Бремя судеб наших...

   Я впервые увидел ее в начале осени 1995 года. В один из солнечных выходных дней моя жена Маша, к тому времени уже пенсионерка с большим стажем, пошла выносить мусорное ведро. Эту процедуру она мне никогда не доверяла: подход к мусоросборнику для наших трех квартир на девятом этаже был сооружен из местных архитектурных соображений на восьмом, до которого по тем же соображениям доходил лифт, а сам столь вожделенный предмет жильцов прятался сзади лифтовой кабинки. Пока после сдачи дома в эксплуатацию все мы, девятиэтажники, спокойно заселялись в свои жилища, ни о чем дурном не помышляя и бесконечно радуясь вновь обретенному жилью, к тому же будучи абсолютными новичками в этом, как впоследствии оказалось, совсем не простом деле, не по годам шустрый обладатель одной из квартир на восьмом этаже, как оказалось - "афганец", мигом застолбил пространство за кабиной лифта крепкой кирпичной кладкой с бронированными дверями посередине и, довольно помахивая связкой блестящих новеньких ключей перед глупыми носами ничего не понимающих оторопелых своих новых соседей, объявил о вступлении в полное и окончательное законное владение захваченным пространством.
       - Имею право! - нагло объявил он. Я - "участник"!
       Наиболее ретивые из соседей тут же бросились жаловаться в ЖЭК, но там, как оказалось тоже совсем случайно, работал брат захватчика, который мягко посоветовал жалобщикам оставить ветерана войны в покое. Он, де, часто бывает не в себе и это в будущем пройдет. Вот тогда он всем соседям даст ключи от ДОТа. А пока, дорогие товарищи, потерпите. Но некоторые товарищи, особенно с девятого этажа, были уж очень нетерпеливые. Они не желали ждать, пока у их нового соседа наступит полная психологическая послеафганская реабилитация, и обратились уже чуть повыше - к районному начальству. И очень неосмотрительно поступили: буквально на следующий же день жэковский брат захватчика, как оказалось, тоже совершенно случайно отвечавший перед Родиной за заселение нашего дома, зачем-то полез на технический этаж и к его ужасу прямо у него на глазах самым таинственным образом одновременно повыбивало все краны с горячей водой над квартирой жалобщиков (а в те далекие времена воды горячей было в любое время года сколько угодно и она мало чем отличалась от современного кипятка). Кипяток, конечно, ни о чем не подозревая, хлынул вниз. При этом кое-как установленные при монтаже дома бетонные плиты никак не способствовали его хотя бы мало-мальскому задержанию и он, кипяток, крупным дождем пролился на все, что было в квартире на его пути, проскочил шустро и в ниже расположенные квартиры и уже, явно обессилев, остановился только в квартире на шестом этаже. Конечно, обои тут же клочьями поотлетали в разные стороны, сверкающий шпон на новеньких мебельных гарнитурах игриво закудрявился, линолеум на полах вспомнил заводскую пору своей молодости и возрадовался, торжестующе издавая уже почти забытые им ароматы... Хозяева немного запаниковали и принялись нервно отыскивать ответственного, т.е. самого брата захватчика мусоросборника. Но тот и не скрывался: он с особым достоинством медленно спускался по металлической лестнице с технического этажа и улыбаясь, принужденно разводил руками:
       - Начало дня, товарищи! Слесаря все по - объектам! Потерпите, товарищи! Вот через час буду в ЖЭКе, может, там кого и найду...
       Такого делового работника районное начальство не могло не заметить: не прошло и месяца, как оно, начальство, назначило своей волей этого гуся на более ответственное поприще: доверило ему командовать вновь сформированным ЖЭКом в нашем же микрорайоне, выделив ему одновременно соответствующую его новому положению квартиру в соседнем с нашем доме. Кстати, оперативно, к вечеру, в день горячего потопа оно, районное начальство, руками все того же ответственного за заселение нашего дома вручило жалобщикам свой письменный ответ, из которого недвусмысленно явствовало, что поименованный такой-то (далее следовала крупно фамилия захватчика) является участником боевых действий в Афганистане и посему пользуется определенными льготами. Правда, какими, оно, районное начальство, посчитало для себя недостойным сообщить. Мол, чего там, ясно и так. А кому вдруг опять станет не ясно, то у того краны снова могут отказать. Тем более, что горячей воды всегда навалом. Тут уже запахло чистой уголовщиной уже от власть предержащих и большинство из соседей понимающе махнули на все рукой. Мол, плетью обуха не перешибешь. И начали свозить свой квартирный мусор на лифте вниз на улицу и выбрасывать всякие там свои кульки-свертки в контейнер, стоящий под трубой мусоросборника.
       Вся эта процедура мусоровынесения каждый раз доводила меня до белого каления, я ругался последними словами на людскую терпимость и непонятную мне покорность, постоянно вспоминая, может быть даже в чем-то справедливые слова захватчика, брошенные им после всех вышеописанных событий прямо в лицо Маше:
       - Эх вы! Жалко мне вас! Жизнь уже прожили, а так ничего и не поняли!
       Поэтому Маша, как всегда, оберегая меня от всяческих треволнений, несмотря ни на какие мои настояния твердо брала мусорное ведро в свои маленькие и уже далеко не сильные ручки и неслась с ним вниз. Кроме того, как может быть всякая женщина, Маша обладает таким для меня малопонятным качеством как способность в любое время по пути кого-нибудь обязательно встретить. Говорит, что знакомого. Откуда они всегда берутся у нее на пути? Ну и, конечно, как не заговорить в таком случае! Вот, казалось бы, что тут такого в том, чтобы свезти ведро в лифте? Две минуты туда, две - обратно. Но это - для кого как! Глядишь, нет ее и нет, нет и нет. Ни с ведром, ни без ведра. Может, лифт уже отключили? Спускаюсь на восьмой этаж, проверяю: все в порядке. Лифт работает. Маши нет. Потом вдруг является. Вся запыхавшаяся, возбужденная и... без ведра!
       - Ты знаешь, - начинает, - кого я сейчас встретила? - И таращит на меня свои зеленые глаза. - Ты знаешь?
       - А где ведро? - первым делом привычно спрашиваю я, - в лифте оставила или у мусоросборника?
       Она вначале смотрит на меня недоуменно, а потом, догадавшись, раздраженно машет рукой:
       - Езжай да найди его там где-то! Так ты знаешь, кого я сейчас встретила?
       - Ну, кого ты там еще встретила? - теперь я уже начинаю заводиться, - кого на этот раз? Где ты их каждый раз находишь? Я сколько раз куда бы ни пошел, никого никогда, НИКОГДА! не встречаю! Но ты же ни единого раза никого не пропускаешь! Ни единого!
       - Так ты же и дома то не живешь! Ты все - как-то стороной! Все где-то витаешь! Все - мимо! Никого не видишь!
       Ну, теперь пошло-поехало. Обычные дела.
       На этот раз все почти в точности повторилось: Маша схватила мусорное ведро, убежала с ним к лифту и опять долго-долго отсутствовала. Я уже и думать забыл, что ее нет, и занимался своими делами. Но вот входная дверь знакомо скрипнула и на пороге оказалась моя по обыкновению возбужденная жена. Правда, на этот раз ведро она нигде не забыла, но глаза ее горели и были широко раскрыты. Я уныло приготовился слушать ее рассказ об очередной незабываемой встрече. У Маши от возбуждения перехватывало дыхание.
       - Ну что там случилось на этот раз? - не выдержал я. - Мусорного бака не оказалось на месте и ты ходила выбрасывать мусор за три квартала от нас?
       Лицо Маши переменилось, и она от возмущения не могла ничего вымолвить: слова застряли у нее в горле. Чтобы хоть как-то их оттуда вытолкнуть, она яростно замотала головой.
       - Я не могла сразу мусор выбросить! - наконец выдохнула она залпом, - не могла!
       - Так бак все-таки был на месте? - гнул свое я.
       - Знаешь... Ты вечно все осмеёшь! - Ты... - у нее снова начали застревать слова. - Ты... Да ты знаешь, почему я не смогла выбросить мусор? - она наступала на меня, держа все еще в руке мусорное ведро, - знаешь?
       - Почему же?
       - Да потому, что там две женщины рылись в баке! В нашем мусорном баке!
       - Ну и что тут удивительного? - я не понимал ее возбуждения, - ну что тут удивительного? Сегодня это норма жизни в нашей цэришоаре. "Люди и собаки вместе лижут баки" - сострил я.
       - Дурак, ты, дурак! - Маша безнадежно махнула в мою сторону рукой, в которой держала ведро. - А ты знаешь, кто эти две пожилые женщины? Знаешь?
       - Ну, ты, конечно же, с ними познакомилась? Не так ли?
       - "Не так ли?" - горько передразнила меня Маша, - "не так ли?" Эти две пенсионерки - учительницы! Такие же, как я! Да еще оказалось, что мы встречались на ежегодных августовских совещаниях. Го-спо-ди! Го-спо-ди! - она все еще не выпуская из рук мусорного ведра, обхватила обеими руками свою белокурую головку и заголосила, как по покойнику. - Что же это делается-то на белом свете!
       - Да перестань ты! Хватит! - не выдержал я. - Этого мне еще не хватало! Все! С сегодняшнего дня я сам стану выносить мусор!
       - Да какой из тебя выносильшик! Какой выносильщик-то из тебя! - речитативом прокричала Маша. - Сиди уж и занимайся своими компьютерными делами! Работай, пока держат! Сам-то вон забываешь обувь надеть, уходя на работу! Сколько раз я тебя отлавливала в тапочках на лестнице? Горе ты мое! Выносильщик! - она никак не могла успокоиться.
       - Ты пройдешь со своим ведром на кухню, наконец? - прервал я Машу, - или так и будешь выступать в темной прихожей? Оратор должен быть всегда на виду у публики!
       - Ты знаешь, - не замечая моей иронии, продолжала она, - ты знаешь...
       - Кого ты еще встретила? - перебил я ее. - Кого же?
       - Да никого! - обиженно буркнула Маша уже из кухни. - Но, - уже громче добавила: - у нас сейчас будут гости!
