Аргумент

  Небольшой городской дворик, прилепившийся на косогоре, круто спускавшемся к расположенному у его основания большому старому парку с разрезающим его почти пополам неглубоким ручьём и заросшим густым зелёным камышом продолговатым прудом. Некогда глухая окраина Кишинёва, а теперь довольно престижное место чуть ли не в центре города.
       Во дворике находится небольшой полутораэтажный особнячок, в котором когда-то маялся его хозяин, моментально сбежавший за день до прихода сюда в 1940 г. русских в Румынию.
       С одного бока, со стороны некогда шикарной каменной лестницы, спускавшейся прямо от улицы в парк, располагались бывшие хозяйские конюшни, также густо заселённые, как и сам особнячок, советскими людьми-квартиросъёмщиками.
       Снизу, со стороны парка, дворик прикрывает череда одинаковых, покосившихся от времени и плохой послевоенной кладки котельцовых грязных сарайчиков со сбитыми кое-как из горбыля крохотными узенькими дверцами, недавно покрашенными в густой коричневый цвет.
       Выход из дворика на улицу предваряют новенькие массивные гадючно-зелёного цвета помпезные железные ворота, тоже, как и покрашенные дверцы сарайчиков, недавно подаренные местным ЖЭКом вечно чего-то требующим жильцам.
       Ровно посередине дворика, напротив ворот, находится достижение современной городской канализационной мысли - зловонная выгребная яма, кое-как прикрытая горбатой крышкой, наспех сбитой из нетёсанных сосновых досок. Запах выгребной ямы причудливо перемешивается с ароматом двух белых акаций, устало отцветающих за каменным туалетом, прилепившимся за последним сарайчиком, почти рядом с бывшими конюшнями, в которых теперь обитает чета врачей со своими престарелыми родителями и отпрыском Сашэлэ, годами играющим бесконечные гаммы на стареньком пианино и сводящим с ума своим усердием с раннего утра до позднего вечера весь жилколлектив. Пока родители лечат горожан, бабушка тщательно следит за здоровьем своего внука, так что Сашэлэ почти всё лето носит на голове матерчатую чёрную шапочку с ушами, уши всегда опущены и завязаны шнурками-тесёмочками под подбородком. При этом на руках у Сашэлэ всегда мягкие варежки. И всё это делается только ради того, чтобы Сашэлэ, не дай Бог, не повредил и не застудил летом свою гениальную голову и свои не менее гениальные руки. Бабушка знает, что делает. Она твёрдо уверена, что её внук станет выдающимся пианистом1 .
       Утренняя субботняя наступающая жара. Жара не только от раннего, но уже яркого солнца, но и от терзающего душу визгливого воя раскалённой добела циркулярной пилы, укреплённой на небольшом постаменте из крепких деревянных чурок почти рядом с выгребной ямой и распыляющей запах этого чуда во все уголки маленького дворика. Тщедушный мужичонка, искривленный грузом прожитых лет, как старое высохшее дерево, в истрёпанном грязного цвета длинном до пят халате, в крупных мотоциклетных очках на маленьком сморщенном лбишке и в помятом и обсыпанном крупными жёлтыми опилками чёрном берете на яйцевидной головке с огромным чурбаном в маленьких цепких руках яростно атаковывал бешено вращающуюся циркулярку, издававшую при этом звуки, способные поднять мёртвого из могилы.
       Жильцы особнячка, которых в нём было напичкано, как тараканов в кухонном столе, движимые обычными человеческими потребностями, выходя во двор из своих комнаток-казематов с мыслями о приятном предстоящем выходном, тут же затыкали пальцами уши и удалялись в свои обиталища. Закрывались окна. Захлопывались двери. После этого наиболее смелые снова появлялись во дворе, стараясь хоть как-то усовестить распиловщика-соседа, но тот на них никакого внимания не обращал и, войдя в раж, ещё неистовее бросался в атаку с очередным поленом на раскалённую пилу, отчего та тут же начинала доставать окружающих аж до печёнок.
       Время шло... Уже в незадёрнутых шторками окнах квартир начали мелькать перевязанные полотенцами головы наиболее нестойких жильцов и тревожные лица их родных и близких, уже новые железные ворота, всегда густо покрытые серой дорожной пылью от проезжающих ежедневно мимо них тысячи раз автомобилей и троллейбусов вновь сильно-сильно позеленели, уже дворовый пёс Бобик устал грызть свою сахарную кость, добытую им ещё накануне вечером где-то в одному ему известных помойных дебрях, уже даже Сашэлэ перестал гонять свои, сводившие всех с ума, виртуозные гаммы, уже... В общем, оказалось, что и солнышку давным давно всё это надоело и оно стало прятаться за крону огромного дуба, росшего внизу прямо за сарайчиками... Но шум всё не стихал... И вот тогда посреди дворика появилась Софэлэ, мама Сашэлэ. Вся заспанная после ночной смены на "Скорой помощи", в которой она работала, в наспех накинутом на сильные крутые плечи минихалатике, сквозь который слишком явно проступали все неровности её спокойной мощной фигуры и отчего она сильно смахивала на перевязанную в нескольких местах огромную докторскую колбасу за два двадцать... Софэлэ была темнее тучи. Медленно подойдя к распиловщику, она, не повышая своего крепкого контральто, обратилась к нему:
       - Миша!
       Миша услышал! Он тут же отошёл на полшага от пилы, но полена из рук, на всякий случай, не выпускал и вопросительно глядел на Софэлэ сквозь густо залепленные крупными желтыми опилками мотоциклетные очки.
       - Миша, - медленно повторила Софэлэ, - ты завтра тоже будешь так живодёрничать и пилить тую полену?
       - А что? - риторически спросил Миша, осторожно ставя возле себя чурбан на землю и медленно снимая очки, чтобы лучше общаться с Софэлэ. - А что? - повторил он свой вопрос несколько твёрже, - не имею права?
       - Миша, - сказала Софэлэ, - я завтра пойду на базар за живыми курями. И если ты, Миша, будешь ещё пилить эту несчастную полену, когда я приду с базара, то я, Миша, повешусь.
       И Миша сразу уступил. Он уважал Софэлэ. Нет, совсем не потому, что он раз в пять по массе был меньше, чем Софэлэ. Нет! И не потому, что Софэлэ держала в своей пухлой лапище за квадратную ножку высокую белую табуретку. Нет! Он просто, как всякий мужчина, уважал уже сильные аргументы...
      
       1975 г. Кишинёв
       __________
       1Бабушка оказалась права: Сашэлэ действительно стал знаменит: окончил Московскую консерваторию, вернулся в Кишинёв и преподавал в местной консерватории, одновременно давая сольные фортепианные концерты. Но дальше районных центров его в описываемые времена не пускали. Он как-то исхитрился через своих московских преподавателей попасть на несколько международных конкурсов, на которых занял первые места. Вскоре после этого он наконец-то попал на гастроли в Италию, откуда не вернулся и переехал в США. Оттуда он, получив широкую известность, стал гастролировать по всему миру. Только после обретения Молдовой независимости, его усиленно и любезно стали приглашать на родину выступать, что он неоднократно и делал. Причём приглашения рассылали те же деятели от культуры, которые его в своё время никуда "не пущали". (Б.П., октябрь, 2004г)