Бутерброд с чёрной икрой

    1.
    Неожиданный длинный продолжительный и резкий звонок в дверь заставил Николая вздрогнуть. Была пятница двадцатого, по телевизору заканчивались новости из Останкино и в окно уже заглядывала темная мартовская ночь. Дома никого в это время не ожидалось.
       - Рита, наверно, чего-то хочет, - привычно подумал Николай о соседке по лестничной площадке и, повернувшись к сидевшей рядом жене, обнаружил какое-то беспокойство в ее глазах.
       - Спроси, пожалуйста, кто там, а я пока досмотрю спорт, - произнес он чуть-чуть раздраженно: не любил, когда жена по любому поводу пугалась. - Да смотри там не судачь с ней в потемках да на холоде.
       - С кем это "не судачь"? - удивленно выставилась на него жена и затем направилась к входной двери.
       - С Ритой, с кем же еще, - не поворачиваясь и не отрываясь от телевизора, ответил Николай.
       Снова раздался длинный резкий звонок.
       - Да иду же я, иду! - громко крикнула в дверь жена. - Иду!
       Николай слышал, как она выдернула цепочку, щелкнула замком и открыла первую, "государственную" дверь, дверь из плохо прессованной бумаги с небольшой примесью дерева - продукт всеобщей экономии эпохи недавнего прошлого и источник дополнительных премий проектировщиков этого архитектурного чуда.
      -- Кто там? - громко спросила жена через вторую, железную,
       дверь - другое чудо современной эпохи туманных производственных отношений и еще более утаенных производительных сил. В наши лихие времена это второе дверное чудо более надежно защищало их очаг.
      -- Кто там? Не поняла!
       Последовала небольшая пауза. Спорт перестали показывать и началась реклама. Николай убрал звук у телевизора до нуля и прислушался. Он знал, что через дверной глазок ничего не увидишь: площадка перед дверью давно не освещалась, т.к. лампочки крали чуть ли не с момента их установки. Во всем подъезде вплоть до их последнего, девятого, этажа царил полный мрак. Тут в комнату не вошла, а скорее почти вбежала жена. Вид у нее был более чем тревожный.
       - Там... Кажется... Вовка приехал, - испуганно-неуверенно, запинаясь на каждом слове, почему-то шепотом произнесла она. - Я, Коля, боюсь. Иди-ка ты узнай.
       - С чего это ты взяла? - так же шепотом, также неуверенно и тревожно спросил ее Николай, осторожно прикрывая дверь из комнаты, где они разговаривали, в прихожую, чтобы их не было слышно: "государственная" дверь была нараспашку.
       - По-моему, это его голос, - прошептала жена. - Да и спросил: "Коля и Маша здесь живут?" Смотри не открывай сразу, - со страхом прошептала снова она уже почти в спину Николаю, - а то убьют! Переспроси! Я боюсь!
       - Да перестань ты выть! - отмахнулся Николай и, подойдя к железной двери, громко спросил: "Кто?"
       - Это я, Коля! Вова я! - услышал он знакомый хриплый голос и, не раздумывая, распахнул дверь в темноту...
       На пороге стояло нечто незнакомое. В этом старом и давно небритом изможденном морщинистом существе в плоской серой кепочке на наголо стриженой седой круглой голове, в добытой, по-видимому, по случаю, на какой-то заброшенной стройке свалявшейся грязной, искусственной шерсти, некогда коричневой шубейке, надетой прямо на желтую грязную летнюю майку с броской американской рекламой, в этом существе, на ногах которого красовались новые модные кожаные коричневые (в тон шубейке) сапоги и в которые были заправлены летние темно-зеленые фирменные штаны, в этом жалком бомжатском существе с настолько впалыми щеками, что, казалось, они вот-вот соединятся между собой над верхней губой, на которой среди сплошного седого поля тонюсенькой стрелкой выделялись совершенно черные изящные усики, в этом существе, у которого в руках ничего не было и от которого исходил настолько омерзительный запах, что Николай невольно поперхнулся, он, Николай, с большим трудом узнал своего сводного брата Вовку. Тот глядел на застывшего в столбняке в дверях Николая большими черными круглыми собачьими глазами, глазами собаки, которую всегда много бьют, но плохо кормят, глядел, не зная, куда деть пустые руки, пытаясь что-то еще сказать и не решаясь переступить порог.
       - Ну, заходи, - посторонился Николай, с плохо скрываемым отвращением беря Вовку за рукав его шубейки чуть повыше локтя, и с силой потянул того в прихожую. Жена, Маша, стояла посреди прихожей недвижимо: на нее, как и на Николая, тоже напал столбняк, поэтому Вовка чуть было не столкнулся с ней лоб в лоб.
       - Заходи, удалец! - Николай отпустил рукав Вовкиной шубейки и принялся поспешно закрывать дверь, а то чего доброго выйдет ненароком кто из соседей: перепугаются же насмерть!
       -У меня... пенсионное есть...Я...на электричке... Денег-то нет... Никто ничего... Так сперва завезли меня аж в Днепропетровск... Никто ничего... А потом в Одессе... Вот мое пенсионное... - бормотал и копался в карманах Вовка. - Четверо суток по вокзалам... Гоняют...
       - Потом! - не выдержал Николай. Он совершенно очумел не только от всего вдруг случившегося, но и от душившего его в небольшой тесной прихожей зловония. - Потом нам все перескажешь, а сейчас быстро все с себя снимай! Да поскорей же! - при этом Николай буквально сдирал с Вовки его драгоценную шубейку, а тот, оказавшись невероятно худым и слабым, не устоял и покорно повалился на бок и на спину. Маша в прихожей стояла в прежней позе, так до конца и не придя в себя.
       -У-у-у, скотина! - начал звереть Николай, хватая Вовку за руку и ставя его, как куклу, на ноги, - раздевайся же! А ты что, оцепенела? - заорал он на жену. - Всю эту рвань - в лоджию, в ящик! Завтра разберемся! Быстро найди чего-нибудь из моего, а я поставлю на плиту ведро воды. Да пусти в ванной воду! Пусть хоть и чуть теплая, да все не лед, как батареи!