       - Вот как! Никого не встречала, а гости появятся?
       - Какой ты вечно непонятливый! Просто я сейчас ехала в лифте с одной женщиной, которая знаешь в какой квартире живет?
       Сказано это было так, будто они ехали из Петербурга в Москву.
       - Ну, хорошо, в какой квартире она живет, эта женщина? - я машинально как бы ответил, но уже по привычке отключился, ибо знал, что за этим последует.
       - В какой, в какой! - перекривила меня Маша. - В квартире "афганца", вот в какой! Который закрыл наш мусоросборник!
       - Она, что, вышла за него замуж?
       - Какой "замуж"! Какой "замуж"! - Маша от возмущения даже зашипела. - Ты что, с дуба упал, что ли? Да оторвись ты, наконец, от своих дел! Хоть один раз можешь ты меня нормально, по-человечески, выслушать?
       - Ну что там еще вселенского произошло? Что там такого случилось? - заныл я, - что? Кто там за кого вышел, пока ты в лифте каталась?
       - Да ты что не знаешь, что "афганец" вот уже полгода как продал свою квартиру и уехал жить в Румынию к родственникам?
       - Меня это мало интересует. Давай скорее говори, что там у тебя произошло опять? А то мне некогда.
       - Тебе всегда некогда, когда дело касается меня! - неожиданно повернула Маша, швыряя пустое ведро на место под мойкой. Хорошо, что ведро было с крышкой, да еще пластмассовое. Не то пришлось бы наблюдать его слезы и слышать его плач. Но ведро только глухо вздохнуло и, немного поколебавшись в тесном пространстве, примолкло с набекрень съехавшей крышкой. Ничего не поделаешь: мне пришлось отложить свои дела и изобразить мало-мальски заинтересованное лицо, ибо тучи уже сгущались. К тому же к этому времени я уже сидел на кухне и укрыться в другой комнате было бы не совсем удобным.
       - Ну? - я смотрел на Машу как можно более заинтересованно. - Что там такого в лифте произошло?
       - Ничего там не произошло! Ровным счетом ничего! - Маша была красна, как рак.
       - Кроме того, что ты за десять секунд движения лифта успела познакомиться и разговориться с незнакомым человеком, - не удержался все-таки я
       - Да! Вот и успела! Я всегда во всем успеваю! В отличие от некоторых! Не станем уточнять! Вот успела познакомиться! Она сама со мной заговорила!
       - А, - махнул я рукой, - вы все, как с одной колодки! Не ты, так она! Какая разница! Давай выкладывай, что там тебя так мучает. Только, пожалуйста, покороче.
       - Покороче, покороче - немного успокаиваясь, пробурчала Маша, - всю жизнь у тебя нет времени толком хоть раз меня выслушать, - она опять пошла на взвод. - Всю мою жизнь у тебя нет времени!
       - Ладно, ладно, успокойся. - Я еще поднатужился и выправил себе еще более заинтересованное лицо. - Давай, я слушаю.
       - Сейчас к нам в гости придет одна девочка. Малюсенькая такая! Хорошенькая! Такая сладулечка!
       - Ну, все теперь ясно, - заулыбался я. - Ты, как только какого-нибудь малыша заприметишь, тебя уже ничем от него не оторвать. Где же ты успела узреть эту сладулечку? Тоже в лифте? Из-за того, что твоя внучка далеко отсюда, ты всем деткам проходу не даешь! То сладости всему подъезду раздариваешь, то еще что-нибудь! Давно тебе эти сопливцы не стучали в дверь и не просили "Бабушка, дай конфеток"?
       - Да о чем с тобой говорить! - опять безнадежно махнула рукой Маша, - о чем с тобой говорить, инопланетянин!
       - Ладно, ладно! - прервал я Машу, - так где ты эту девочку откопала?
       - Я же тебе все это время и пытаюсь объяснить, где. В лифте сейчас со мной ехала ее мама, Патричия. Они с мужем и с дочкой уже второй месяц живут на квартире у женщины, которая купила ее у "афганца". Сама хозяйка сейчас живет в Мексике.
       - Ничего себе география! - удивился я. - Где - Молдавия, а где -Мексика! А как она туда попала?
       - Я точно не знаю, но, кажется, она вдвоем со своей сестрой бросили своих безработных мужей и подались за океан на заработки. Одна из них вернулась обратно ненадолго, купила вот эту квартиру, сдала внаем и снова укатила назад, а за квартирой оставила присматривать третью свою сестру, которая живет здесь, в Кишиневе.
       - И все это ты в лифте узнала?
       - Да что ты привязался ко мне с этим лифтом? Мы вышли и разговорились с Патричией. У них там. На площадке. Потом она меня пригласила к себе домой.
       - Зачем?
       - Да не без умысла. Говорит, что давно заприметила, как дети ко мне липнут. И хочет, чтобы я с ее дочкой посидела, пока она ее не устроит в садик. Сама она пока что находится в декрете, но думает скоро выйти на работу.
       - А где работает?
       - Где-то в Примэрии, в отделе по работе с молодежью.
       - Неужели еще такой существует?
       - Пока, говорит, что да. Но, якобы, скоро его могут прикрыть. Так что, сидя дома, она может остаться без работы. Поэтому-то и спешит выйти на работу раньше времени.
       - Она, что, бывший комсомольский работник?
       - Да не знаю я ничего еще толком! Сказала мне только, что до замужества окончила химфак и аспирантуру, но не защитилась.
       - А муж?
       -Он вообще у них кандидат сельхознаук. Зовут Раду.
       - Да, не зря ты так долго отсутствовала, не зря. Столько информации! И все благодаря одному мусорному ведру!
       - Ты опять за свое?
       - Не буду, не буду! А где этот Раду работает?
       - Да у того положение хуже губернаторского.
       - Чем же?
       - Работы-то, сам понимаешь, нигде нет. Вот кое-как устроился у своего какого-то дальнего родственника, бывшего шоферюги, а теперь владельца то ли колбасного цеха, то ли еще чего-то в этом роде, сначала чернорабочим, а теперь немного пошел на повышение: доверили заготовлять скот по селам. Мотается неделями не только по Молдове, но и по Украине и Румынии. Где что найдет.
       - Да... Так что же с ребенком? Ты действительно собираешься с ним сидеть?
       - Ну а почему бы и нет? Ей чуть больше двух с половиной. Такая хорошенькая!
       - Да у тебя других деток не бывает! - засмеялся я. - Горбатого могила исправит! А, кстати, как же ты собираешься с ней общаться? Ведь она, я думаю, по-русски ни бум-бум, а ты по-молдавски - ни слова. Класс! А во-вторых, какую плату ты в этих условиях собираешься с них брать?
       - Тебе, конечно, славненько: ты целыми днями - на работе, а я тут сколько времени одна уже с ума схожу! - Маша начала нервничать. - Одна, одна и одна! Не с кем и словом переброситься! А тут такая возможность! Патричия сказала, что может расплачиваться кое-какими продуктами. У нее родители живут в каком-то райцентре. Денег не обещала, но продуктами... Вот! - неуверенно закончила Маша и почти просительно посмотрела на меня. - Давай возьмем малышку, а? Это ведь совсем не надолго: пока в садик не устроят. Продукты нам сегодня ох как не помешали бы! Ох как не помешали бы! А? Тебя вот не сегодня-завтра могут попросить с работы... Что тогда станем делать?
       - Ну вот, опять начинается сказка про белого бычка! С работы, с работы... Я и сам без тебя не хуже это понимаю. Дожились: за харчи надо идти "в люди"! - настроение у меня испортилось. - Делай, что хочешь. Не понимаю только, как ты с ней будешь объясняться?
       - Да она еще совсем малюсенькая! Научится! Поймет меня! Я вот ее сейчас приведу к нам! Познакомимся! - последнее слово донеслось до меня уже с лестничной площадки...
       Через несколько минут загремела входная дверь и в проеме кухонной двери я увидел... маленькое чудо, которое Маша легонько подталкивала ко мне сзади под спинку.
       - Вот! - глаза у Маши радостно блестели. - Вот мы пришли познакомиться.
       Чудо молча, не мигая, смотрело на меня своими огромными цвета глубокой южной ночи глазами, не оставлявшими, как мне сразу показалось, больше ни для чего места на чуть смугловатом личике. Чернющие, как смоль, густые крепкие волосы на голове были собраны в два толстых пучка по бокам, на каждом из которых красовалось по огромному красному банту. Красный шерстяной костюмчик, состоявший из кофточки с аппликацией на груди справа из белого зайчика и коротенькой гофрированной юбочки, продолжался белоснежными рифлеными колготочками и заканчивался красненькими малюсенькими туфельками. Меня особенно поразила по-настоящему лебединая шейка у этого чуда. Да...
       - Ну, подойди ко мне, не бойся, - сказал я чуду по-молдавски. - Подойди к дедушке.
       Чудо неуверенно двинулось ко мне и в метре от меня остановилось, вопросительно поглядывая.
       - Подойди, подойди к дедушке поближе! Не бойся! - защебетала сзади нее Маша, немного подталкивая чудо вперед.
       - Она тебя не понимает, что ты тут щебечешь! - рассмеялся я.
       - Много ты понимаешь! - тут же обиделась Маша, - дети меня чувствуют! Я знаю!
       - Оставим этот спор! Может, и чувствуют. Давай-ка мы лучше с ней поговорим. - И я обратился к чуду:
       - Ты чья? Как тебя зовут?
       - Я, - твердо и членораздельно и, как мне показалось, с каким-то внутренним достоинством произнесло чудо, - я - Элина Пуишор! Я - мамина и папина, умница и красавица!
       - Вот это да... - серьезно сказал я и перевел ответ Маше. - Браво! А я - дедушка Боря, а это, - я показал на восхищенную всем происходящим Машу, - это - бабушка Маша. Поняла?
       Чудо утвердительно кивнуло головой и молча уставилось на меня...
