Урок литературы

    Сегодня Лидии Захаровне что-то неможилось: сильно ломило спину и противная дрожь в ногах не позволяла передвигаться даже по квартире. К тому же и с головой что-то неладилось: то ли болела, то ли кружилась немного. Но на такую мелочь Лидия Захаровна уже давно привыкла не обращать внимания: её долгая учительская деятельность приучила её к этому. Вот спина... Лидия Захаровна с самого утра, когда только-только что встала с постели и принялась собираться в школу, сразу почувствовала свою спину. Ни встать, ни согнуться, ни разогнуться. Она по-привычке решила не обращать внимание, мол, разойдётся все, разомнётся и поутихнет и поэтому начала быстро собираться на занятия: у неё был первый урок в восьмом "Б". Должно было быть сочинение. Тема была очень важной: "Патриотизм в Советской литературе". Никак нельзя пропустить. Директриса на днях вызывала её к себе и вне плана приказала провести в старших классах сочинение на тему любви к Родине, к Партии, к Великому Сталину.
       Стояла зима 1945-го года, их небольшой посёлок ещё не остыл от недавней оккупации, от жарких партизанских боёв в окружающих его горах, покрытых густыми мало проходимыми лесами, от жестоких бомбардировок и артобстрелов, после которых, наконец-то, повыгоняли немцев, грабивших тут всех и вся, каждый день шарашивших по дворам с требованием "Мамка, давай млеко, курка, яйки, чушка давай!" и за малейшее непослушание стрелявших без разбора из своих куцых автоматов направо и налево.
       Несмотря на то, что уже почти год, как школа начала вновь действовать, в классах было по три с половиной калеки, писать было не на чем и нечем. Но если с ручками и чернилами ещё кое-как обходились (ручки с почти уже поржавевшими перьями сохранились ещё с довоенных времён, а чернила готовили из ягод бузины, обильно произраставшей в этих местах), то с тетрадками была просто беда. Даже и бедой то это положение назвать не поворачивался язык: тетрадок просто никаких и не было. Нигде. Ни у кого. Во всём посёлке их было не сыскать. Не было и всё. Вместо тетрадок ребятня писала на старых газетах, которые директриса получала в районе строго по лимиту и также строго по лимиту выделяла их на каждый класс. Зато домашним было хорошо: сначала они прочитывали старые газеты, обсуждали дома все почерпнутые из них новости, а уже потом с большим трудом разбирали в них каракули своих отпрысков.
       Сочинение никак нельзя было пропустить. Лидия Захаровна, кое-как одевшись, пошла было к выходу, захватив с собой небольшую холщёвую женскую сумочку, но не дошла: голова сильно закружилась, по телу пошёл холодный озноб, её затрясло, и она едва удержалась на слабых ногах, не дойдя шага до двери в сенцы. "Школа-то, вот она, прямо через дорогу, дойду как-нибудь", - подумала быстро она и попыталась оторваться от стенки, к которой её прибил озноб. Да не тут-то было: не получалось ровно стать: ноги не слушались и в спину что-то так вступило, что никак нельзя было разогнуться. Лидия Захаровна кое-как по стенке, по стенке пошла назад в комнату, дошла до своей кровати да так и упала на неё, чуть было совсем не испустив дух: ей стало совсем плохо. Так ничком и в верхней одежде и продолжала лежать. Сил подняться и раздеться уже не осталось...
       Лидия Захаровна жила в своём небольшом учительском домике одна. В начале тридцатых ей с мужем и сыном домик выделила школа. Муж работал в этой же школе учителем математики. Домик располагался прямо против их школы и был такой же красно-кирпичный, как и их одноэтажная десятилетка, гордость посёлка, выстроенная тогда же в начале тридцатых: существовавшая в посёлке начальная школа не справлялась с ликвидацией безграмотности взрослых и обучением их детей в бурно развивавшемся посёлке, вблизи которого открыли нефть и в который хлынул рабочий люд на нефтеразработки.
       С началом войны муж ушёл на фронт, а когда пришли немцы, сын убежал к партизанам. Там он и погиб незадолго до освобождения посёлка. Его и ещё нескольких ребят торжественно перезахоронили в центре посёлка сразу после того, как выбили немцев. Лидия Захаровна на этой церемонии упала в глубокий обморок, из которого её вывели только на следующий день фельдшера местной поликлиники, открытой за день до церемонии перезахоронения и созданной на базе медсанбата части, освобождавшей их посёлок. Спустя полтора месяца после описываемых событий, она получила похоронку на мужа, которая почти три года болталась где-то по штабам из-за невозможности доставить её по месту жительства адресата. Осталась совсем одна эта старая учительница литературы...
       Она лежала ничком на кровати, боясь пошевельнуться. Озноб никак не проходил. Сил подняться, раздеться и лечь в постель совсем не было. В комнате было холодно: печь ещё с ночи остыла. "Может, в школе хватятся меня да прибегут, - невесело думала она. - Рядом ведь. А то, не дай Бог, так и помру одна тут в холоде." Потом она понемногу забылась.