       Маша, наконец, придя в себя от всего случившегося, сразу засуетилась, заохала, начала как-то бестолково тыкаться во все шкафы и ящики их старенькой и облезлой стенки, мгновенно забыв, где и что у нее находится. Руки у нее тряслись и плохо ей повиновались, были совсем чужими. Телевизор молчаливо показывал очередную перестрелку между двумя бандами гангстеров. Вовку в его канареечной заграничной маечке бил крупный озноб и он никак не мог снять с себя свои летние верхние штаны, из-под которых Николай разглядел еще двое: первые - воинское х/б, а нательные - из комплекта толстого нижнего белья, бывшие когда-то голубыми, времен, по-видимому, Великой Отечественной, времен, когда Николай был еще малышом и кочевал с матерью по эвакуациям, а Вовки еще и в помине не было. Вовкин отец, в отличие от Николаева, особиста, топил в то время немцев где-то на Балтике.
       - Да перестань ты трястись, как юродивый! - не выдержал Николай. - Поскорее все снимай, а не то я тут задохнусь от твоих перестроечных запахов. На, накинь пока! - он снял с себя черную меховую безрукавку, надетую поверх двух толстых свитеров, и протянул ее Вовке. Тот, поскакивая на одной ноге, грозился вновь оказаться на полу, но все-таки сумел ухватить меховушку, но при этом встал наполовину вытянутой из штанины ногой прямо на пол в грязь от его же сапог. Тут же начал, торопясь, лихорадочно натягивать на дрожащее худющее тело еще теплую безрукавку. Николай отвернулся, чтобы не показать никому вдруг выступивших слез.
       Спустя некоторое время Маша разыскала еще один старый толстый свитер Николая, нашла дочкины новенькие вельветовые брючки, зажгла на плите все четыре горелки и духовку и поставила греть полное эмалированное ведро воды. А Вовка в старых истоптанных и извлеченных по такому случаю с немалым трудом из дивана тапочках, в одних трусах, сжавшись в маленький серый комочек, присел на корточки у открытой духовки гудящей газовой плиты, стараясь поглубже засунуть свою непутевую голову в ее огнедышащее чрево.
      
       2.
      
       Братья, несмотря на общую мать и расхожую теорию о том, что мальчики больше походят на матерей, а девочки идут в отцов, были совершенно разными. Старший, Николай, действительно лицом и фигурой пошел в мать, которая в молодости была не только привлекательной, но и веселой, заводилой многих компаний. Лихо отбивала на вечеринках чечетку и обрывала гитарные струны, а балалайка так и плясала в ее руках. Обожатели не переводились, но на мужей невезло: кто гулял на стороне, а большинство пили. От одного из таких и родился Вовка, родился как-то не к месту и не вовремя. У матери к тому времени наступил пик озабоченности: стояло голодное послевоенное время, очередной муж запойски пил и не работал и надо было не только содержать его самого, но и уже двоих детей. К тому же, как говаривала мать, ей надо было устраивать личную жизнь, поэтому на детей времени просто не хватало и по этой причине Вовка с самых ранних пеленок был целиком брошен на Николая. Для Николая у матери всегда находился предлог, чтобы не пустить того летом в пионерлагерь: то ночью плохо спит и во сне кричит матом, то сьел все варенье, выделенное на работе одиноким матерям в виде помощи, то не углядел за молодым теленком, привязанным в комнате за быльце железной кровати и тот сжевал материнское выходное платье, тоже выданное из американской послевоенной помощи.
       Прошло некоторое время, и Николай ушел служить в армию, а мать с маленьким Вовкой после этого сбежала к сестре в Баку от очередного мужа, который, по обыкновению, пил и нигде не работал,. Когда, спустя три года, Николай вернулся из армии домой, дома как такового после бегства матери уже не было. Николай поступил учиться и жил по общежитиям. Там же они с Машей, одновременно поступавшей с ним учиться, поженились.
       Мать в это время начала обустраиваться на новом месте, месте, где теплое ласковое море, инжир, дыни, сладкий виноград, сладкие пьянящие речи горячих южных мужчин и... у нее появился очередной муж, который, как обычно, начал пить и нигде не работать. Правда, пил он все-таки меньше предыдущих, но не работал значительно больше.
       А что Вовка? А он в это время маялся у тетки на Украине, а когда подрос, его отправили к его отцу в Ленинград. Николай хорошо помнит, как мать ему писала, что Вовке там хорошо, что он научился играть в шахматы да так, что скоро побьет самого Ботвинника. Но ничего сверхестественного не случилось. Ботвинник устоял, а Вовка нет. Вовка начал пить вместе с отцом, потом пошел воровать, потом - колония, потом - возврат в Баку, потом - шея родной матери, женитьба, двое детей. Все пришло на круги своя: пьет и не работает. Сколько ни увещевал Николай своего братца, приезжая к матери в гости в Баку, сколько ни угрожал ему и даже ни бивал иногда под горячую руку, всегда эффект был один: "Пусть дураки работают. Вон тот (показывает на мужа матери) сидит, а я чем хуже?" "Да пожалей ты мать! - ярился Николай, - она вас, двоих буйволов, не вытянет на свою пенсию!" В ответ всегда была только кривая ухмылка.
       Прошло тридцать лет. Последние годы мать, чувствуя, что скоро умрет, а ее дитя останется совершенно без средств к существованию, заметалась, как загнанный зверь в клетке. Заметалась испуганно, от безысходности, от бессилия. Билась безуспешно в клетке, которую она же сама себе и построила. Но все же ей удалось какими-то немыслимыми путями где-то в инстанциях доказать, что ее чадо - не простое и не случайно всю свою жизнь дальше их кухни нигде не бывало. Вовке положили мизерную пенсию за то, что он "боится трудиться". Он совсем воспрял духом, а мать... мать умерла. Когда Николай получил телеграмму, в Азербайджане шла война, самолеты из Кишинева туда не летали, а добираться через Москву выходило тысяч в сто. Все накопленное им с Машей в сберкассе за долгие трудные годы их совместной жизни незадолго до этого в одночасье сгорело и Николай затравленно метался по квартире. Денег взаймы никто не давал. Да их ни у кого и не было, как не было ничего в пустых магазинах. Позвонил дочери, которая жила к этому времени в северной части России, убежав туда из дому вместе с мужем в слабой надежде хоть как-то прокормить себя и свое малое дитя. Слава Богу, что той каким-то чудом удалось достать 15 тысяч и переправить их сестре матери, которая из Баку бежала в Москву. Сестра обещала срочно переправить деньги на похороны по своим каналам. А Николай плакал от нагрянувшей беды, от своего полного бессилия изменить ход событий, от злости на все вокруг происходящее. Только и сделали они с Машей, что вдвоем сели за стол да за рюмкой холодной водки помянули свою отошедшую в мир иной мать, мать, которая трудно работала до последнего своего скорбного часа и не смела ни на минуту передохнуть за свои нелегкие семьдесят четыре года, давая пищу и кров своему законному наследнику Вовке и своим "пьющим", как они весело представлялись в кампаниях, мужьям.
