдохнуть и включил по привычке телевизор на местный канал. Передавали выдержки из речи Президента. "Мы пришли к выводу, - говорилось уверенно с экрана, - что все национальные меньшинства, проживающие в нашей стране, являются государственнообразующими..."
       - Как хорошо быть генералом! - с грустью подумал дедушка. - Его бы - да на сегодняшнюю линейку!
       Дедушка вдруг вспомнил далёкий 1944-й, как приезжал к ним в посёлок с фронта его отец, как на того налетел бабушкин петух Серьга, которому бабушка потом всё-таки скрутила его буйную голову, вспомнил, как он, Тимка, тревожно слушал вылетающий из "тарелки" марш "Прощание славянки", как отец воровито ушёл тогда от них с каким-то газетным свёртком подмышкой, чтобы больше никогда-никогда не вернуться... У дедушки на глаза навернулись слёзы... Сквозь пелену слёз он увидел своих погибших от немецкой "растяжки" друзей Кольку и Витька, орущую резаным голосом по своей грядке лука жадную тётку Жилиху, маму Павлика Довганя, только что вынутую пареньком-милиционером из петли, свою бабушку, насильно отправленную матерью в приют и его, маленького Тимки, неизбывное горе... Дедушка расплакался. Он плакал и плакал, благо дома он был один и никто не мог наблюдать его сегодняшнюю слабость. Вспомнил он разбитную тётю Клаву. Потом в памяти промелькнула рыжая ленинградская блокадница в стоптаных босоножках и соломенной шляпе, распевающая перед перепуганными пассажирами на готовом вот-вот потонуть в бушующих морских пучинах маленьком прогулочном катерке весёлые песни. Дедушка мягко улыбнулся сквозь катящиеся по щекам слёзы: "Вот это была настоящая женщина! Не какая-нибудь Жилиха!". Вспомнил все свои работы и постоянные мытарства среди высокого начальства. "Никому ничего никогда не было нужно, кроме своей бесконечной и извращённой корысти! Что за удивительные  люди! А сегодня? Что творится сегодня?!"
       За все эти длинные прошедшие годы он в жизни так ничего толком и не понял... "Ничего, - подумал, успокаиваясь, дедушка, - ничего. Всё проходит... Пройдёт и это..."
      
       04.09.2004 г. Кишинёв