       Разбудил её какой-то нерешительный стук в дверь. Будто кто-то стеснялся её потревожить. "Ну, наконец-то! Хватились!" - с облегчением подумала Лидия Захаровна и от пришедшей помощи ей вдруг стало легче. Она, постанывая, поднялась с кровати и медленно, почти наощупь, пошла в сенцы открывать входную дверь. Вновь послышался осторожный стук. "Иду-иду! - слабо прокричала Лидия Захаровна, - Иду!" "Наверно, прислали какого-нибудь ученика узнать в чём дело", - подумала она и принялась отворять засов, даже не спросив, кто это так осторожно стучал в её дверь.
       На пороге стоял незнакомый военный. В солдатской шинели, шапке-ушанке с опущенными ушами и с вещмешком на плече, он переминался с ноги на ногу и его блестящие хромовые сапоги хрустели при каждом новом движении их хозяина. Лидия Захаровна мало что понимала в военном обмундировании, но про себя почему-то отметила именно эти блестящие хромовые сапоги, хрустящие на пятнадцатиградусном морозе, стоявшем сегодня на дворе. "Как будто снял с убитого офицера", - почему-то пришла ей в голову крамольная мысль и она быстро перевела глаза с сапог пришельца, переминавшегося на крыльце, на него самого.
       - Вам кого?, - кутаясь поглубже в своё неснятое с самого утра пальто, отчего на улице в нём стало необыкновенно холодно, спросила она. - Вам кого? - повторила она своим требовательным учительским голосом.
       Не узнаёте, Лидия Захаровна? - спросил тут же её военный. - Не узнаёте? - для большей убедительности быстро повторил он.
       - Не уз... - начала, было, учительница, глядя пристально на военного. - Миша, что ли? Шахрай? - закончила она. - Ты что ли, Миша?
       - Я, я - закивал утвердительно военный, - он самый, Шахрай. Рядовой Шахрай в родные места после тяжёлого ранения прибыл! - бодро отрапортовал учительнице военный. - Вот пришёл проведать свою любимую учительницу. Как, пустите? - вопросительно глядя в глаза Лидии Захаровне, закончил он, почему-то оглядываясь по сторонам. Домик Лидии Захаровны стоял у самой улицы боком к ней, стоял совсем голым, безо всяких палисадничков с заборчиками из штакетника, как у соседей, и походил на одинокую его хозяйку. Поэтому всяк входивший в него был виден не только из соседних со стороны его фасада домов, но и из домов с другой стороны улицы, с той стороны, на которой располагалась школа. "Наверно разведчиком был на фронте", - подумала, улыбаясь про себя, учительница, от профессионального взгляда которой не ускользнуло это движение её бывшего ученика..
       - Входи, входи, Миша, гостем будешь, - произнесла Лидия Захаровна, распахивая шире входную дверь и пропуская в полутёмные сенцы мимо себя гостя. - Открывай дверь в дом!
       Сама же она принялась закрывать на засов дверь на улицу, удивляясь в душе, что такой разгильдяй и хулиган, как этот Мишка Шахрай, соизволил прийти проведать учителку, которую он всегда ненавидел из-за того, что его родители постоянно вызывались ею в школу, потому что он ровно через день срывал занятия по какому-либо предмету. "Видимо, война не только ожесточает, но и очищает людские души. А может, он просто повзрослел", - примирительно подумала старая учительница и пошла потихоньку в дом вслед за своим бывшим учеником.
       - Приболела я что-то сегодня, Миша, - извиняющимся тоном обратилась она к Шахраю. - Вот и в школу не смогла пойти. Думала, что кто-то из школы пришёл меня навестить, когда услышала твой стук в дверь.
       - Ну, мы вас сейчас быстро на ноги поставим! - весело засуетился Шахрай, проворно вынимая из своего вещмешка и выкладывая на стол в кухне, куда они только что зашли, буханку чёрного хлеба, литровку водки и две банки свиной тушёнки. - Танцевать начнёте, не то, что в школу пойти!
       Он тщательно очистил буханку и банки с тушёнкой от густо прилипших к ним ворсинок пакли, которая пряталась по закоулкам его солдатского походного склада, не снимая шинели, решительно, по-хозяйски, уселся за стол, пододвинув к стоявшей рядом учительнице свободную табуретку и жестом пригласил её последовать его примеру. Лидия Захаровна боялась смотреть на такое количество давно не виданной ею еды и застыла у стола, как в столбняке, напрочь позабыв о своём недавнем недомогании. Старалась не показать гостю, что она постоянно сглатывает неудержимо выделяющуюся у неё во рту голодную слюну.