       А наследник, как только мать померла, стал звонить Николаю, что, мол, наконец-то он стал свободным и в свои сорок пять лет знает, что делать.
       - Не вздумай продавать квартиру! - зная Вовкины замашки, кричал в трубку Николай. - Останешься без угла!
       - А мне тут нечего делать! - возмущался в ответ Вовка. - Уеду к семье в Россию! - и тут же бросал трубку. Его бывшая жена, имевшая к ее несчастью, небольшую долю армянской крови, давно сбежавшая в Россию не только от Вовки, но и от резни, устроенной армянам в Баку, ютилась с двумя детьми в маленьком захолустном городке в России в каком-то общежитии просто из милости его сердобольного коменданта.
       В одной из перепалок с Вовкой Николай неожиданно узнал от него, что деньги из Москвы на похороны не поступали и что мать похоронили, сбросившись, соседи. Да и Собес кое в чем помог. Николай в слепой ярости тут же набрал московский номер...
       - Понимаешь... - замялась тетка.- не успели передать. Но мы в церкви поставили свечку, - быстро поправилась она, - и молились...
       "Молились"... Один бывший секретарь парторганизации за другого бывшего секретаря парторганизации... Как все сразу перевернулось! "Молились"... Жить не хотелось...
      
       3.
      
       И случилось то, что случилось: Вовка продал квартиру. Хорошую, двухкомнатную, кооперативную, в престижном доме почти в центре Баку. Продал за доллары, которых он, как и все м ы в те времена, никогда в жизни не видывал. Продал за бесценок, так, как подсказали ему его "корешки". И отбыл из Баку, приятно отягощенный пачками замусоленных зелененьких и манящими желаниями. Отбыл в совершенно радужном настроении "кормить семью" (он где-то раньше слышал это выражение). Отбыл к семье в Россию. Как Вовка кормил семью, Николаю в первый вечер ничего от него узнать не удалось: Вовка жадно поедал все, что Маша ставила на стол, поедал подряд и безо всякого разбора. Глаза его при этом нехорошо горели и, казалось, отодвинь от него ненароком тарелку и он тут же зарычит. Он сидел за столом вымытый и чисто выбритый, в толстом зеленом свитере Николая, поверх свитера была надета меховая безрукавка. Синие вельветовые дочкины брюки оказались даже велики, хотя дочь Николая фигурой походила больше на подростка. От Вовки сильно пахло дорогими духами, которые он сразу где-то откопал в комнате, которую ему отвели для пребывания. Эти духи давно на день рождения подарила Николаю дочь. Но Маша куда-то так их заставила, как только она это умела делать, что Николай просто о них забыл. А этот сразу нашел. Наверно, по запаху. Точнее, из-за своего сверхобоняния на подобные вещи.
       - Что ты ему все подкладываешь? - пенял Маше Николай, - хватит! Помрет от переедания, не дай Бог! - и к Вовке: - Сколько же дней ты ничего не ел?
       Но тот в ответ только рывками работал челюстями и не снисходил до ответа. Когда же трапеза в конце концов все же завершилась, Вовка поднял на Николая осовелые глаза и снова всем своим ничтожным обликом стал напоминать бомжа. Грязного и вонючего бомжа, который у тебя вот-вот попросит "сигаретку".
       - Мне бы покурить немного, - как раз к моменту просяще-жалостливо выдавил Вовка. - Можно?
       - Нельзя! - мгновенно отрезал Николай, которому словно влепили пощечину. - У нас не курят! А в темень на лестничную клетку нечего выходить: могут и убить. У нас тут всякое сейчас бывает. Так что терпи до завтра!
       - Убьют? - испуганно переспросил Вовка, - тогда не буду.
       Он стоял посреди кухни как-то неуверенно и было видно, что он не находит себе места.
       - Сегодня от него проку никакого, - обратился к Маше Николай. - Ты ему постелила?
       - Все самое свежее, - довольная ответила Маша. - Пусть ложится. - Она пошла показывать Вовке приготовленную постель. Тот молча последовал за ней.
       Ночь для Николая с Машей прошла сумбурно. Они почти не спали, а когда ненадолго забывались в каком-то полубреду, на кухне в этот момент громко щелкал выключатель, отчего они тут же пробуждались, а в их глаза ударял яркий белый свет, попадавший к ним в комнату из кухни через стеклянную дверь. Вовка что-то шарашил на кухне, но сил встать и посмотреть не было и оба решили, будь что будет до утра. Утром уже разберутся. Лишь бы ничего не поджег. В общем, отдались на волю случая. Однако потом Маша все-таки встала и отправилась по своим малым делам. Ее так долго не было, что Николай начал уже беспокоиться и хотел было встать и выяснить, в чем дело, но тут он почувствовал, как она вошла, легонько стукнув дверью, и ощутил, как она, дрожа, забирается к нему в постель.
       - Что это ты дрожишь? - спросил он тревожно. Тебе плохо?
       - Заплохеет тут, - с досадой прошептала она в ответ, и Николай почувствовал в ее голосе неприязненные нотки.
       - Что там такое?
       - Пошла в туалет, села, чувствую, что крышка вся записанная. Тот идиот справляет свою нужду, как под забором. Вот и отмывалась в ванной ледяной водой. Не хотела тебя беспокоить и греть воду. А потом уже в туалете все отмывала. Надо же было его в порядок привести!