       Маша договорилась с мамой Элины, что потребуется некоторый период адаптации, всего три-четыре дня, когда "мамика Патричия" должна быть дома, а девочка по два-три часа в эти дни будет общаться с ней, с Машей, с буникой Машей. Слова "мамика", "татику", "буника", "бунелу" были родными для малышки, не имевшей понятия ни о каком другом, кроме материнского, языке, и поэтому Маша должна была с самого начала их употреблять вместо "мама", "папа", "бабушка", "дедушка". У ребенка должен остаться хоть какой-то мостик к ее родной речи.
       Прошла неделя... Каждый день, приходя вечером с работы, я интересовался у Маши, как у них с Элиной происходил процесс общения в этот день. Мне самому была не по себе эта, как я считал, чистейшей воды авантюра не только со стороны моей жены, но и со стороны мамики Патричии.
       - Неужели, - в один из вечеров пенял я Маше, - Патричия не могла найти ребенку няньку-молдаванку? Такого же, как и ты, педагога! Да в наше нелегкое время только свистни! Сразу прибегут десятки даже со знанием японского, а не только родного ей молдавского! Я в первую очередь ее не понимаю! Может, она таким образом хочет обучить ребенка русскому языку?
       - Что ты! Бог с тобой! - испуганно махала рукой на меня Маша. - О чем ты говоришь! Как я поняла из разговора с Патричией, они с мужем такие крутые румынофилы, что о чем-то русском в их кругу и напоминать-то, мягко говоря, считается дурным тоном! Даже более того - непатриотичным! Помнишь, у нас на историческом деканом был Афанасий Иванович покойный?
       - Конечно. Маленький такой, худенький. Когда нас с тобой где-нибудь вместе встречал, всегда вежливо улыбался и здоровался. Потом его еще, кажется, в ЦК забрали заведующим каким-то сектором в отдел пропаганды. Ну и что с Афанасием Ивановичем?
       - Да я то ли с первого, то ли со второго курса дружила, да ты должен помнить, с такой симпатичной блондинкой с длинными роскошными волосами. Помнишь?
       - Нет, - ответил я, - не припоминаю. У тебя подруг была тьма.
       - Да помнишь ты! Эльзой ее звали! У нее, кажется, мать - немка, а отец - молдаван. Мы еще летом с ней подрабатывали воспитательницами в детском саду... Да у нее еще муж был каким-то чином в МВД. Я тебя через него пыталась устроить на время летних каникул подработать связистом в школу МВД. Ну?
       - Да, да! Вспомнил! И Эльзу вспомнил, и его, подполковника! Ну и что?
       - Так вот мне Эльза рассказала под большим секретом...
       - Ха-ха-ха! - перебил я тут же Машу, - у вашего брата - все "под большим секретом"!
       - Зря смеешься! - обиделась Маша. - Сколько я натерпелась на этом факультете только из-за того, что я - москвичка, одна только я знаю! И Эльзе нечего было придумывать!
       Так вот, как-то вызывает ее к себе наш незабвенный Афанасий Иванович, пусть земля ему станет пухом, вызывает к себе в свой деканский кабинет и напрямик интересуется, что же это она, жена такого уважаемого человека, молдаванка, водит уж очень тесную дружбу "с этой русоайкой", т.е. со мной. Вот, мол, и Коля Костин, один из передовых студентов факультета, заходил ко мне с этим вопросом. В общем, настойчиво советовал поразмыслить Эльзе над всем этим. Та, конечно, плевалась потом вовсю, рассказывая мне об этом, а Коля Костин, сам знаешь, чего достиг на этой тропе...
       Вот теперешние мои работодатели это, как мне показалось, - прямые последователи Коли Костина. В подтверждение скажу, что с понедельника Патричия выходит на работу в Примэрию и в связи с этим очень деликатно меня проинформировала, чтобы я ей на работу не звонила: со мной ведь придется разговаривать по-русски и сотрудники обо всем догадаются в отношении Элины. Могут, мол, не так понять. Она, мол, сама будет звонить мне откуда-нибудь по другому телефону.
       - Ну, мадам, - сказал я Маше, - вы и вляпались! На кой черт тебе вся эта национальная канитель? Да еще обе станете ребенка мучить! Мамашка не может дать указания няньке, потому что прилюдно надо изъясняться на вражеском языке, нянька, кроме вражеского, никакого другого не знает, а ребенок не знает вражеского! Зачем вы обе все это затеяли? Никак в толк не возьму! Отказывайся, пока не поздно! От - ка - зы - вай - ся!
       - Тут есть один нюанс,- замялась Маша. - Маленький такой нюансик.
       - Ну...
       - Я не знаю, как это сказать... Как бы это попонятнее выразиться...
       - Давай выражайся, как можешь, что ты мнешься? - я никак не мог выйти из раздражения. - Выражайся поскорей, я пойму!
       - Ну... в общем... мы сразу понравились друг другу. Как мать и дочь. Патричия такая беззащитная! Смотрит на меня своими огромными грустными черными глазищами. Как маленький ребенок. Ищет защиты.
       - Да видел я уже этого "ребенка"! Ты - мама-курица, а она - дочь-страус! Да и при чём тут "нюансик"? Вас обеих вынуждают жизненные обстоятельства идти на эту сделку. Но для тебя эта сделка не подходит! Отказывайся, я тебе сказал!
       - Рост здесь не имеет никакого значения! - не обращая никакого внимания на мой нажим, гнула своё Маша, и голос её становился непреклонным. - Патричия - большой ребенок, только и всего. Родители у нее далеко: в районе. Она - ребенок выкоханный, как говорят украинцы. А тут оказалась одна в большом городе. Часто не знает, что делать и как поступать. Ей мать еще нужна. Да она мне все время в рот смотрит! Она же на год младше нашей дочери!
       - Ну, ты точно - курица! Хотел сказать "Мать Тереза", но воздержусь! Твоей собственной дочери мать не нужна: укатила за тридевять земель, а этой, видите ли, подавай мать, хотя до родителей всего шестьдесят километров!
       - А может, я ее понимаю больше, чем мать! И она меня тоже! Я когда ее вижу беспомощную... - у Маши навернулись слезы.
       - Стоп, стоп, стоп! Дальше тебя уже бесполезно переубеждать! Пошли слезы! Всесильный аргумент вашего брата. Она же не одна здесь: у нее есть муж. В конце концов, мать с отцом могут приехать в любое время...
       - Все! Я в данный момент ее не брошу!
       - А если ей с тобой нечем расплачиваться будет?
       - Да Бог с ней с этой оплатой! Обойдёмся! Я всё равно дома сижу и ни с кем почти не общаюсь. Озверела уже от одиночества. Да и "не хлебом единым"...Ты не знаешь, что это такое быть с маленьким ребенком и идти работать, когда рядом никого нет, когда даже своего жилья-то не имеешь и болтаешься по квартирам!
       - Да муж же у нее есть! Почему же рядом нет никого? У нас с тобой в свое время ситуация, по-моему, была несколько похуже.
       - Тогда время было другое! И, если хочешь - другой общественный строй!
       - Ну да! Ты мне прочитай еще курс политэкономии! При чем тут строй? В ваших бабских делах никакой строй не разберется! Ей жалко мамашу беспомощную. А ребенка тебе не жалко? Как вы с ним будете общаться, когда он твоего языка не знает? И научить языку дома ребенка не научат, боясь проявления антипатриотизма. Ребенок ведь есть ребенок: может похвалиться своими приобретенными знаниями в самый неподходящий момент. А в общем, делай, что хочешь!
       - Ну и буду! - по-детски заключила Маша, разве что только ножкой не топнула в подтверждение. - Ты только не лезь к нам со своими советами и сомнениями!
       - Ну и не полезу! - в тон ей буркнул я.
       ...Вскоре Патричия вышла на работу, и Маша стала оставаться с Элиной на целый день. К нам домой Элину она приводила редко, стараясь побольше быть с ней в ее квартире: пусть, дескать, ребенок не чувствует чужой обстановки. Как они между собой изъяснялись, одному Богу известно. Маша старалась всегда следить за любым движением Элины, чтобы предугадать ее желание. Элина в большинстве случаев молча играла, разложив на ковре на полу свои многочисленные игрушки, а когда что-то хотела от бабушки, лопотала что-то по-своему. Маша тут же начинала играть с ней в угадалки. Так вдвоем они находили ответ. Правда в начале их общения часто случалось, что Элина замыкалась в себе, хмурилась, а на "приставания" буники швыряла в ту чем попало. Маша при этом всегда удивлялась: что это на ребенка находит? - А то находит, - говорил ей я, - что ребенок устает от постоянного его непонимания тобой, она ведь все время находится в постоянном напряжении. Ей нужна разрядка. Она должна поговорить на своем родном языке, что-то спросить, что-то рассказать, а не слушать постоянно чужую речь. Пусть, например, Патричия почаще звонит домой и с ней разговаривает. Пусть Раду, ее татику, звонит.
       - Патричия, та может, а Раду... - Маша при этом хмурилась. - По-моему, он сильно против этой затеи со мной. Когда появляется дома, меня в упор не замечает! Я при этом стараюсь сразу же побыстрей уйти домой. А тут еще среди дня к ним зачастили какие-то родственники. Пытаются говорить со мной по-молдавски, а я, сам понимаешь... Они при этом смотрят на меня, как на врага пролетариата. Потом о чем-то толкуют с Элиной, посматривая при этом хмуро на меня. Противно.
       - Ты сама в это дело ввязалась, так что терпи, - я никак не мог придумать более гибкого ответа на ее легкое поскуливание. - Давай я буду брать иногда ее на выходные. Родители с удовольствием отдохнут от нее несколько часов, а мы с ней погуляем, пообщаемся, сходим в цирк или, там, в кукольный театр. Потом придем домой, ты нас покормишь чем-нибудь вкусненьким, чем обычно бабушки потчуют своих внучат... Мне это дитя тоже очень понравилось. Ну, как?
       - Согласна. Только ты не очень-то разгоняйся: Патричия собирается скоро отдать ее в садик...