       ...Когда почти молча выпили сначала по первой - за Победу, а по второй - за Сталина, когда под властным нажимом бывшего ученика Лидия Захаровна осторожно поела хлебца со свининкой, разговор пошёл побойчее, повеселее. Начали вспоминать довоенную школу, ребят, учителей. Не забыли и войну. Лидия Захаровна рассказала, что теперь она совсем одна-одинёшенька, совсем постарела и не знает, как дальше жить. К сыночку хоть на могилку можно сходить, а вот где её муж Василий Прохорович, в какой землице он мается, то неведомо ей. А сколько таких, как её муж и сын...
       - Тебе, Миша, сильно повезло, что остался жив, - плакала Лидия Захаровна, - вот устроишься как-нибудь, женишься, детишки пойдут... Заживёшь... А мне уж...
       Шахрай угрюмо молчал, смотрел куда-то в угол комнаты да подливал себе водки...
       - Жизнь... Она у тебя, Миша, только начинается. Помнишь, как у Николая Островского в его романе "Как закалялась сталь": "Жизнь надо прожить так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жёг позор за подленькое и мелочное прошлое и чтобы, умирая, мог сказать..."
       - Я никак не мог заучить это... на ваших уроках... Никак... - перебил учительницу Шахрай, пьяно мотнув головой в ушанке, которую он так и не снял, как и шинель: будто находился где-нибудь на привале. Потом залил в себя очередной стаканчик. - Зачем учить... такие длинные... куски?
       - Учить надо, Миша, чтобы быть лучше, чтобы делать вокруг себя всё и всех лучше... Чтобы человек оставался всегда Человеком, не превращался в зверя и не уничтожал себе подобных. Будь то из-за несходства мыслей или из-за куска хлеба или какой тряпки. Помнишь, как у Чехова...
       Не надо этого... Не надо... - поднимаясь из-за стола, мрачно проговорил Шахрай. - Спасибо, Лидия Захаровна. А то я сейчас заплачу... Мне пора уже... А то вас придут навестить...
       - Да, да, Миша! Конечно! Я так благодарна тебе, что ты не забыл меня, что зашёл навестить свою старую одинокую учительницу... Накормил, вот... - она покраснела при этих словах. - Пойдём, Мишенька, я тебя провожу... Приходи ещё, когда пожелаешь...
       Лидия Захаровна торопливо вылезла из-за стола и направилась к выходу. Шахрай, не глядя на свой вещмешок, брошенный открытым возле стола, за которым протекала их трапеза, тут же направился вслед за учительницей. Когда они подходили к сенцам, он быстро вытащил из бокового кармана своей шинели трофейный "Кольт" и, не целясь, выстрелил ей прямо в затылок... Затем спокойно вернулся к столу, допил водку, аккуратно сложил остатки пищи обратно в свой вещмешок, сопя, крепко его завязал. Потом, немного о чём-то подумав, вновь развязал вещмешок, бросил его на табуретку и пошёл осматривать единственную комнатушку в этом доме. Сначала заглянул под матрас. Матрасик был старенький, слежавшийся и в некоторых местах из него торчала вата. Ничего не обнаружив под матрасом, Шахрай тщательно его прощупал, перебрал пальцами чуть ли не каждую ворсинку ваты, но и так ничего не нашёл. Затем он принялся осматривать старый двустворчатый платяной шкаф. Но и там ничего полезного для себя не обнаружил. В шкафу хранилось стиранное-перестиранное нижнее и постельное бельё да одно какое-то кремового цвета поношенное платье. Похоже, что такое он видел на немецких фрау. Подумав, он сунул платье в вещмешок. Сбоку шкафа на криво прибитом гвозде он обнаружил белый мужской овчинный полушубок. Обрадовавшись, наконец, он быстро стащил с себя шинель, затолкал её в вещмешок, переложил "Кольт" в карман полушубка, надел полушубок на себя и направился к выходу. Аккуратно переступил через лежавшую в луже крови учительницу и только открыл дверь на улицу, как нос к носу столкнулся с женщиной, уже поднимавшейся в дом по ступенькам.
       - Здравствуйте, - сказала женщина. - Лидия Захаровна дома? Вот соли прибежала занять, - извиняясь, улыбнулась она. - Лидия Захаровна всегда меня выручает по-соседски. Золотой человек!
       - Здравствуйте, - ровно сказал Шахрай. - Я тут...
       Он молча полез в карман полушубка, спокойно достал "Кольт". Завидя всё это, соседка, ойкнув, кинулась, было, бежать, но выстрел настиг её на последней ступеньке. Она ткнулась лицом в снег, дёрнулась и затихла...
       Шахрая взяли через каких-то сорок минут в забегаловке, находившейся в центре посёлка и всегда полной недавними фронтовиками, постоянно выяснявшими между собой отношения по поводу того, кто из них главней и на каком фронте кто бил гада. Редко обходилось без стрельбы. Шахраю не хватило водки и он пытался сменять полушубок и поношенное платье, взятые у убитой им учительницы, на две бутылки водки. Когда его с заломленными назад руками двое милиционеров запихивали в "Газик", он мычал непослушными губами: "Жизнь надо прожить так, чтобы не было мучительно больно..."
      
       17.12.2004. г. Кишинёв