       - Ну не среди ночи же, - не зная, что сказать, пробурчал Николай.
       - А когда же? - тут же начала задираться Маша, - когда? - Но Николай не ответил и повернулся на другой бок.
       - У Вовки в комнате все свет горит. По-моему он и не ложился, - все не замолкала Маша.
       - Да черт с ним! Оставь ты его в покое! Спи! - Николай начал ворочаться. - Он - с дороги, новое место...
       В этот самый момент со стороны Вовкиной комнаты послышался глухой шум: где-то что-то упало или затрещало. Разобрать было невозможно. Николай, как ошпаренный, подскочил с постели и рванул в комнату, где Вовка по все правилам должен был давно спать: часы показывали три двадцать ночи. Но через дверь было видно, что в комнате горел яркий свет: видимо, были "врублены" все пять лампочек тяжелой люстры, до чего Николай за всю десятилетнюю историю этой квартиры ни разу не додумался. Когда же он все же нажал на стеклянную дверь, пытаясь войти в комнату, он почувствовал, что с внутренней стороны дверь была забаррикадирована стулом, который одним концом упирался в саму дверь, а другим - в спинку дивана, и не позволял открыть дверь.
       - Ну и гусь! Такого у нас, отродясь, не было! - Николай стукнул кулаком в дверь. - Вовка! - послышался шум отодвигаемого стула, дверь понемногу стала открываться и в ее проеме возникла мятая Вовкина физиономия. В комнате сильно пахло одеколоном и сигаретным дымом.
       - Ты что тут бордель устраиваешь среди ночи? - взорвался Николай. - Спать никому не даешь! Я же тебя предупреждал, чтобы ты в квартире не курил! А откуда одеколон?
       Вовка тут же воспроизвел круглые-круглые глаза и развел руками:
       - А я и не курил. Где ты слышишь запах? - Вовка был одет и было видно, что он так и валялся в постели: в брюках и безрукавке, в мехе которой застряли пушинки от подушки, а белоснежный пододеяльник, любовно надетый Машей на стеганое одеяло, выглядел, словно его, бедного, неделю жевала корова.
       - Ты что же, умник, меня за идиота принимаешь? - Николай, как был в одних трусах, так и пошел на Вовку. Вовка в одно мгновение выскочил в лоджию, дверь в которую оказалась незапертой.
       - Не хватало мне среди ночи поднять на ноги весь дом, - подумал Николай. - Вот негодяй! Заходи же в дом! - после небольшой паузы мирно позвал он Вовку. Тот испуганно смотрел на Николая сквозь стекло с той стороны двери. - Заходи, а то замерзнешь там на улице!
       Вовка не без опаски осторожно вошел в комнату, легонько прикрыв за собой дверь, но на замок ее не закрыл. На всякий случай.
       - Я же тебя предупреждал, - снова начал Николай, - в лоджию - ни ногой! Не вздумай там курить! Ты разве не видел, сколько там всяких бумаг?
       - Да не курил я, - пробурчал Вовка, пряча глаза.
       - Тогда зачем ходил в лоджию?
       - Я шубейку свою смотрел.
       - В три часа ночи? Соскучился по ней? От нее и в лоджии невыносимая вонь!
       - Я пошел посмотреть на свою шубейку, - гнул свое Вовка. - Что, нельзя?
       Он опять наглел и Николай понял, что их разговор становится бесполезным.
       - Все. Укладывайся спать! И нам, пожалуйста, не мешай. - Николай кивнул на стул, торчавший у двери комнаты: - и баррикады в доме не устраивай. У нас это не принято. Ты - не у Белого Дома.
       - У какого дома? - Вовка, наконец, поднял вверх свои плутоватые глаза, но глядел куда-то вбок. - У какого белого?
       - У московского, грамотей. Иди спать.
       Все же Вовка еще раз "достал" его в эту ночь: Николай "прокололся" точь в точь, как и Маша, придя в туалет перед самым утром. Так же долго отмывался в ванной холодной водой и при этом, стиснув зубы, поминал всех богов и их ближайших родственников...
       С тех пор, как уехала дочь с семьей, каждое субботнее утро было для Николая с Машей утром бесцельного валяния в постели часов до девяти-десяти, а иногда и просмотра давно набивших оскомину всегда одних и тех же серых телепередач. Но это субботнее утро обещало им обоим стать более интересным. Почти не спавши ночь, часов примерно в шесть (только-только начало рассветать) они были подняты на ноги страшным шумом на кухне: снова что-то со страшным грохотом откуда-то упало. Оба в чем были, выскочили на кухню. Там горел не только полный свет, но и все четыре горелки газовой плиты. На одной из них гремел прыгающей крышкой весь в пышных клубах белого пара их старенький немощный чайник. Вовка сидел на корточках перед настежь распахнутыми дверцами голубого шкафчика для продуктов и совершал какие-то манипуляции внутри него. Нечто белое было обильно рассыпано рядом с ним на полу. Николая с Машей он не услышал и спокойно продолжал заниматься своим делом. Они молча переглянулись.
       - И что ты там потерял? - не выдержал Николай. Вовка от неожиданности вздрогнул, но тут же взял себя в руки, медленно поднялся и спокойно произнес как само собой разумеющееся:
       - Я ищу сахар. Вот полка упала. - И недоуменно развел руками в доказательство всего произошедшего. Маша тут же ушла в спальню, не вымолвив ни слова.
       - Ты что же, не способен дотерпеть до утра, пока тебя накормят? Я живу здесь и то не ведаю, что в этом шкафу делается, а ты-то чего вытворяешь?
       - А что я такого делаю? - Вовка перешел на крик. - Я сахар ищу! Что, нельзя? Я чаю хочу! Что, нельзя? Да я сегодня же уеду! Вот вещи высохнут и уеду!