       Так мы подружились с Элиной. Мы часто бывали с ней вместе. В разговорах с ней я часть слов произносил по-русски, а потом объяснял ей их смысл. Изображал смысл, как мог. Она все очень быстро схватывала. А когда мы вдвоем приходили с таких прогулок к нам домой, Маша щебетала вокруг Элины, не зная, куда ту усадить. Обязательно испечет какой-либо вкусный пирог или наделает разных мягких сладких булочек и пышных пирожков, выставит на стол всякие варенья-соленья, извлечет из какого-нибудь своего тайника припрятанную от меня сладость и все это предстанет перед Элиной. Я у них - переводчиком. В такой домашней обстановке ребенок чувствовал себя легко и уютно и когда мамика приходила его забирать к себе домой, дитя упорно этого не желало: пряталось с веселым визгом где-нибудь в комнате, а когда его "находили", тут же убегало и пряталось где-то еще. И так - до получаса, пока мамика не начинала строить "строгое" лицо и обещать всяческие неприятности.
       Вскоре Элина начала понемногу понимать "бунику Машу", произносила, с трудом выговаривая, некоторые русские слова. Мы с Машей не могли нарадоваться от общения с этим ребенком. Мы оба чувствовали в ней нашу новую внучку, и она вела себя по малости лет своих с нами как со своими бабушкой и дедушкой. С одной стороны Маша, где бы ни гуляла с Элиной, обязательно что-нибудь купит сладенького и сунет ей в ротик. С другой стороны сама Элина, будь я с ней или Маша, всегда требовала, как любой свой ребенок, мол, купи ей то-то или то-то и, если не дай Бог у нас что-то не получалось в этом плане, обижалась, плакала, ругалась, топала ножками и т.п., пытаясь добиться своего. Ее мамика категорически запрещала нам покупать что-либо для нее, Элины, урезонивала свою дочь, как могла, но ни я, ни Маша не могли устоять перед удовольствием сделать что-либо приятное этому нашему маленькому чуду.
       Но хорошо долго не бывает. Эту банальную истину мы с Машей постигли в очередной раз. Сначала Патричия потеряла работу в Примэрии. Естественно, что она отказалась от няньки и Элину мы стали видеть только иногда по выходным. Затем пришла новая беда: хозяйка квартиры попросила семью Патричии немедленно съехать. Но не было бы счастья, да несчастье помогло: мы начали чаще в это время общаться с нашей новой внучкой: ее родители вечерами объезжали сдаваемые квартиры, которых к этому времени было хоть пруд пруди. Мы с Машей даже в чем-то позавидовали нашим новым знакомым: когда в свое время мы были молодыми и бесквартирными, подобная ситуация была для нас равносильна катастрофе: сдача казенного жилья в поднаем властью тогда не приветствовалась и потому поиски жилья проходили тайно от власти. А сейчас - пожалуйста. Открывай любую газету, выбирай адрес и - вперед. Дитя нам в этот период подбрасывали каждый вечер и я, возвращаясь с работы, в эти счастливые вечера подвергался со стороны Элины такой бурной радости, что не успевал даже достать из кармана заготовленную по такому случаю какую-нибудь конфетку "от зайчика": дитя с радостным визгом бросалось меня обнимать, крепко прижимало ко мне свое маленькое тельце и чмокало своими почти всегда замазанными бабушкиным вареньем пухленькими губками то в одну, то в другую щеку, заросшую к концу дня небольшой колючей для нее щетиной. В такие минуты я бывал на вершине блаженства, а Маша, стоя в прихожей, счастливыми глазами наблюдала за всем происходящим.
       Однажды, когда в очередной вечер Патричия привела к нам Элину, Маша поинтересовалась, мол, как идут дела, какие успехи в поиске квартиры. Беспокоилась, как бы не вышел срок съезда с теперешней квартиры, жестко установленный хозяйкой. У Патричии в ее больших черных глазах появились крупные слезы.
       - Ты что это, золотко? - сразу запричитала Маша. - Не волнуйся! Я, прости, глупость сморозила! Не волнуйся, на улице не останетесь: если, не дай Бог, к сроку ничего приличного не найдете, поживете пока у нас. Места хватит. Пропасть не дадим.
       - У нас в городе много всяких родственников, - неуверенно проговорила Патричия, стараясь как-то спрятать свою прорвавшуюся наружу слабость, - но... Да потом, откровенно говоря, - не стала она продолжать свою мысль о родственниках, - мы ищем квартиру где-нибудь поблизости от вас. Поэтому и долго. Я уже по этому поводу переругалась с Раду: он никак не хочет жить в вашем районе.
       - Да? - Маша, счастливая, схватила в охапку Элину: - Хорошо! Хорошо! Хорошо!
       - Хорошо! Хорошо! Хорошо! - вслед за бабушкой повторяла Элина.
       Через несколько дней после этого разговора квартира была снята в пяти минутах ходьбы от нашего дома. Пока родители благоустраивались на новом месте, Элина была с нами, но буквально через два дня после новоселья к нам пришла Патричия и говорит:
       - Мне подыскали неплохую работу в полиции. Папа постарался. Прошелся по своим старым партийным связям. Правда, бочонок вина мне все же пришлось отвезти его другу. Да кое-что еще в придачу. Но это уже мелочи. А дочку мы отдаем в садик.
       - Как? - Маша от неожиданности даже поперхнулась. - То есть, конечно, конечно! Правильно! - тут же поправилась она. - Ребенок должен воспитываться в коллективе... - Но лицо ее полностью выдавало.
       - Да вы не волнуйтесь так! - Патричия мягко взяла Машу за руку. - Не волнуйтесь! Я от вас просто так не отстану! - она весело рассмеялась. - Я что-нибудь придумаю...
       - Хорошо бы, - жалобно призналась Маша. - Я уже не могу без вас обеих. Во второй раз я такое не переживу...
       - Почему во второй? - быстро спросила Патричия.
       - Когда девять лет тому назад наша дочь впервые вышла замуж, будучи студенткой второкурсницей, ее избранник, переехав к нам жить из райцентра, решил, видимо, что исполнил свою голубую мечту жить красиво: столица, центр города, большая квартира, машина. Явно, что при таком наборе родители его подруги - люди состоятельные. А посему можно самому не очень напрягаться в отношении работы. Прокормят молодоженов! Полгода мы с ним бились, чтобы перестал целыми днями валяться на диване и шел куда-нибудь трудиться. Сами находили, где ему обрести себя. Это было не так-то просто, как ты понимаешь. Результат один: лежит и лежит. Единственной его заботой было плотно пообедать, густо набриолинить свой монгольского вида ежик да пойти встречать с занятий свою молодую супругу. И так полгода! День за днем! Тут наш бунелу не выдержал да к-а-к тряхнет его! Или - или! Ты же знаешь, он такой же Стрелец, как и ты. Жутко невыдержанный!
       - Да он у вас даже очень выдержанный, - перебила Машу Патричия. - Сколько бы Элина его не слушалась, он ей все позволяет.
       - Он ее просто любит. Как свою внучку. Потому и прощает ей все. Да, так вот, - продолжала Маша. - Узнал этот тип, что у бунелу дальний ленинградский родственник работает на Крайнем Севере редактором газеты. Ну и давай дочку сбивать с панталыку: мол, поедем на Севера, там ваш родственник большой начальник, пристроит, где потеплей. Деньжищ, мол, заработаем! Нудил, нудил ей и в один прекрасный день наша дочь нам заявляет: - Мы с мужем уезжаем на Север! Ему здесь с вами трудно! - Сколько мы ее ни уговаривали, ни увещевали, что, де, нельзя ей сейчас бросать учебу, что ее муж сам без образования и ее ожидает такая же участь, что он, если бы не лодырничал, то и здесь мог бы зарабатывать и содержать семью, что при этом они могли бы жить отдельно, что... и т.д., и т.п. Все было бесполезно: "Уедем и все!" Я до безумия любила свою дочь! Просто по-звериному! Она у меня - очень поздняя! Когда бунелу пошел провожать их а аэропорт, я осталась дома одна и со мной случилась настоящая истерика! Я так рыдала, так голосила, что на эти звуки сбежались все немногочисленные жильцы нашего небольшого особнячка и никак не могли меня успокоить. Пришлось вызывать "Скорую"! Ты не подумай, Патричия, что я ненормальная какая-то! Но я как-то невольно привязалась накрепко к вам с Элиной! Нет, я не хочу вас связывать ничем: жизнь есть жизнь и вы должны поступать так, как вам нужно, как следует. Никаких подобных истерик с моей стороны, конечно, не будет. А горечь расставания... Мы же взрослые люди... Перетерпим...
       - Ну, ну, не волнуйтесь вы так! - Патричия опять погладила Машу по руке. - Я все-таки что-нибудь придумаю в этом плане. Все устроится...
       Прошло около месяца. За это время с Элиной не было никаких связей. Ее родители нам не звонили, а мы считали неудобным их беспокоить. Все эти дни Маша не переставала вспоминать Элину, рассказывала мне про всякие смешные и грустные истории, которые случались раньше между ними. Иногда молчит, молчит и вдруг: - А вот Элина сейчас бы нахмурилась и сказала бы: "Буника!.." Грустила моя Маша. Грустила, хотя делала вид, что все происшедшее ее просто не касается никоим образом. В такие минуты я больше молчал: старался не поддерживать разговор. К чему бередить то, что бередить не следует! Но однажды вечером раздался звонок. Время было довольно позднее, но мы еще не спали: заканчивалась пятница и можно было выспаться в наступающую субботу. Маша, хотя и не ходила ни на какую работу, но ежедневно вставала вместе со мной в шесть утра, готовила мне завтрак и отправляла на работу. Так что укладывались мы спать в будние дни всегда довольно рано. А по пятницам мы позволяли себе небольшую вольность лечь попозже. Звонила Патричия.
       - Мария Федоровна! Мария Федоровна! - радостно позвала она.
       - Да, да! Я слушаю тебя, Патричия! - почти закричала в ответ Маша, - я слушаю! Слушаю! - При этом она даже вскочила на ноги, хотя трубку сняла лениво, сидя в мягком кресле. Как она, бедненькая, ожидала этого звонка! Как страдала без обеих своих девочек!
       - Патричия!