       - Да ты еще их и не стирал. Вон лежат, замоченные, в ванной. - Тут Николай ткнул в его сторону пальцем: - Сначала ты нам расскажешь, как ты квартиру матери пропил, как своих детей оставил на улице, как превратился в бомжа, как от тебя бесконечно стонут все родственники в Москве, Харькове и Одессе, к которым ты периодически совершаешь незванные визиты, поедаешь последнее у этих нищих пенсионеров, тащишь из вещей, что не углядят по старости, да дружков-собутыльников на них натравливаешь, чтобы родственники щедро с тобою, сирым, делились. Чтобы тебе, горемычному, отдавали все, что накопили за всю свою жизнь, горбатясь от зари до зари, пока ты распивал сладкие чаи да жарил пышные яичницы из яиц, принесенных для тебя твоей немощной старой матерью, которая еле передвигалась на больных ногах и которую через улицы переводили под руки добрые люди. Вот только после этого, родненький, ты высушишь свои вещички и скажешь нам адью. Только после этого! - Николай резко развернулся и пошлепал босыми ногами по линолеуму к себе в комнату. Вовка тоже отбыл в свою опочивальню, предварительно погасив плиту и захватив из широкой тарелки, стоявшей на кухонном столе, пригоршню домашнего печенья, предмета всегдашней машиной гордости.
      
       4.
      
       После таких событий не спалось. Николай с Машей молча лежали с открытыми глазами, глядя в потолок и ничего не видя. Каждый думал об одном и том же: что же дальше-то? Что делать? Но хоть сколько-нибудь приемлемого ответа не находилось. Ясно одно: Вовка нагрянул не в гости к брату. Ясно также, что если его оставить у них, он их просто пустит по миру: ест за троих да дай ему еще на сигареты, выпивку. Одежды на нем практически никакой. Значит, одень-обуй. Да еще следи каждую минуту, чтобы чего не утащил из дому, не вынес на базар да не спустил. На это он большой мастер. В доме Николая никто не пил и не курил, жили они с Машей вдвоем сверхскромно. Маша, бывшая учительница, получала мизерную пенсию после так называемой перестройки. Зарплаты Николая едва хватало, чтобы расплатиться за квартиру да кое-как дотянуть до следующей. Да и у Николая был предпенсионный возраст, так что в ближайшем будущем им с Машей ничего хорошего не светило. А с Вовкой... Заставить Вовку идти работать было делом изначально бесперспективным. Ответа не находилось.
       - Ладно, - вдруг промолвила, поднимаясь с постели, Маша, - давай вставать. Этот живоглот все равно нам спать не даст. Его кормить пора. - И начала одеваться. Николай молча встал с постели и направился в ванную. Дверь в комнату, где находился Вовка, на этот раз была приоткрыта, и Николай увидел, что тот, как был одетый, так и забрался под одеяло. Но кое-что было и новенькое: по самые брови он натянул на голову машину вязаную шапочку.
       - И тут успел! - усмехнулся Николай. - Обшарил-таки шкаф.
       Завтрак начался с неприятностей. Когда стол был накрыт, кликнули Вовку. Тот не замедлил сразу же явиться. И прямо с постели, в чем спал. Даже шапочку не снял. Желто-коричневое его лицо, изрезанное глубокими кривыми морщинами и чуть забеленное крупной щетиной, лоснилось после сна. От него исходил такой запах одеколона, что Маша, не выносившая резких запахов с рождения их дочери, сразу закашлялась и судорожно схватилась за грудь. Вовка, без слов и ни на кого не глядя, тут же уселся за стол и сразу полез рукой в хлебницу, разгребая на ходу все, что там было аккуратно уложено: выбирал себе по вкусу ломоть.
       - Стоп, стоп, стоп! - сразу нарушил ход событий Николай. - Ну-ка, голубь ты наш, ступай-ка сначала в ванную и приведи себя в порядок. - Вовкина рука с надкусанным куском хлеба удивленно повисла в воздухе.
       - Ступай, ступай! - Николай встал и взял его за руку. - Ты что, забыл, как ведут себя в подобных случаях? - Вовка молча положил ломоть перед собой, суетливо вылез из-за стола и как-то боком отправился в ванную.
       - Не вздумай в шапке умываться! - крикнул ему вдогонку Николай. Маша все еще держалась за грудь, пытаясь кое-как откашляться. Глядя на это, Николай быстро вышел из-за стола и направился в Вовкину комнату. Да, так и есть: от флакона одеколона, который уже года два как стоял нетронутым с момента его покупки, остались рожки да ножки. Николай тут же быстренько собрал всю парфюмерию, что имелась тут в комнате и перенес ее в свою спальню. Снова пришел на кухню и сел за стол. Маша потихоньку приходила в себя.
       - Ну, я так и думал, - глядя на нее, сказал Николай. - Нет больше нашего дорогого одеколона. Почил в бозе! Выпит до дна! В комнату войти нельзя. Надо проветривать. Хоть святых вон выноси.
       - А вот и они, собственной персоной! - Маша кивнула на входную дверь. Умытый и выбритый Вовка лишь бегло взглянул на Машу и прочно, без слов, уселся на свое место. Началась молчаливая трапеза.
       Маша за стол не села, а принялась обжаривать на сковороде ломтики хлеба из хлебницы, в которой перед этим шарашил грязными руками их незваный гость. Обжарив, она складывала их в чистую тарелку, стоявшую тут же на столе.
       - Ну, что ж ты дальше-то думаешь делать? - первым не выдержал Николай, обращаясь к молчаливо жующему Вовке. - Как дальше жить собираешься? - тот, не поднимая глаз, молча накалывал на вилку явно неподдающийся кусок яичницы. Наконец это ему удалось и он молча отправил кусок себе в рот, проглотил, почти не жуя, и невозмутимо принялся за следующий.
       - Что же ты отмалчиваешься, чемпион по яичницам? - Николай не отставал. - А?
       - Да дай ты ему покойно поесть! Что пристал! - встряла тут же Маша. - Пусть хоть одеколон заест, а то дышать нечем.
       - Какой еще такой одеколон? - деланно встрепенулся Вовка. - Что вы еще придумали?
       - Какой одеколон? - переспросил Николай. - А тот одеколон, что пылился на книжной полке два года и ждал, когда это ты приедешь, наконец, и его употребишь!
       - Да не пил я никакого вашего одеколона! - закричал Вовка. - Не пил! Может, скажете, я и политуру пью?
       - Политуру? - перебил его Николай. - Ты что же, столяр-краснодеревщик? Откуда ты знаешь про политуру?
       - Откуда, откуда! Не пил я вашего одеколона! - Вовка вновь принялся, было, за прерванную еду.
       - А куда же ты его дел? - не отставал Николай.
       - Куда, куда! - бубнил с набитым ртом Вовка, - прыщик свой прижигал! - и он указал пальцем себе на лоб, на котором, как Николай ни старался, так ничего и не разглядел.
       - Да у тебя он в голове! В мозгах твоих куцых, понятно!
       - Кто? - как бы не уловил иронии Вовка, глядя вопросительно на Николая и продолжая жевать.
       - Прыщ твой в голове у тебя прячется.
       - Да не пил я ничего! - взревел Вовка. - Уеду я сегодня, не беспокойтесь! Вот одежда высохнет и уеду! Тут же! - он, было, встал уходить, но потом посмотрел на стол и передумал. Снова сел и продолжил завтрак.
       - Одежонку свою ты, кстати, сначала выстирай. Не Маше же этим заниматься. А то твое замоченное так само никогда и не высохнет. Долго ждать нам придется, - спокойно уточнил Николай.
       - Одеколон он не пил! - не удержалась Маша. - Да ты посмотри, на кого ты стал похож! Николай выглядит не старше тебя на десять лет, а моложе на пятнадцать!
       - Ладно, ребята, - перебил ее Николай, - довольно пререкаться. Давайте поговорим спокойно. Ты, Вовка, перестань жевать. Вот ты хоть понимаешь, что пока ты не станешь работать, тебя никто содержать не сможет? И не из-за жадности или обиды, а просто не вытянет? Да и ты, начав работать, почувствуешь себя человеком. Заимеешь свой угол какой-никакой. Тогда и дети твои не станут бросаться на тебя с топором, выгоняя тебя на мороз в одних подштанниках. А? Как?
       Вовка в ответ безмолвствовал, глядя перед собой в стенку. На лице его отражалось только одно единственное желание: перетерпеть эту очередную мораль, которых он пережил за свою бестолковую жизнь не одну тысячу, пережил от родственников и близких, от знакомых и абсолютно чужих. И что интересно: каждый из них ему твердил одно и то же: иди работай! Заладили! А он, как сказочный колобок, от всех ускользал.
       - Это не так просто, - Вовка на мгновение показал свои глаза Николаю и снова его лицо облачилось в неподвижную маску.
       - А ты начни, начни! - встрепенулся Николай, - мы поможем! Для начала походи по ЖЭКам. Там всегда люди требуются. У них и угол свой можно заиметь. Начни хотя бы мести дворы. Ты, я надеюсь, сможешь?
       Вовка молча поднялся из-за стола, буркнул "спасибо" и удалился в свою комнату. И было непонятно, к чему относится это "спасибо": то ли он благодарил за завтрак, то ли за предложение пойти в дворники.
       Прошло часа два. Николай задумчиво стоял на кухне у окна и глядел на кишащий детворой двор, на снующих по нему туда-сюда людей. Суббота. Каждый в этот выходной старался что-то сделать: одни бежали в продуктовый магазин, возвращаясь оттуда, груженные двумя-тремя сумками, другие уже успели побывать на "туче" - местном толчке, третьи вышли погреться на раннем весеннем солнышке, четвертые яростно выбивали свои небогатые ковры и от их ударов по коврам у Николая почти закладывало уши. Тут же рядом с выбивальщиками многочисленными белоснежными рядами развешивали только что выстиранное белье, не обращая никакого внимания на клубящуюся серую пыль.
       Вовка из своей комнаты не выходил. Николай вспомнил свои с Машей ночные туалетные приключения и решил в профилактических целях провести с Вовкой небольшие занятия на деликатную тему, иначе события грозили повториться в ближайшие же часы. При этом оказалось, что Вовка никак не мог взять в толк "почему он ссыт неправильно", из-за чего Николаю самому пришлось показывать почти весь процесс в деталях. Но зато последующее время показало, что сей благородный труд был не напрасен. После этих занятий Вовка пошел в ванную стирать. Что он там делал, закрывшись, одному Богу было известно, но "процесс" длился несколько часов и, вероятно, продлился бы еще дольше, если бы соседи снизу не прибежали с просьбой проверить, не прорвало ли чего-нибудь, ибо их стало затоплять. В конце концов, Маша еще битый час собирала всеми имеющимися в доме тряпками воду с пола в ванной, а Николай, бросив постиранное Вовкой белье в таз, сам все это развесил во дворе. Перед соседями извинились. Да они и сами все хорошо поняли, едва увидели это чудовище в ванной. Претензий не предъявили. Только сочувственно покачали головами...
      
       5.
      
       В субботу и воскресенье Вовка появлялся из своей комнаты только для приема пищи. В остальные часы он валялся, не раздеваясь, в постели. Залезал под одеяло прямо с головой. На все предложения прийти и посмотреть хотя бы что-нибудь по телевизору отвечал отказом. Только попросил дать ему радиоприемник. Николай достал из-под своего стола упрятанный когда-то туда "Ленинград", выставил его Вовке, показал, как пользоваться и ушел. С того момента, похоже, приемник у Вовки не выключался. В воскресенье к вечеру Вовкины вещи высохли. Николай снял их с веревки во дворе, аккуратно все сложил на табуретке и зайдя к Вовке в комнату, молча поставил табуретку с вещами у изголовья дивана, на котором спал Вовка. Молча вышел. Вовка даже головы не повернул.
       В понедельник, как обычно, Николай ушел на работу в семь утра, а уже в десять его позвали к телефону: звонила Маша.
       - Тут Вова хочет с тобой поговорить. Он сейчас уезжает и хочет попрощаться, - уточнила она.
       - Как уезжает? И далеко?
       - Потом все расскажу. Даю трубку.
       - Алло, Коля! - послышался сиплый Вовкин голос. - Я сейчас еду в Одессу. Там постараюсь устроиться на работу. Я, когда там был, присмотрел кое-что. Так что пока.