       - Мария Федоровна! Мы с Элиной вас завтра приглашаем в гости! С утра! Когда захотите! Раду целый день не будет. Мы с вами устроим девичник! Хорошо?
       - Хорошо, хорошо! Милые вы мои! - глаза Маши были полны невообразимого счастья. - Хорошо! Только скажи мне свой адрес и телефон!
       Патричия назвала.
       - Завтра я вам с утра перезвоню и договоримся! - Маша в непередаваемом возбуждении продолжала кричать в трубку. - Как вы там? Как устроились?
       - Все в порядке, - отвечала Патричия. - Вот завтра придете и мы все вам расскажем. Ну, пока? - спросила она.
       - Пока, до завтра. - Маша неохотно повесила трубку.
       - Вот видишь, не забыли! - обратилась она ко мне. - Не забыли! - она походила на радостного взъерошенного маленького воробушка. - Не забыли, мои сладенькие девочки! Не забыли! Я ведь говорила тебе! Я...
       - Ладно, ладно! - перебил я радостную тираду. - Я сам рад за тебя и твоих девочек. И слава Богу, что ты их так любишь. Слава Богу, что нашлись здесь те, которым ты можешь отдать свою нерастраченную привязанность.
       Назавтра Маша ушла в гости часов в одиннадцать, а заявилась домой часа в четыре дня. Видно, что погуляли "девочки". Явилась веселенькая, видно было, что под небольшим хмельком. В руках держала полнющие большие белые пластиковые пакеты.
       - Ну что, - засмеялся я, встретив ее и забирая тяжелую ношу из ее маленьких рук. - Будем петь "Шумел камыш, деревья гнулись"? В магазине что ли побывала по дороге?
       - Это мне девочки надарили, - с трудом снимая пальто, гордо сообщила Маша. - Элина как повисла у меня на шее - не могу оторвать! Не хотела отпускать! А Патричия, так та натолкала вон всяких продуктов в пакеты! И обе проводили меня почти до нашего лифта! Вот!
       - Молодцы! - порадовался я за Машу. - Я смотрю, что и по рюмочке на радостях пропустили?
       - А как же! Раду привез из села домашнего вина. Такой вкус! Такой аромат! Элину за уши не могли оттащить от этого вина! "Я тоже, - кричит, - хочу вместе с вами! Это мой татику привез!"
       - По-русски кричала или по-своему?
       - По-русски, в том-то и дело!
       - Ничего себе научила ребенка! Откуда она слова-то такие знает?
       - Вот, как видишь, знает! Она все схватывает налету. Мамика ей что-то по-молдавски выговаривает, а эта схватила меня за руку (защиту нашла!) и лупит ей ответы по-русски! Правда, слова еще коверкает.
       -Жаль, дальше тебе не суждено ее учить.
       - Да как сказать, как сказать! - Маша прошла на кухню и присела за стол. - Фу-у-у! Ну и жара! Ну и устала! Кстати об учебе. Она уже вот как две недели ходит в садик. Вот тут через дорогу от нас. Через два дома.
       - Красота! Совсем рядом! Когда сильно соскучишься, сможешь навещать.
       - Вот-вот! Во-первых, Патричия меня попросила, чтобы я подошла в этот садик и посмотрела бы там, что да как.
       - А откуда она знает, что ты у нас "маре специалист" по садикам?
       - Как откуда? Я ей раньше рассказывала про то, как работала заведующей в садиках на Старой Почте и в Центре.
       - Ну, ты все всем всегда вытрепываешь! Разве так можно?
       - А что тут секретного? Что секретного-то?
       - Секретного - ничего, но и биографию свою каждому встречному-поперечному не стоит выкладывать!
       - Ты всю жизнь был такой подозрительный! В общем, короче: я должна буду сходить в этот садик, посмотреть, как девочка там устроена, какие воспитатели и т.д. Это тебе не интересно. Потом, похоже, придется ее после обеда иногда забирать к нам домой.
       - Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Зачем же тогда надо было в садик отдавать ребенка?
       - Не поверишь, но дело в том, что она целиком и полностью пошла в своего татику. А тот, оказывается, в любом садике никак не мог прижиться. Мало того, что бесконечно рыдал, но и послеобеденный сон ему никак не удавался! Что ни предпринимали бедные его воспитатели, но уложить его в постель было невозможно! Никак! Так и ходил в садик: до обеда еще кое-как с детками играет, а после обеда - хоть убей! Все спят, а этот сидит где-нибудь в углу и терпеливо ждет, когда сон закончится! Так за все время ни одного дня и не спал! Ни-ког-да! И Элину за эти две недели, пока она ходит в садик, ни разу не смогли уложить в постель после обеда. Вот это наследство!
       - А что Раду говорит по этому поводу?
       - А что ему! Смеется и разводит руками. - Этот крест, - говорит, - придется нести!
       - Чудеса! Тогда, конечно, сходи в садик. Поговори с воспитателями. Может, удастся эту козерожку уговорить ложиться спать...
       - Я постараюсь, но вряд ли...
       Маша действительно пошла в садик в понедельник. Садик был, естественно, молдавский и все, что было вывешено на стенах группы, в которую ходила Элина, все советы родителям, расписания, методики и прочее Маша прочитать не смогла. Воспитательница и нянечка, обе молоденькие девушки, сначала никак не восприняли русскую бабульку и подумали, что та забрела к ним по ошибке. Но вскоре почувствовали твердую хватку бывшего детсадовского работника и даже немного оробели. Маша, увлекшись, начала с ними разбирать, говоря казенным языком, структуру работы, показывая одновременно, где и чего, по ее мнению надо бы добавить, что где изменить и...пошло-поехало! Родная стихия! Девчонки показали ей группу, игрушки, пособия, даже туалетную комнату. Детвора гурьбой шумно ходила за взрослыми. Все, кроме Элины. А та, гордая, стояла у окна, в стороне от всей процессии и молча наблюдала за всем происходящим.
       Но это было только началом для Маши. Кому-то из "девочек", то ли Элине, то ли ее мамике такая активность буники пришлась сильно по душе и вот уже Маше пришлось с утра отводить Элину в садик, решать там все родительские проблемы в отношении ребенка, ну и, конечно... забирать ее после обеда домой! Спать-то мы никак не можем среди дня! Ни за какие коврижки раздосадованные воспитатели не могли уложить ребенка в кроватку. Ничего не выходило! Она тут же молча вставала, молча брала в группе стульчик, шла с ним в раздевалку, ставила стульчик возле своего шкафчика, на котором был нарисован забавный беленький ослик, и со вздохом усаживалась на стульчик лицом ко входу. Ждала свою бунику Машу. Ждала терпеливо. Как преданная собачка ждет своего хозяина. И ничто, никакие всякие-разные силы не могли поколебать ее твердого решения дождаться свою бабушку. Она непоколебимо верила, что буника обязательно, обязательно, несмотря ни на что придет и заберет ее отсюда. Иногда бывало так, что в виде наказания Патричия буквально приказывала Маше не забирать ребенка после обеда. Пускай, мол, не капризничает и ведет себя, как все дети. В такие черные дни ребенок сидел на стульчике в раздевалке и сиротливо глядел на входную дверь ровно до тех пор, пока не кончалось время сна и любопытная детвора, кое-как полуодетая, кто в одном сандалике, кто - при одной надетой штанине, кто - вообще весь в соплях и босиком, вся эта детвора шумно не высыпала в раздевалку, окружая любопытным галдящим кольцом почему-то совсем непохожее на них существо. Тогда Элина молча вставала, забирала свой стульчик и уходила в группу, ни с кем не общаясь, совсем по-взрослому. Потом там, в группе, подходила к огромному, почти до самого потолка окну, выходящему на дорогу, ведущую в садик и тоскливо глядела из него на пустое пространство двора, отделенное от дороги редким зеленым штакетником. После такого события на следующее утро, когда Маша отводила ее в группу, она жалобно глядела на Машу и с выступающими на глазах крупными слезами вопрошала: "Буника, ты правда заберешь меня после обеда? Ты сегодня не забудешь?" В такие минуты Маша чувствовала себя очень гадко. Она не могла объяснить малышке, что сама мамика запретила ее брать после обеда. Не хватало духу. Маша молча гладила ребенка по ее густым ершистым волосам, молча подталкивала ее под спинку в группу, избегая больших черных всепонимающих детских глаз. В один из таких дней, когда Элина должна была досиживать на стульчике в раздевалке до вечера, Маша, ярко представив себе всю эту картину, как в омут, бросилась в садик забирать малышку.
       Прибежав в группу, увидела, что дети еще не садились за столики на обед. Вид у Маши, видимо, был соответствующий, так что воспитательницы, завидев ее на пороге, побросали свои дела и почти хором спросили:
       - Что-то случилось? На вас лица нет!
       - Ничего, ничего! - шепотом ответила Маша. - Ничего не случилось. Я заберу сегодня Элину после обеда.
       - Конечно, - понимающе согласилась нянечка, - иначе она опять весь сон станет сидеть на стульчике в раздевалке возле своего шкафчика с белым слоником. Я сама с трудом выношу это грустное зрелище.
       - Я заберу, заберу! - повторила Маша, - а ее мамике позвоню, чтобы она зашла за ней к нам после работы. Я не могу спокойно находиться дома, чувствуя, что ребенок только и делает, что ждет меня.
       ... Так и пошло: утром Маша отводит Элину в садик, после обеда - забирает. Патричия, было, попыталась воспрепятствовать этому порядку, но Маша твердо стояла на своем: я сама ее дома накормлю, спать уложу, проведу сама с ней какие надо занятия, а если понадобится, то бунелу поиграет нам на своем аккордеоне, а мы потанцуем. Нечего истязать ребенка только за то, что он такой вот уродился! Не надо ломать его через колено! Это потом ей и всем вам выйдет боком! Патричия, в конце концов, махнула на все это рукой: делайте, как считаете нужным.
       Так пролетели три года... Много чего случилось за это время. Элина научилась вполне сносно говорить по-русски, несмотря на то, что каждое лето проводила у своей родной бабушки. После каждой такой поездки встречаясь с Машей, она дичилась, многие русские слова были ею забыты, она подозрительно глядела на бунику Машу и всегда задавала один и тот же вопрос: "Буника, а ты моя бабушка или чужая? Правда, ведь ты моя самая бабушка?"