       - Ты запиши наш адрес, а когда устроишься, сразу мне напиши, - перебил его Николай.
       - Давай, - согласился Вовка.
       - Маша тебе пусть продиктует, - ответил Николай. - Успехов тебе.
       - И тебе, - прохрипел Вовка и положил трубку.
       Спустя час Николай позвонил домой, чтобы узнать, что же все-таки вынудило Вовку собраться уезжать. Маша рассказала, что они с Вовкой утром долго беседовали.
       - Ты на него действуешь, как удав на лягушку, - укорила она Николая. - Вовка решил начать работать. У нас это сложно сделать, а в Одессе есть "Привоз". Там то одному подсобит, то другому. Глядишь, на день и заработает. На угол и на еду. А там видно будет.
       - Что-то мне слабовато верится в это, - засмеялся в трубку Николай. - Гляди, как бы этот орел к вечеру не заявился домой.
       - Да ты что! - возмутилась Маша. - Я ему дала твою сумку. Помнишь, с которой ты ходил на работу? Положила в нее мясные консервы, банку выжарок из сала, хлеба, еще кое-чего из съестного. Положила мыла, нитки, с иголкой, бритвенный прибор твой старый...
       - А в чем он уехал? - спросил Николай.
       - В своем. Правда, сперва пытался уехать в твоем, но я ему без тебя не разрешила.
       - А дочкины вельветки он оставил?
       - Конечно, оставил! Хотя... - засомневалась она, - погоди, не клади трубку, я сейчас гляну.
       Николай ждал недолго.
       - Нету вельветок! - растерянно сообщила Маша. - Как же я так забыла про них!
       - Ха-ха-ха! - расхохотался опять Николай. - Да ты бы и не проверила! Не станешь же ты у взрослого мужика требовать, чтобы он снял штаны перед тем, как ему выйти из дома! Ха-ха-ха! Да он просто-напросто поверх них надел свои болотные!
       - Невероятно! - Маша недоверчиво дышала в трубку. - Тогда на нем сейчас четыре пары штанов?
       - А он привык к таким поворотам, - не уставал смеяться Николай. - Я думаю, жди его домой вечером. Не переживай. Он поболтается по городу с твоими консервами и явится пред твои очи... Вполне возможно, что консервов при нем уже не будет...
       - Ну и ну! - выдохнула вконец расстроенная Маша. - А ты вечно сгущаешь краски. Все. Пока. До вечера. - И положила трубку.
       Вопреки прогнозам Николая вечером Вовка не появился.
       - Уехал, бедолага, - вздыхала Маша. - Где-то он сейчас?
       - Да он у твоей дочери украл совершенно новые штаны! - подтрунивал Николай. - Вот она приедет и задаст тебе!
       - Да пропади они пропадом, эти штаны! - сердилась Маша. - Человека жалко!
       - Жалко, - соглашался Николай, сразу становясь серьезным.
       В эту ночь они, наконец-то, выспались. Легли рано, сразу после "Новостей", и проспали безмятежно всю долгую ночь. Утром, как обычно, Николай на скорую руку позавтракал и побежал на работу. На троллейбусной остановке в нетерпении толпился народ. Битком набитые троллейбусы с дымящимися шинами проскакивали с шумом мимо, едва не давя в надежде бросавшуюся им навстречу мятущуюся толпу. Обычное ежеутреннее дело. Николай решил переждать, пока немного схлынет неуправляемый поток страждущих, и, подойдя к опоре троллейбусной сети, принялся разглядывать густо наклеенные на ней объявления. Продавалось и менялось все, что угодно. Один молодой человек даже предлагал пожилым и состоятельным дамам свои мужские услуги и клятвенно заверял, что дамы останутся им довольны. Рынок есть рынок. Николай почему-то вспомнил одно расхожее изречение: "Дэнги ест - дама гуляем, дэнги нэт - жена бижим". Усмехнулся...
       - Привет! - кто-то потянул Николая за рукав куртки. - А я был на Старой Почте у дяди Миши с тетей Валей! - перед Николаем стоял собственной персоной радостный Вовка. С его, Николая, сумкой через плечо. В своей неизменной серой кепочке и когда-то коричневой шубейке.
       - Привет! - ничуть не удивился Николай. - У какого дяди Миши?
       - Да помнишь ты его! Он тебя помнит! И тетя Валя тоже, - Вовка приготовился объяснять. - Это на нашей улице, там, где мы жили. Вспомни!
       - Это второй дом от угла по нашей стороне, что ли?
       - Да, да, да! - обрадовался Вовка. - Живут шикарно. Машина своя. Сажали меня в нее. Правда, сильно постарели.
       - Да откуда ты их помнишь-то! Тебе лет-то совсем не было тогда! Сорок с лишним лет минуло! Ты что! - искренне удивился Николай. - И место ведь запомнил!
       - Да я с их Мишкой тогда бегал. Дружили. - Вовка вдруг замолчал. Потом: - А я тут вчера обошел ЖЭКи. В одном мне комнату предложили и тридцать пять лей в месяц. Дворником. А ты не мог бы, Коля, позвонить в Баку, чтобы они мне пенсию сюда выслали? Целый год не получал.
       - В каком ты, говоришь, ЖЭКе был? - не слушая Вовку, спросил его Николай.
       - Да вон в том, в тех домах - Вовка махнул рукой в сторону базарчика. - В сто первом.
       - А... - кивнул Николай, - понятно. Ну, пока. Я уже почти опоздал.
       Он опрометью бросился в подоспевший троллейбус: тот, слава Богу, не проехал мимо и в него была возможность хоть как-то втиснуться. Николай увидел, как Вовка бесцельно побрел куда-то вглубь массива домов, расположенных в стороне от остановки. "Сто первый ЖЭК появится у нас лет через пятьдесят, - подумал он. - Если все стройки вместе со строителями окончательно не перемрут к тому времени. Во что сегодня трудно не поверить".