       - Твоя, золотко мое маленькое, только твоя! Чья же еще? - Маша при этом крепко прижимала ее к себе и горячо целовала ее в пухленькие щечки. - Только твоя!
       Маша чувствовала, точнее - знала, что все эти годы вся без исключения родня Патричии в открытую не одобряла "русификацию" Элины. И конечно же Элине разъясняли истинное положение вещей. И не единожды. Но она своей маленькой детской душой была исполнена такой огромной детской любви к "бунике Маше", что все объяснения, уговоры, наговоры, разговоры своих прямых родственников всерьез не воспринимала. Не проходило и недели, как она восстанавливала свой русский лексикон и в самое неподходящее для родителей время, когда у тех в гостях находилась какая-нибудь шумная компания, выдавала им на чистейшем русском с бабушкиным московским акцентом нечто вроде такого: - Смотрю я, достукаетесь вы! Сожжете квартиру! - Тут наступал полнейший конфуз.
       Родная бабушка Элины, кажется, начала понемногу признавать наличие Маши в жизни ее внучки. В начале, бывало, когда она приезжала в гости к своим в Кишинев и Маша, у которой всегда имелись ключи от квартиры Патричии, заходила туда по разным делам, поручаемым ей Патричией, не ведая, что буника Галя - так звала свою настоящую бабушку Элина - где-то здесь, в городе, она часто сталкивалась с ней, что говорится "нос к носу". Холодное высокомерие и явное, нескрываемое недоброжелательство сквозило во всем поведении буники Гали. В таких случаях Маша немедленно бросала все дела и пулей мчалась домой, не понимая, "за что такая ненависть". Случалось, что Маша приводила Элину откуда-нибудь, а буника Галя находилась в это время с Патричией дома. На обычное Машино "здрасьте" буника Галя молча демонстративно уходила в другую комнату. "Ревнует, не обращайте внимания, - успокаивала Машу Патричия, - привыкнет".
       Раду, который прежде тоже никогда почти не замечал Машу и, приходя с работы, когда Маша находилась еще у них дома, что-то буркал ей и начинал по-своему болтать с Патричией и дочкой, как будто вместо чужой тетки в квартире стоял некий чурбан, теперь тоже подобрел. Начал иногда с Машей заговаривать и несколько раз даже подвозил ее на своем авто к нашему дому. И совсем уже неожиданный с точки зрения Маши поступок с его стороны: сам, по своей инициативе привез нам по мешку муки и сахара, сам все это, что называется пёр с восьмого к нам на девятый этаж! Признал. Надо сказать, что Патричия и Раду - хорошие ребята и мне они нравились. Мне думается, обстановка в наших краях вынуждала их вести себя, как сейчас модно говорить, неадекватно.
       Патричия часто поддавалась унынию, сетуя на недостаточность средств к существованию. Они с Раду пытались кое-что из своих доходов откладывать на покупку квартиры, но из их затеи почти ничего не получалось: все деньги практически съедали бесконечные кумэтрии, свадьбы, дни рождения, устраиваемые их многочисленными родственниками и друзьями. - Я не могу отказаться! - чуть не плача, отвечала Патричия на вопросительный взгляд Маши, оставляя ей Элину. - У нас такие обычаи! Попробуй не приди! От тебя все отвернутся!
       - Да, но... - начинала Маша...
       - Нет, нет, нет! - тут же перебивала ее Патричия, - ничто не признается! Никакие доводы!
       - Да нельзя же быть рабами своих обычаев! Мало ли какие обстоятельства могут становиться на пути! Тебе же завтра есть нечего будет! Мы же цивилизованные люди!
       - Ах, Мария Федоровна! - отмахивалась Патричия, - не знаете вы нашу жизнь! Как-нибудь выкрутимся!
       На том диалог и заканчивался. И всякий раз после этого Маша вновь и вновь вспоминала своего университетского преподавателя по истории Молдавии, который из всей истории, как ей казалось, рассказывал только о свадьбах да кумэтриях, о похоронах да поминках. - Возможно, - думала Маша, - я действительно чего-то не понимаю Пусть живут, как им хочется! Отчего я всегда лезу не в свое дело!
       Но денег все-таки у Патричии катастрофически не хватало. И она, глядя на то, как многие ее знакомые женщины уезжают на заработки в другие страны, либо отправляют туда своих мужей, узнавая, что "оттуда" привозят неплохие "бабки", принялась оказывать давление на Раду, чтобы тот что-либо предпринимал в этом направлении. Раду и слышать об этом не желал, отбивался, как мог. И был Патричией наказываем за это. Часто приходя к ним ранним утром, когда и Патричия, и Раду уже одной ногой стояли на пороге, а Элина еще сладко спала, Маша обнаруживала, что "татику провел ночь в салуне", как говорила малышка. И действительно, ребенок, желая как-то освободиться от своих тягостных для него детских тревог, всегда в таких случаях, поднимаясь с постели под ласковые бабушкины приговаривания и поглаживания, обнимал ручонками бунику за шею, утыкался носиком в ее мягкую и теплую грудь и сам выдавал все семейные секреты:
       - Мамика вчера опять сильно ругалась с татику и прогнала его спать в салун на пол. Она хочет, чтобы он уехал куда-то, а он отказывается. И я не хочу, чтобы татику уезжал. - Потом после короткой паузы всегда добавляла: - Я татику больше люблю, чем мамику.
       - Не обращай внимания, - гладила ее по головке Маша. - Взрослые иногда ссорятся. Но мамика и татику тебя очень любят.
       - Мне татику жалко, - начинала кукситься Элина, - он хороший.
       - Дети в дела взрослых вмешиваться не должны! - в Маше сразу прорезался учительский тон. - Давай одеваться!
       Сама Маша в такие минуты чувствовала себя противнее некуда. Когда дело касалось детей, своих ли, чужих ли, когда кто-то наносил им обиду или еще только пытался это сделать, она, не рассуждая, всегда становилась на их защиту. Бывало, у нас дома, когда наша дочь, а впоследствии и внучка, движимые своими детскими эгоистическими интересами обижали ее саму и я, пытаясь ее защитить, едва только делал какое-либо движение, которое, по ее мнению, угрожало бы ребенку, она, как разъяренная птица, выбрасывала в стороны руки-крылья и прикрывала собою ребенка, начиная яростно кричать на меня, а чаще - плакать, утверждая, что это - дети, и что они ни в чем не виноваты. И переубедить ее в противном было просто невозможно. Она не понимала, как это можно тронуть ребенка. Да она и по жизни-то очень наивна. Наивна по-детски. Однажды ей позвонила ее подружка, с которой они вместе работали в школе.
       - Собирайся, - кричит в трубку взволнованно, - всех приглашают в городской школьный профсоюз. Весьма срочно. Сказали, что будут давать нам, пенсионерам-учителям какую-то продуктовую помощь. Как раз вовремя! Я так и не знаю, чем своих кормить. Хоть иди да шарь по помойкам. Идешь?
       - Конечно, конечно! - тут же засуетилась Маша, - когда?
       - Завтра к двенадцати. Да не забудь, сказали, взять паспорт.
       - Зачем же паспорт?
       - Как зачем? Проверят, что это действительно ты, распишешься в получении. Во всем должен быть порядок.
       На следующий день, несмотря на очень ненастную погоду, эти две бабульки потопали за дармовыми продуктами в свой профсоюз, бесконечно радуясь: мол, помнят у нас еще старые кадры, не забывают. Приятно, мол, да и голод - не тетка. Маша появлялась дома только к вечеру. Усталая и растерянная.
       - В чем дело? - спрашиваю, - почему так долго? Давали концерт в вашу честь? А что ты - с пустыми руками? Обокрали по дороге?
       - Какой там обокрали! Хотя...можно и так выразиться, - снимая с себя пальто, выдавила она.
       - Ну-ка рассказывай, - помогая ей освободиться от верхней одежды, - попросил я. - Рассказывай.
       - А что тут рассказывать? Пришли мы с Ноннкой туда. Народищу!.. Полный зал. Да еще толпа на улице. Потом стали нас вызывать по одной, записывать данные наших паспортов и заставлять расписываться.
       - И продукты сразу давали?
       - Да какие продукты! - зло воскликнула Маша, - Какие продукты! Сказали, ждите, мол, на улице: продукты подвезут, когда всех запишем. Чтобы, де, толкотни никакой не было. Запишем, мол, а потом всем сразу - продукты. И по домам.
       - Ну? - ждал я продолжения, как уже сам догадался, знакомого мероприятия под названием "кидаловка". - Потом машина с продуктами где-то по дороге застряла? Таможня задержала?
       - А ты откуда знаешь? - вытаращила на меня свои зеленые глаза Маша, - звонил? Откуда?
       - От верблюда! - расхохотался я. - От него, горбатого. Кинули вас, глупых старушек, как распоследних дур!
       - Во что кинули? - не поняла Маша широко распространенного в наше лихое время от правительственных верхов до тюремных закоулков блатного жаргона. - Во что это нас кинули?
       - В самое, самое дерьмо! В него вас миленьких и кинули. Вас держат за обыкновенное электоральное быдло!
       - За какое еще элек... - это слово ей было неведомо, ибо она отправилась на пенсию еще до его возникновения. Она на нем основательно запнулась.
       - Да ты телевизор-то не смотришь! Все плюешься! Мол, гонят одну рекламу да порнографию. Ну и вот результат. А газет-то мы не читаем, ибо не по карману они пенсионерам. А на дворе-то давно уже избирательная кампания. И ты у нас - самый что ни на есть электорат, то бишь избиратель по-нашему.
       - Ну и что?
       - А то! Какому-то деятелю срочно понадобились подписные листы, заполненные, якобы, преданными ему избирателями. Вами, то есть, глупыми. Вами, которые ждут и никак не дождутся, как бы поскорее отдать за него, родимого, свои, пусть и кряхтящие, но все же государственные голоса. Ему эти голоса ваши профдеятели с вашей же помощью и сообразили. Теперь он понесет списки с вашими фамилиями в избирательную комиссию и будет там зарегистрирован как кандидат в депутаты. А там...
       - Не может быть! - Маша от негодования стала пунцовой. - Да это же... подсудное дело!
       - А судьи кто? - продекламировал я, дурачась, дедушку Грибоедова. - Ты за них не волнуйся: там все путем.
       - Вот мерзавцы! Вот подлецы! - весь вечер только и повторяла, никак не успокаиваясь, раздосадованная Маша. - Надо же до чего мы докатились!
       Вот такая она, моя жена Маша!
       В один из дней, когда Маша, забрав Элину после обеда из садика, укладывала ее спать, в дверь позвонили. Элина пулей сорвалась с постели, пользуясь таким благоприятным случаем, чтобы избежать так ненавистного ей послеобеденного сна. Босая подбежала к входной двери и, не давая Маше даже рта раскрыть, быстро спросила по-своему: - Кто?
       За дверью что-то ответили. Маша не поняла, но Элина радостно завизжала: - Моя бабушка приехала! Буника Галя!
       Маша открыла дверь. На пороге, обвешанная сумками с головы до пят, стояла усталая и растрепанная буника Галя. Маша молча посторонилась и буника Галя, кряхтя, перетащила свою многочисленную поклажу через порог. Элина с криками "Ура!" тут же повисла у нее на шее. Маша едва успела подставить стул, иначе бы буника Галя оказалась на полу от такого радостного натиска. Наступила продолжительная пауза. Элина перебралась на колени к бунике Гале. Обе бабушки молчали. Маша начала собираться к себе домой.
       - Погодите, - вдруг хрипло выдавила из себя буника Галя, снимая Элину с колен и поднимаясь со стула. Она стояла среди валявшихся вокруг нее сумок крупная, ширококостная, еще не старая, но уже далеко не молодая, и было видно, что сильно и немало побитая жизнью женщина, и на лице ее, кроме невыносимого нечеловеческого страдания, ничего нельзя было разобрать.
       - Погодите, - повторила она Маше севшим голосом. - Я всегда была неправа в отношении вас... Слишком неправа... Много лет... Я вижу, что вы... любите... Элину... Любите... Патричию... Вы здесь... - не ради денег...То есть не только ради них, - быстро поправилась она. - Мне Патричия говорит, что вас сам Бог послал нам такую... Я... я... с ней согласна...
       Она вдруг разрыдалась и кинулась обнимать Машу: - Не оставляйте их одних... Не оставляйте, Богом молю! Мы все на Вас надеемся! - горячо шептала она Маше, - мы все надеемся...
       Маша от неожиданности потеряла дар речи. Потом, немного опомнившись, мягко высвободилась от почти судорожных объятий не на шутку разволновавшейся буники Гали и прямо глядя той в глаза, недоуменно спросила:
       - А что, собственно, произошло? Успокойтесь, пожалуйста! Никого я никуда не бросаю. Что случилось, Галина Владимировна? Да успокойтесь же вы! - Маша быстро подала все еще сотрясающейся от крупных всхлипов бунике Гале первое попавшееся под руку полотенце. Тут Элина, глядя недоуменно на всю эту картину, принялась вовсю громко реветь. Маша потянула ее за руку к себе, прижала ее головку к своему подолу и почему-то изменившимся голосом медленно произнесла в пространство:
       - Ну вот... Сейчас и я зареву...
       И действительно: две крупные слезы уже готовы были выкатиться наружу из ее сильно повлажневших добрых глаз.
       - Все, все, все! Все детки давно успокоились! Все детки давно перестали плакать! - строгим садиковым тоном громко произнесла фразу Маша. - Вон любопытные синички заглядывают в окошко! А мы им покажем, что всем деткам - весело! ... Так что же случилось, Галина Владимировна? - после небольшой паузы переспросила Маша бунику Галю.
       Элина перестала реветь и держалась за машин подол. Уставилась, не мигая, на бунику Галю.
       - Так! Золотко, пожалуйста, беги в свою комнату, возьми попугайчика и с ним - быстро в постель! Он уже давно зевает и ждет, когда ты его уложишь спать, - Маша подтолкнула Элину к входу в ее комнату. - Давай, давай! Дети не должны присутствовать при разговоре взрослых! Давай беги, моя умница!
       Элина, нехотя, молча поплелась к себе. Буника Галя, наконец, успокоившись, начала снимать с себя верхнюю одежду. Потом так же молча задвинула в первый попавшийся угол все свои сумки и присела, вздохнув, на тот же стул здесь, у двери. Маша вопросительно глядела на нее.
       - Уезжаю я сегодня вечером, - наконец проговорила тихо буника Галя. - Далеко и надолго...
       Маша молчала.
       - В Италию... Работать...
       - Да вы что? - Маша чуть не подскочила от такого сообщения. - В вашем-то возрасте! Вы что? Патричия вон Раду, здорового молодого мужика, никак не может заставить, а вам-то каково будет на чужбине? А мужа своего как вы оставите одного?
       - А! - отмахнулась досадливо буника Галя. - Ничего с ним не станется! Пусть сам поживет! Он в свое время очень сильно нагулялся. Вот пусть теперь отдохнет. К тому же мы на наши пенсии не протянем долго. А Патричия, сами видите, без квартиры. До сих пор. Я ведь медсестра. Может, и сгожусь там.
       - Да как же вы едете-то? Наверно, без визы? А язык?
       - Как-нибудь... Бог в беде не оставит... Пока оформили, что я еду на какой-то там симпозиум, а потом я уже не вернусь...Там наших молдаван много, обещали помочь устроиться.
       - Не знаю, не знаю, - Маша недоверчиво и как-то по-новому смотрела на бунику Галю. - У нас вон соседка по подъезду тоже была в Италии. Полтора года. Все это время, говорит, спали по шесть человек в ванной у хозяина. Но она - молодая! Чуть больше тридцати!
       - Как Бог даст! - вздохнула буника Галя. - Выхода у нас - никакого. Вы уж тут приглядите, пожалуйста, за моими девочками. Одни ведь остаются. Может, заработаю им на квартиру...
       Она позвонила только через месяц. Наконец-то ей удалось устроиться в одном маленьком городишке на юге Италии. Взяли ее сиделкой к парализованной старухе, которая, имея двух дочерей, одна живет в своем доме. Дочери и наняли сиделку за восемьсот долларов в месяц. Патричия не скрывала своей радости: ей самой за такие деньги надо здесь работать полтора года. От сообщения тещи стало хуже Раду: приходя к ним домой, Маша все чаще и чаще обнаруживала, что очередную ночь оно провел на полу "в салуне".
       ... Прошел еще год. Элина пошла в школу. Маше пришлось осваивать новые функции: подготовку домашних заданий с вновь испеченной школьницей. Хотя дело это было для Маши не новое - последнее время в школе она работала на "продленке" и потому в совершенстве владела всеми тонкостями этого, можно сказать, искусства, - но все осложнялось тем, что она не знала языка, а Элина не всегда могла все правильно перевести из учебника. Элина нервничала и часто начинала реветь: мамика запрещала ей звонить к себе на работу и что-либо спрашивать, а попробуй принеси домой по любому предмету оценку меньше десятки, получишь такой нагоняй... В подобных ситуациях Маша начинала названивать мне, сидевшему уже в ту пору дома. Я разбирался в элининых проблемах и все оставались довольны. Рев прекращался. Вскоре Элина сама, без Маши, бойко названивала мне, и мы вместе с ней к обоюдному нашему удовольствию выполняли школьные задания. Эта идиллия иногда заканчивалась наказанием Элины, когда та случайно проговаривалась обо всем своей мамике. Патричия категорически запрещала ребенку прибегать к чьей-либо помощи в школьных делах. Мы с Машей этого никак не понимали, но Патричия на этот счет не принимала ни малейшего совета: в такие моменты она просто деревянела, глаза ее становились холодными и злыми, и ответ бывал всегда одинаков: "Это - мои проблемы". Не суйтесь, де, не в свое дело. В такие минуты нам было очень больно, но мы ей не перечили: ребенок все-таки не наш, хотя в душе мы так не считали. Особенно страдала Маша и я, видя ее страдания, яростно вспыхивал и порывался пропесочить эту мамику, на что Маша, зная мою несдержанность, буквально висла на мне и уводила куда-нибудь подальше от греха. А когда я немного успокаивался, начинала выговаривать мне и, в конце концов, всегда защищала Патричию. Удивительно! Вроде бы сама только что возмущалась, а попробуй я вмешаться в это дело, она тут же становилась на сторону Патричии. Да так яростно, будто я - злодей какой! Я чувствовал, что Маша в душе осуждает Патричию, но я... я даже не моги ничего худого и подумать при ней про ее девочку!
       Но я все же нашел выход. Начал сам звонить Элине: не нужна, мол, помощь? В ответ ребенок меня отчитывал строгим голосом: мамика же, де, не разрешает, чтобы ты помогал!
       - А я и не помогаю. Я знаю, что ты математику еще не сделала, - врал я.
       - Откуда ты знаешь? - удивлялась Элина, - тебе буника звонила?
       - Да нет. Я - телепат. Я сам все вижу.
       - Что это "телепат"? - не понимала Элина.
       - А это такие дедушки, которые все видят, что делают их внучки. Вот я, например, вижу, что у тебя сейчас проблемы с математикой. Только точно не могу рассмотреть, какие. Отсюда видно плоховато.
       Удивленная Элина тут же начинала мне все, что я "не видел", уточнять и таким образом мы с ней справлялись с заданиями. Маша, хоть и не понимала, о чем мы с Элиной болтали, но догадывалась, и дома меня ожидал нешуточный нагоняй.
       Буника Галя за этот год несколько раз передавала по случаю подарки для Элины: разные сладости, кое-что из одежды. Ребенок сиял. Если приходили сладости, Элина тут же набирала их, сколько могла, и старательно рассовывала Маше по карманам:
       - Это, - говорит, - тебе, а это - бунелу, - то есть мне.
       - А как же, - как-то спросила Маша Патричию, - как живет твой отец? Ведь уже год, как он один. Он же болен, ты говорила?