       Выйдя из троллейбуса, Николай не пошел к своей работе размеренно, как это он обычно делал, любуясь по пути утренним парком и спрятанным в глубине его огромного густого леса небольшим продолговатым озерцом. Он почти побежал, торопясь с работы "обрадовать" Машу. Она действительно "обрадовалась": охнула и сразу замолчала. Затем, как ребенок, которого в очередной раз обманули взрослые, пожаловалась:
       - А он меня так уверял, так уверял! Так серьезно собирался! Пуговицы все свои перешил. Попросил в дорогу иголку с ниткой...
       - Да ладно! Будет плакаться-то! Успокойся. Если придет, в дом не пускай. Смотри, не поддайся на уговоры! Я сам с ним разберусь.
       - Я теперь боюсь! - запричитала Маша. - Я из дома не выйду! Ты купи, пожалуйста, хлеба, когда пойдешь с работы...
       - Ничего не бойся! - раздраженно прервал ее Николай. - Сиди дома и не открывай дверь! Вот и вся твоя забота! В случае чего - звони мне! Все! Мне некогда! Извини! Пока!
       День для Николая прошел без телефонных звонков от Маши. Вечером, идя с работы домой, он зашел по пути в магазин, купил два белых батона, сунул их в сумку и заторопился к остановке. Потом сбавил шаг: раньше надо было спешить, чтобы успеть на телепередачу "Час пик", а теперь... Совсем недавно, ровно первого марта, убили ведущего этой передачи Влада Листьева. Весь бывший Союз уже не штурмует после работы общественный транспорт, боясь пропустить полюбившуюся телепередачу... Рынок, мать его...
       В конце концов Николай благополучно добрался до своего подъезда, поднялся на лифте на восьмой этаж и, поднимаясь по леснице на свой девятый, внимательно смотрел вперед и по сторонам: Вовки нигде не было видно. - Уехал, наверно, все-таки, - едва успел подумать Николай, подходя к двери своей квартиры и машинально поворачивая голову налево, на лестницу, ведущую вверх к машинному отделению лифта. На ней прямо посередине на ступеньке сидел Вовка, держа на коленях знакомую Николаю сумку.
       - Ну и что ты тут сидишь? - спросил Николай, нажимая на кнопку дверного звонка. - Ты же, кажется, уже должен быть в Одессе?
       - Так я же пошел к дяде Мише. Как я мог поехать? - пробурчал Вовка в ответ.
       - А ЖЭК? - продолжал Николай.
       - Я завтра уеду, - гнул свое знакомое Вовка. - Я же был у дяди Миши. Да и куда я сейчас пойду? На вокзал нельзя: там билет требуют, а у меня денег нет, - резонно заключил он.
       - Это - твои проблемы, - по-современному, уже по-рыночному парировал Николай. - Ты знал, что делал. Но в квартиру я больше тебя не пущу.
       - Я же ему еще и денег, как порядочному, в дорогу дала! - Маша уже стояла в дверях. - Как тебе не стыдно!
       - А я с тобой не разговариваю! Я с братом разговариваю! - услышал уже почти за спиной Николай и молча закрыл за собой тяжелую железную дверь. Вовка так и остался сидеть посреди лестницы в сумерках наступающего вечера.
       Ужинали они с Машей молча. Так же молча Николай включил телевизор и глядел в него, ничего не понимая, ничего не слыша, словно перед ним было пустое пространство. Пришла Маша, села рядом и тоже глядела, словно в пустоту. Так они и просидели молча, не выключая света, перед работающим телевизором до самых вечерних "Новостей".
       - Если мы сейчас уступим и пустим его, - не выдержала Маша, - то все начнется сначала, и мы никогда, никогда, до самой нашей смерти не избавимся от него. Он и нашу квартиру потом продаст и пропьет. - Она вышла на кухню. Потом снова тихо зашла и, заглядывая в глаза Николаю, шепотом спросила:
       - А может мы этого дурака все-таки пустим? Как же он там один, в темноте, ночью, на холодной чужой лестнице? Он же, наверно, голодный! А кто ему хоть попить даст? Кто в туалет пустит? А, Коля? - Маша снова отправилась на кухню, не дождавшись от Николая никакого ответа. А Николай молчал. Сейчас он видел небольшой кубанский горный поселок Нефтегорск, бабушкину хатенку под крутой горой. Из этой хатенки под самый Новый год увела его на ночь к себе соседка тетя Шура Пустоварова, потому что в их хатке начиналась какая-то непонятная ему суета вокруг матери. Как наутро он вернулся домой и ему показали завернутое в новенькие синенькие пеленки спящее краснолицее существо. "Твой братик", - сказала ему бабушка. Как он, Николай, приставал к матери, чтобы брата назвали Вовкой и, как спустя три месяца, этот самый Вовка уже умирал там, у них дома, задыхаясь от двухстороннего воспаления легких, а мать колола и колола ему уколы, колола в его маленькую, домиком, грудку, а он даже не плакал, а только издавал при этом какой-то натужный звук "ы-ы-ы", а Николай, предчувствуя близкий конец брата, убежал и забился в отчаянии в копну сена в бабушкином сарае и горько, горько плакал...
       - Не могу! Не мм-м-о-гу! - зарыдал Николай, и крупные слезы ручьями покатились из его ничего не видящих глаз. - Не ммо-гу! - застонал он, обхватив дрожащими руками свою рано поседевшую голову и сотрясаясь от рыданий. - Ой-ей-ей-ей!...
       - Что с тобой, Коля! - Маша вбежала на этот стон и начала трясти Николая за плечи. - Коля, что с тобой? Приступ? Коля? - и вдруг, догадавшись, пронзительно, по-бабьи, заголосила, как по покойнику: - Ой лихо мое, лихо! Ой, да что же с нами происходит! За что же нас так! Ой, что же мы наделали-то! Что же мы наделали-и-и-! Ой-ей-ей! Ой, лихо-о-о!
       А Вовка в это время уже безмятежно спал на площадке перед дверью в машинный зал лифта, согнувшись калачиком на своей куценькой свалявшейся шубейке, подложив себе под голову где-то подобранную им по случаю коробку из-под "сникерса". Ему снился Баку, Шиховский пляж, теплое ласковое море, пахнущее свежей нефтью, и мама, протягивающая ему огромный кусок лаваша, густо намазанный желтым сливочным маслом и крупной черной зернистой икрой....
      
       26.03.1995 г. Кишинев