       - Мама ему звонит иногда оттуда. Говорит нам, что стонет он все, когда она ему звонит. Иногда плачет в трубку и умоляет, чтобы вернулась домой. Мол, очень плох он. Собирается помирать.
       - Ну а мама?
       - Она ему отвечает, чтоб не морочил ей голову. Что пока есть такая работа, она будет там. А с ним, мол, ничего не станется. Да и что они вдвоем тут будут делать со своими никакими пенсиями?- заключила Патричия. - Голодать?
       - Но отец же все-таки один остался. И больной. За ним уход нужен...
       - Ничего с ним не сделается! - раздраженно оборвала Патричия Машу. - Мы к нему с Раду ездим почти каждую неделю! Я вот и в больницу его клала здесь, в Кишиневе. Немного подлечили его сердце. Все-таки мама в Италии такие деньги зарабатывает!
       - Да всех денег не заработаешь, Патричия! - Маша пыталась ее как-то переубедить. Но бесполезно.
       - Я сама ищу возможность, чтобы вырваться отсюда за границу! - повышала тон Патричия, - живем, как бомжи!
       - Дело ваше, - замолкала Маша.
       Но все-таки, все-таки... Все-таки отец Патричии умер. В один из дней Маша с Элиной делали уроки. Элина только-только пришла из школы, Маша быстренько помогла ей раздеться и усадила сразу же за стол обедать. Элина сказала, что сегодня очень много задали на дом и потому, съев на редкость быстро свой обед, она тут же уселась за письменный стол делать уроки. Маша, перемыв всю посуду, пришла к Элине в комнату и присела около стола: Элина любила делать уроки, когда буника сидела рядом. Когда Элине что-либо не удавалось с уроками, она залезала тут же к Маше на колени, обнимала ее своими горячими ручками и тыкалась носиком ей в грудь.
       - Куда ты! - якобы сердилась Маша. - Гляди, ты уже почти с меня вымахала, а все - на колени! - Она понимала, что ребенок ищет у нее защиты, что ему в эти минуты нужна помощь.
       В этот день как раз Элина и забралась сразу на колени к Маше. Вдруг неожиданно в их металлическую дверь начали чем-то сильно колотить да так, что обе, Маша и Элина, просто впали в столбняк. Маша перепугалась до икоты, а Элина, тоже с перепугу, начала громко реветь. Маша, наконец, немного придя в себя, нетвердой походкой подошла к двери, ходуном ходившей от непрекращающегося грохота и, открыв непослушными руками первую, неметаллическую дверь, севшим от страха голосом спросила:
       - Кто там?
       - Это - я, я! Патричия! - послышался резкий незнакомый крик. - Открывайте скорее!
       - Маша дрожащими руками никак не могла отодвинуть в сторону две тугие защелки замка: силы совсем ее покинули.
       - Да открывайте же скорей! - в истерике прокричали с той стороны двери, - открывайте! Папа мой... Папа мой...умер! Открывайте же! - Маша услышала, как Патричия там, за дверью, разрыдалась.
       Маша все возилась и возилась с замком, в котором где-то что-то заклинило. А может, это заклинило в ней самой. Дверь никак не открывалась... Но вдруг защелки сами прыгнули в сторону, будто кто-то посторонний их мигом отодвинул, и дверь распахнулась. На пороге стояла вся зареванная и с почти безумным взглядом Патричия. В руке, как пику, она держала длинный шкворень - ключ от их замка.
       - Папа мой умер, - обессилено произнесла слабым голосом Патричия и опустилась на пол тут же в проеме двери...
       Мать, буника Галя, на похороны мужа не приехала: она была на нелегальном положении и уже бы не смогла обратно вернуться. А работу бросать она не желала. Тем более, что парализованная старушка, за которой она ухаживала, оказалась на редкость живучей и в обозримом будущем отходить в мир иной ничуть не собиралась. Доллары с нее капали и капали, смывая с души буники Гали последние угрызения совести...
       Надоело спать "в салуне" на полу Раду. В один из дней он, обычно поздно приходивший с работы, неожиданно появился дома днем. Собрав быстро в небольшую дорожную сумку какие-то вещи, вытащил из бокового кармана потертой кожаной куртки, в которой он разве что не спал, небольшую пачку денег и протянул ее ничего не подозревавшей Маше:
       - Передайте Патричии. Я уезжаю.
       Маша, приученная не задавать лишних вопросов, молча взяла деньги и положила их на телевизор. Раду прошел в комнату Элины, делавшей в это время уроки, поцеловал ее и... ушел. Как оказалось, ушел насовсем. Навсегда. Уехал-таки за границу, как мечтала об этом Патричия. Уехал подальше от всего, что было ему так дорого. Уехал, чтобы никогда больше к этому не возвратиться...
       Спустя почти полмесяца после этого события ранним субботним утром, когда мы еще спали, у нас дома раздался телефонный звонок. Звонила Патричия.
       - Что случилось, золотко? - сонным голосом спросила Маша. - Что-нибудь произошло?
       - Произошло, - дрожащим голосом нервно ответила Патричия. - Мы с Элиной сейчас придем к вам.
       - Хорошо, я жду. - Маша положила трубку и сразу кинулась одеваться. - Что-то там с девочками моими случилось, что-то случилось... - Маша никак не могла попасть в рукав халата: ее колотила мелкая дрожь. - Что-то случилось с моими девочками...
       - Успокойся ты, - попробовал заговорить я, но она меня уже не слушала...
       Я тоже подхватился с постели и начал одеваться. Что же там такого произошло?
       - Что-то там с девочками моими случилось, что-то случилось, - как заведенная, повторяла Маша. - Я всегда это чувствую...
       Девочки позвонили в дверь минут через двадцать. Открыв дверь, мы оба обомлели: Патричия стояла перед нами, одетая по-дорожному. В руках у нее были две огромные дорожные сумки, доотказа набитые вещами. Чуть поменьше этих, у нее через плечо висела третья. Вид у Патричии был совершенно отрешенный. Позади нее, вся зареванная, стояла Элина. За плечами у нее был красный школьный ранец. Одной рукой она прижимала к себе их пушистую серую кошку Дону, а в другой у нее была давно заигранная, без одной руки кукла Барби. Мы с Машей молча посторонились, давая войти в квартиру этой странной утренней процессии. Патричия с тудом втащила в прихожую свои здоровенные сумки и, глядя мимо нас, молча уселась на одну из них. Элина вошла следом за матерью, не выпуская ничего из рук, встала возле Патричии. Маша медленно обогнула обеих и закрыла за ними дверь. Вернулась на прежнее место, где стоял и я, пригвожденный всем происходящим.
       - Ну, - наконец нарушила паузу Маша, - что случилось? Уезжаете?
       - Я уезжаю, - повернулась к ней Патричия. - Прямо сейчас. Самолет - в десять. Пусть пока она, - Патричия кивнула на дочь, как на чужую, - пусть пока она у вас побудет... вот ее вещи. - Она встала и указала на две стоящие сумки. - Вот деньги... На первый случай... Потом... вышлю... еще... - Она старалась держаться спокойнее. Как можно спокойнее. Но это ей плохо удавалось, потому что слезы неудержимо катились ручьем по ее наспех припудренным щекам. Элина, не выпуская из рук кошку и куклу, подбежала к Маше, уткнулась ей в грудь и начала так реветь, что у меня по коже поползли мурашки.
       - Господи! Что ж это ты надумала-то! - Маша с трясущимися губами подошла к Патричии, взяла ее, как маленькую, за руку и стала просительно заглядывать ей в глаза. - Куда это тебя нелегкая несет? Пропадешь одна-то!
       - Н..н..н...на Кипр, ннн-а-а Кипр, - стуча зубами от волнения и горя, чуть слышно произнесла Патричия. - По договору. Зз-арра-бо-тттаю немного денег... На квартиру... Нам ведь с Элиной жить негде...Вот заработаю...
       Так она и уехала. Элина осталась с нами. Без отца и без матери. Без бабушки и без дедушки. И сразу вместо десяток начала приносить из школы еле-еле шестерки: никаких уроков готовить не хотела. Целыми днями сидела дома и смотрела в окно, выходящее на дорогу, по которой день и ночь проносились машины. Ждала своих мамику и татику. Ни от кого из них не было ни слуху, ни духу...
       Прошло еще полгода. Элина немного успокоилась, начала улыбаться. Школьный год под большим Машиным напором закончила удовлетворительно. Но от ежедневного стояния у окна и глядения на дорогу мы с Машей так и не смогли ее отвлечь. Более того, глядя в окно, она начинала негромко затягивать одну и ту же незнакомую нам заунывную мелодию. Мелодию, от которой у нас наворачивались слезы и останавливалось сердце. В такие минуты мы с Машей Элину не трогали и старались тихонько заниматься своими делами, как будто ничего не происходило.
       Однажды я проснулся среди ночи: показалось, что кто-то дважды позвонил в дверь. Маши в постели не было. Охваченный каким-то недобрым предчувствием, я быстро встал с постели и, стараясь не шуметь, на цыпочках босиком направился в прихожую узнать, в чем дело. Осторожно вышел из спальни и увидел в коридоре полоску света, пробивавшегося из полуоткрытой двери комнаты, где у нас спала Элина. Тихонько заглянул вовнутрь. Чудо, которое я когда-то впервые увидел у нас в доме, сладко спало на мягком диванчике, мирно посапывая и разбросав в стороны свои смуглые ручки. Черные густые волосы разметались веером по цветной подушке, готовой вот-вот свалиться на пол. Одеяло почти съехало на бок. В неярком приглушенном свете ночного светильника я почувствовал какое-то шевеление и испугался. Замерев, я услышал какой-то неясный шепот. Решился и просунул голову в щель двери, подальше. Почти у самого окна я увидел Машу, стоящую на коленях. Она молилась.
       - Боже, - разобрал я, прислушавшись, - Боже Всемилостивейший! Молю Тебя! Не дай мне раньше времени умереть! Пропадет тогда без меня мое солнышко!..
      
       23 февраля 2002, г. Кишинев